5.1. Подготовка

Массовое «хождение в народ» 1874 г.[558] – закономерный этап в развитии народнического движения, выросший из потребностей народничества. Теоретическая концепция народников 70-х годов была отражением интересов крестьянства. Их тактические расчеты строились главным образом на крестьянстве как решающей, по их мнению, революционной силе. Наконец, вся их практическая деятельность до 1874 г. была нацелена на создание условий и подготовку кадров для социальной пропаганды в деревне, среди крестьянства. Пропаганда среди интеллигенции («книжное дело») имела целью подготовить кадры будущих просветителей и организаторов крестьянских масс, а пропаганда среди рабочих («рабочее дело») – посредников между интеллигенцией и крестьянством. «Рабочее дело», которым в 1872 – 1873 гг. занимались не только «чайковцы», но и многие другие кружки, было предварительной пробой сил перед массовым походом в деревню, своеобразным трамплином к «хождению в народ».

Мало того, наряду с «книжным» и «рабочим» делами некоторые организации народников, включая общество «чайковцев», уже в 1872 – 1873 гг. затевали пробные, рекогносцировочные опыты пропаганды среди крестьян: в 1872 г. – С.Л. Перовская и А.Я. Ободовская в качестве учителей, в 1873 г. – С.С. Синегуб и Л.В. Чемоданова (тоже как учителя), С.М. Кравчинский и Д.М. Рогачев под видом пильщиков. Летом 1873 г. ушел «в народ» и там погиб кружок долгушинцев…

Непосредственная и повсеместная подготовка к общему походу народников в деревню началась с осени 1873 г. и заняла всю зиму 1873 – 1874 гг. Началась она и развернулась именно в это время – ни раньше, ни позже, – по совокупности ряда причин. К тому времени количество народнических кружков перешло в нужное для «хождения в народ» качество: они взаимодействовали и согласовывали между собой задачи, сроки, способы «хождения»; завершился процесс должного накопления сил. Далее, народники встревожились, узнав о страшном голоде, который летом 1873 г. поразил больше десяти губерний (особенно Самарскую), усугубив бедствия крестьян. Наконец, осенью 1873 г. народнические кружки получили стимулирующий толчок от Бакунина и Лаврова, программы которых, при всем различии между ними, звали народников к «хождению в народ».

Поскольку же Лавров и Бакунин толкали народников в народ с разными тактическими установками, в народнической среде разгорелись бурные споры по вопросам тактики. Горячие головы (а именно они составляли тогда среди народников чуть ли не большинство) поддались влиянию страстной, бесшабашной агитации Бакунина, все больше проникаясь убеждением в том, что «стоит только зажечь спичку, как всенародный пожар будет готов»[559].

Меньшая, но тоже значительная часть народников склонялась к осмотрительной тактике Лаврова, ориентируясь не на бунт, а на пропаганду. Были и еще более осторожные индивидуумы, которые готовились сначала посмотреть, «что за сфинкс народ»[560], «потолкаться» в нем, а уж потом решить, что целесообразнее – бунт или пропаганда. Но все споры сводились лишь к частным вопросам, к тому, как действовать. В главном же, в том, что действовать надо в народе, и бакунисты и лавристы проявляли абсолютное единодушие. «В народ! К народу!» – тут инакомыслящих не было. Кружки, не принадлежавшие ни к лавристам, ни к бакунистам, тоже заражались общим энтузиазмом.

Все сходились и в том, что, прежде чем идти в народ, нужно приобрести навыки к крестьянскому, физическому труду и овладеть каким-нибудь ремеслом, уметь обратиться в рабочего человека, мастерового. Отсюда родилось повальное увлечение организацией всякого рода (столярных, сапожных, кузнечных, слесарных) мастерских. С осени 1873 г. они, как грибы после дождя, стали расти по всей России. В них народники обучались всевозможным ремеслам. «Увлечение это, – вспоминал М.Ф. Фроленко, – доходило до того, что тех, кто хотел кончать свое образование, даже будучи на 3 – 4 курсе, прямо обзывали изменниками народа, подлецами. Школа покидалась, а на месте ее росли мастерские»[561].

Во главе движения шел Петербург – признанный революционный центр страны. «В эту зиму, – рассказывал Н.А. Чарушин о зиме 1873 – 1874 гг., – молодой Петербург кипел в буквальном смысле этого слова <…> Всех охватила нетерпеливая жажда отрешиться от старого мира и раствориться в народной стихии во имя ее освобождения. Люди безгранично верили в свою великую миссию, и оспаривать эту веру было бесполезно. Это был в своем роде чисто религиозный экстаз, где рассудку и трезвой мысли уже не было места»[562].

Такое же настроение, выраженное, правда, с меньшею силой, царило повсюду. Удивляясь «всепоглощающему характеру» этого движения, С.М. Кравчинский назвал его «каким-то крестовым походом»[563], а П.Л. Лавров участников похода – «КРЕСТОНОСЦАМИ СОЦИАЛИЗМА»[564].

Деятели Большого общества пропаганды относились к такому экстазу сдержанно. В принципе они тоже были за «хождение в народ». Но, обладая бóльшим пропагандистским опытом, чем любой из кружков того времени, они рассуждали более трезво о возможных итогах «хождения». На многочисленных сходках народников в страду подготовки к «хождению» «чайковцы» говорили, что надежды на скоропалительный «всенародный пожар» в деревне неосновательны. Бакунистов они высмеивали как «вспышкопускателей», старались осадить их. С.Ф. Ковалик утверждал, что общество «чайковцев» выступало в роли «сдерживающего начала для молодежи»[565] (читай: для бакунистов). Вместе с тем «чайковцы» подталкивали умеренных народников (включая и лавристов) к большей активности, призывая их не довольствоваться пропагандой, заботиться и о просвещении, и об организации крестьян.

Включившись в стихийно начавшуюся подготовку к «хождению», чтобы надлежаще влиять на нее, «чайковцы» раньше всех начали устраивать народнические мастерские. Первая из них была открыта в ноябре 1873 г. в Петербурге на Малой Невке. Она стала своего рода клубом, где собирались и дискутировали полемисты из разных кружков. Той же зимой в разных концах столицы начали создавать свои мастерские другие кружки: Ковалика, Лермонтова, Каблица. Все мастерские были однотипны и повсюду в них с ноября 1873 до марта 1874 г., ежедневно от зари до зари, шла напряженная работа. Вот как описывает одну из таких мастерских очевидец: «Небольшой деревянный флигель из трех комнат с кухней на Выборгской стороне. Скудная мебель. Спартанские постели. Запах кожи, вара бьет в нос. Это – сапожная мастерская. Трое студентов сосредоточенно работают. Один особенно занят прилаживанием двойной толстой подметки к ботфортам. Под подошву надо спрятать паспорт и деньги – на всякий случай. У окна, согнувшись, вся ушла в работу девушка. Она шьет сорочки, шаровары, кисеты для своих товарищей, собирающихся на днях идти в народ. Надо торопиться – и иголка так и мелькает в воздухе. Лица – молодые, серьезные, бодрые и ясные. Говорят мало, потому что некогда. Да и о чем разговаривать? Все уже решено, все ясно как день»[566].

Так как практической подготовкой «хождения в народ» занялись все кружки, независимо от их тактической окраски, они решили оставить на время споры по вопросам тактики и объединить усилия в организации общего дела. С этой целью перед весной 1874 г. в штаб-квартире кружка Ф.Н. Лермонтова было проведено собрание с участием 25 делегатов от всех петербургских кружков[567]. Делегаты учредили общую кассу для нужд всех участников «хождения» (из Петербурга) без различия их кружковой принадлежности. Фонд кассы составили членские взносы всех кружков в размере 10% от их капиталов. Возглавила кассу избранная здесь же комиссия: А.Я. Ободовская от «чайковцев», М.А. Рабинович от кружка Лермонтова и Н.И. Паевский от кружка Ковалика. Эти же лица, а также специально выделенные представители кружков (по одному от каждого кружка) составили центральную группу, которая должна была, оставаясь в Петербурге, поддерживать связь с кружковцами, уходившими «в народ». На октябрь 1874 г.[568] был назначен съезд участников «хождения» в Петербурге для того, чтобы обсудить итоги и согласовать программу дальнейших действий. Съезд рассматривался как важная веха на пути к созданию всероссийской революционной партии. По свидетельству Ковалика, «во всех кружках, даже наиболее далеких от петербургских деятелей, идея съезда была весьма популярной и о нем много толковали»[569].

После Петербурга наибольший размах приняла подготовка к «хождению в народ» в Москве, где руководителем всех приготовлений стала местная группа «чайковцев». С декабря 1873 г. ее усилиями в различных районах города (Девичье поле, Пресня, Спиридоновка, Бутырки, Плющиха) была устроена сеть мастерских. Башмачными мастерскими в Бутырках и на Плющихе руководил распропагандированный «чайковцами» финн-сапожник И.И. Пельконен, который вскоре окажется в Саратове.

В марте – апреле 1874 г. явочная квартира московских «чайковцев» на Тверском бульваре стала центральным сборным пунктом для участников массового похода в деревню. Хозяйкой квартиры была Олимпиада Григорьевна Алексеева – энергичная и яркая женщина, которой посвящены восторженные страницы в мемуарах Н.А. Морозова[570]. Люди из самых разных кружков, отправлявшиеся «в народ», преимущественно из Петербурга в губернии центральной России, съезжались сюда, чтобы в последний раз уточнить маршрут следования. «С каждым поездом из Петербурга, – вспоминал Морозов, – приезжало по нескольку лиц, и на вопрос: „Куда вы едете?“ получался всегда один и тот же ответ: „В народ! Пора!“ <…> Один за другим, и отдельными лицами, и целыми группами, являлись все новые и новые посетители, неизвестно какими путями получавшие всегда один и тот же адрес – Алексеевой[571]. Пробыв сутки или более, они уезжали дальше, провожаемые поцелуями, объятиями и всякими пожеланиями, как старые друзья и товарищи, идущие на опасный подвиг <…> Настроение всех окружающих становилось все более и более лихорадочным»[572].

Пункты, подобные квартире Алексеевой, и всевозможные мастерские создавались зимой 1873 – 1874 гг. в разных концах европейской России от крайнего Севера до Кавказа, и везде кипела лихорадочная подготовительная работа. Уже в феврале – марте 1874 г. почти все народнические кружки были готовы к выступлению. Большая часть их настраивалась крайне оптимистично, воображая, как вспоминал Г.В. Плеханов, «что „социальную революцию“ сделать очень легко, и что она очень скоро совершится: иные надеялись, что года через два-три»[573]; «никак не позднее, чем через три года», – подтверждал М.Ф. Фроленко[574]. Поэтому среди народников тогда «были и такие, что даже шли уже выбирать позиции для будущей артиллерии»[575].

Многим казалось символическим то совпадение, что их отделяли от Емельяна Пугачева, как Пугачева отделяли от Степана Разина, 100 лет. Такая символика уже настраивала крайних бунтарей, «вспышкопускателей» на ожидание в 1874 г. (теперь – с их помощью) новой пугачевщины или разинщины.

Под стать бунтарям были и некоторые фанатики пропаганды. «Арифметически вычисляли, что через самое короткое время совершенно легко распропагандировать всю Россию, – вспоминал о них современник, известный общественный деятель, либерал И.П. Белоконский. – Пусть каждый пропагандист распропагандирует в месяц троих лиц, что вовсе, казалось, не трудно. В год получится головокружительная цифра. Лично у меня составлена была такая табличка: январь – я сам + 3 распропагандированных мною = 4; февраль – каждый из 4-х пропагандистов по 3 = 12; март (12 × 3) = 36; апрель (36 × 3) = 108; май (108 × 3) = 324; июнь (324 × 3) = 972; июль (972 × 3) = 2916; август (2916 × 3) = 8748; сентябрь (8748 × 3) = 26.244; октябрь (26.244 × 3) = 78.732; ноябрь (78.732 × 3) = 236.196; декабрь (236.196 × 3) = 708.588. Таким образом, работа одного пропагандиста даст в год 708.588 последователей. В России во всяком случае найдется 100 пропагандистов, – получится в год 70.858.800 распропагандированных! И дело кончено!»[576].

Разумеется, звучали в кружках народников и отрезвляющие голоса, более осторожные даже, чем у петербургских «чайковцев», – например, как у одного из героев Ф.Н. Юрковского дяди Павы: «Мы стоим перед хорошо вооруженной крепостью с голыми руками <…> Вот вы говорите мне: „Вперед! За нами стомиллионная армия народа!“ А я вижу, что этот стомиллионный арьергард отстал на целое столетие от своего авангарда, и пока мы будем штурмовать крепость лбами, нас будут бить на выбор, как поросят к Рождеству, и приготовят из нас бифштекс гораздо ранее, чем подоспеют главные силы»[577]. Но такие пессимистические, очень редкие соло тонули в многотысячном оптимистическом хоре.

С начала 1874 г. повсюду, как в Петербурге и в Москве, царило в кружках приподнятое, до предела возбужденное настроение. Все ждали лишь наступления весны.