БАЙОННА

При известии о падении князя Мира население Мадрида испытало своего рода жестокую радость. Известие же об отречении Карла IV и о вступлении на трон Фердинанда VII довело ее до экстаза. Но для толпы нет полной радости, если она не сопровождается разрушением. Узнав, что князь Мира арестован в Аранхуэсе, решили наброситься на его семью и лиц, пользовавшихся его доверием. Разгромили их дома, искали их самих, но благодаря мужеству Богарне никто, к счастью, не попал в руки толпы. Вернувшись в Мадрид тотчас после отречения Карла IV, французский посланник успел спрятать семью Годоев. Мать, брат и сестры Мануэля провели ужасную ночь под крышей своего дворца, и Богарне предоставил им убежище в здании посольства, где их защищал страх перед французским оружием, ибо Мюрат в эту минуту находился всего лишь в одном переходе от Мадрида. Погромы и поджоги продолжались всё воскресенье 20 марта, и никакая власть им не препятствовала. Усталость, содействие некоторых вооружившихся горожан и прокламация Фердинанда, не желавшего опозорить начало своего правления гнусными бесчинствами, положили конец беспорядкам. К тому же Мадрид был охвачен радостью из-за того, что ненавистное правление наконец-то закончилось, а правление, столь пламенно желанное, наступило. Вряд ли в удовлетворенных душах могло пробудить тревогу известие о приближении к столице французов. Теперь испанцы обольщались мыслью, что французы признают Фердинанда VII; в любом случае, народ этот, возгордившийся тем, что победил ужасного фаворита сам, обрел огромную уверенность в себе и, казалось, никого более не боялся. Вдобавок в своей

наивной радости люди верили только в то, что им нравилось, и французы были для них только союзниками, явившимися торжественно открыть правление Фердинанда VII. При подобных настроениях французские войска могли быть уверены в хорошем приеме.

Они уже большей частью перешли Гвадарраму. Двадцатого числа две первых дивизии корпуса Монсея находились меж Каванильесом и Буйтраго, третья — в Сомо-сьерре. Первая дивизия Дюпона пришла в тот же день в Гвадарраму, готовая подойти к Эскориалу; вторая была в Сеговии, третья — в Вальядолиде. Таким образом, Мюрат мог в течение суток вступить в Мадрид с двумя дивизиями Монсея, дивизией генерала Дюпона, всей кавалерией и гвардией, то есть с 30 тысячами человек.

Беспорядки в столице глубоко огорчили Мюрата, и он испугался, как бы французов не обвинили в желании вызвать потрясения в Испании, дабы легче завладеть ею. Не знал он и того, был ли такой неожиданный поворот событий желателен Наполеону и мог ли наверняка привести к освобождению испанского трона. Гуманность, послушание и честолюбие вели в его душе мучительную борьбу. В таком состоянии Мюрат написал Наполеону, чтобы поделиться с ним тем, что только что узнал сам, вновь пожаловаться на свою непосвященность, выразить сожаление по поводу событий в Мадриде и сообщить, что собирается без промедления вступить в столицу, дабы любой ценой подавить бесчинства черни. Он тотчас выдвинул войска Монсея к Сан-Агостино, а войска генерала Дюпона — к Эскориалу.

Двадцать первого марта Мюрат принял в Эль-Моларе переодетого курьера, доставившего ему письмо от королевы Этрурии. Эта государыня, которую он знавал в Италии и с которой подружился, взывала к его сердцу от имени августейшей и глубоко несчастной семьи. Она сообщала, что ее престарелым родителям грозит великая опасность и что для защиты они прибегают к его великодушному покровительству. Она молила его тайно прибыть в Аранхуэс, дабы убедиться в их прискорбном положении и найти средства их вызволить.

Мюрат с большой любезностью отвечал Марии-Луизе, что весьма сочувствует несчастьям королевской семьи

Испании, но не может покинуть штаб-квартиру, где его удерживает долг, и посылает к ней вместо себя одного из своих офицеров, Монтиона, человека надежного, которому она может сказать всё, что доверила бы ему самому.

Монтион прибыл в Аранхуэс 22 марта и нашел семью старых государей безутешной. Приступ страха довел Карла IV и его жену до того, что они лишили себя верховной власти. Но когда первый испуг миновал, за народным мятежом последовали тишина и одиночество, а князю Мира, которого Фердинанд VII приказал судить, начали угрожать новые опасности, королеву охватила двойная скорбь от утраты власти и от того, что предмету ее преступной привязанности угрожает опасность. И поскольку движения ее души тотчас отзывались в душе ее слабого супруга, Карл IV исполнился тех же сожалений и той же скорби. В довершение несчастья их от имени Фердинанда VII известили, что им надлежит отправляться в Бадахос, вглубь Эстремадуры, подальше от французов, чтобы жить там в изгнании и, быть может, в нищете, в то время как ненавистный сын будет править, мстить за себя и уничтожит, вероятно, несчастного Годоя!

В таком положении нашел Монтион эту обездоленную семью. Старые король и королева Испании и молодая королева Этрурии осаждали его мольбами и пылкими просьбами. Ему поведали о тревогах последних дней, насилии, которое они претерпели и которому могли подвергнуться снова, о предписании удалиться в Бадахос и об опасностях, грозивших Годою. О последнем говорили более, чем о самой королевской семье, молили о покровительстве со стороны Франции, соглашались во всем положиться на решения Мюрата, сделать его вершителем судеб Испании и подчиниться всем его приказаниям.

Монтион тотчас отбыл к Мюрату, который приближался к Мадриду, собираясь вступить в столицу 23 марта, почти точно в день, назначенный Наполеоном. Он рассказал маршалу обо всем, что видел и слышал во время беседы со старыми государями, об их горьких сожалениях и желании воззвать к Наполеону по поводу последних событий. Когда Мюрат выслушал его рассказ, его посетило своего рода внезапное озарение. Он не знал тайны политики, орудием которой являлся, но догадывался, что

Наполеон хочет, напугав Карла IV, принудить его к бегству и завладеть короной Испании, как и короной Португалии. Когда революция в Аранхуэсе этот план расстроила, Мюрат понял,- что сами обстоятельства подсказывают новый план. Ему пришла в голову мысль превратить сожаления старых государей в официальный протест против их отречения 19 марта, а после составления, подписания и получения им этого протеста отказать в признании Фердинанду VII (что было вполне естественно, ибо принц Астурийский, вступив на трон подобным способом, мог получить признание только от самого Наполеона). В результате такой комбинации Испания оставалась без государя: ибо протест свергнутого короля не мог вернуть ему трона, а власть Фердинанда VII благодаря протесту приостанавливалась. При королях, один из которых уже не был, а другой еще не стал таковым, Испания переходила под власть единственного человека — главнокомандующего французской армией. Фортуна, таким образом, сама возвращала средство, которое отняла, помешав бегству Карла IV.

Обостренный честолюбием ум Мюрата изобрел то, что находчивый гений Наполеона задумал несколько дней спустя, при известии о последних событиях. Не медля ни минуты, Мюрат вновь отправил Монтиона в Аранхуэс, приказав еще раз повидаться с королевской семьей и предложить ей опротестовать акт отречения от 19 марта, ибо он был подписан под принуждением; опротестовать тайно, если она не решится на публичный протест, вложить протест в письмо к Наполеону, который прибудет в ближайшие дни в Испанию и сделается, таким образом, судией гнусной узурпации сына по отношению к отцу. Мюрат обещал выиграть при Наполеоне дело старых государей, а пока защитить не только их, но и несчастного Годоя, ставшего пленником Фердинанда VII.

Монтион снова уехал в Аранхуэс, а Мюрат поспешил уведомить Наполеона о случившемся и сообщить ему о придуманной комбинации. Добравшись к вечеру 22 марта до Чамартина, возвышающегося над Мадридом, он приготовился вступить в столицу на следующий же день. Там же он принял посланца Фердинанда VII, герцога дель Парке, который приветствовал его от имени нового короля Испании, пригласил вступить в Мадрид, обещал продовольствие и жилища для армии и заверил в дружеских чувствах нового двора в отношении Франции. Мюрат оказал герцогу любезный прием, в котором сквозила, однако, некоторая надменность, ему свойственная, и, приняв заверения герцога, довольно ясно ему выразил, что только Император Французов может признать Фердинанда VII и придать законность революции Аранхуэса. Он заявил, что в ожидании императорского решения сам может видеть в новом правлении только правление фактическое, а Фердинанда VII титуловать только принцем Астурийским. Этот род отношений был принят, и всё было подготовлено для вступления французов в Мадрид 23 марта 1808 года.

Утром 23-го Мюрат собрал на высотах за Мадридом часть своей армии, состоявшей в ту минуту из двух первых дивизий маршала Монсея, кавалерии всех корпусов и подразделений Императорской гвардии, присланной из Парижа для формирования эскорта Наполеона. Мюрат вступил в столицу в середине дня во главе своего блестящего штаба и очаровал испанцев своим милым лицом и открытой улыбкой. Особенно всех поразила гвардия; впрочем, кирасиры своим ростом, доспехами и дисциплиной поразили их не меньше. Однако пехота Монсея, состоявшая большей частью из плохо одетых юношей, измученных усталостью, внушила людям скорее сострадание, нежели страх. Тем не менее в целом этот военный спектакль произвел впечатление на воображение испанцев. Они щедро рукоплескали французам и их командирам.

В то время как Мюрат входил в Мадрид, ему сообщили, что туда собираются привезти под конвоем гвардейцев пленника, закованного в цепи, — несчастного Годоя, суд над которым желали начать без промедления. Из великодушия и из расчета, чтобы пощадить старый двор, призванный стать орудием новых комбинаций, Мюрат решил не допускать жестокой расправы над павшим фаворитом. Опасаясь, что появление этого человека, ненавистного толпе, вызовет народные волнения, особенно в минуту вступления французских войск, он послал одного из своих офицеров с простым и ясным приказом отложить перевод узника и задержать его в какой-нибудь деревне близ Мадрида. Этот приказ застал князя Мира в городке Пинто, где его удержали на несколько дней. Мюрат тотчас направил в Аранхуэс кавалерийское подразделение, чтобы защитить старых государей, помешать их отправлению в Бадахос и придать им мужества следовать его советам. В то же время он объявил, что ни он, ни его господин не потерпят жестокостей, замышляемых против Мануэля Годоя.

Монтион нашел семью старых государей еще более опечаленной, чем накануне, еще более встревоженной участью князя Мира, еще более удрученной своим одиночеством, еще более раздраженной триумфом Фердинанда VII и, вследствие этого, еще более расположенной броситься в объятия Франции. Мысль о протесте, способном вернуть им власть или отомстить за себя, была принята с воодушевлением. Карл IV тотчас выказал готовность подписать протест.

Мюрат, уверенный, что сможет располагать старыми государями по своему усмотрению, решил воздействовать и на Фердинанда VII, чтобы убедить его не принимать пока корону, провести коронацию как можно позже и отложить на время торжественное вступление в Мадрид. Мюрат думал, что чем меньше Фердинанд VII пробудет королем, тем вернее сбудутся его надежды. Кроме того, он желал добиться от Фердинанда еще одного, неотложного, решения. Думая об отъезде в Андалусию, князь Мира приказал испанским войскам вновь пересечь португальскую границу, чтобы дивизия Таранко вернулась в Старую Кастилию, а дивизия Солано — в Эстремадуру. Последняя уже приближалась к Мадриду и могла стать причиной столкновений, противных целям Мюрата, который отлично понимал, что дела в Испании нужно вести с помощью ловкости, а не силы. Но приказ испанским войскам совершить попятное движение мог отдать только сам Фердинанд.

Мюрат отправил к нему Богарне, которому, зная о его привязанности к Фердинанду, не особенно доверял, но в котором предполагал больше тонкости, чем способен был проявить в политическом заговоре этот честный и неуклюжий посол. Мюрат просил использовать всё влияние на Фердинанда VII, чтобы убедить его не вступать в Мадрид, приостановить свою вновь обретенную королевскую власть до решения Наполеона и отвести испанские войска. Богарне, уступив просьбам, тотчас отбыл в Аранхуэс, чтобы сделать если не всё, то хотя бы часть того, чего так желал Мюрат.

Прибыв к Фердинанду, он прежде всего с обыкновенной своей настойчивостью просил его отослать испанские войска на их первоначальные позиции. Не имея еще при себе двух своих главных доверенных лиц, каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, сосланных слишком далеко от Мадрида, Фердинанд призвал отцовских министров Севальоса и Кабальеро и, посоветовавшись с ними, приказал генералу Таранко и маркизу Солано вернуться в Португалию или хотя бы остановиться на границе этого королевства в ожидании новых инструкций. Выполнив первую часть поручения, Богарне, то ли не вполне понимая намерения Мюрата, то ли не желая считаться с ним, стал убеждать Фердинанда, что нужно любой ценой обрести благосклонность Наполеона, а для этого он должен выступить ему навстречу, броситься в его объятия, просить его дружбы и защиты; что чем скорее он совершит подобный демарш, тем быстрее обретет уверенность в своей власти; что лучше всего ехать немедленно; что ему не придется проделывать большой путь, ибо он встретит Наполеона по дороге; и что в Мадрид ему нужно идти только для того, чтобы как можно скорее пересечь его и попасть в Бургос или в Виторию.

Богарне советовал от чистого сердца, не подозревая, что способствует, со своей стороны, как Мюрат со своей, изобретению ловушки, в которую принц вскоре попадется. Фердинанд VII не отверг его совета, но отложил решение до прибытия своих доверенных лиц, без которых не желал предпринимать ничего важного. Из советов Богарне он принял только то, что подходило ему в то время: решил покинуть Аранхуэс и тотчас отправиться в Мадрид, объявив о своем торжественном вступлении в столицу 24 марта.

Отбыв ранним утром 24-го из Аранхуэса, Фердинанд вышел из кареты у мадридских ворот Аточа, сел на коня и в окружении придворных офицеров въехал на широкую улицу Алькала под приветствия огромной толпы. Хмельное от радости население высыпало на улицу и прильнуло к окнам, женщины бросали цветы, мужчины устилали плащами дорогу перед молодым королем. Иные, потрясая кинжалами, клялись умереть за него, ибо эти пламенные души смутно ощущали надвигающуюся опасность. Коварный, злобный, столь мало достойный любви принц был в ту минуту окружен такой же любовью, какую получил от римлян Тит, а от французов Генрих IV. Он был отрадой Испании, которая не догадывалась ни о своем, ни о его будущем.

Прибыв во дворец, Фердинанд VII принял представителей местной власти. Днем к нему явился с приветствиями дипломатический корпус. Удержанный Мюратом Богарне не появлялся; его отсутствие весьма встревожило новый двор и поставило в затруднительное положение членов дипломатического корпуса, которые уступили своим тайным чувствам, так скоро примкнув к монархии Бурбонов. Министры слабых и зависимых дворов принесли Мюрату извинения. Министр России также извинился, но менее униженно, сославшись на неизменность дипломатических обычаев, в силу которых приветствуют всякого нового короля, не обсуждая вопрос его окончательного признания.

Мюрат принял эти объяснения с плохо скрываемым недовольством, ибо уже рассматривал Фердинанда как соперника, притязавшего на корону Испании. Когда же ему предложили самому посетить его, он категорически отказался, объявив, что Карл IV останется для него королем Испании, а Фердинанд — принцем Астурийским, до тех пор пока Наполеон не рассудит их великий и прискорбный конфликт. Вечером 21 марта Мюрат написал Наполеону обо всем случившемся и о своем плане заставить Карла IV опротестовать акт отречения и не признавать королем Фердинанда. В последующие два дня, занятый маршем и вступлением в Мадрид, он не мог писать. Двадцать четвертого марта он прибавил к своему плану новую мысль, которую невинно подсказал ему Богарне и которой предстояло обрести вероломное употребление: выслать Фердинанда навстречу Наполеону, чтобы тот завладел его особой и поступил с ним затем по своему усмотрению. Тогда пришлось бы иметь дело только с Карлом IV, у которого нетрудно было вырвать скипетр при его неспособности удержать его в своих немощных руках, тем более что сама Испания не была расположена ему его оставить.

Наполеон узнавал о событиях в Испании по прошествии пяти—семи дней, ибо именно такой срок требовался тогда на сообщение между Мадридом и Парижем. Так, с 23 по 27 марта он узнал о мятеже в Аранхуэсе, низложении фаворита и вынужденном отречении Карла IV. Такой непредсказуемый поворот событий, хоть он и был наиболее естественным, удивил Наполеона, но не расстроил. Поскольку отъезд правящего дома не состоялся, первый план пришлось признать неудавшимся. Однако в новых событиях Наполеон усмотрел и новое средство добиться цели, и средство это в точности совпало с тем, какое обстоятельства подсказали Мюрату. Еще прежде, чем письма Мюрата добрались до Парижа, Наполеон решил не признавать Фердинанда VII, чью молодую и столь желанную испанцам монархию будет трудно уничтожить, и продолжать считать королем Карла IV, потому что его старую, одряхлевшую и всем опостылевшую монархию будет легко низложить. Выступая в качестве третейского судии меж отцом и сыном, можно будет удовлетворить требования отца, который не преминет вскоре уступить Наполеону корону Испании, по внушению князя Мира и королевы, более всего желающих отомстить за себя Фердинанду. Если вдобавок, под предлогом такого третейского суда, удастся заманить к себе принца Астурийского, станет нетрудно завладеть его особой и тогда придется иметь дело лишь с низложенными государями — удобными инструментами в могущественной руке, способной обеспечить им покой, в котором так нуждается их старость, и отмщение, которого жаждет их уязвленное сердце. Можно будет на некоторое время оставить им скипетр, а затем вынудить уступить его в обмен на роскошное и безопасное пристанище, или же забрать его у них тотчас, воспользовавшись их страхом перед революцией и отвращением к ним народа, которому надоели их пороки.

Так, вступив на путь захвата иностранного трона без военных действий, Наполеон с каждой минутой становился всё более виновным. Иные приписывают этот процесс его «прирожденному коварству», другие — неосмотрительности Мюрата, втянувшего Наполеона помимо его воли. Истина такова, какой мы представляем ее здесь. Оба — и Наполеон, и Мюрат, — воодушевляемые честолюбием и ведомые обстоятельствами, способствовали этому темному делу; что же до плана не признавать сына и использовать рассерженного на мятежного сына отца, то он родился одновременно и в Мадриде, и в Париже, и у Мюрата, и у Наполеона и был вызван самим ходом событий¹¹.

Пригласив к себе генерала Савари, которого уже использовал в самых ответственных миссиях и который как раз возвратился из Санкт-Петербурга, Наполеон открыл ему свое желание возродить Испанию и привязать ее к Франции путем перемены династии, рассказал о трудностях этого предприятия, о новых событиях после революции в Аранхуэсе и появившейся наконец возможности добиться их желаемого завершения, воспользовавшись конфликтом Карла IV с Фердинандом VII. Наполеон выразил намерение не признавать сына, притворно поддержать власть отца, затем вынудить Карла IV уступить корону себе, выманить Фердинанда из Мадрида в Бургос или в Байонну, завладеть его особой и заставить отступиться от своих прав взамен на такое возмещение в Италии, как, например, Этрурия. Наполеон приказал генералу Савари приступить к делу со всей осторожностью, завлечь Фердинанда в Байонну обещаниями разрешить распри в его пользу, но в случае его упрямства внезапно обнародовать протест Карла IV, объявить последнего единственным правителем Испании и обращаться с Фердинандом как с мятежным сыном и подданным. Предпочтение должно неизменно отдаваться ненасильственным средствам. Наполеон хотел, чтобы Савари без промедления отправлялся в Мадрид и раскрыл Мюрату тайну, которую от него до сей поры скрывали, но которую он превосходно разгадал и в которую теперь его должен был посвятить надежный человек. Генерал Савари тотчас отбыл, чтобы целиком и полностью исполнить волю Наполеона.

В это самое время в мыслях Наполеона произошел один из внезапных поворотов, каковые при незнании человеческой природы удивляют и поспешно принимаются за непоследовательность у людей, чье превосходство не так общепризнанно, как превосходство человека, историю которого мы описываем. При всем роковом влечении к узурпации короны Испании, Наполеон не скрывал от себя нежелательных последствий этого прискорбного предприятия. Он предвидел порицание общественного мнения, возмущение испанцев, их упорное сопротивление и выгоду, которую сумеет извлечь из этого сопротивления Англия; он предвидел всё это с удивительной ясностью и тем не менее, ослепленный своей способностью превозмочь все трудности и увлеченный страстью основать новый порядок в Европе, шел к своей цели, волнуемый, однако, время от времени предвидением самых зловещих картин. Происшествие, до сегодняшнего дня неизвестное, произвело в нем один из таких поворотов и побудило отдать приказы, противоположные отданным ранее. Некоторые неосведомленные историки сочли это доказательством того, что Наполеона вовлекло в испанское дело — быстрее и глубже, чем он сам того желал, — неосмотрительное честолюбие Мюрата.

Одному из своих агентов, отправлявшихся в Испанию, Наполеон по справедливости доверял: то был его камергер Турнон — хладнокровный, не склонный к иллюзиям и достаточно преданный, чтобы говорить правду. Турнон, наблюдавший во время последней поездки в Мадрид предвестия Аранхуэсской революции и народную любовь к принцу Астурийскому, пребывал в убеждении, что стремление завладеть Испанией любым способом — безумие, что куда лучше сделать Фердинанда VII своим союзником, который станет более послушным, чем Карл IV, ибо рядом с ним не будет уже князя Мира и старой королевы, перемежавших подчинение с капризами и ненавистью.

Наполеон приказал Турнону быть 15 марта в Бургосе, предполагая приехать туда в это же время и услышать из уст надежного человека подробности обо всех событиях. Чтобы попасть в Бургос, Турнон проехал через штаб-квартиру Мюрата, не скрыл ни от него, ни от его офицеров страх, который внушало ему предстоящее предприятие, выслушал их насмешки и прибыл в Бургос 15-го числа, как ему было приказано. Из Бургоса он писал Наполеону, смиренно, но с настойчивостью честного человека, умоляя не принимать никаких окончательных решений, пока он не увидит Испанию собственными глазами, и не доверять донесениям его доблестных, но легкомысленных военных, мечтающих лишь о сражениях и коронах. Он был убежден, что в Испании придется столкнуться с жестокими разочарованиями и, быть может, с ужасными несчастьями. Прождав в Бургосе до 24-го и не дождавшись Наполеона, он отбыл в Париж, куда при всей спешке смог добраться лишь 29 марта.

Поскольку Мюрат не писал 22-го и 23-го, будучи занят вступлением в Мадрид, Наполеон 28-го и 29-го оставался без новостей. Он весьма беспокоился о том, что могло случиться в Испании, и в таком состоянии крайней обеспокоенности был какое-то время склонен видеть вещи в самом неблагоприятном свете. Неожиданное прибытие благоразумного и хорошо осведомленного очевидца, убежденно и бескорыстно противоречившего небескорыстным донесениям военных, произвело в Наполеоне внезапную, но, к несчастью, кратковременную перемену, ибо продлилась она не более суток. Он тотчас написал Мюрату, что опять посылает Турнона в Испанию с новыми приказами, так как, кажется, действует слишком быстро и слишком торопится в Мадрид; что слишком поспешно выдвинул генерала Дюпона по ту сторону Гвадаррамы; что не нужно было оголять Сеговию и Вальядолид при известии о возвращении войск генерала Таранко в Старую Кастилию; что следует остерегаться вмешательства в дела испанцев и вступать в столкновения с ними, ибо всякая война с ними будет губительной; что нельзя считать испанцев безобидными только потому, что они безоружны; что помимо природной свирепости они обладают всей энергией нового народа, не изнуренного политическими страстями; что испанская армия, хоть и малочисленная и неспособная сопротивляться даже самому слабому французскому войску, рассеется по всем провинциям, чтобы служить в них ядром вечного мятежа; что священники, монахи и знать, хорошо понимая, что французы идут для реформирования старого общественного строя Испании, употребят всё свое влияние, чтобы возбудить против них фанатичный народ; что Англия тотчас воспользуется случаем доставить Франции новые неприятности и создать огромные трудности; что поэтому следует сохранять крайнюю сдержанность в отношении отца и сына; что сын по сути является врагом Франции, ибо в высочайшей степени разделяет все испанские предрассудки, и что его предполагаемое отвращение к политике отца (политике уступок Франции) немало значит в его популярности; что Фердинанд скоро станет открытым врагом французов, но с ним не следует рвать, ибо, при всей его посредственности, столкновение с Францией сделает его героем что не следует торопиться с выбором между отцом и сыном и гадать о решении, которое еще только будет принято, тем более что он, Наполеон, еще сам его не знает; что Мюрата ни в коем случае не должны заподозрить в личной заинтересованности; что Наполеон позаботится о нем, лишь бы он не заботился о себе сам; что самый верный из его помощников и муж его сестры будет вознагражден за свои услуги короной Португалии.

Таковы были благоразумные советы, которые Наполеон собирался отправить Мюрату под влиянием и через посредство Турнона, когда наконец получил письмо Мюрата от 24 марта. Тот сообщал о мирном вступлении в Мадрид, об оказанном ему превосходном приеме, о желании старых государей броситься в его объятия и их готовности опротестовать отречение от 19-го числа, а также о том, как легко освободить трон, отказав в признании Фердинанду VII и оставив Испанию с уже отрекшимся и еще не признанным королем. Вновь обретя все подручные средства, в которые он на какое-то время перестал верить, Наполеон вернулся к первоначальному плану и подтвердил приказы, отправленные незадолго до прибытия Турнона с генералом Савари. Вследствие чего в новом письме от 30 марта Наполеон написал Мюрату, что одобряет всё его поведение; что он поступил правильно, войдя в Мадрид; что нужно в то же время продолжать избегать всяческих столкновений и помешать тому, чтобы причинили какое-либо зло князю Мира, даже отослать его в Байонну, если возможно; тщательно защищать старых монархов, заставить их перебраться из Аранхуэса в Эскориал, где они будут рядом с французской армией; не признавать Фердинанда VII и дожидаться прибытия французского двора в Байонну, куда он собирается незамедлительно переместиться.

Наполеон тотчас отправил Турнона, не отдав ему своего столь прозорливого письма, но с поручением продолжать за всем наблюдать и подготовить ему жилье в Мадриде. Сам Наполеон 2 апреля отбыл в Бордо, где хотел провести несколько дней, дождаться новых писем от Мюрата и дать время добраться до Байонны всем тем, кого должны были, волей или неволей, туда привезти. В Париже, для бесед с представителями европейской дипломатии, которых потребуется ободрять или сдерживать после прибытия каждого курьера из Мадрида, он оставил Талейрана, взяв с собой послушного и верного Шампаньи, от которого не ждал серьезных возражений. Готовясь к долгому пребыванию на границе с Испанией и приему многих государей, Наполеон приказал Жозефине присоединиться к нему в ближайшие дни и 4 апреля, горя нетерпением узнать новости от Мюрата, прибыл в Бордо.

События в Мадриде, замедлившись на то время, пока Мюрат ожидал приказов из Парижа, а Фердинанд VII — каноника Эскоикиса и герцога Инфантадо, вскоре вновь пошли своим ходом. Мюрат пришел в восторг, получив письмо от 30 марта, и с еще большим усердием последовал изобретенному им самим плану действий, недостойному его честности. Савари привез ему тайные волеизъявления Наполеона, пребывавшие в столь печальной гармонии с его собственными желаниями, и колебаниям не оставалось места. Не признавать Фердинанда VII, убедить его отправиться навстречу Наполеону, в случае сопротивления обнародовать протест Карла IV и объявить последнего единственным королем Испании, а принца Астурийского — мятежным сыном и узурпатором, вырвать князя Мира из рук его палачей — из человеколюбия и из расчета, ибо ему предстояло стать полезным орудием в данных обстоятельствах, — такой план подсказывали Мюрату события и излагал Наполеон, который в ту минуту направлялся к Байонне.

Мюрат и Савари договорились о том, как наилучшим образом расставить сети. У них под рукой имелся удобный помощник — господин Богарне, тем более удобный, что в своем слепом доверии он был убежден, что для Фердинанда VII нет ничего лучше, чем мчаться навстречу Наполеону, броситься в его объятия или к его ногам и добиться признания нового титула и руки французской принцессы. Богарне ежедневно рекомендовал такое поведение Фердинанду, и тот, горя нетерпением получить от Наполеона право на власть, но не решаясь принимать решения в отсутствие своих фаворитов, обещал последовать советам французского посла, как только в Мадрид прибудут лица, облеченные его доверием.

Наконец, когда прибыл герцог Инфантадо, Фердинанд VII сделал его главой Совета Кастилии и командующим военным домом. Он имел также удовольствие вновь обнять своего наставника, которого недостойно предал во время процесса Эскориала, но которого любил и которому привык открывать свое сердце, открывавшееся весьма немногим. Он хотел осыпать каноника почестями и сделать великим инквизитором, от чего Эскоикис с напускным бескорыстием отказался, пожелав оставаться лишь наставником своего королевского воспитанника, но в качестве такового мечтая править Испанией и Ин-диями. Он согласился только на титул государственного советника и ленту Карла III, будто желая доставить своему королю удовольствие чем-нибудь его одарить.

Вместе с герцогом Инфантадо и каноником Эскои-кисом королю предстояло решить важнейшие вопросы, от которых зависела его участь и судьба монархии. Все вопросы сводились к одному: ехать ли навстречу Наполеону, чтобы обрести его милость, признание нового титула и руку французской принцессы, или же гордо дожидаться его в Мадриде, в окружении верного и воодушевленного народа? Но еще прежде решения этого важного вопроса навстречу французам послали графа Фернана Нуньеса, герцога Мединасели и герцога Фриаса, а затем отправили инфанта дона Карла. После воздания Наполеону этих первых почестей, оставалось узнать, на какие уступки придется пойти, чтобы обеспечить себе благоволение французского императора в том случае, если он будет притязать на роль третейского судьи между отцом и сыном. Этот трудный предмет обсуждался в течение нескольких дней.

Прежде всего, нужно было понять, что замышлял Наполеон в отношении Испании, когда присоединил к 30 тысячам человек, посланным в Лиссабон, новую армию, численность которой оценивали не менее чем в 80 тысяч и движение которой от Байонны и Перпиньяна через Кастилию и Каталонию указывало совсем на иную цель, нежели Португалия. Однако советники Фердинанда — как вновь назначенные, так и те, что остались со времен князя Мира, — не были посвящены в тайну дипломатических отношений с Францией. Министр иностранных дел Севальос ничего не знал о предмете переговоров, ведущихся в Париже господином Искуэрдо. О нем знали только князь Мира и королева, а король знал только то, о чем ему соблаговолили сообщить. К тому же сами переговоры, как проницательно утверждал Искуэрдо, были, возможно, лишь отвлекающим маневром, имевшим целью скрыть истинные намерения Наполеона.

Таким образом, советники Фердинанда, как новые, так и старые, не знали того, что знал князь Мира, а сам князь Мира не знал того, что Искуэрдо скорее разгадал, нежели узнал наверняка. Пока шло обсуждение, в Мадрид прибыла от Искуэрдо депеша, адресованная князю Мира и написанная в Париже 24 марта, до того как агенту стало известно о революции в Аранхуэсе. Искуэрдо сообщал подробности переговоров между кабинетами Мадрида и Парижа, из которых следовало, что Наполеон требовал договора о вечном союзе между двумя государствами, открытия для французов испанских колоний и обмена Португалии на провинции, расположенные на реке Эбро, у подножия Пиренеев, такие как Наварра, Арагон и Каталония (чтобы облегчить проход войск, предназначенных для охраны Португалии). На таких условиях, писал Искуэрдо, император Наполеон пожалует королю Испании титул императора Америк, признает Фердинанда VII наследником испанской короны и даст ему в жены французскую принцессу. Искуэрдо писал, что горячо оспаривал эти условия, особенно оставление провинций Эбро, но безуспешно. Он не добавлял, ибо говорил об этом непосредственно во время своего краткого пребывания в Мадриде, что Наполеон, по его. мнению, хочет совсем другого и стремится завладеть самой короной Испании.

Прочитав депешу, им не предназначенную, советники Фердинанда сочли себя полностью посвященными в тайну политики Наполеона. Они простосердечно предположили, что правительства Франции и Испании договариваются по вопросам, упомянутым в депеше, и что Наполеон ничуть не помышляет завладевать испанской короной. По их мнению, речь шла лишь об обмене нескольких провинций на Португалию, открытии испанских колоний французам и согласии на альянс, который уже существовал де-факто и де-юре и который полностью соответствовал подлинным интересам обеих стран. Единственным щекотливым пунктом было принесение в жертву провинций Эбро. Но от необходимости отдавать провинции можно избавиться, установив сервитут¹² для военной дороги и потерпеть таким образом прохождение французских войск, стесняющее, но временное; ибо как только Наполеон начнет новую войну на севере (что не замедлит произойти), ему придется уйти из Португалии, и Испания освободится от присутствия его войск.

Так была истолкована депеша Искуэрдо. Советники Фердинанда полагали, что в обмен на такие жертвы, разумеется, будет получено признание титула нового короля. Последнее соображение более всего влияло на несведущих советников и их несведущего господина и заставляло смолкнуть все остальные. Между тем некоторые симптомы внушали им тревогу на этот счет. Оказанные королю и королеве почести, готовность Мюрата защитить чету с помощью французской кавалерии, заявление о том, что он не потерпит никакого насилия против князя Мира, некоторые речи, долетевшие из Аранхуэса, где старый двор хвалился покровительством своего могущественного друга Наполеона, — все эти признаки заставляли Фердинанда и его маленький двор опасаться внезапного вмешательства Франции в пользу Карла IV. Хотя Богарне и внушал им надежду на благосклонность Наполеона, не обещая ее, они уже несколько дней выслушивали от посла лишь туманные обещания и совет броситься в объятия Наполеона, чтобы снискать себе его благосклонность, которая, получается, еще не обретена, коль скоро нужно ехать добывать ее в такую даль. Мюрат, по положению своему куда более близкий к императору, обнадеживал еще менее, выказывая расположение только к старым государям, а молодому королю жалуя только титул принца Астурийского. Другие речи, долетавшие из Аранхуэса, внушали опасение, как бы старым государям не пришло в голову самим поехать к Наполеону, чтобы на свой лад описать революцию в Аранхуэсе, добиться его благоволения и получить восстановление прав. Опасались, как бы власть не вернулась к Карлу IV и если не к князю Мира, то по крайней мере к королеве, которая вновь поставит Фердинанда в прискорбное положение угнетенного сына, а герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса сошлет и отомстит таким образом за несколько дней своего унижения и за низложение фаворита.

Последний довод, более чем какой-либо иной, побуждал Фердинанда VII и его легковерных советников выехать навстречу Наполеону: ими овладело опасение, что Карл IV сам отправится к Наполеону защищать свое дело и, возможно, его выиграет. Они предпочли бы видеть на троне Испании Наполеона, нежели допустить возвращение к власти королевы. Подобные чувства владели и старыми государями и в итоге позволили, к несчастью Испании и Франции, скипетру Филиппа V попасть в руки семьи Бонапарт.

Как только возник этот страх, вопрос о поездке навстречу Наполеону был решен, а продолжавшееся его обсуждение свидетельствовало лишь о колебаниях слабых людей, которые не умеют даже решительно хотеть того, чего желают. Впрочем, покончить с колебаниями помогали и принц Мюрат, и генерал Савари. Мюрат ежедневно прибегал к услугам посла Богарне, чтобы напомнить Фердинанду свой совет отправиться в путь, и беседовал с каноником Эскоикисом. Обещать ему признание Фердинанда VII Мюрат поостерегся, но несколько раз повторил, что Наполеон питает абсолютно дружеские намерения и не собирается вмешиваться во внутренние дела Испании, что французские войска находились у ворот Мадрида в минуту революции по чистой случайности, но поскольку Европа может переложить ответственность за революцию на Императора Французов, последний должен убедиться, прежде чем признать нового короля, что в Аранхуэсе всё произошло законно, а лучше самого Фердинанда никто не сумеет осведомить его на этот счет. Так Мюрат провел бедного каноника, который обольщался тем, что провел Мюрата сам, и вышел от него убежденный, что поездка неминуемо приведет к признанию принца Астурийского королем Испании.

Стало известно, что в Мадрид прибыл генерал Савари, и хотя его положение было куда более низким, чем положение Мюрата, генерала считали более посвященным в подлинные замыслы Наполеона. Поэтому каноник Эско-икис и герцог Инфантадо захотели побеседовать с ним, сначала сами, а затем в присутствии Фердинанда VII. Услышав из его уст слова еще более недвусмысленные, чем слова Мюрата, ибо Савари не считал необходимым скрытничать, они представили его принцу Астурийскому. Тот расспросил генерала Савари о возможной пользе поездки, которую ему советовали совершить, и о последствиях беседы с Наполеоном. Речь шла не о Байонне, а лишь о Бургосе или Витории, ибо император, как уверяли, должен был вот-вот прибыть, и следовало только оказать ему честь, опередить старых государей и первыми побеседовать с ним, чтобы убедительным образом объяснить непонятную революцию в Аранхуэсе. Стараясь говорить от собственного имени, генерал Савари утверждал, что когда Наполеон увидит испанского принца, услышит из его уст рассказ о последних событиях и, главное, обретет уверенность, что Франция получит в его лице верного союзника, он признает его королем Испании.

Случилось то, что и случается в беседах такого рода: генерал Савари ничего не обещал, позволив на многое надеяться, а Фердинанд VII счел, что ему обещали всё то, на что позволили надеяться.

Итак, Фердинанд решился на поездку, но вначале хотел отправиться в Аранхуэс, чтобы навестить отца, которого оставил в забвении и почти в нужде с 19 марта, не соизволив навестить ни единого раза. Он желал получить от него письмо для Наполеона, дабы связать своего старого отца в некотором роде свидетельством в свою пользу. Но Карл IV весьма дурно принял дурного сына. Королева встретила его еще хуже, и ему было отказано в свидетельстве, которым он мог бы вооружиться для подтверждения своего хорошего поведения во время событий в Аранхуэсе.

Хоть и несколько расстроенный отказом, Фердинанд тем не менее назначил отъезд на 10 апреля. В Мадриде он оставлял регентство в составе своего дяди-инфанта дона Антонио, военного министра О’Фаррила, министра финансов Азанзы и министра юстиции дона Себастьяна Пиньюэлы, а с собой брал своих ближайших советников герцога Инфантадо и каноника Эскоикиса, министра Севальоса и опытных переговорщиков Мускиса и Лабрадора. Кроме того, его сопровождали герцог Сан-Карлос и другие придворные.

Однако не так-то просто было заставить смириться с таким решением население Мадрида. Большинство, начиная догадываться о причине, приведшей французов на Иберийский полуостров, зловещим образом истолковывали отказ признать Фердинанда VII и считали из ряда вон выходящей ошибкой ехать навстречу Наполеону, ибо это значило добровольно предаться в его могущественные руки. При этом известии в Мадриде поднялось невыразимое волнение и начался бы бунт, если бы Фердинанд не успокоил народ прокламацией, заявив, что Наполеон сам едет в Мадрид, чтобы завязать узы нового альянса и упрочить счастье испанцев, и что невозможно не выехать навстречу столь знаменитому и столь великому гостю.

Прокламация предупредила волнения, но не вполне рассеяла подозрения, внушенные народу здравомыслием.

Фердинанд отбыл 10 апреля, окруженный протестующими преданными сторонниками и огромной толпой обычных людей, которая лениво его приветствовала. У некоторой части населения можно было заметить и своего рода пренебрежительное сочувствие к наивной доверчивости молодого короля.

С Мюратом было условлено, что генерал Савари, во избежание перемены решения со стороны Фердинанда, поедет вместе с ним, чтобы заманить принца и его сторонников из Бургоса в Виторию, а из Витории в Байонну. Кроме того, было решено требовать освобождения князя Мира только после пересечения Фердинандом границы, а до тех пор воздерживаться как от этого демарша, так и от любого другого, способного внушить подозрения.

Через генералов Савари и Релье, одного за другим отправленных в Мадрид, Наполеон объявил Мюрату о решении завладеть особой Фердинанда VII, вернуть на некоторое время Карла IV, а затем заставить его уступить ему корону. Он даже предписал Мюрату, на случай если не удастся убедить Фердинанда уехать, обнародовать протест Карла IV и заявить, что единственный король — он, а Фердинанд VII — мятежный сын. Но сговорчивость Фердинанда VII в отношении поездки избавляла от необходимости прибегать к этому насильственному средству и возвращать скипетр в руки Карла IV.

Предвидения Мюрата не замедлили исполниться. Едва стало известно об отъезде Фердинанда VII, как старые государи также захотели отправиться в путешествие. С 17 марта они не могли успокоиться ни на минуту. Испания стала им отвратительна, они беспрестанно говорили о том, чтобы ее оставить и поселиться пусть даже на простой ферме во Франции, в стране, которую их могущественный друг Наполеон сделал столь спокойной, мирной и безопасной. Но супруги заговорили совсем по-другому, когда узнали, что Фердинанд VII собирается договариваться с Наполеоном. Хотя у них не было ни большой надежды, ни большого желания вновь завладеть скипетром, им досаждала мысль, что Фердинанд выиграет дело у вершителя их судеб; что, став признанным королем, укрепившись признанием Франции, он станет господином — их и несчастного Годоя — и сможет решать их участь. Вне себя от таких мыслей, король и королева горячо возжелали лично изложить всемогущему государю, который приближался к Пиренеям, свое дело против бесчеловечного сына. Так, несчастные Бурбоны наперегонки спешили предать себя грозному завоевателю, который притягивал их подобно тому, как змея притягивает птиц, попадающих под власть непреодолимого и таинственного влечения.

Их пожелания были тотчас переданы Мюрату, который встретил их с несказанной радостью. Если бы он повиновался своему первому движению, то немедленно усадил бы в кареты и старый двор, чтобы тут же отправить его вслед за новым двором. Но он боялся возбудить слишком много подозрений, отправив в путешествие всех членов семьи одновременно, навести Фердинанда и его советников на размышления, которые отвратят их, быть может, от поездки, и главное, не хотел принимать подобное решение без согласия императора. Поэтому Мюрат ограничился тем, что незамедлительно сообщил Наполеону эту важную новость, не сомневаясь в его ответе и с удовольствием наблюдая, как все государи, имевшие право на корону Испании, сами стремятся к пропасти, зияющей в Байонне. Он лелеял безумные надежды и убеждал себя, что в Испании всё станет возможно, если к силе добавить немного хитрости.

В это время Фердинанд VII и его двор с медлительностью, обыкновенной для ленивых вырождающихся испанских государей, направлялись к Бургосу. Прибыв в Бургос, они ощутили удивление, которое начало порождать в них сожаления. Генерал Савари им непрестанно твердил, что нужно лишь выехать навстречу Наполеону, что его найдут на дороге в Старой Кастилии, быть может, уже в Бургосе. Пламенное желание увидеть его первыми, опередить старых государей до того лишило Фердинанда и его сторонников проницательности, что они не заметили грубой ловушки. Но когда они приблизились к Пиренеям и оказались в окружении французских войск, их охватил своего рода трепет и они уже почти были готовы остановиться, тем более что никто здесь не слышал о скором прибытии Наполеона. (Он находился в Бордо.) Савари, который не покидал их, тотчас вмешался, укрепил их пошатнувшееся доверие, заверил, что они скоро встретят Наполеона и что чем ближе они к нему продвинутся, тем больше расположат к себе. Решено было ехать в Виторию, куда прибыли к вечеру 13 апреля.

В Витории сомнения Фердинанда VII переросли в бесповоротное сопротивление: он не желал продолжать путешествие. С одной стороны, он узнал, что Наполеон, даже не думая пересекать испанскую границу, находится еще в Бордо, и испанская мнительность почувствовала себя оскорбленной, оттого что так далеко зашла навстречу гостю, который совсем не спешил. С другой стороны, рядом с Францией, где все догадывались о намерениях Наполеона, где в давно сосредоточенных французских войсках без всякой сдержанности говорили о предполагаемой цели их миссии, трудно было продолжать строить иллюзии. В самом деле, в Байонне и окрестностях все болтали о том, что Наполеон собирается завершить свою политическую систему и просто-напросто заменить семью Бурбонов на испанском троне семьей Бонапарта. Из французских баскских провинций эти речи перешли в баскские провинции Испании и произвели на Фердинанда VII и каноника Эскоикиса такое впечатление, что они тотчас решили остановиться в Витории, сославшись на тонкости этикета, которые и в самом деле имели определенный вес: ехать навстречу Наполеону через испанскую границу значило утратить достоинство. Генерал Савари, в котором воинская горячность брала порой верх над осторожностью, внезапно переменился, увидев, что его уже не слушают: из любезного и вкрадчивого он стал вдруг надменным и жестким, вскочил на коня и заявил своим спутникам, что они могут поступать как хотят, но он сам возвращается в Байонну, чтобы присоединиться там к Наполеону, а им, вероятно, придется раскаяться в перемене решения. Савари оставил Фердинанда испуганным, но всё еще упорно не желающим ехать дальше.

Приехав в Байонну 14 апреля, Савари на несколько часов опередив императора, который прибыл к вечеру. Наполеон останавливался на несколько дней в Бордо, чтобы дать время испанским государям приблизиться

к границе и не ехать им навстречу, что ему пришлось бы сделать, если бы он находился в Байонне. Прибыв в Байонну, император с великим удовлетворением узнал обо всем, что было сделано в Мадриде для исполнения его замыслов, и принял меры для их окончательного осуществления.

Он решил отправить генерала Савари обратно в Виторию с ответом на письмо Фердинанда, составленным в таких выражениях, которые заманивали принца в Байонну, не содержа при этом никаких официальных обязательств. В этом ответе Наполеон писал, что бумаги отца должны были убедить Фердинанда в императорском благоволении (намек на советы Карлу IV проявить снисхождение во время процесса Эскориала); что тем самым его личное расположение не может быть поставлено под сомнение; что, направляя французские войска к пунктам европейского побережья, наиболее подходящим для содействия его замыслам против Англии, он намеревался прибыть в Мадрид, чтобы по пути побудить своего августейшего друга Карла IV к кое-каким необходимым реформам, а именно к отсылке князя Мира; что среди этих планов он был застигнут событиями в Аранхуэсе; что он ничуть не подразумевает сделаться их судией, но поскольку на местах оказались его войска, он не хочет в глазах Европы показаться зачинщиком или сообщником революции, которая опрокинула трон его союзника и друга; что он не притязает на какое-либо вмешательство во внутренние дела Испании, но если ему будет доказано, что отречение Карла IV было добровольным, он не станет препятствовать признанию его, принца Астурийского, законным государем Испании; что с этой целью он желает с ним побеседовать час-другой, и что, наконец, при сдержанности Франции в последний месяц, не следует опасаться найти в Императоре Французов неблагоприятно настроенного судию. В конце письма Наполеон выказал расположение и к идее брака, в том случае если разъяснения, которые он получит в Байонне, Удовлетворят его.

Это письмо, являя собой искусную смесь снисходительности, высокомерия и рассудительности, было бы превосходным образчиком красноречия, если бы не скрывало коварства. Генерал Савари должен был доставить его в Виторию с необходимыми разъяснениями, при нужде добавив вводящие в заблуждение слова, на которые он был щедр и которые, прозвучав из его уст, могли заставить Фердинанда решиться, ни к чему при этом не обязав Наполеона. Но оставалась вероятность, что Фердинанд VII и его советники сумеют избежать всех ловушек. Наполеон не собирался останавливаться на полпути и решил в таком случае прибегнуть к силе. Помимо наблюдательной дивизии Западных Пиренеев, он переправил в Испанию временный пехотный резерв Вердье, временную кавалерийскую дивизию Лассаля и новые подразделения Императорской гвардии. Объединенные под командованием маршала Бессьера, эти войска должны были, заняв Старую Кастилию, обеспечивать тылы армии. Наполеон тотчас приказал Мюрату и Бессьеру не колебаться и по первому же слову генерала Савари арестовать принца Астурийского, одновременно обнародовав протест Карла IV и заявив, что он единственный король, а сын его не кто иной, как узурпатор, учинивший революцию в Аранхуэсе, чтобы завладеть троном. Однако если Фердинанд VII согласится перейти границу и приехать в Байонну, Наполеон склонялся к мысли не возвращать Карлу IV скипетр, который у него придется вскоре забрать, а просто-напросто направить в Байонну и старых государей, поскольку они сами выразили такое желание. Он вновь приказал Мюрату добиться освобождения князя Мира, как только Фердинанд VII перейдет границу, и отправить его в Байонну.

Отдав эти приказы и отправив Савари обратно в Виторию, Наполеон занялся устройством в Байонне своего дома. Помимо императрицы Жозефины, ему предстояло принять там немало иных государей и государынь. В этом краю, одном из самых притягательных в Европе, находился в одном лье от Байонны маленький замок, регулярной архитектуры, построенный, как говорят, для одной из принцесс, которых Франция и Испания отдавали ранее друг другу в жены. Наполеон тотчас решил приобрести его. Для удовлетворения этого желания не понадобились, к счастью, ни хитрость, ни насилие, каких стоила в ту минуту корона Испании. Замок с удовольствием продали за сотню тысяч франков. Наполеон расположился в нем 17 марта, освободив покои, которые он занимал в Байонне, для королевской семьи Испании, которую вскоре надеялись собрать там в полном составе. В саду встала лагерем Императорская гвардия.

Встретив генерала Савари, со всей поспешностью прибывшего в Виторию с письмом Наполеона в руках, Фердинанд VII и его советники вновь исполнились доверия к судьбе. Это письмо, вовсе не открыв им глаза, лишь ввело их в еще большее заблуждение. Они оказались чувствительны лишь к словам Наполеона о том, что ему нужно узнать подробности событий в Аранхуэсе и он надеется получить их в беседе с Фердинандом VII, а после этого без затруднений сможет признать его королем Испании. Это туманное обещание вернуло несчастным все их иллюзии. Они уверились, что получат признание на следующий же день после приезда в Байонну, и утром 19 марта решили выехать из Витории, чтобы переночевать в Ируне, отправив вперед посыльного, который возвестит об их прибытии в Байонну. Следует добавить, что войска генерала Вердье, собранные в Витории, не оставили бы им свободы выбора, если бы они решили действовать иначе. Впрочем, они были настолько слепы, что ничего не заметили.

Фердинанд остановился на ночлег в городке Ируне, решив перейти французскую границу на следующий день. Утром 20-го он в самом деле пересек Бидасоа и был весьма удивлен, обнаружив, что его встречают лишь три испанских гранда, возвращающихся из поездки к Наполеону и охваченных после свидания с ним самыми тягостными предчувствиями. Но уже было не время поворачивать назад: мост через Бидасоа был перейден, оставалось только устремиться к бездне, которую Фердинанд VII и его спутники заметили лишь тогда, когда она их поглотила. Близ Байонны Фердинанд повстречал Дюрока и Бертье, посланных приветствовать его, но именовавших его лишь принцем Астурийским. В этом пока не было ничего слишком тревожного, и прежде чем начинать беспокоиться, следовало подождать еще несколько часов.

В Байонне Фердинанд нашел лишь некоторое количество вооруженных войск и немногочисленных жителей города, ибо о его прибытии никого не предупредили. Принца препроводили в резиденцию, совсем не похожую на великолепные дворцы испанских монархов, но единственную, какая нашлась в городе. Едва Фердинанд вышел из кареты, как Наполеон, прибыв верхом из своего замка Марак, нанес ему первый визит. Император Французов с величайшей сердечностью обнял испанского принца, назвав его принцем Астурийским, и покинул его несколько минут спустя под тем предлогом, что принцу необходим отдых. Час спустя принца и его свиту пригласили на обед в замок Марак. Фердинанд отправился туда к вечеру, в сопровождении своего маленького двора, и был принят с изысканной вежливостью, но и с крайней сдержанностью во всем, что касалось политики.

Побеседовав после обеда с Фердинандом и его советниками на общие темы, Наполеон скоро распознал за неподвижностью лица молодого короля и его молчаливостью не лишенную коварства посредственность, за обильными речами Эскоикиса — образованный, но чуждый политике ум, за значительностью герцога Инфантадо — честного человека, уважающего себя, впрочем, куда более, чем следует, ибо всё его достоинство составляло великое честолюбие безо всякого таланта. Распознав с одного взгляда, с какими людьми имеет дело, Наполеон отослал их всех под тем предлогом, что они утомлены путешествием, но удержал каноника Эскоикиса, выразив желание, больше похожее на приказ, побеседовать с ним. Генералу Савари Наполеон предоставил заботу сообщить принцу Астурийскому всё то, что сам собирался сказать наставнику, с которым предпочитал договориться, предполагая в нем больше ума.

Наполеона вдвойне тяготила его тайна, ибо хранил он ее слишком долго, и тайна эта была вероломством, злодеянием, чуждым его сердцу. Ему было нужно открыться наименее невежественному из советников Фердинанда, откровенным изложением своих замыслов и простым признанием высших политических мотивов, побуждавших его действовать, принести своего рода извинения. Он начал с того, что польстил канонику, сказав ему, что знает его как умного человека и потому может с ним говорить откровенно. Затем, безо всяких предисловий и будто спеша облегчить сердце, Наполеон заявил, что вынудил приехать государей Испании, чтобы отнять у обоих корону их предков; что уже несколько лет он замечал предательства мадридского двора и молчал, но теперь, освободившись от дел на Севере, он хочет уладить дела и на Юге; что Испания нужна его замыслам против Англии, а он необходим Испании, чтобы вернуть ей ее величие; что без него она окончательно закоснеет при немощной выродившейся династии; что старый Карл IV — глупый король, а его молодой сын — точно такая же посредственность и еще менее предан ему, чем отец; что он, Наполеон, всегда будет находить у Бурбонов лишь вероломство и фальшивую дружбу; что он, в конце концов, завоеватель, основатель династии, а потому вынужден попирать некоторые второстепенные соображения ради своей высокой цели; что у него нет тяги к злу и ему неприятно его совершать, но не следует попадать под колеса его колесницы; что решение принято и он собирается забрать у Фердинанда VII корону Испании, но хочет смягчить удар, предложив ему возмещение; что он приготовил ему прекрасную мирную Этрурию, где принц будет править вдали от революций и будет более счастлив, чем в своей Испании, стране, уже испытавшей воздействие мятежного духа времени, которую сможет обуздать, благоустроить и привести к процветанию только могущественный и искусный государь.

«Будучи просвещенным человеком, вы не преминете осудить меня, если я упущу единственный случай завершить осуществление моей системы. Ваши Бурбоны служили мне с отвращением и всегда были готовы предать. Брат подойдет мне много больше, что бы вы ни говорили. Возрождение Испании невозможно при государях старого дома, который всегда, помимо собственной воли, будет опорой старых злоупотреблений. Мое решение принято, революция должна свершиться. Испания не потеряет ни деревни и сохранит все свои владения. Я принял меры предосторожности, чтобы ее колонии остались за ней. Что до вашего принца, он получит возмещение, если по доброй воле покорится силе вещей.

Вам надлежит употребить ваше влияние, чтобы убедить его принять возмещения, которые я для него приготовил. Вы достаточно образованны, чтобы понимать, что я всего лишь следую законам подлинной политики, которая несет с собой свои требования и неизбежные суровые меры. Ни вы, ни Испания не сумеете противостоять мне. Политика, только политика, господин каноник, должна направлять действия такого человека, как я. Возвращайтесь к вашему принцу и убедите его сделаться королем Этрурии, если он еще хочет быть где-нибудь королем, ибо, можете его заверить, он более не будет таковым в Испании».

Несчастный наставник Фердинанда VII удалился в глубоком потрясении и нашел своего воспитанника столь же изумленным и расстроенным беседой с генералом Савари. Последний, не заботясь о формах и не приводя доводов, которые в устах Наполеона служили фактически извинениями, сообщил Фердинанду, что он должен отказаться от короны Испании и принять Этрурию в качестве возмещения за вотчину Карла V и Филиппа V. Маленький двор Фердинанда, до сих пор питавший иллюзии насчет своей участи, пришел в величайшее волнение. Все окружили принца, кричали и возмущались, но в итоге так и не смогли поверить в свое несчастье, вообразив, что посягательство на особу столь священную, как особа Фердинанда VII, и на предмет столь неприкосновенный, как корона Испании, было со стороны Наполеона лишь притворством с целью добиться крупной уступки территории или оставления важной колонии. Было решено не поддаваться запугиванию, сопротивляться и отвергать все предложения Наполеона.

Наполеон испытал некоторую досаду при виде этого сопротивления, но надеялся, что вскоре оно падет перед необходимостью, и в особенности перед Карлом IV, собиравшимся предъявить требования куда более обоснованные, чем требования Фердинанда VII; ибо, хотя мысль опротестовать отречение и была внушена Наполеону Мюратом, это не делало менее истинным то, что самое отречение стало результатом морального насилия, давления на слабый характер испанского короля и что он имел все основания отстаивать право на корону. Было бы только справедливо, если бы, забрав у Фердинанда, корону вернули его отцу. Наполеон, считая присутствие Карла IV необходимым, чтобы противопоставить праву сына право отца (что не породило бы права Бонапарта, но привело бы все эти права в состояние неразберихи, которой он надеялся воспользоваться), горячо торопил Мюрата отправить в путь старых государей и прислать к нему также князя Мира, по-прежнему пребывавшего в узах в городе Вильявисьоса. Наполеон предписал применить при необходимости силу, но не для отъезда старых государей, а для освобождения князя Мира, которого испанцы не хотели отпускать никакой ценой. Он рекомендовал в то же время объявить правительству и Совету Кастилии о протесте Карла IV, что должно было упразднить королевскую власть Фердинанда VII, не восстановив власти Карла IV, и положить начало своего рода междуцарствию, удобному для осуществления плана узурпации. Наполеон постарался хорошенько дать понять Мюрату, что не следует ожидать большого успеха у населения при осуществлении перемены, которая не по вкусу испанцам. Было предписано принять все меры предосторожности, укрепить адмиралтейство и королевский дворец Буэн-Ретиро, не позволять офицерам ночевать в городе и потребовать, чтобы все они поселились вместе с солдатами, — словом, вести себя как накануне мятежа, который Наполеон считал неизбежным и который предполагал энергично и быстро подавить, чтобы отнять у испанцев всякую надежду на сопротивление. Так, в своем стремлении завладеть испанской короной Наполеон был уже готов перейти от уловок к насилию!

В одном пункте Мюрат опередил инструкции Наполеона: это касалось отъезда старых государей и освобождения князя Мира. Он сообщил Карлу IV и королеве, в ответ на выражение их желаний, что император с удовольствием примет их у себя и, стало быть, им нужно только подготовиться к отъезду; и что он, Мюрат, потребует выдачи князя Мира и отправит его в Байонну вместе с ними. Эта двойная новость стала единственной радостью, пережитой королем и королевой после роковых дней Аранхуэса.

Получив известие о том, что Фердинанд VII пересек границу, Мюрат не имел более нужды осторожничать и потребовал освобождения князя Мира, чтобы отправить в Байонну и его. Впрочем, он объявил, что Мануэль Годой будет навсегда изгнан из Испании, а во Францию перевезен только ради спасения его жизни. Обратившись с этим сообщением к хунте, Мюрат направил на Вилья-висьосу кавалерийские войска с приказом забрать узника силой, если его не выдадут добровольно. Маркиз Шате-лер, приставленный охранять князя, поначалу отказывался его выдать, но хунта приказала его отпустить, чтобы избежать столкновения.

Несчастный владыка всей Испании, еще недавно купавшийся в роскоши, прибыл в лагерь Мюрата почти без одежды, с длинной бородой, едва затянувшимися ранами и следами от цепей, в которые был закован. В таком плачевном состоянии он и увиделся впервые с другом, которого выбрал себе при императорском дворе, имея в виду совершенно иные цели. Мюрат, которому никогда не изменяло великодушие, осыпал Мануэля Годоя знаками внимания, снабдил его всем необходимым и отправил в Байонну под эскортом одного из своих адъютантов и нескольких всадников. Выполнив эту часть распоряжений Наполеона, он занялся отъездом старых государей, которые были вне себя от радости, узнав, что их друг спасен, а сами они окажутся вскоре рядом с всемогущим императором, который сможет отомстить за них врагам. Завершив приготовления к отъезду, главное из которых состояло в завладении прекраснейшими бриллиантами короны, они просили Мюрата распорядиться об их отбытии. Переночевав 23 марта среди французских войск, они отбыли в Буйтраго, откуда направились по большой дороге в Байонну с неторопливостью, присущей их возрасту и силам.

Теперь Мюрат в самом деле остался единственным хозяином Испании и мог считать себя королем. Он объявил хунте о протесте Карла IV, составленном в некотором роде под его же диктовку, и вместе с его обнародованием потребовал удаления имени Фердинанда VII из всех правительственных актов. Растерявшаяся хунта потребовала консультаций с Советом Кастилии, пожелав разделить с ним ответственность, но совет вернул ей протест обратно безо всяких объяснений. Мюрат положил конец распрям, объявив, что правительственные акты будут обнародоваться от имени короля без упоминания его имени. Трон становился таким образом незанятым, и испанцы начинали с глубокой болью это понимать. Они то возмущались бездарностью и малодушием своих государей, которые позволили себя обмануть и сбросить в бездну; то переполнялись жалостью к ним и ненавистью к чужеземцам, проникшим в их страну хитростью и насилием. Люди просвещенные, понимая теперь, зачем французы вторглись в Испанию, колебались между неприязнью ко всему иностранному и желанием видеть Испанию, подобно Франции, возрожденной рукой Наполеона.

Народ ничуть не разделял эти устремления. Бывало, что при виде Императорской гвардии или французской кавалерии люди увлекались и даже восхищались Мюра-том, но французская пехота, в основном состоявшая из едва обученных новобранцев, больных чесоткой и завершавших свое обучение у них на глазах, не вызывала у населения никакого почтения и даже внушала веру в возможность победы над французами. Окрестные крестьяне сбегались в Мадрид, вооружившись ружьями и тесаками, и брали обыкновение вызывающе вести себя на глазах у французов, хоть и не пускали еще в ход оружия. Иные, доведенные до фанатизма монахами, совершали чудовищные убийства. Мюрат приказал примерно наказывать преступников, но не усмирил зарождающейся ненависти.

Продолжая обманываться насчет настроений испанцев, он всё же принял некоторые меры предосторожности, побуждаемый повторными приказами Наполеона. Он разместил в городе гвардию и кирасиров, а остальные войска расположил на высотах над Мадридом. К трем дивизиям Монсея Мюрат добавил первую дивизию Дюпона и удерживал, таким образом, Мадрид с помощью гвардии, всей кавалерии и четырех пехотных дивизий. Вторая дивизия генерала Дюпона была выдвинута к Эскориалу, третья — в Сеговию. Войска расположились палаточными лагерями вокруг всего Мадрида. Новобранцам Мюрат дал офицеров из младших офицеров гвардии и привносил бесконечную заботу в организацию всей армии, которую рассматривал как опору своей будущей монархии. Посвящая себя любимому делу, порой еще принимая приветствия испанцев, восхищавшихся им самим и прекрасными эскадронами гвардии, будучи хозяином хунты, которая, не зная кому повиноваться в отсутствие обоих королей, повиновалась реальной силе, Мюрат уже считал себя королем Испании. Он писал Наполеону: «Я властвую здесь от Вашего имени; приказывайте, и Испания сделает всё, что Вы захотите; она вручит корону тому из фрашхузских принцев, которого Вы назначите». В ответ на эти безрассудные заверения Наполеон лишь повторял приказ укрепить основные дворцы Мадрида и поселить офицеров вместе с войсками, что было исполнено Мюратом скорее из послушания, чем по убеждению в полезности этих мер.

Князь Мира, спешно отправленный в Байонну, чтобы чернь не успела взбунтоваться на его пути, прибыл туда много раньше старых государей. Наполеону не терпелось увидать этого бывшего владыку испанской монархии, и в особенности — воспользоваться им. После недолгой беседы фаворит показался Наполеону вполне посредственным человеком, примечательным разве только некоторыми физическими качествами, сделавшими его столь дорогим сердцу королевы Испании, некоторой тонкостью ума и довольно большим опытом в государственных делах. Из уважения к несчастью Наполеон не стал выказывать презрения, которое внушал ему подобный владыка империи, поспешил ободрить его относительно будущего, его собственного и его старых хозяев, которое обещал сделать мирным, безопасным, обильным и достойным бывших властителей Испании и Индий. К этому обещанию Наполеон прибавил еще одно, не менее сладостное, — обещание скоро и жестоко отомстить Фердинанду VII, заставив его сойти с трона. Он потребовал от князя Мира содействия его планам при королеве и Карле IV, что тот ему и пообещал и что нетрудно было исполнить, ибо родители были рассержены на сына до такой степени, что готовы были предпочесть ему на троне своих предков иностранца и даже врага.

Прибытие Карла IV и королевы ожидалось 30 апреля. Политика Наполеона требовала, чтобы королевские почести были оказаны при встрече только старым государям. Он распорядился, чтобы их встретили так, будто не было революции в Аранхуэсе и они всё еще пользуются властью. Он выстроил вооруженные войска, выслал навстречу им свой двор, приказал стрелять из пушек в фортах, украсить флагами корабли на Адуре и приготовился довершить почести своим собственным присутствием. В полдень, под звуки пушечного салюта и колокольный звон, король и королева въехали в Байонну, были встречены у ворот города гражданскими и военными властями, вошли в отведенный для них дворец правительства и могли еще недолго обольщаться, что обладают верховной властью. То была последняя и пустая видимость, которой Наполеон развлекал их старость, прежде чем низвергнуть их в небытие, куда хотел погрузить всех Бурбонов. Минуту спустя он прибыл и сам, в сопровождении своих помощников, чтобы воздать почести старику, жертве его амбициозных расчетов. Приблизившись к Карлу IV, которого он никогда прежде не видел, Наполеон раскрыл ему объятия, и несчастный потомок Людовика XIV припал к нему со слезами как к другу, от которого надеялся получить утешение в своих горестях.

С наиболее пылким нетерпением старые государи жаждали обнять милого Мануэля, которого не видели с роковой ночи 17 марта. Они бросились в его объятия, и, поскольку Наполеон отложил на следующий день прием, подготовленный для них в Мараке, у них был целый день, чтобы излить душу и обсудить свое положение и ожидавшую их участь. Князь Мира поведал им о том, что замышлялось в Байонне, что не удивило и не огорчило их. Они не притязали более на корону и были удовлетворены известием, что Наполеон, отомстив за них Фердинанду VII, обеспечит им во Франции безопасное и роскошное пристанище и доходы, равные доходам богатейших правящих государей Европы, а лишатся они только власти, близкий конец которой уже давно и так предчувствовали.

После того как Наполеон осыпал почестями своих несчастных августейших гостей, ему не терпелось покончить с ними, и он пустил в ход все инструменты, имевшиеся в его распоряжении. Согласно его воле, Карл IV написал Фердинанду письмо, чтобы напомнить ему о его преступном поведении в Аранхуэсе и его нескромных притязаниях, указать на его неспособность управлять страной, ввергнутой по его вине в пучину революционных волнений, и потребовать, чтобы он уступил корону. Это требование со всей ясностью показало советникам Фердинанда, утратившим всякие иллюзии, каково будет направление переговоров по прибытии старого двора. Было очевидно, что после уступки короны ее оставят на некоторое количество дней или часов на голове отца, а затем наденут на голову какого-нибудь принца из семьи Наполеона. Сторонники Фердинанда отвечали на это требование довольно ловким письмом, в котором принц, обращаясь к отцу как покорный и почтительный сын, заявлял о своей готовности вернуть ему корону, хоть она и была получена в результате добровольного отречения. Но при двух условиях: Карл IV будет править сам и возвращение короны будет совершено свободно, в Мадриде, в присутствии испанского народа.

На это предложение последовало — через Карла IV — возражение: отречение незаконно, совершено через насилие, Фердинанд не способен править Испанией, проснувшейся от долгого сна и готовой ступить на стезю революций, а поэтому необходимо поручить заботу о счастье народов Иберийского полуострова Наполеону. На это возражение молодой двор отвечал контр-возражением, в котором повторялись все условия первого письма Фердинанда VII.

Переговоры не продвигались, дни с 1 по 4 мая ушли на эту пустую переписку. Наполеон начал испытывать живейшее нетерпение и исполнился решимости объявить Фердинанда VII мятежником и вернуть корону Карлу IV, чтобы тот передал ее ему через более или менее продолжительный срок. Прежде всего, при посредничестве князя Мира, он приказал составить декрет, в котором Карл IV объявит себя единственным законным королем Испании и назначит своим наместником, за неспособностью осуществлять правление, великого герцога Берге кого, вверив ему все королевские полномочия, и в частности командование войсками. Наполеон считал необходимым такой временный период для перехода королевской власти от Бурбонов к Бонапартам. Этот декрет он спешно послал в Мадрид вместе с повторением приказа, отданного несколькими днями ранее, отправить из Мадрида в Байонну всех испанских принцев, которые там еще оставались: самого юного из инфантов — дона Франциско де Паулу, дона Антонио — дядю Фердинанда и председателя хунты, и королеву Этрурии, которой недомогание помешало последовать за родителями. Приняв эти меры, Наполеон решил положить конец байоннским переговорам, как только события в Мадриде облегчат желаемую им развязку, избавив от необходимости применить силу.

В то время как Наполеон переписывался с Мюратом, Фердинанд VII также не упускал возможности отправить в Мадрид известия, целью которых было возвратить ему сочувствие нации и исправить дурное впечатление, произведенное его неблагоразумным поведением. Отправляя переодетых курьеров, которые из Байонны пробирались к Мадриду через Арагонские горы, он давал знать, что в Байонне его принуждают жертвовать его правами, но он противится и будет противиться любым угрозам и его народы узнают скорее о его смерти, чем о покорности чужеземной воле. Доставляемые курьерами и быстро распространявшиеся новости вернули Фердинанду расположение общества, ненадолго от него отвернувшегося. Разлетевшийся повсеместно слух о том, что Фердинанд VII подвергается в Байонне грубому насилию и оказывает ему героическое сопротивление, вернул ему расположение столичной черни, численность которой весьма увеличилась за счет пребывавших в праздности окрестных крестьян. Не имея возможности прибегнуть к типографиям, за которыми тщательно следили агенты Мюрата, народ пользовался рукописными бюллетенями, и эти бюллетени, расходясь во множестве с невероятной быстротой, возбуждали народные страсти до самой высокой степени. Что до хунты, она глубоко прятала свои подлинные чувства, выказывала видимость величайшей почтительности к желаниям Мюрата, но любым его просьбам, служившим исполнению замыслов Наполеона, уступала с бесконечными отсрочками.

Одна из таких просьб, состоявшая в требовании отправить в Байонну всех членов королевской семьи, еще остававшихся в Мадриде, весьма ее взволновала. С одной стороны, королева Испании просила прислать ей юного инфанта дона Франциско, оставленного в столице по нездоровью; с другой стороны, королева Этрурии, оставшаяся в Мадриде по той же причине, сама просилась уехать, напуганная растущими с каждым днем народными волнениями. Мюрат решительно требовал их отъезда. С королевой Этрурии не могло возникнуть затруднений, ибо она была независимой государыней и сама желала уехать. Однако юный инфант, помещенный по причине возраста под опеку королевской власти, зависел от хунты, осуществлявшей эту власть в отсутствие короля. Догадываясь о цели всех этих последовательных отъездов, правительство собралось в ночь с 30 апреля на 1 мая, чтобы обсудить требование Мюрата. Большинство высказалось за то, чтобы ответить завуалированным отказом, постаравшись при этом избежать столкновения. Наряду с хунтой, помешать отъезду инфантов всеми возможными средствами желала партия патриотов, недовольных слабостью и внушавших свои страсти народу, который, впрочем, и не нуждался в дополнительном возбуждении.

Мюрат, которому хунта сообщила свой весьма смягченный отказ, заявил, что не станет считаться с ним и на следующий же день отправит в Байонну королеву Марию-Луизу и дона Франциско, но не получил никакого ответа. На следующий день придворные кареты действительно стояли перед дворцом в ожидании королевских особ. Королева Этрурии готовилась к отъезду весьма охотно, но дон Франциско, по крайней мере по слухам у ворот дворца, обливался слезами. Эти подробности, передававшиеся из уст в уста многочисленной толпой, произвели в ней горячее волнение. Тут появился адъютант Мюрата, посланный попрощаться с королевой. Завидев французский мундир, люди подняли крик, принялись бросать в адъютанта камни и попытались перерезать ему горло. Тогда дюжина гренадеров Императорской гвардии, дежуривших у дворца Мюрата, откуда это волнение было видно, бросились в толпу со штыками наперевес и освободили адъютанта, которого едва не растерзали. Несколько выстрелов из гущи толпы дали сигнал к всеобщему восстанию. Стрельба послышалась со всех сторон. Разъяренная чернь набросилась на французских офицеров, живших в Мадриде вопреки приказам Наполеона, и на отдельных солдат, пришедших в город за продовольствием. Многих зарезали с чудовищной жестокостью, кому-то спасли жизнь горожане, спрятавшие несчастных в своих домах.

При первом же шуме Мюрат вскочил на коня и отдал приказы с решительностью генерала, привычного к любым превратностям войны. Он приказал войскам из лагерей вступить в Мадрид через все ворота одновременно. На дворцовой площади, куда Мюрат направил пехотный батальон гвардии с артиллерийской батареей, начался бой. Огонь батареи и несколько выстрелов картечью вскоре очистили площадь. Освободив дворец и окрестности, полковник Фредерикс двинул своих стрелков на площадь Пуэрта-дель-Соль, к которой двигались также войска генерала Груши. Чернь, хоть и поддерживаемая более храбрыми крестьянами, не выдерживала и разбегалась, останавливаясь, однако, на всех углах для стрельбы, а затем рассеивалась по домам и вела огонь из окон. Многих преследовали, приканчивая ударами штыков, фанатиков, застигнутых с оружием в руках, выкидывали из окон. Французские колонны, двигаясь навстречу друг другу, зажали разъяренную толпу на площади Пуэрта-дель-Соль, лишив возможности разбежаться. Самые отчаянные стреляли по французским войскам. Несколько эскадронов егерей и мамелюков врезались с саблями в массу народа и рассеяли ее через еще остававшиеся свободными проходы. Войскам генерала Лефрана пришлось выдержать упорный бой в арсенале, где была заперта часть мадридского гарнизона с приказом не участвовать в сражениях. Проникнув в арсенал, восставшие открыли огонь по французским войскам, и испанские артиллеристы оказались помимо воли втянуты в бой. К счастью, арсенал был взят прежде, чем народ успел завладеть оружием и боеприпасами.

Для подавления мятежа хватило двух-трех часов, и после взятия арсенала лишь изредка слышались отдельные выстрелы. В здании почты Мюрат собрал военную комиссию, которая приговаривала к казни крестьян, схваченных с оружием в руках. Одних тотчас показательно расстреляли прямо на Прадо. Других, пытавшихся бежать из города, преследовали и рубили саблями кирасиры.

В этот роковой день, вызвавший грозные отголоски по всей Испании, мадридская чернь лишилась всяких иллюзий относительно французов. Французские новобранцы под командованием опытных офицеров оказались столь же непоколебимы перед свирепыми испанскими крестьянами, столь они будут непоколебимы в Эсслинге и Ваграме перед лицом самых дисциплинированных солдат Европы. Впечатление, произведенное всеми этими событиями на население Мадрида, было глубоким; преувеличивая число жертв, говорили о тысячах погибших и раненых. Ничего подобного, между тем, не было, мятежники потеряли от силы четыре сотни человек, а французы — не более сотни.

С этой минуты Мюрат был готов на всё. На следующий день он отправил в Байонну не только инфанта дона Франциско, но и королеву Этрурии, ее сына и даже старого инфанта дона Антонио, который, разделяя все чувства мятежников, но не их энергию, только и мечтал обрести в Байонне покой и отрешение от власти. Получив декрет Карла IV, который утверждал его генеральным наместником королевства, Мюрат созвал хунту, объявил себя председателем вместо дона Антонио и с этой минуты завладел всей властью в королевстве. Он водворился во дворце, заняв покои принца Астурийского, и в переписке с Наполеоном вернулся к обычному своему тону, написав, что вся сила сопротивления испанцев исчерпалась за один день 2 мая и осталось только назначить для Испании короля, который будет править беспрепятственно.

Известия из Мадрида пришли в Байонну 5 мая, в четыре часа пополудни. Наполеон тотчас увидел в них средство подтолкнуть затянувшиеся переговоры с испанскими государями. Он явился к Карлу IV с депешей Мюрата в руках и выказал более гнева, чем на деле испытывал, по поводу Сицилийской вечерни¹³, которую попытались повторить в Мадриде. Наполеон любил своих солдат, но, жертвуя за один день, если случалась в том нужда, 10—20 тысячами, не стал бы сожалеть о сотне ради такого великого завоевания, как испанский трон. Однако перед старыми государями он притворился разгневанным, весьма их напугав. Позвали инфантов и Фердинанда. Едва они вошли в покои родителей, как отец и мать с необычайной горячностью набросились на принца с упреками.

«Вот каковы твои дела! — воскликнул Карл IV. — Пролилась кровь моих подданных, и кровь солдат моего союзника и друга, великого Наполеона, пролилась тоже. Какому же разорению ты подверг бы Испанию, если бы имел дело с менее великодушным победителем! Вот последствия того, что ты натворил, пожелав прежде времени завладеть короной, которую я не меньше тебя спешил надеть на твою голову. Ты возбудил народ, и теперь никто над ним не властен. Отдай же эту корону, слишком тяжелую для тебя, тому, кто один способен носить ее!»

Принц отвечал, что не виноват в беспорядках, после чего умолк, как бы в оцепенении. Стесненный и почти смущенный этой сценой, хоть она и вела к желаемому исходу, Наполеон сказал Фердинанду холодным, но повелительным тоном, что если вечером он не уступит корону отцу, с ним будут обращаться как с мятежником, главой или сообщником заговора, который привел к отрешению от власти законного государя. И Наполеон удалился в Марак, где ожидал князя Мира, чтобы заключить с ним, под впечатлением от событий в Мадриде, окончательное соглашение. Вечером князь Мира приехал, и результаты, которых Наполеон добивался столь прискорбными методами, были внесены в следующий договор, подписанный князем Мира и гофмаршалом Дюроком.

Карл IV, признавая невозможность обеспечить покой Испании им самим и его семьей, уступает корону, единственным законным владельцем которой себя объявляет,

Наполеону, дабы тот располагал ею по своему усмотрению. Он уступает ее на следующих условиях:

1. Целостность территории Испании и ее колоний;

2. Сохранение католической религии как преобладающего культа, при исключении всех прочих;

3. Предоставление Карлу IV Компьенского замка и леса в пожизненное пользование, замка Шамбор в вечное пользование, а также цивильного листа в 30 миллионов реалов (7 500 000 франков), выплачиваемых Казначейством Франции;

4. Пропорциональное содержание всем принцам королевской семьи.

Фердинанд VII, в свою очередь, подписал договор, в силу которого Наполеон предоставлял ему в полную собственность замок Наварры и миллион дохода, а также по четыреста тысяч франков для каждого из инфантов, при условии их отказа от прав на корону Испании.

Два замка и десять миллионов в год отцу и детям были весьма умеренной и даже ничтожной ценой за великолепную испанскую корону, но к ней следовало добавить (о чем тогда никто не ведал) шесть лет ужасающей войны, гибель нескольких сотен тысяч французских солдат, губительное разделение сил Империи и несмываемое пятно на славе победителя!

Ослепленный своим всемогуществом Наполеон не видел последствий этой роковой сделки и поспешил исполнить ее условия. Поскольку успех вернул ему природное великодушие, он приказал, чтобы с семьей, павшей под ударом его политики, как множество иных падало под ударами его меча, обращались со всей возможной почтительностью. Он поручил Камбасересу принять старых государей и, в ожидании завершения в Компьене необходимых приготовлений, пожелал, чтобы они познакомились с французским гостеприимством в Фонтенбло, в месте, которое как никакое другое должно было прийтись по вкусу Карлу IV. Молодых принцев, пока не будет подготовлен Наваррский замок, Наполеон велел поселить в замке Балансе, а принимать гостей велел Талейрану, человеку сколь тонкому, столь и легкомысленному, получившему к тому времени замок Балансе благодаря императорской щедрости.

Став хозяином испанской короны, Наполеон поспешил отдать ее. Корона эта, величайшая из всех, которыми ему доводилось располагать после короны Франции, должна была принадлежать, как ему казалось, его брагу Жозефу, в то время миролюбивому и рассудительному королю Неаполя. В своем выборе Наполеон руководствовался прежде всего любовью, ибо любил Жозефа больше остальных братьев; во-вторых, уважением к иерархии, потому что Жозеф был старшим; и наконец, доверием, ибо ему он доверял более, чем всем остальным. Этот выбор стал еще одной ошибкой в роковом испанском деле. Жозеф мог прибыть в Мадрид не ранее чем через два месяца, и эти два месяца должны были предопределить подчинение или возмущение Испании. Жозеф был слаб, пассивен, лишен воинственности, не способен командовать и внушить почтение испанцам. Испанцам нравился Мюрат, который уже находился в Мадриде, стремительностью решений был способен подавить готовое вспыхнуть восстание, привычкой командовать войсками в отсутствие Наполеона умел подчинить себе французских генералов. Именно Мюрату следовало поручить сдержать и завоевать сердца испанцев. Но Наполеон доверял только братьям, а в Мюрате видел всего лишь союзника. Он не доверял его легкомыслию и амбициям его жены, хотя она и была его сестрой, и пожаловал ему только Неаполитанское королевство.

Наполеон написал Мюрату, сообщив ему о том, что произошло в Байонне, объявив о назначении Жозефа на испанский трон и освобождении неаполитанского трона, который, вместе с троном португальским (ибо договор Фонтенбло уходил в небытие вместе с Карлом IV), предоставлял ему выбор между двумя пустующими тронами. В этих же депешах Наполеон предложил Мюрату любой из них на его усмотрение, побудив всё же предпочесть трон неаполитанский. А пока он предписывал ему завладеть всей властью в Мадриде, применять ее в полную силу, известить хунту и советы об отречениях Карла IV и Фердинанда VII и потребовать, чтобы власти Испании просили Жозефа Бонапарта принять испанскую корону.

Невозможно представить себе изумление и боль Мюрата при известии о выборе Наполеона. Командование французскими войсками всего Иберийского полуострова, превратившееся вскоре в генеральное наместничество, казалось ему верным предзнаменованием восхождения на испанский трон. Крах всех надежд стал ударом, глубоко потрясшим его душу и даже его крепкое здоровье, доказательство чего мы вскоре увидим. Прекрасная корона Неаполя, которой Наполеон манил его взор, казалась ему вовсе не наградой, а лишь горькой немилостью. Но Мюрат настолько был покорен своему всемогущему шурину, что не выказал никакого недовольства, лишь при ответе сохранил на этот счет молчание, которое достаточно показывало его чувства.

Однако у него еще оставался шанс принять корону Испании в случае отказа Жозефа, или если сама трудность передачи короны столь отдаленному от Мадрида государю, не владевшему браздами испанского управления, вынудит Наполеона переменить решение. Поэтому Мюрат оправился от своих мучительных переживаний, затаил последнюю надежду и со всем пылом трудился над исполнением полученных им приказов. Хунта, уже не возглавляемая доном Антонио, выказала полную покорность, готовность повиноваться его приказам и признать назначенного Наполеоном короля. Те, кто из убеждения или ради выгоды принимали идею перемены династии, как маркиз де Кабальеро, к примеру, были расположены деятельно служить новой власти, в особенности если облечен ею будет Мюрат, которого они уже неплохо знали. Однако Мюрату требовалось от них не пассивное содействие. Он имел приказ добиться от хунты и советов официального обращения к Жозефу с просьбой стать королем Испании. Но для слабости одних и корыстных расчетов других это было уже слишком. Предложив хунте договориться с обоими советами о призвании Жозефа на трон Испании, Мюрат нашел их рвение остывшим. Одни не скрывали своих опасений, другие — отсутствия воодушевления в отношении неизвестного короля. Здесь было чем польстить тайным стремлениям Мюрата, ибо становилось очевидно, что инициативы испанских властей было бы легче добиться, если бы речь шла о нем самом, — то ли потому что он нравился, то ли потому, что находился на месте. Тем не менее, после долгих и бурных переговоров, посредником в которых выступил маркиз де Кабальеро, советы составили заявление, гласившее, что, в случае окончательного отказа Карла IV и Фердинанда VII от их прав, они считают государем, наиболее способным составить счастье Испании, принца Жозефа Бонапарта, который столь благоразумно правит ныне в бывших испанских владениях, в королевстве Неаполя. Таким образом, советы не брались судить о правах Фердинанда VII и Карла IV, ограничившись тем, что в случае несомненного признания освобождения трона, выразили свое предпочтение, которые было в конечном счете не более чем знаком высокого уважения к одному из наиболее чтимых принцев семьи Бонапарта.

Мюрат известил Наполеона о полученном результате, не скрыв, как непросто было его добиться и какие трудности встретил отсутствующий кандидат. Наполеон, не имевший привычки щадить Мюрата, не захотел, однако, раздражать его в ту минуту, когда так нуждался в его усердии, и в ожидании окончательного провозглашения новой династии решил использовать оставшиеся недели на подготовку административной реорганизации Испании. Планы, которые он задумал и которые Испания расстроила своим фанатичным и стойким сопротивлением, были самыми обширными и согласованными из всех, какие приходилось ему замышлять.

Наполеон начал с того, что приказал прислать ему в Байонну все документы, какими располагала испанская администрация относительно состояния финансов, армии и морского флота. Он выказал знаки уважения и даже лестной предупредительности военному министру О’Фаррилу и министру финансов Азанзе, которые позволяли им надеяться на большую милость при новом режиме, и потребовал от них углубленных отчетов. Он приказал тотчас послать инженеров во все порты, а офицеров — в главные войсковые соединения, чтобы получить точные последние сведения по каждому предмету. Испанцы не привыкли к такой активности и точности, но зашевелились под напором могучей воли и прислали Наполеону полную картину состояния монархии.

Первой, наиболее насущной нуждой Испании была нужда в деньгах. Мюрат не мог ни выдать ссуду войскам, ни послать в порты средства, необходимые для спуска на воду несколько судов. Фердинанд VII располагал при вступлении на трон некоторой суммой металлических денег, находившихся в кассе обеспечения долга или принадлежавших князю Мира; но они были арестованы в ту минуту, когда старый двор собрался уехать в Андалусию. Мюрат употребил их на некоторые щедроты и на выплату аванса государственным рантье, в котором те весьма нуждались и которого ждали уже много месяцев. После этого денег не осталось. В отчаянном положении, будучи вынужден брать деньги на личные расходы из армейских касс, Мюрат давал знать Наполеону о печальном состоянии финансов и настойчиво просил денежной помощи, рассчитывая на богатства, доставленные победой. Но Наполеон, не желая расточать сокровище, которое он предназначал для вознаграждения армии при наступлении продолжительного мира либо для создания крупных оборонительных ресурсов при продолжении войны, сначала отвечал, что денег у него нет: так он говорил всегда, если речь шла не о благотворительности.

Однако обнаружив вскоре, что Испания обнищала еще более, чем он предполагал, Наполеон пересмотрел свой отказ и решил помочь ей, что стало первым наказанием за желание завладеть ею. Между тем, даже оказывая благодеяние, он не хотел, чтобы обнаружили источник его, ибо знал, что ему не станут торопиться отдавать долг. Наполеон задумал дать Испании в долг 100 миллионов реалов (25 миллионов франков) через Банк Франции, под обеспечение бриллиантов короны Испании, которую Карл IV обязался оставить в Мадриде. Хотя главные из этих бриллиантов найти не удалось, ибо их похитила королева, Наполеон всё же добился от Банка проведения этой финансовой операции на разумных условиях, и добился с тем большей легкостью, что Банк был лишь подставным лицом армейского казначейства. Договорились (тайно), что Наполеон предоставит средства и подвергнется всем долговым рискам, но Банк поступит со всей осмотрительностью и требовательностью кредитора, действующего от своего имени. Не теряя времени,

Наполеон тотчас велел перевести в казначейство Испании несколько миллионов в металлических деньгах, которые собрал в Байонне. Так его деятельная предусмотрительность сократила сроки, связанные обыкновенно с переводом средств.

С помощью этих средств он выплатил первый аванс государственным чиновникам и армии, но при этом сохранил почти все металлические ресурсы для обслуживания портов, которые стремился оживить в первую очередь.

Хотя Наполеон и не предвидел всеобщего восстания Испании, в особенности по тому, что непрестанно описывал ему Мюрат, он всё же не доверял испанской армии и приказал произвести ее рассредоточение, которое, при своевременном исполнении, предупредило бы многие несчастья. Еще прежде он требовал удалить от Мадрида войска генерала Солано и направить их в Андалусию. Он повторил этот приказ, но предписал отправить часть войск в лагерь Сан-Роке перед Гибралтаром, а другую часть в Португалию, чтобы использовать их на побережье, где они будут скорее полезны, нежели опасны, в случае столкновения с англичанами. Он приказал без промедления выдвинуть первую дивизию генерала Дюпона из Эскориала в Кордову и Кадис, для защиты флота адмирала Розили, ставшего величайшим предметом забот Наполеона с тех пор, как подтвердили перемену династии. В то же время вторую дивизию Дюпона он приказал выдвинуть в Толедо для поддержки первой, а третью — в Эскориал, чтобы она была готова поддержать две другие. Кроме того, он добавил к первой дивизии Дюпона мощную артиллерию, 2 тысячи драгун и четыре швейцарских полка, состоявших на службе у Испании. Генералу Жюно Наполеон предписал направить испанские войска на побережье Португалии и оттянуть с него французские войска. Таким образом, генерал Дюпон должен был удерживать Андалусию с 2 тысячами солдат своей первой дивизии, 4-5 тысячами солдат дивизии, присланной Жюно, и 5 тысячами швейцарцев. Испанцы в лагере Сан-Роке должны были вместе с ним защищать интересы нового порядка против англичан и недовольных испанцев. Флоту адмирала Розили с этой минуты уже ничего не грозило.

Большую часть испанских войск с юга Наполеон приказал отправить на Балеары, в Сеуту и в крепости Африки, для надлежащей обороны этих важных пунктов от нападения англичан и чтобы удалить их с континента. Одну из дивизий он направил на север, в Ферроль, для отправки в колонии. Наконец, он предписал Мюрату расположить несколько дивизий из окрестностей Мадрида на Пиренейской дороге, чтобы подготовить их к постепенному переходу во Францию, под тем предлогом, что они отправятся разделить славу дивизии генерала Ла Романы в экспедиции в Сканию против англичан и шведов. Те же распоряжения были отданы в отношении гвардейцев короля, выказавших столько ненависти к князю Мира и любви к Фердинанду VII, что доверять им не следовало. Им предложили участие в кампаниях на Севере, в рядах французской армии, предоставив выбор между этой славной миссией и роспуском. Невозможно было и представить себе более искусного рассредоточения испанских войск, в результате которого они оказались бы рассеянными по побережью Иберийского полуострова и переброшенными в Африку, Америку и на север Европы. К сожалению, единодушному порыву великого народа суждено было вскоре расстроить гениальные комбинации Наполеона.

Затем пришел черед распорядиться морским флотом. Главной заботой Наполеона в первое время было предотвращение мятежа в испанских колониях. Он надеялся, защитив глубочайшие интересы испанцев и завоевав их сердца, возбудить их воображение и осуществить, наконец, обширные морские планы, задуманные после Тильзита, для реализации которых ему до сих пор не хватало времени и активного содействия Испании.

Прежде всего Наполеон приказал установить сообщение как с французскими, так и с испанскими колониями. Для этого он отправил из Франции, Португалии и Испании множество мелких судов с прокламациями, исполненными самых соблазнительных обещаний, документами коммерческих компаний, подтверждающими эти прокламации, комиссарами, которым поручалось их распространение, и, наконец, помощь в оружии и боеприпасах, насущную нужду в которых обнаружили последние события в Буэнос-Айресе. В самом деле, колонисты с величайшим усердием обороняли владения испанской короны, и им не хватало лишь оружия, чтобы их усердие стало действенным.

Установив сообщение с колониями, Наполеон занялся отправкой туда значительных сил, приказав снарядить суда в Ферроле, Кадисе и Картахене. Этой цели должна была послужить часть займа, предоставленного Испании, принеся двойной результат: усладить взор испанцев видом великой активности флота и подготовить экспедиции для спасения колониальных владений. В Ферроле имелось два корабля и два фрегата, способных выйти в море. Наполеон приказал тотчас отремонтировать еще два корабля, оснастить все шесть судов, загрузить оружием и боеприпасами и подготовить для погрузки 3-4 тысяч испанских солдат. Экспедиция направлялась в Рио-де-ла-Плата. Были основания надеяться, что такой помощи окажется довольно, чтобы оградить обширные владения в Южной Америке от любых поползновений, ибо нескольких сотен человек под началом французского офицера Линьера хватило, чтобы прогнать англичан из Буэнос-Айреса, а сотни французов в Каракасе — чтобы расстроить попытки мятежника Миранды.

В Кадисе уже давно имелось шесть оснащенных кораблей. Наполеон приказал снабдить их недостающим продовольствием, пополнить экипажи и добавить еще пять кораблей, которые ресурсы этого порта позволяли отремонтировать, снарядить и оснастить при наличии денег. В Кадисе находились и пять французских кораблей и несколько фрегатов адмирала Розили, снаряженные не хуже лучших английских кораблей. Наполеон пожелал подкрепить дивизию Розили еще двумя кораблями. Из средств Казначейства Франции он послал аванс, необходимый для сооружения двух новых кораблей на верфях Картахены, где строили искуснее, чем в Кадисе, так как дерево приберегали для ремонта уже оснащенного флота. Взамен Испания должна была предоставить Франции великолепные трехдечные корабли «Санта-Анна» и «Сан-Карлос», которые Франция обязалась возвратить после завершения строительства двух кораблей в Картахене.

Строительство двух новых кораблей в Картахене за счет Франции должно было оживить судостроение и вернуть разбежавшихся рабочих. Из этого порта ушла в Тулон эскадра из шести кораблей, но там оставалось еще два способных к плаванию корабля. Наполеон приказал без промедления снарядить их и добавить к ним несколько фрегатов. Флоту Картахены, нашедшему прибежище в Маоне, он предписал отправляться в Тулон или вернуться в Картахену.

Пробуждение активности в портах Испании сочеталось с подготовкой военно-морских сил на всей протяженности побережий Французской империи. Наполеон планировал иметь полностью снаряженные флоты во всех портах Европы: от Зунда до Кадиса, от Кадиса до Тулона, от Тулона до Корфу и Венеции, — разместив рядом с ними лагеря с отборными войсками, дабы разорить и довести до отчаяния Англию постоянной угрозой мощных экспедиций во все страны — на Сицилию, в Египет, Алжир, Индии, Ирландию и даже саму Англию.

Тем временем прибыли в Байонну испанцы, выбранные по приказу Наполеона из разных провинций Испании для образования хунты. Одни ответили на его призыв, потому что были убеждены, что соединение с династией Бонапартов послужит возрождению их родины, избавлению ее от опустошительной войны и спасению ее колоний; других привлекли выгода, любопытство и симпатия к необыкновенному человеку. Между тем повстанческое движение, вспыхнувшее в Мадриде 2 мая, перекинулось сразу в несколько провинций: Андалусию, удаленную от французских войск, Арагон, где вблизи от границы всегда был силен национальный дух, и Астурию, малодоступную и потому остро чувствующую свою независимость. В этих провинциях чувства народа, далекого от политических расчетов и оскорбленного посягательством на национальную династию, одержали верх над чувствами просвещенных классов, поэтому там не смогли и не осмелились назначить депутатов для Байоннской хунты. Мадридское правительство восполнило этот недостаток, самостоятельно назначив их. Некоторые, хоть и желали, однако боялись ехать в Байонну, ибо всюду ходили слухи, что кто туда поедет, оттуда уж не вернется. Род суеверного ужаса завладевал умами. Войска, которые хотели направить к Пиренеям, и особенно гвардейцы, отказывались повиноваться, что было досадно, ибо эти силы оставались повстанцам. Наполеон, уведомленный Мюратом о подобных настроениях, на несколько дней отослал обратно в Испанию Фриаса, Мединасели и еще некоторых видных особ, чтобы показать, что из Байонны можно легко возвратиться.

Близился конец мая, настроения в Испании видимым образом ухудшались, особенно из-за задержки с провозглашением нового короля. Мюрат настойчиво просил как можно скорее покончить с этим, чтобы решился, наконец, столь мучивший его вопрос и чтобы предупредить дальнейшее ухудшение настроений испанцев. Наполеон, который, разумеется, догадывался о личных мотивах зятя и не мог ускорить ответ из Неаполя, написал ему жесткое письмо. Получив это письмо, Мюрат, обуреваемый тысячами забот и тысячами надежд, которые то возрождались, то рушились, уязвленный несправедливыми упреками Наполеона, в конце концов пал — как от нездорового климата, так и от собственных переживаний. Его поразила жестокая лихорадка, угрожавшая его жизни и внушившая низшим классам убеждение, что помощника Наполеона настигла рука Провидения. Это народное суеверие и внезапное прекращение власти генерального наместника были не самым меньшим неудобством в сложившихся обстоятельствах.

Наконец, после трех недель ожидания, в первых числах июня Наполеон узнал о согласии и прибытии Жозефа, который не мог ни ответить, ни прибыть раньше по причине дальности расстояний. Накануне его прибытия, 6 июня, Наполеон решился провозгласить его королем Испании, дабы он мог явиться в Байонну в качестве такового и тотчас принять клятву верности от хунты. Наполеон издал декрет, которым назвал Жозефа Бонапарта королем Испании и Индий и гарантировал новому государю целостность его государств в Европе, Африке, Америке и Азии.

В ожидании прибытия Жозефа Наполеон вместе с испанцами, присутствовавшими в Байонне, подготовил проект конституции, приспособив ее к нравам и традициям Испании. Было условлено, что хунта соберется в доме бывшего епископа Байоннского, признает короля и обсудит конституцию, для видимости свободного и добровольного ее принятия. То, о чем было условлено, исполнили с военной точностью. Жозеф прибыл 7 июня. Пятнадцатого была созвана хунта под председательством Азанзы, министра финансов Фердинанда VII, которому назначалось стать таковым и при Жозефе Бонапарте и который был достоин этой должности при всяком просвещенном короле. После недолгого торжественного обсуждения зачитали императорский декрет, который провозглашал Жозефа королем Испании и Индий. Затем королю принесли клятву верности от имени испанского народа, после чего посетили Наполеона и благодарили могущественного благодетеля, которому считали себя обязанными самым прекрасным будущим.

В последующие дни обсуждали проект конституции и представили к нему некоторые замечания, которые и были учтены. Проект был составлен по образцу Конституции Франции, за исключением некоторых изменений, и содержал следующие положения:

Наследственная монархия передается по мужской линии в порядке первородства, обратима от ветви Жозефа к ветвям Луи и Жерома; не подлежит присоединению к короне Франции, что гарантирует независимость Испании;

Сенат состоит из двадцати четырех членов, обязан, как и Сенат Франции, следить за соблюдением Конституции, наделен также правом защищать свободу прессы и свободу личности посредством комиссии, объявляющей случаи попрания той или иной из этих свобод;

Кортесы включают, под названием скамьи духовенства, двадцать пять епископов, назначаемых королем; под названием скамьи дворянства — двадцать пять испанских грандов, назначаемых королем; 62 депутата от больших городов, 15 именитых коммерсантов, 15 просвещенных мужей и ученых от университетов и академий, избираемых теми, кого они представляют; кортесы созываются по меньшей мере каждые три года, обсуждают законы, решают вопросы сбора податей и расходов;

Несменяемая магистратура отправляет правосудие сообразно формам современного законодательства, под высшей юрисдикцией Совета Кастилии, сохраненного под названием Кассационного суда;

Государственный совет — высший административный орган, по образцу Государственного совета Франции.

Такова была Байоннская конституция, приспособленная, разумеется, к нравам Испании и к уровню ее политической культуры. В ней не говорилось ни об инквизиции, ни о духовенстве, ни о правах дворянства, ибо не следовало обижать ни один класс нации. Заботу извлечь позднее все последствия из принципов, заложенных в этом акте, который содержал в зародыше возрождение Испании, оставляли законодательству.

По завершении Конституции 7 июля состоялось заседание в присутствии короля. Жозеф, восседая на троне, зачитал речь, в которой выразил чувство преданности, с каким собирался править Испанией, и затем принес клятву верности новой Конституции, положив руку на Евангелие. Хунта, в свою очередь, принесла клятву верности королю и Конституции.

Жозефу надлежало срочно отправляться принимать во владение свое королевство. Уже поговаривали, что испанцы, разгоряченные видом крови, пролившейся 2 мая в Мадриде, возмущенные коварством, с каким семья Бурбонов была заманена в Байонну и отрешена от власти, бунтовали в Андалусии, Арагоне и Астурии и что дорога, по которой поедет новый король, будет небезопасной. Нужно было ехать, чтобы сменить больного Мюрата, пораженного продолжительной горячкой и просившего позволения оставить страну, ставшую ему ненавистной.

Наполеон, начавший прозревать, не хотел посылать брата к чужому народу, не заставив чтить его, и подготовил новые силы для его сопровождения. Пехотные резервы из Орлеана и кавалерийские резервы из Пуатье под командованием генералов Вердье и Лассаля сформировали армейский корпус, который уже вступил в Испанию и занял центр Кастилии. С помощью нескольких старых полков Великой армии укомплектовав прибрежные лагеря, Наполеон смог привлечь из них четыре прекрасных полка: 15-й линейный и 2-й, 4-й и 12-й легкие пехотные. Он присоединил к ним польских улан и великолепный кавалерийский полк, набранный Мюратом в Берге, и из всех этих корпусов составил дивизию, с которой Жозеф и должен был неспешно двигаться к Мадриду, дабы солдаты успевали шагать, а испанцы — лицезреть нового короля. Хунта и испанские гранды должны были сопровождать его, двигаясь таким же ходом.

Жозеф отбыл 9 июля, под эскортом старых, испытанных солдат, предшествуемый и сопровождаемый более чем сотней карет с членами хунты. Наполеон проводил его до границы, обнял и пожелал ему мужества, не сказав о том, что уже начинал предвидеть. Слабое сердце Жозефа не выдержало бы подобных откровений, хотя Наполеон не предвидел тогда и половины зол, каким суждено было проистечь из великой ошибки, совершенной им в Байонне.