ДРЕВО ЖИЗНИ
ДРЕВО ЖИЗНИ
Теперь я наконец-то понял это воистину мистическое древо! Сколько же понадобилось времени… многие годы оно было всего лишь неопределенным символом, и наконец здесь, в Мексике… Я столько раз встречал его почитателей, начиная с индейцев пиароа в бассейне Ориноко и кончая кочевниками в пустыне Гоби. Впрочем, достаточно сказать, что этот образ-символ лежит в основе верований народов почти во всех частях света.
И так же, как с потопом, мне частенько приходило в голову, что символ этот возник тоже не из одного воображения, а как следствие некоего события, какой — то информации, в каком-то месте планеты брошенной извне и распространенной кем-то. О, теперь я уже не сомневался: кто-то, где-то, когда-то изобразил в виде древа разрастание биосферы! Ибо этот простейший образ ствола, разветвлявшего во все стороны ветви, веточки и плоды, который так долго казался таким понятным, в действительности поразительно глубок! Чтобы умозрительно вывести все существующие разновидности растений и животных из единого начала и заключить в одном древе — надо было обладать новейшими естественно-научными знаниями.
Среди известных нам людей первым это сделал Чарльз Дарвин, опубликовав в 1859 году труд «О происхождении видов»: органический мир возник в результате естественного отбора видов, благодаря гену виды постепенно преобразовывались. А что до Дарвина? До него считалось, что виды неизменны: будучи однажды созданы сверхъестественным существом, они так ими остались навсегда. Для символического изображения такого мира понадобилось бы не древо, а целый лес. При этом каждый вид животных и растений был бы здесь обособленным, без родства с другими видами. И все же кто-то когда-то изобразил именно древо, предвосхитив чем — то современную палеонтологию на десятки столетий. Ведь изображаемые сегодня в учебниках генеалогические схемы мира растений, зверей, гадов или млекопитающих именуются именно древом потому, что своим видом напоминают древесный ствол с его многочисленными ответвлениями.
Общим началом, корнем жизни были первые клетки в праморе. Из них вырос целый ствол и, как веточки, от него пошли — всегда одна из другой — бактерии, растения и животные — морские, потом наземные: насекомые, пресмыкающиеся, птицы, млекопитающие и, наконец, среди них — человек.
По-видимому, древняя концепция Древа Жизни возникла задолго до возникновения науки, но она настолько современна, как будто ее авторы жили при Ламарке и Дарвине.
Подтверждение тому, что символику Древа надо понимать, именно так, биологически, а не иначе, я нашел в Мексике. Достаточно было раскрыть ее древние кодексы, и стало ясно, что в этой стране Древо Жизни было естественным развитием символа-образа Солнца-Жизни.
На первой странице кодекса Фехервари-Майера изображены четыре древа, растущих как бы на четыре стороны света и охраняемых пребывающим в центре Уеуетеотлем — богом — создателем.
В основании первого из дерев — символ Солнца, вскармливающего в своем чреве органическую клетку, обобщенно изображающую, как я пытался показать раньше, биомассу — сообщество организмов, заполнивших планету. Из этого Солнца вырастало питаемое им дерево, символизирующее динамику жизни, преобразование субстанции клеток в тело растений и животных. Я увидел в этом признак знания древними о том, что жизнь есть постоянное возрастание, точнее — разрастание. Ствол разветвляется, поскольку новая жизнь «возникает путем деления одного существа и порождает два новых — два нарисованных здесь горизонтально цветка. Каждый из них раздваивается вновь и порождает еще два новых — вертикальных.
Но точнее эту идею выражало дерево на 49-й странице кодекса Борджиа. Его ствол образован двумя лентами из драгоценных камней, сплетенными в двойную спираль. Точно такая вот на странице 57-й (рис. 20) как бы порождает человека. Она же туловище орла на боевом барабане из Малиналько. Каждая лента разделяется наподобие репликативных вилочек ДНК, порождая еще две дочерние ленты. Их плоды — кружочки чаль-чиуаитль— драгоценных камней, или клеток.
Невозможно замечательнее выразить идею Древа Жизни! Деление клеток на молекулярном уровне основано на синтезе ДНК в ядре клетки, с целью удвоить наследственную информацию о жизни. Переданная затем уже двум явленным клеткам, эта информация становится планом для рождения двух родственных существ. Таким образом — в своем наиболее глубоком смысле — рост Древа Жизни подобен росту лент ДНК, свернутых в двойную гелису.
Могли ли об этом знать древние мексиканцы? Не слишком ли все это для них научно? Но разве не пришло время дать ответ на вопрос? Ведь легионы исследователей растолковали уже почти всех их символы. И я, продолжив свои поиски, склоняюсь над старинными, вручную изготовленными бумагами и книгами в кожаном переплете, изданными лордом Кингсборо; я должен ответить себе на этот вопрос…
А то, что придавало мне энергии, веры, заставляло искать, хотя передо мной лежали совсем иные результаты исследований на протяжении десятков лет, иные ученейшие объяснения с подробными комментариями — было поразительное замечание Эдуарда Зелера, высказанное им в его «Комментариях к кодексу Борджиа»:
«Во всем этом речь идет не о постоянных, легализованных, твердо установленных концепциях.
Принципиальным свойством этой мудрости и знания, а одновременно глубочайшей тайной было то, что она изменчива, двузначна, позволяет объяснять себя противоположными способами, сложена из взаимопроникающих понятий».
Передо мной было еще одно Древо: из кодекса Виндобоненси, в иероглифе, символизирующем сад Тамоанчана, по мнению Саагна, «дом нисхождения, место рождения, мифический запад, где зачаты боги и люди».
С тем, что на этом рисунке (см. фото 1) отражено происхождение рода человеческого, в частности, народа миштеков, согласны все исследователи. Лоретта Сежурне заметила, что изображение прародины людей в виде дерева привело к тому, что некоторые народы, «как, например, миштеки, продолжавшие культуру науатль, которую они передали кочевым племенам, прибывшим позже на Центральное Плоскогорье, говорили о своем происхождении от деревьев и представляли свое начало изображением человека, выходящего из треснувшего ствола».
Ствол, разделенный в нижней части, по-видимому, иллюстрировал то же спиральное скручивание ленты, что и дерево из кодекса Борджиа. На лентах видны кружочки клеток и стрелы движения, войны, то есть жизни. У основания — человеческая голова с высунутым языком. Вероятно, это символ жертвы, поскольку индейцы верили, что кровь людей, принесенных в жертву, питает Солнце и тем позволяет поддерживать жизнь.
Под головой жертвы мы видим стилизованные перья, светлые и темные попеременно. Перья были атрибутом змея и играли важную роль в акте рождения. Местонахождением змея считался драгоценный сосуд, яйцеклетка, а стало быть, он и перья символизировали ленточные образования в яйце.
«Кецалькоэтль сформировался как драгоценный камень и богатые перья» — так звучало поучение ацтекского жреца, обращенное кающемуся грешнику.
На фоне перьев, лежащих у корней дерева, мы видим два круга или покрытых очками диска.
Они изображают шарики из смолы — копаля, которую возжигали в храмах и на домашних алтариках как некую жертву богам. Вьющиеся от шариков ленточки — это язычки пламени и струйки дыма. Я подумал, что внесение этих шариков в пиктограмму Тамоанчана — «места происхождения богов, людей и кукурузы» — меж символов, обозначающих разрастание живой субстанции, не могло иметь один лишь церемониальный смысл.
Я посмотрел десятки рисунков, на которых подобные струйки исходили из различнейших символов, а не только шариков копаля, пытаясь отыскать «их объяснение сразу для всех композиций, и понял, наконец, что горящий копаль символизирует одно из основных свойств жизни.
Чтобы существовать, живые организмы должны поглощать и излучать тепло. Обмен веществ внутри живой материи — есть процесс термический — медленное сгорание.
Всем организмам на Земле химическое топливо поставляет Солнце, благодаря фотосинтезу. Это топливо распространяется в цепи питания от зеленых растений, через травоядных животных и хищников, питающихся травоядными, и до бактерий, разлагающих мертвых животных и растения.
Знание такой взаимозависимости растений, животных и людей лежало в основе культа Солнца в Мезоамерике. Нарисованный либо высеченный на камне символ солнечного диска в единении со знаком клетки — драгоценного камня был еще и выражением знания о термической основе жизни. Жизнь есть сжигание солнечного топлива.
Так же, как оно, горит и шарик копаля. Струйка дыма от него — знак, что в нем теплится жизнь. Я подумал, что, быть может, здесь таится причина поклонения огню у различных народов. Всюду, где охраняли огонь — охраняли самое жизнь, причем не как символ, а именно как тепло, пламя, греющее и оживляющее изнутри человеческое тело. Но это — другая проблема.
В символе Тамоанчана копаль, горящий на фоне перьев — хромосом, говорит одно: чтобы зажглась и разгорелась жизнь, сокрытая в генах, необходимо тепло — солнечное топливо. Неожиданно в книге Деметра Соди, озаглавленной «Leliteratyra de los mayas» («Литература майя»), я нашел убедительное подтверждение моего истолкования среди текстов, записанных Альфредом М. Тоццером у лакандонов — ныне вымирающего племени группы майя, живущего на пограничье Мексики и Гватемалы. Вот что они причитали в начале столетия во время ритуального очищения зерен копаля, поливая их напитком бальче:
«Да лопнет! Да рассыплется! Я тебя жгу! Живи! Проснись! Не спи! Трудись! Я тот, кто тебя пробуждает к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни в сосуде. Я тот, кто тебя оживляет. Я тот, кто пробуждает тебя к жизни. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Я тот, кто творит твои кости. Я тот, кто творит твою голову. Я тот, кто творит твои легкие. Я тот, кто создает, я твой создатель. Для тебя этот священный напиток. Для тебя эта жертва из бальче. Я тот, кто возносит тебя к жизни. Проснись! Живи!»
Тамоанчан. Набор хромосом и рядом два шарика с зажженной жизнью. Еще кое-что я увидел на человеческой шее: как бы часть ожерелья. Однако это было не ожерель, а отрезок чальчиуитля, драгоценного камня. Это из него вырастает дерево. Круг догадок снова замкнулся. Драгоценный камень вновь явился в виде ovum[10]!
Я вернулся к символам, помещенным на фоне коры дерева. Они обрели новое значение: вот клетки, а рядом с ними — стрелы, в символике которых содержится и понятие оплодотворения. Эти «снаряды», выпускаемые богами, уже не раз объяснялись как нечто удобряющее, оплодотворяющее землю или живых существ. Так, вероятно, и здесь…
Я сидел над страницей, пораженный ясностью символов, столь просто переданных содержанием рисунка. Я чуть ли не слышал в этот момент жреца, который в залитом солнцем покое у основания пирамиды, раскрыв книгу на тростниковой циновке, показывает этот рисунок собравшимся вокруг него адептам священного знания и объясняет его великое значение.
Ни одной лишней подробности, каждая поясняет другие, связана с ними, легко запоминается. Да, это изумительная передача целой лекции, знаменующая обширную ее запись.
Был еще один существенный факт: рассеянные по музеям Мексики и частным коллекциям странные, необъяснимые фигуры, вырезанные из камня и по-испански именуемые yugo — ярмо по их сходству с деревянным хомутом, надеваемым на шею тягловым животным. Их находят по всей Мезоамерике и относят к периоду II–VIII столетий нашей эры. Археологи предполагают, что это ярмо являло собой часть одеяния участников ритуальной игры в мяч.
Не исключено, конечно… Однако мое внимание привлекло прежде всего соответствие их формы «подковкам», различно стилизованных на страницах кодексов. Вдобавок ярма были покрыты плоской резьбой в виде змей или вьющейся ленты, между которыми выглядывали головы людей или животных. Одно наиболее известное ярмо имело изображение Чудовища Земли, именуемого Тлалтекутли — божества, управляющего нижними небесами. Конечно, мог я сказать себе, все дороги ведут в Рим: к небу или к клетке. С ее хромосомами!
Наконец я обратился еще к одному изображению дерева, из другой, на этот раз майяской культуры, более известному как «майяский крест» или «дохристианский крест майя». Его изображения на каменных рельефах были обнаружены в руинах Паленке. Я уже давно знал их по фотографиям, а один из них — на могильной плите верховного жреца, открытой под пирамидой, — стал, надо сказать, нелепо знаменитым. С легкой руки тех, кто трубил о посещении Земли некой экспедицией из космоса, в нем видели изображение ракеты с космонавтом в кабине.
В определенной мере я и сам поддался притягательной силе такой интерпретации рельефа. Причиной тому был «технический» характер стилизации, подобие ее форм конструкциям из металла. Я решил, что обязан увидеть этот рельеф своими глазами. На снимках была изображена только плита, а ведь — это обширные руины храмов и дворцов. Я был убежден, что там что-то да проглядели. Нечто такое, что станет ключом к более полному толкованию символов.