8.3. Липецк – Воронеж: съезды «Земли и воли»

Главной задачей своего фракционного съезда «политики» считали изменение программы «Земли и воли». Они сохраняли верность основополагающим идеям народничества (в частности, идее «все для народа и посредством народа») и не отвергали землевольческую программу в принципе. Они намеревались только дополнить ее признанием необходимости политической борьбы, а затем выступить с обновленной программой на общеорганизационном съезде и добиться ее утверждения большинством общества. Иначе говоря, «политики» не хотели раскола «Земли и воли» (даже боялись его, резонно полагая, что раскол ослабит революционный лагерь). Их план состоял в том, чтобы завоевать общество изнутри, скорректировав его программу. Таким образом, «политики» не видели всей глубины противоречия между своими политическими задачами и аполитичной программой «Земли и воли». Они ведь считали, что их политическая борьба, даже в таком, крайнем ее выражении, как попытки цареубийства, тоже направлена на пробуждение революционного сознания народных масс, а в конечном счете на осуществление идеи «все для народа и посредством народа».

Поскольку общий съезд «Земли и воли» был назначен в Тамбове, «политики» предварительно собрались неподалеку от Тамбова – в Липецке. Здесь уже тогда был лечебный курорт (железный источник, открытый еще при Петре I), что привлекало на лето много приезжих. Среди них нелегалы (а таковыми были уже все «политики») могли легко затеряться.

Всего на Липецкий съезд прибыли 11 человек: семь – от Исполнительного комитета: А.Д. Михайлов, Н.А. Морозов, Л.А. Тихомиров, А.А. Квятковский, М.Ф. Фроленко, А.И. Баранников и М.Н. Ошанина; С.Г. Ширяев от группы «Свобода или смерть» и трое приглашенных «южан»: А.И. Желябов, Н.Н. Колодкевич, Г.Д. Гольденберг. Читатель видит, что среди участников съезда была только одна женщина, которая, однако, не уступала как революционерка и заговорщица своим товарищам-мужчинам.

Это была 26-летняя Мария Николаевна Ошанина, урожденная Оловеникова, по второму мужу Кошурникова (а фактически Баранникова, ибо по паспорту Кошурникова – из конспиративных соображений – венчался с Ошаниной Александр Баранников), партийные псевдонимы – «Марина Полонская», «мадам Якобсон». Женщина такого же склада ума и силы характера, как Софья Перовская и Вера Фигнер, хотя и менее цельная идейно и нравственно, очень эрудированная и светски воспитанная, изящная, красноречивая, властная и честолюбивая, Ошанина пользовалась в «Земле и воле», а затем и в «Народной воле» большим авторитетом и влиянием, репутацией «торговца сердцами», как говорил Ф. Шиллер о своем Фиеско. Достоинства революционного вожака она соединяла с недостатками, характерными чуть ли не для всякой красивой женщины (вспомним Веру Фигнер и «Топни-Ножкой»), но достоинства Ошаниной были крупными, а недостатки мелкими. «Мария Николаевна была, несомненно, по-мужски умна, выражаясь банально, хотя и не без примеси того, что столь же банально называется женским лукавством, – вспоминал близко знавший ее Н.С. Русанов. – Когда она защищала свой взгляд, она прибегала не только к логике, но… повелительно молила, дружески-горячо упрашивала согласиться с ней, обнаруживая своеобразное, я готов почти сказать милое, упрямство хорошего, но избалованного ребенка, который повторяет все те же аргументы, чтобы настоять на своем, и в конце концов получает то, чего хочет»[1029].

Сочетание мужского ума и женского лукавства (выражаясь банально) сказалось в том, что Ошанина была отличным конспиратором, часто рисковала, но с блеском выходила из самых затруднительных ситуаций и ни разу за всю свою жизнь не была арестована. Вот как, например, ускользнула она из Харькова после неудачной попытки освободить П.И. Войноральского – ускользнула с вокзала, где ее уже стерегли жандармы, которые знали Ошанину в лицо. «Мария Николаевна вышла к отходу поезда, изящно одетая и под густой вуалью, опираясь на руку какого-то генерала, знакомство с которым завязала тут же на вокзале и который настолько был ею очарован, что взялся все устроить по части билета и багажа и пришел за нею в дамскую комнату, когда надо было садиться в поезд. Проехав несколько станций в обществе этого генерала и не доезжая до Орла (место назначения, где, кстати, Ошанину тоже поджидали жандармы. – Н.Т.), Мария Николаевна вышла на одной из станций под предлогом необходимости заехать к родственникам, поручив любезному спутнику отправить ее багаж в Орел по данному адресу. Багаж был аккуратно доставлен, а в нем находились кинжалы и револьверы, которые Мария Николаевна и А.Д. Михайлов увезли из харьковской квартиры»[1030].

Вернемся к Липецкому съезду. Он работал три дня – с 15 по 17 июня 1879 г.[1031]. Любопытным было открытие съезда. Делегаты приехали под видом гуляющих в загородный лес, нашли там уютную поляну, расселись, приготовили вина и закуску, наполнили стаканы и – начали… обсуждать проблему революционного переустройства России.

Протоколы и решения съезда до нас не дошли, но свидетельства его участников, сохранившиеся в их мемуарах и следственно-судебных показаниях, а также опубликованные лишь в 1982 г. тюремные записи А.Д. Михайлова, позволяют наглядно представить, как работал Липецкий съезд. Главным его делом было обсуждение проекта новой программы «Земли и воли». Проект составил Михайлов с участием Тихомирова, Морозова и Квятковского. Основная идея проекта формулировалась в первых же его фразах: «Мы видим, что в России никакая деятельность, направленная к благу народа, невозможна вследствие правительственного произвола и насилия. Ни свободного слова, ни свободной печати для действия путем убеждения в ней нет. Поэтому <…> необходимо прежде всего покончить с существующим у нас образом правления»[1032].

Такой вывод все участники съезда поддержали единодушно. Но по вопросу о методах борьбы с царизмом голоса «политиков» разделились. Морозов и Гольденберг предлагали бороться исключительно «способом Вильгельма Телля». Все остальные склонялись к точке зрения, которую наиболее веско отстаивал на съезде Андрей Желябов, именно здесь впервые сделавший заявку на роль вождя нового направления в народничестве. Он выступал за «насильственный переворот путем заговора» при условии «организации революционных сил в самом широком смысле»[1033]. Судя по разъяснениям Михайлова, Квятковского и Ширяева, террор при этом рассматривался лишь как одно из средств политического заговора, а самый заговор в конечном счете был бы поддержан народным восстанием[1034]. В ходе дискуссии выяснилось, что Желябов, как никто другой, умел формулировать идеи, согласовывать мнения, регулировать разногласия, подытоживать прения. Он был выбран секретарем съезда, и в итоге съезд принял липецкую программу в формулировке Желябова, которого справедливо считают поэтому истинным автором программы[1035].

Окончательный текст программы конспективно изложен в тюремных записях Александра Михайлова. «Общая цель» формулировалась так: «отнятие власти у правительства и передача народу для декретирования нового строя на социалистических началах». Для достижения этой цели «намечены несколько главных средств, между которыми было цареубийство, но непременно в связи с другими главными средствами». Далее следовал перечень этих средств, предусмотренных старой программой «Земли и воли». Здесь – и «организация тайных обществ, сплоченных вокруг одного центра», и «деятельность пропагаторская и агитационная», и «приобретение влиятельного положения и связей в администрации, войске, обществе и народе» и т.д.[1036].

Итак, липецкая декларация была не столько проектом новой программы, сколько поправкой к старой программе. Однако эта поправка настолько расходилась с анархистским началом старой программы, что фактически представляла собой новую программу. Смысл ее состоял в том, что она провозглашала необходимой и первоочередной задачей русских социалистов политическую борьбу с правительством. Это главным образом и определяет значение Липецкого съезда, его место в развитии русского освободительного движения.

Вместе с тем Липецкий съезд обозначил новый шаг вперед в организационном сплочении «политиков». Участники съезда объявили себя новым Исполнительным комитетом Социально-революционной партии и приняли устав своего ИК. То был уже третий народнический ИК и первый, вооруженный уставом. Авторами устава Тихомиров называл себя и Александра Михайлова[1037], но редакция «Архива „Земли и воли“ и „Народной воли“» по совокупности разных источников установила, что проект устава был выработан Морозовым и дополнен Желябовым, Квятковским, Михайловым и Тихомировым[1038]. Устав обязывал членов ИК блюсти три главных принципа: централизм, дисциплину, конспирацию, В нем впервые была установлена иерархическая структура ИК, которую унаследует «Народная воля»: агент 1-й степени, агент 2-й степени, член Комитета. На вопрос Морозова, «почему агенты 1-й степени должны быть с самым малым доверием, тогда как с первого взгляда это кажется наоборот», Тихомиров ответил: «Для того, чтобы никакой агент не мог знать, сколько степеней еще остается ему пройти для того, чтобы достигнуть самому Комитета»[1039].

Съезд избрал также Распорядительную комиссию для руководства текущими делами ИК (Михайлов, Фроленко, Тихомиров) и двух редакторов будущего органа – Морозова и Тихомирова[1040]. На последнем заседании съезда с обвинительной речью против Александра II выступил Михайлов. «Это была, – вспоминал Морозов, – одна из самых сильных речей, какие мне приходилось слышать в своей жизни, хотя Михайлов по природе и не был оратором»[1041]. Выслушав эту речь, участники съезда единогласно решили: «Ставящий себя выше закона тем самым ставит себя вне его. Если власть императора от Бога, то пусть Бог его и защищает»[1042]. Однако смертного приговора царю здесь «политики» еще не выносили. По свидетельству Тихомирова, это «было решено условно, „если будут продолжаться смертные казни“»[1043].

Так закончился Липецкий съезд. Его участники предвидели два возможных исхода общеорганизационного съезда. В случае, если бы общий съезд согласился с липецкой программой, ИК должен был взять политическую борьбу (включая вероятные попытки цареубийства) на себя от имени «Земли и воли». В случае же раскола он становился самостоятельной организацией.

Тем временем «деревнщики» тоже готовились к общему съезду «Земли и воли», надеясь, по выражению Тихомирова, «искоренить самые ростки» нового направления. Наиболее решительно были настроены против «новаторов» Плеханов и Попов. Второй из них даже «предпринял окружное путешествие по всем местам, где жили-были землевольцы», чтобы сплотить их на позициях «деревенщиков»[1044]. В Тамбове перед открытием съезда (в то время как «политики» заседали в Липецке) «деревенщики» тоже провели ряд предварительных совещаний. Плеханов, Попов, Аптекман пытались здесь организовать энергичный отпор «политикам», но без особого успеха. Землевольцы большей частью колебались: старый путь уже терял, а новый еще не обрел для них притягательности. Поэтому предсъездовские совещания отнюдь не настроили «деревенщиков» на боевой лад. Плеханов прямо говорил о своем настроении перед съездом: «Я был вполне готов к поражению»[1045].

Общий съезд «Земли и воли» (первый революционный съезд всероссийского значения) открылся не в Тамбове, как было назначено (поскольку тамбовские совещания «деревенщиков» привлекли к себе внимание полиции), а в Воронеже. Там находился знаменитый Митрофаньевский монастырь, куда съезжались отовсюду на лето тысячи богомольцев и любопытных. Среди них два десятка нелегалов терялись от недреманного ока карателей. Съезд работал четыре дня, с 18 по 21 июня 1879 г. В нем приняли участие 20 человек, а именно 10 делегатов Липецкого съезда (т.е. все, кроме Гольденберга) и 10 участников тамбовских совещаний: Г.В. Плеханов, М.Р. Попов, О.В. Аптекман, С.Л. Перовская, В.Н. Фигнер, Ю.М. Тищенко, С.А. Харизоменов, О.Е. Николаев, Н.А. Короткевич, Е.Д. Сергеева[1046]. Отсутствовавшие члены Основного кружка «Земли и воли», которые были приглашены на съезд, но почему-либо не смогли приехать (А.И. Зунделевич, В.Н. Игнатов, А.А. Хотинский и др.), поручили свои голоса особо доверенным единомышленникам из тех, кто приехал. По подсчетам Морозова, 19 участников съезда имели 37 голосов[1047].

Съезд заседал в разных местах: в Ботаническом саду[1048], в Архиерейской роще за городом и даже в лодках на р. Воронеж. Первым вопросом порядка дня стал прием новых членов. Именно здесь формально были приняты в «Землю и волю» «политики» Желябов, Колодкевич, Ширяев и (для равновесия сил) «деревенщики» Дейч, Стефанович, Засулич. Такое, внешне равнозначное, пополнение резко усилило фракцию «политиков», ибо кандидаты «деревенщиков» пребывали пока… за границей, а их «запасливые противники» (по выражению Плеханова) держали своих «новобранцев» в Липецке и сразу после избрания вызвали их в Воронеж.

Вслед за избранием новых членов Морозов огласил на съезде предсмертное письмо Валериана Осинского. «Последний раз в жизни приходится писать вам, и потому прежде всего самым задушевным образом обнимаю вас и прошу не поминать меня лихом, – обращался к друзьям Осинский. – <…> Мы ничуть не жалеем о том, что приходится умирать, ведь мы же умираем за идею, и если жалеем, то единственно о том, что пришлось погибнуть почти только для позора умирающего монархизма, а не ради чего-либо лучшего, и что перед смертью не сделали того, чего хотели <…>»[1049]. Уходя из жизни, Осинский оставлял в этом письме политическое завещание землевольцам. Он доказывал необходимость в сложившейся обстановке «красного» террора («Ни за что более, по-нашему, партия физически не может взяться»). Оглашая его письмо на Воронежском съезде, «политики» не просто чтили память любимца, героя и мученика «Земли и воли». Они тем самым ставили перед съездом сакраментальный вопрос «что делать?» и давали свой ответ на него, подкрепленный авторитетом Осинского. Таким образом, чтение письма Осинского явилось своеобразным прологом к обсуждению на съезде программных вопросов.

Именно обсуждение землевольческой программы было главной заботой съезда. Вся программа пересматривалась с начала до конца. Каждый ее параграф зачитывался отдельно, после чего обсуждались поправки к нему, и вопрос об изменении параграфа ставился на голосование. Позицию «деревенщиков» наиболее энергично и бескомпромиссно защищал Плеханов. Он выступил против самой постановки вопроса о политической борьбе, заявив, в частности, что «стремиться народному революционеру к конституции почти равносильно измене народному делу». Здесь налицо очевидная слабость его позиции. Вместе с тем Плеханов верно подметил и разоблачил несостоятельность террора как средства борьбы. Во-первых, он доказывал, что «красный» террор дезорганизует не столько правительство, сколько самих революционеров, истощая их силы, а во-вторых, предсказывал, что «даже полная удача самого главного дезорганизаторского плана приведет к перемене лица, но не политической системы»[1050]. «Единственная перемена, которую можно с достоверностью предвидеть, – говорил он, – это вставка трех палочек, вместо двух, при имени „Александр“»[1051].

К удивлению и раздражению Плеханова его филиппику против «красного» террора никто не поддержал. «Политики» горячо возражали ему, «деревенщики» угрюмо молчали. «В таком случае, господа, – заявил Плеханов, – здесь мне больше нечего делать. Прощайте!» – и он ушел со съезда (т.е. с лесной поляны, которая служила «залом» заседаний, – в глубь леса). Вера Фигнер бросилась было его удерживать – Михайлов остановил ее. Еще четверо «деревенщиков» вскочили со своих мест, чтобы последовать за Плехановым, но тут же снова сели, нервно переговариваясь между собой. Кто-то предложил считать Плеханова «добровольно выбывшим» из общества. Большинство согласилось. Этим печальным инцидентом закончился первый день работы Воронежского съезда[1052]. А на следующий день к «политикам» прибыло подкрепление: Желябов, Колодкевич, Ширяев. Таким образом, проникшая в литературу и даже в кино (фильм «Софья Перовская») увлекательная версия о том, как на Воронежском съезде Плеханов и Желябов схватились друг с другом, лишена оснований: сам Плеханов со всей определенностью утверждал, что он покинул съезд раньше, чем появился там Желябов[1053].

Тем не менее, именно Желябов столь же энергично и бескомпромиссно, как это делал Плеханов, отстаивал позицию своей фракции, призывая землевольцев «все силы и средства партии употребить исключительно на политическую борьбу». «Какие вы революционеры! – обращался он к „деревенщикам“. – Вы просто культурники!»[1054]

Плеханов и Желябов были единственными представителями обеих фракций, выступавшими на Воронежском съезде без околичностей, прямо, не боясь раскола «Земли и воли». Все остальные (и «деревенщики», и «политики») явно стремились избежать раскола, что и обусловило в целом сдержанный, дипломатичный тон прений. «На съезде царило общее желание – не разделяться», ибо «все боялись потери сил от разделения»[1055]. Поэтому решения съезда обрели компромиссный характер.

Съезд сохранил старую программу общества, но записал в своем постановлении, что «находит необходимым дать особое развитие дезорганизаторской группе в смысле борьбы с правительством, продолжая в то же время и работу в народе»[1056]. Показательно, что «борьба с правительством» объявлена здесь делом не всего общества, а его специальной (дезорганизаторской) группы. Такое решение не выходило за рамки старой землевольческой программы и не вносило в нее ничего принципиально нового. Борьба с правительством не имеет здесь политической нацеленности, а предусматривает лишь дезорганизацию власти на пути к социальному перевороту, средство самозащиты и мести. В этом смысле съезд признал даже возможность цареубийства. Однако резолюция сформулирована так, что она не мешала «политикам» трактовать их борьбу с правительством именно как политическую. По существу, резолюция признала законность политического направления в обществе, как бы легализовывала его и, значит, оставляла «политикам» возможность завоевания «Земли и воли» изнутри, не доводя дело до раскола. В этом состоял двойственный, компромиссный смысл важнейшего из решений Воронежского съезда.

Более того, съезд легализовал и существование ИК «политиков» как «боевого отряда» внутри «Земли и воли», определив ему даже особую смету расходов. Правда, и здесь «деревенщики» усматривали в ИК лишь орган, предназначенный для дезорганизаторской, но не политической борьбы. Однако ничто не мешало «политикам», со своей стороны, рассматривать ИК в «липецком» духе, т.е. как организацию, нацеленную на политическую борьбу с правительством. Дальше – больше: съезд узаконил издание Листка «Земли и воли» как самостоятельного органа ИК. В редакции же самой «Земли и воли» место выбывшего Плеханова занял Г.Н. Преображенский[1057]. Соотношение сил в редакции осталось прежним: два «политика» (Морозов и Тихомиров) и один «деревенщик». Такое же соотношение сложилось и в Администрации общества, куда были избраны Александр Михайлов, Фроленко и Тищенко[1058].

Итак, вопреки ожиданиям, Воронежский съезд не стал «решающей битвой» между двумя фракциями «Земли и воли» и вообще «прошел бледно»[1059]. Но при всей этой «бледности», он ярко продемонстрировал идейный кризис землевольчества. Достигнутый на нем компромисс не удовлетворил ни одну из сторон. Фактически съезд не только не устранил фракционную борьбу, но, напротив, усилил ее, поскольку он, с одной стороны, подтвердил старую программу и тактику, а с другой стороны, санкционировал внутри общества ядро новой организации со своей программой и тактикой, собственным руководством, печатным органом и материальными средствами.

Еще до окончания съезда, в кулуарах его, «политики» начали осуществлять свой план завоевания «Земли и воли», т.е. привлечения на свою сторону большинства землевольцев. С этой целью они занялись индивидуальной обработкой (в частных беседах) тех лиц, которые колебались между фракциями. Так, Желябов «особенно хлопотал» около Софьи Перовской, а Морозов с той же целью «делал всякие подходы» к Вере Фигнер[1060]. В результате, к закрытию съезда выяснилось, что некоторые авторитетные «деревенщики», включая Перовскую и Фигнер, готовы примкнуть к «политикам».

После Воронежского съезда разногласия между «политиками» и «деревенщиками» обострялись буквально с каждым днем, и спустя полтора месяца обе фракции осознали, что сохранить единство «Земли и воли» (сочетать, как тогда говорили, «квас и спирт») нельзя. 15 августа 1879 г. в Петербурге на последнем собрании центра «Земли и воли» «деревенщики» и «политики» договорились разделить общество и назначили комиссию уполномоченных по оформлению раздела. В составе комиссии О.В. Аптекман называл четырех членов: Морозова, Тихомирова, Преображенского и себя[1061], Л.Г. Дейч – шестерых: Тихомирова, Александра Михайлова, Зунделевича от «политиков», Преображенского, Попова, Стефановича от «деревенщиков»[1062].

Раздел «Земли и воли» был оформлен в октябре 1879 г. весьма полюбовно. Все материальное достояние общества (деньги, типографское оборудование, явочные квартиры, динамитная лаборатория, «паспортное бюро», оружие и пр.) разделили по взаимному согласию. Решено было, что ни одна из фракций не воспользуется названием «Земля и воля», чрезвычайно популярным в революционных кругах. Только такое решение смогло примирить «деревенщиков» и «политиков», ибо и те и другие претендовали на старое название и не желали уступать друг другу. В итоге, «деревенщики» приняли название «Черный передел», а «политики» – «Народная воля»[1063]. Таким образом, разделено было, по выражению Н.А. Морозова, само название общества: «деревенщики» взяли себе землю, «политики» – волю, и каждая фракция пошла своей дорогой.