Пятница, 7 ноября 1941 г
Пятница, 7 ноября 1941 г
Риттер фон Лееб
Оценка обстановки командующим группой армий «Север»: Ситуация на Волховском фронте подобна вопросу о жизни и смерти. Командир 39-го корпуса только что позвонил и попросил срочной помощи для 20-й моторизованной дивизии… В полосе ее ответственности противник прорвался у населенного пункта Глади…
Задача удержать восточный фланг на Невском фронте…
Тихвин значительно утратил бы свое значение как цель наступления, если бы 21-я и 11-я пехотные дивизии овладели Волховстроем…
Личные пометки Лееба в записной книжке: Сегодня была стрельба 520-мм снарядами. Напряженная ситуация на правом фланге 20-й моторизованной дивизии.
Примечание составителя Георга Майера:
Запись от 7 ноября в дневнике фон Грисенбека: «В 14.00 была пробная стрельба из 520-мм французской трофейной гаубицы 1916 г. Дальность стрельбы от 9 до 15 км. Командующий группой армий «Север» и около 80 офицеров наблюдали за стрельбой у железной дороги Псков — Гдов в 6 км южнее Пскова. Было сделано три выстрела. Мне довелось видеть результаты одного из них. Снаряд разорвался в 400 метрах от мишени. Образовалась воронка глубиной около шести метров».
Над городом в этот день не появился ни один фашистский бомбардировщик. В 8 часов утра начался обстрел.
Всего за день в городе разорвалось около 200 вражеских снарядов.
По крайне урезанным нормам муки в Ленинграде осталось на восемь дней, а крупы — на девять.
Елена Скрябина
Как мы и предполагали, в Октябрьскую годовщину немцы бомбили интенсивнее и беспощаднее, чем обычно. Особенно отличились они вчера вечером: налетели тучи самолетов, воздух гудел от множества машин. В сотый и тысячный раз задаешь себе вопрос: где же наша противовоздушная оборона? Почему не видно советских истребителей? Немцы летают, как дома, а наши зенитки палят впустую, только усиливают шум.
Сегодня с помощью Тарновской старалась вернуть к жизни нашего Диму. Зоя Михайловна энергична и не теряет своего оптимизма. Она твердо верит, что война скоро кончится, что Ленинград все же будет взят немцами. Надо потерпеть еще некоторое время. Она старалась все это внушить Диме, даже сердилась и кричала на него. Потом начала умолять подтянуться ради меня, более бодро относиться ко всем лишениям. Как могла, я поддерживала ее, но на Диму это все не производило никакого впечатления.
Теперь умирают так просто: сначала перестают интересоваться чем бы то ни было, потом ложатся в постель и больше не встают. Я особенно боюсь этой апатии у Димы. Его нельзя узнать. Еще в конце августа и в сентябре он носился по всему городу, выискивал продукты, интересовался военными сводками, встречался с мальчишками-товарищами. Целыми днями он стоит в ватнике у печки, бледный, со страшной синевой под глазами. Если так будет продолжаться, он погибнет. Делаю все возможное, чтобы его лучше кормить, но всего этого слишком мало.
Вот наш жилец, Юра Тарновский, например, ходит каждый день в одну столовую, где съедает по шесть-семь тарелок дрожжевого супа, который можно получить без карточек. Трудно себе представить это «лакомое» блюдо голодного Ленинграда: дрожжи и вода. После еды люди распухают, а в смысле питательности эта еда — ничто, нуль калорийности. Ноя хотела бы, чтобы и мой Дима, по примеру Тар-новского, охотился за этим супом, — может быть, хоть это выводило бы его из состояния страшного безразличия.