4.2. Кружки бакунистов, лавристов, бланкистов

Чаще, чем когда-либо раньше, народнические кружки создавались в последний год перед началом массового похода в деревню – особенно с осени 1873 г., когда стали широко распространяться по России № 1 журнала «Вперед!» с программой П.Л. Лаврова и книга М.А. Бакунина «Государственность и анархия». Все эти кружки сразу же пытались определиться: кто – за Бакунина, кто – за Лаврова, кто – сам за себя. По-бланкистски (т.е. в русле идей П.Н. Ткачева) пока ориентировались немногие, хотя и основательно. Кружки, возникшие ранее, до 1873 г., тоже озаботились выработкой тактических программ. В результате, сами народники увидели, что большая часть их предпочитает бакунистскую платформу, несколько меньшая, но тоже большая – лавристскую, и очевидное меньшинство, не принимая ни лавризма, ни бакунизма, тяготело к бланкизму, либо выбирало особые позиции, независимые от рекомендаций Бакунина, Лаврова, Ткачева.

Из кружков бакунистского направления первым по времени и самым крупным стал кружок долгушинцев. Его основатель и руководитель Александр Васильевич Долгушин – дворянин, сын губернского прокурора, вольнослушатель Петербургского технологического института, – ранее участвовал в конспирациях С.Г. Нечаева, был арестован, отсидел больше полутора лет в одиночке Петропавловской крепости, судился на знаменитом процессе нечаевцев, но был оправдан по недостатку улик. Кружок долгушинцев сложился в Петербурге осенью 1872 г. Его составили примерно 20 человек. Вторым по значению долгушинцем после самого Долгушина был Лев Адольфович Дмоховский – выпускник Технологического института (прокурор по делу долгушинцев назовет потом Долгушина «главой предприятия», а Дмоховского – «душой всего дела»[488]). Видную роль в кружке играли Виктор Тихоцкий, Николай Плотников, Иван Папин, Дмитрий Гамов, Лев Топорков. Кроме сравнительно обеспеченных Тихоцкого и Топоркова все долгушинцы (в основном, разночинцы и разорившиеся дворяне[489]) жили в нужде, перебиваясь случайными заработками, и по смыслу аксиомы К. Маркса «каков образ жизни людей, таков и образ их мыслей», были настроены радикально.

Четкой организации долгушинцы в духе того времени не имели. Их кружок был просто содружеством единомышленников, настолько свободным, что каждый мог присоединиться к нему или уйти из него, когда хотел. Ни устава, ни программы в кружке не было. Но по своему радикальному настроению долгушинцы предпочли бунтарскую, бакунистскую тактику. Они посмеивались над лавристами, называя их «кунктаторами», смеялись и над «книжниками-чайковцами» и «думали, что нужно начинать прямо с бунта»[490]. Поэтому с весны 1873 г. они начали готовиться идти в народ, чтобы призывать его к бунту. В ответ на вопрос «чайковца» Д.М. Рогачева: «А разве народ готов?» Долгушин убежденно заявил: «Готов, и, коли не верите, отправьтесь и походите среди народа!»[491].

Ранней весной 1873 г. долгушинцы переехали в Москву, полагая, что несколько в стороне от сыскных щупалец III отделения им будет легче подготовиться к «хождению в народ» и, прежде всего, устроить типографию. К тому времени среди них начался раскол. Менее радикальные кружковцы остались в Петербурге и отошли от кружка. В Москву приехали 10 – 12 долгушинцев, в том числе все их лидеры, кроме Топоркова. В мае 1873 г. под Москвой (в д. Сареево Звенигородского уезда) они устроили типографию и к середине августа напечатали в ней три своих прокламации. Одну из них («Как должно жить по закону природы и правды») написал по просьбе долгушинцев В.В. Берви-Флеровский, две другие («Русскому народу» и «К интеллигентным людям») – сам Долгушин. Все три прокламации совокупно отражают идейную платформу кружка с ее специфической особенностью.

Дело в том, что долгушинцы первыми среди народников 70-х годов занялись поисками новой религии, т.н. «религии равенства», которую можно было бы противопоставить официальной религии и царским иллюзиям крестьянских масс. В темных, невежественных массах иллюзии такого рода были тогда естественны и живучи. «Считали же бывало кита царем рыб, да и теперь еще некоторые считают, – писал об этом Н.А. Добролюбов, – а между тем он совсем даже и не рыба»[492]. Долгушинец Д.И. Гамов так разъяснял намерения своих товарищей по кружку: «На царя у нас смотрят, как на помазанника Божия, а потому идти против царя в России невозможно; для этого нужно выдумать такую религию, которая была бы против царя и правительства <…> Надо составить катехизис и молитвы в этом духе»[493].

До молитв дело не дошло, но своеобразный катехизис новой религии изложен в долгушинских прокламациях. Необходимость восстания обосновывалась здесь тем, что «по природе своей и по учению Иисуса Христа люди равны»; в России же «равноправности и в помине нет: дворяне освобождены от всех повинностей, а крестьяне отдуваются за все про все»; «всякий знает, что бедняков у нас миллионы, а людей состоятельных какие-нибудь тысячи только». Поскольку «в теперешних порядках нет справедливости», а власти «будут крепко за них держаться», «угнетенным людям» остается одно – восставать; «и праведно будет ваше восстание», ибо, только восстав, трудовой люд сможет добыть себе землю и волю и установить на Руси такой порядок, «чтобы управлял сам народ через своих выборных»[494]. Только в прокламации «Русскому народу» такие рассуждения подкрепляются более чем десятью ссылками на Евангелие с цитированием Христа.

В поисках «религии равенства» долгушинцы не были одиноки. До начала массового «хождения в народ» 1874 г. одновременно с долгушинцами пытались сочетать Евангелие с идеями П.Л. Лаврова некоторые участники петербургского кружка «артиллеристов» (Н.Н. Теплов, Д.А. Аитов), а к моменту разгрома «хождения», уже после гибели долгушинского кружка часть народников склонилась к новой религии «богочеловечества». Основателем ее стал выпускник юридического факультета Московского университета А.К. Маликов, отбывший пятилетнюю ссылку на Севере за причастность к делу Д.В. Каракозова. Летом 1874 г. он неожиданно «открыл», что каждый человек есть Бог и, стало быть, все люди (господа и лакеи, богатеи и нищие, жандармы и революционеры) должны любить и почитать друг друга по-божески. Предназначение их состоит-де в том, чтобы выводить ближних с греховных путей на единственно непорочный путь непротивления злу; как только все уверуют в это, люди станут безгрешными агнцами, а мир, населенный ими, – раем[495].

Маликов привлек к себе ряд последователей, в числе которых оказался видный деятель Большого общества пропаганды Н.В. Чайковский[496]. Но громадное большинство народников не захотело «вскрывать „божественную сущность“ в жандармах и биржевиках»[497]. Совратив лишь полтора-два десятка человек[498], Маликов и K° были извергнуты из народнического движения как чужеродное тело. Поэтому точка зрения некоторых зарубежных историков (Д. Биллингтона, М. Чернявского, Ф. Помпера), усматривающих в маликовщине «душу народничества»[499], выглядит странной… Оставим здесь этот привходящий сюжет и возвратимся к долгушинцам.

Итак, вооружившись своими прокламациями, долгушинцы к концу августа 1873 г. пошли «в народ». Делали они это по-разному, но с непременной (большей или меньшей) наивностью: Папин и Плотников разносили прокламации по селам и фабрикам как «коробейники», сельский учитель Гамов вручал их своим ученикам под видом «книжек из школьной библиотеки», а рабочий Васильев, по его словам, «раздавал прокламации везде: и путникам, и где ночевал, и работавшим на дорогах; как мне было говорено, что Христос этим же занимался, так и я говорил это всем»[500].

Полиция очень быстро перехватила всех «раздатчиков» прокламаций и раскрыла их «преступную» деятельность. Помогли ей в этом своими откровенными показаниями две женщины из долгушинского окружения – сожительница Дмоховского Татьяна Сахарова и жена самого Долгушина Аграфена, выдавшие все, что знали, а знали они почти все.

Восемь долгушинцев (Долгушин, Дмоховский, Плотников, Папин, Гамов и др.) были преданы суду по обвинению в попытке возбудить крестьян к бунту против Верховной власти. Суд проходил с 9 по 15 июля 1874 г. – в разгар массового «хождения в народ». То был первый в России судебный процесс в стенах только что учрежденного специально для разбирательства политических дел карательного органа – ОППС.

Сенаторы вынесли долгушинцам приговор, адекватный по тяжести тому, который полагался за предумышленное убийство: 10 лет каторги – Долгушину и Дмоховскому, 8 лет – Гамову, по 5 лет – Плотникову и Папину. Из них только Папин в конце концов вышел на свободу. Долгушин, Дмоховский и Гамов погибли в каторжных тюрьмах, а Плотников сошел с ума.

Долгушинцы сыграли роль предвестников массового «хождения в народ», опередив его на год. Правда, отдельные, единичные опыты народнической пропаганды в деревне случались и до 1873 г., но в масштабе целой организации долгушинцы ушли в народ первыми. Их примеру, однако, народники последовали не сразу. Дело в том, что долгушинцы действовали обособленно, почти не имея связей с другими кружками, да и кружки другие в основном создавались с осени 1873 г., т.е. уже после гибели долгушинского кружка. «Долгушинцы были первыми колосьями на ниве народнической интеллигенции, которая продолжала созревать совершенно самостоятельно»[501].

Из бакунистских кружков 1873 – 1874 гг. самыми влиятельными считались три петербургских кружка – С.Ф. Ковалика, И.И. Каблица и Ф.Н. Лермонтова. Колоритны личности руководителей этих кружков. Сергей Филиппович Ковалик (дворянин, сын полковника, выпускник Киевского университета, мировой судья) и Феофан Никандрович Лермонтов (сын крепостного крестьянина, студент Петербургского технологического института) отличались предприимчивостью, организаторским дарованием и верой в идеи Бакунина, с которым они оба были лично знакомы. Талантливым организатором проявил себя и Иосиф Иванович Каблиц (дворянин, студент Киевского университета), идейная эволюция которого внушает сомнения в искренности его бакунинской веры. Если в 70-х годах он возглавлял крайних бакунистов, «вспышкопускателей» и даже первым из народников заговорил о динамите[502], то с 80-х годов, отрекшись от своего революционного прошлого, обосновался на крайне правом крыле либерально-народнической публицистики (под псевдонимом Юзов).

Кружки Ковалика, Лермонтова и Каблица были малочисленны (в первом из них 10 участников, в двух других – по 6), но зато, в отличие от долгушинцев, они поддерживали обширные связи с другими, причем не только петербургскими кружками. В том и заключалась особенность кружков, выступивших на смену долгушинцам, что они развивались, взаимодействуя между собой. Это относится и к т.н. «Киевской коммуне», которая вошла в историю «хождения в народ» как крайнее проявление распространенного тогда организационного анархизма.

«Киевская коммуна» возникла тоже осенью 1873 г. В кружке под таким названием объединилась бунтарски настроенная молодежь, которая в основном и жила вместе, коммуной. Состав коммуны то и дело менялся: одни приходили, другие уходили свободно. Вступить в коммуну мог любой, сколько-нибудь знакомый хотя бы с одним из ее участников. «В коммуне, – вспоминал В.К. Дебогорий-Мокриевич, – держались примерно такого приема: „Согласен немедленно идти в народ?“ – „Согласен!“ – „Значит, ты наш!“»[503]. Не удивительно, что в коммуну проникли чужаки, оказавшиеся предателями: Николай Горинович, Петр Ларионов, Идалия Польгейм.

При всей аморфности состава «Киевской коммуны» у нее были свои лидеры: студенты Киевского университета Василий Федорович Фишер, Николай Константинович Судзиловский, Владимир Карпович Дебогорий-Мокриевич, жена мирового судьи Екатерина Константиновна Брешко-Брешковская (впоследствии одна из организаторов партии эсеров, «бабушка русской революции», как величали ее эсеры в 1917 г.)[504].

Из кружков лавристского направления старейшим (возник в 1872 г.) и самым влиятельным был петербургский кружок во главе со студентом Медико-хирургической академии Львом Савельевичем Гинзбургом, по имени которого его товарищей по кружку шутливо называли «гинзбурятами». Впрочем, у кружка было и полуофициальное название: «кружок лавристов». Он не имел своей программы, признав таковой программу журнала П.Л. Лаврова «Вперед!», и деятельность свою направлял главным образом на материальную и литературную поддержку этого журнала. Вместе с тем кружок вел революционную пропаганду среди интеллигенции (распространяя прежде всего журнал Лаврова) и одним из первых, наряду с «чайковцами», занялся пропагандой народнических идей среди рабочих.

Кружок «лавристов» был одним из крупнейших в то время (больше 30 участников: преимущественно студентов и земских служащих). Кроме Ганзбурга, наиболее авторитетны в кружке были Василий Егорович Варзар – автор популярной революционной книги «Хитрая механика», позднее выдающийся экономист, основоположник промышленной статистики в России[505]; Дмитрий Иванович Рихтер – впоследствии тоже видный статистик, автор «Географического словаря России»; братья Евгений и Александр Степановичи Семяновские – оба кандидаты прав. В Москве делами кружка ведал его главный «финансист» Александр Сергеевич Бутурлин, сидевший в тюрьме, но оправданный судом по делу нечаевцев (позднее он помогал Л.Н. Толстому в его евангельских изысканиях).

Другим типично-лавристским кружком был кружок В.С. Ивановского в Медико-хирургической академии. Кружок имел отличную библиотеку, которую студенты использовали и как политический клуб. Лидер кружка Василий Семенович Ивановский, прозванный за гигантский рост и за высокий авторитет среди кружковцев «Василием Великим», представлял одну из самых «народнических» семей в России: три брата и три сестры Ивановских участвовали в движении революционного народничества[506].

Эволюционировало в 1873 – 1874 гг. от бакунизма к лавризму одно из самых авторитетных студенческих землячеств в Петербурге – кружок «самарцев», лидерами которого были студент Технологического института Лев Сергеевич Городецкий и студенты-медики Павел Феоктистович Чернышев и Николай Константинович Бух (будущий член Исполнительного комитета «Народной воли»). Начитавшись всего и вся, включая сочинения и Бакунина, и Лаврова, участники этого кружка, по словам Л.С. Городецкого, «пришли к заключению, что в России должна произойти революция без всякого внешнего влияния, в силу просто исторического хода вещей. Но так как в народе представление о будущем (если таковое существует) было грубо, необработано, то наше дело должно ограничиваться развитием народного идеала посредством устной и книжной пропаганды»[507].

На периферии, пожалуй, самым известным из лавристских кружков был кружок «сен-жебунистов», т.е. четырех братьев Жебуневых – Владимира[508], Николая, Сергея Александровичей и двоюродного их брата Леонида Николаевича в Одессе. Сыновья богатейшего помещика, владельца 7 тыс. десятин земли, Жебуневы, подобно другим «кающимся дворянам», сначала занялись благотворительностью, но очень скоро под влиянием нелегальной литературы перешли к пропаганде идей крестьянского социализма и с этой целью создали кружок примерно из 10 человек. Вера братьев в народнические идеалы была настолько пылкой, что сами народники прозвали их (по аналогии с «сен-симонистами») «сен-жебунистами».

Кружки лавристов и, особенно, бакунистов 1871 – 1874 гг. исчислялись десятками. Что же касается бланкистских кружков, то они большей частью создавались уже после разгрома «хождения в народ», с 1875 (когда начал выходить журнал П.Н. Ткачева «Набат»), а в 1871 – 1874 гг. их было едва ли больше трех-четырех на всю Россию. Самым ранним и действенным из них стал кружок старого (не по возрасту, а по революционному стажу, включая каторгу и ссылку) «шестидесятника», автора нашумевшей в 1862 г. прокламации «Молодая Россия» Петра Григорьевича Заичневского в Орле. Кружок возник в 1873 г. Его составили в основном гимназисты и гимназистки (7 – 8 человек), среди них – знаменитая впоследствии деятельница «Народной воли», член ее Исполнительного комитета Мария Николаевна Оловеникова и две ее сестры – Наталья и Елизавета, тоже будущие народоволки, еще один член народовольческого Исполнительного комитета Е.Д. Сергеева (с 1880 г. – жена одного из лидеров «Народной воли» Л.А. Тихомирова), а также будущий социал-демократ, большевик В.П. Арцыбушев. По местожительству и по молодости их называли «орлятами». Они сначала зачитывались литературой о якобинской диктатуре во Франции, а с осени 1875 г., получив «Набат», увлеклись им так, что не возражали, когда их стали называть «ткачевцами» и «набатчиками».

Возможно, еще до 1874 г. в Одессе действовал бланкистский кружок И.М. Ковальского и Е.Н. Южаковой, а в Киеве – поляка Кароля Яницкого[509]. После того как в Париже к концу 1876 г. возникло т.н. «Общество народного освобождения» (сам П.Н. Ткачев, Г.М. Турский, П.В. Григорьев и др., известны лишь 5 – 6 человек)[510], под его воздействием и с его помощью появились в России еще несколько бланкистских кружков, которые, однако, ни по количеству своему, ни по влиянию не могли сравниться с кружками бунтарей и пропагандистов.

Зато и до и после 1874 г. немало было в народническом движении кружков, которые старались занять позиции, свободные от крайностей бакунизма, лавризма, бланкизма. Таковы были кружки «кавказцев» (О.В. Палицыной и др.) и «артиллеристов» (Д.А. Аитова и др.) в Петербурге, А.И. Ливанова в Нижнем Новгороде, Д.М. Рогачева в Пензе, «Тайное юридическое общество» студентов и выпускников Московского университета с участием будущих знаменитостей адвокатуры и публицистики Ф.Н. Плевако, В.А. Гольцева, Н.С. Тростянского[511]. Все они вооружались оригинальными тактическими планами, которые нельзя считать ни бакунистскими, ни лавристскими, ни бланкистскими, но в которых заметно сочетание различных идей народничества и даже его разных оттенков от леворадикальных до праволиберальных.

Главное же, не была ни бакунистской, ни лавристской, ни бланкистской самая ранняя по времени возникновения, самая крупная по масштабам и самая выдающаяся по значению из всех революционно-народнических организаций первой половины 70-х годов – общество т.н. «чайковцев».