Вокруг сарацин

Вокруг сарацин

Истинный масштаб мусульманских вторжений в Европу остается одной из великих тайн истории раннего Средневековья. Эти рейды до сих пор бывали предметом лишь точечных исследований или поспешных обобщений, не говоря уж о многочисленных фантастических работах. Источники дают им лишь одностороннее освещение, притом что арабские авторы мало ими заинтересованы, так как эти военные операции не приобрели для ислама ничего прочного, и были очень разрозненны; кроме того, здесь мы имеем дело с целым периодом упадка письменной культуры в южной Европе. Следовательно, мы можем предложить лишь направления для осторожных и узких исследований. По поводу экспедиций, исходивших из Испании в VIII в., похоже, что из латинских источников уже выжато все то, что они в состоянии дать, а это очень мало. Открытия еще возможны в арабских библиотеках: Леви-Провансаль совершил одно из них, но в отношении обычных подробностей. Интерес современных историков прикован к битве «при Пуатье», возможно, напрасно, так как этот провалившийся набег на Тур, значил не больше, чем поход на Отен, который оказался успешным. Попытки указать, где именно происходила битва, неубедительны, впрочем, речь идет, скорее, о совокупности военных действий, чем об одном решительном столкновении.

Чтобы оценить масштаб этого сражения, следует учесть любопытный отрывок из Муассакской хроники, где солдаты Карла Мартелла названы европейцами (Europenses). Это единственное указание, которое можно встретить, в пользу современной интерпретации битвы при Пуатъе: на самом же деле событие приобрело «континентальное» значение гораздо позже.

При Пуатъе ничего не было no-настоящему решено: внутренние движущие силы мусульманского мира (восстание хариджитов в Северной Африке, потом разрыв между омейядской Испанией и аббасидским Магрибом) в большей степени объясняют то, что сарацины прекратили наступление, а вовсе не понесенные ими потери. Эта проблема близка к той, которую ставит другая прославленная битва между франками и мусульманами, в Ронсевальском ущелье: ее значение стали осознавать только гораздо позже.

Хотелось бы заняться, скорее, не этим, достаточно бесплодным, вопросом «батальной истории», а вторым периодом вторжений, периодом морских рейдов. Мы очень мало осведомлены об их навигационных особенностях. Археология до сих пор не дала ничего. Латинские тексты редки, но иногда указывают на корабли значительной вместимости: согласно Королевским Анналам, в 813 г. хватило 8 кораблей, чтобы перевезти более 500 корсиканских рабов. Можно ли обобщать и переносить на западное Средиземноморье выводы арабистов по поводу восточных морей? Нет ничего менее благоразумного, так как мусульмане первым делом заимствовали местные морские традиции обращенных ими народов.

Мы не лучше информированы о том, каким образом, будучи моряками, сарацины так легко превратились в покорителей гор, способных использовать самые неприступные горные цепи как осевые линии своего продвижения: «сарацины по природе чувствуют себя привычно в горах», говорил Эккехард из Санкт-Галлена. Следует ли думать о навыках, приобретенных ими в Северной Африке? Об опыте завоевания Сицилии, где горы были заняты задолго до восточного побережья? Должно быть, сказался экономический фактор: на море сарацины столкнулись с конкуренцией викингов, на равнине — венгров, в то время, как они были единственными, кто занимался разбойничьим промыслом на альпийских перевалах. Почти наверняка они передвигались пешком, но как, по какой территории могли они вывозить свою добычу? Несомненно, они хранили ее на какой-нибудь горе, в ожидании конвоя, как предполагает в отношении Апеннин хронист Фарфы. Однако можно полагать, что наиболее ценной добычей были люди, которые могли сами себя «транспортировать». Логовом для сарацин могли служить сожженные строения и заброшенные поселения, вроде Треви на Лири. На Лири сарацины построили «башню», о которой мы почти ничего не знаем.

Можно по крохам собрать сведения о судьбе захваченных в рабство христиан: в основном они попадали в Испанию (туда же через весь христианский мир, не встречая препятствий, привозили рабов из славянских земель): реже в Африку, и, похоже, почти никогда, на Восток. Как и в Алжире в XVII в., это рабство не всегда было вечным: почти в каждую эпоху встречаются упоминания о том, что некоторые христианские правители приказывали выкупать рабов на рынках Испании. Вернуться из Андалузии было легче, чем от викингов, и, должно быть, часто путь к освобождению открывался после обращения в ислам.

Военные действия сарацин, в отличие от тех, которые вели викинги, не создали никакого постоянного экономического потока; они лишь нарушили уже существовавшие торговые маршруты, как, например, те, которые связывали Прованс со средней Италией. Отражение этих рейдов на городской жизни в Галлии стало предметом блестящего обзора Ж. Дюби, который трудно превзойти. Сильно пострадали Фрежюс, Антиб, Ницца и, возможно, Марсель. Но лакуны в епископальных списках в Провансе — это явление одновременно и более раннее, и более общее, которое еще не получило достойного объяснения. Что касается сельской местности, то заманчиво отвести сарацинским вторжениям некоторую роль в возрождении популярности горных поселений средиземноморской Франции. Но в действительности это очень сложный феномен: oppida («укрепленные поселения») на возвышенностях датируются в основном доримскими временами; в имперскую эпоху они оказались покинутыми, в основном ради поселений на равнине; возвращение населения на вершины начинается, в целом, еще до падения Империи (например, в начале V в. для Сен-Блез около залива Бер), то есть задолго до появления сарацин. Они просто добавили популярности форме поселения, которая появлялась всякий раз в периоды нестабильности. Сарацинские набеги стали непосредственной причиной возникновения лишь очень небольшого количества горных поселений, например, Сенселлы, недолговечного начинания жителей Чивитавеккьи на одном из холмов в глубине области.

В целом, сарацинские нападения, по-видимому, не несут исключительной ответственности за уже имевший место экономический упадок. По крайней мере уже их прекращение было благоприятным фактором: с начала XI в., похоже, намечается общее возрождение.

Ответные шаги жертв легче поддаются изучению. Следовало бы прежде всего тщательно изучить словарь, который латинские источники применяют к агрессорам. Преобладает слово sarraceni («сарацины»), сначала использовавшееся главным образом в применении к сухопутным врагам, в то время как в отношении морских пиратов каролингские анналы употребляют наименование mauri («пунийцы, мавры») — классическая реминисценция — так же, karpoeni («карфагеняне») у Лиутпранда Кремонского или wandali («вандалы»). Изредка встречается fusci, («смуглые»). Библейскими являются названия agareni и ismaelitae («агаряне и исмаилиты»); первое распространено, главным образом, в Италии, а второе встречается реже и в более позднюю эпоху, но все это следовало бы уточнить. Наконец, в позднейших текстах получает распространение наименование pagani («язычники»), которое создает путаницу с норманнами и венграми. Затем можно было бы выявить причины набегов, которые предлагают латинские авторы в следующей неожиданной последовательности: божественный гнев — расхожее объяснение в этом случае, как и всегда, — ненависть к христианству, подстрекательство дурных христиан, что в южной Италии во многих случаях не вызывает сомнений, предательство и просто жажда добычи.

Как и в связи с норманнскими завоеваниями, было бы полезно составить карты основных направлений эвакуации людей, мощей и ценностей. Однако в этом случае имеющиеся источники гораздо более скудны. Тем не менее упомянем некоторые знаменательные вехи: перенесение мощей св. Августина с Сардинии в Павию; бегство епископа Ахейского Одальрика в Реймс около 925 г. и св. Нила Россанского в Монте-Кассино около 980 года. Однако позднейшая традиция обвинила сарацин в массе плохо доказанных злодеяний, многие из которых являются всего лишь следствием разрушения каролингского общества.

Последняя проблема: почему сарацинские вторжения начали слабеть задолго до отвоевания византийцами Крита и нормандского завоевания Сицилии? Какую роль сыграли внутренние факторы, действовавшие в исламском мире, а какую — ответные удары со стороны христиан? Без сомнения, в X в. напор мусульман повсюду ослабел, или обратился вовнутрь для распространения инакомыслящих идей. Но не было ли в этом также и экономических факторов, таких, как, например, развитие маршрутов через Сахару или приток африканских рабов в Ирак и Египет, который снизил привлекательность охоты за людьми в Европе? Прежде чем дать какой-либо ответ, следовало бы установить критическую хронологию последних рейдов, особенно имевших место после тысячного года, которые до сих остаются почти неизученными.