БАЙЛЕН

Когда Наполеон на обратном пути из Байонны проезжал через Гасконь и Вандею, у него уже не оставалось иллюзий по поводу настроений испанцев и их покорности новому режиму. Вспыхнув поначалу лишь в отдельных районах, восстание перекидывалось на всю страну, и крики непримиримой ненависти доносились до Императора Французов. Несмотря на это, он всё же рассчитывал, что новобранцы и направленные к Пиренеям старые полки сумеют усмирить возмущение, пока ещё мало похожее на калабрийское. Хоть Наполеон и перестал заблуждаться и даже сожалел, возможно, о содеянном, ему предстояло еще многое узнать и до возвращения в Париж осознать все последствия совершенной в Байонне ошибки.

С марта месяца испанцы успели пережить самые разнообразные чувства. Надежда при появлении французов сменилась радостью при падении старого двора, затем тревогой при отъезде Фердинанда VII во Францию за признанием королевского титула, и наконец, пламенной ненавистью, когда испанцы догадались о том, что свершилось в Байонне. Не все, правда, разделяли это чувство в равной степени. Высшие и средние классы, ценя блага, которые могли проистечь от возрождения Испании под цивилизованным правлением Наполеона, страдали единственно в своей гордости, весьма задетой тем, как распорядились их участью. Но народ, и особенно монашество, ожесточились. Их чувство попранной гордости не могли смягчить ни надежда на возрождение, которое они были неспособны оценить, ни терпимость к иностранцу, которого они ненавидели, ни любовь к покою, ни страх беспорядков. Пылкий, праздный, уставший от покоя и не любящий его испанский народ, не имея нужды печалиться

о горящих городах и селах, в которых не был хозяином, готовился на свой лад удовлетворить тягу к возмущению, которую французский народ в 1789 году удовлетворил, осуществив великую демократическую революцию. Ради поддержки старого режима он собирался развернуть демагогические страсти, какие французский народ развернул ради основания нового. Он будет так же неистовствовать, возмущаться и проливать кровь за трон и алтарь, как его соседи проливали кровь против того и другого. Однако к вышеописанным его чувствам примешивалась и благородная любовь к родной земле, к своему королю и своей религии, которые были для него едины; и воодушевляемый этим возвышенным чувством, он даст бессмертные примеры стойкости и героизма.

Отъезд Фердинанда VII, за которым последовал отъезд Карла IV и инфантов, разоблачил намерения Наполеона, и 2 мая мадридцы, не выдержав, подняли мятеж, были порублены саблями Мюрата, но получили несказанное удовлетворение от убийства нескольких подвернувшихся под руку французов. Весть о восстании, мгновенно разлетевшись по Эстремадуре, Ла-Манче, Андалусии, разожгла прежде глухо тлевшее пламя, но стремительное и беспощадное подавление восстания Мюратом на некоторое время сдержало провинции, заставив их похолодеть от ужаса. Лица вновь стали угрюмыми и безмолвными, однако носили отпечаток глубокой ненависти. Грозная рука остановила людей, но полные преувеличений рассказы о кровопролитии в Мадриде и событиях в Байонне, разносимые письмами из монастырей, с каждой минутой усиливали затаенную ярость и готовили новый взрыв, столь внезапный и повсеместный, что никакой удар, даже вовремя нанесенный, не смог бы предотвратить его. Однако, если бы Наполеон располагал повсюду достаточными силами, если бы вместо 80 тысяч новобранцев он имел 150 тысяч старых солдат, чтобы сдержать одновременно Сарагосу, Валенсию, Картахену, Гренаду, Севилью и Бадахос, подобно тому как сдерживались Мадрид, Бургос и Барселона; если бы Мюрат присутствовал и показывался повсюду, быть может, удалось бы остановить распространение пожара. Но в то время как 20 тысяч новобранцев маршала Монсея стояли слева от

столицы, от Аранды до Чамартина; 18 тысяч генерала Дюпона — справа, от Сеговии до Эскориала; 15 тысяч маршала Бессьера занимали Старую Кастилию, а 10 тысяч генерала Дюэма — Каталонию¹⁴, Астурия, Галисия, Арагон, Эстремадура, Ла-Манча, Андалусия и Валенсия оставались свободными и сдерживались лишь испанскими властями, которые, конечно, желали поддержать порядок, но были сокрушены болью и использовали армию, разделявшую все чувства народа. Очевидно, что они не стали бы энергично подавлять восстание, которому втайне сочувствовали.

Пробудившееся народное воображение подхватывало самые странные слухи. Вынужденный отъезд в Байонну был их главным предметом. Говорили, что всех самых славных людей Испании отвезут вслед за королевской семьей в этот город, в котором они сгинут, как в бездне. После монархов и грандов придет черед армии. Ее отведут, полк за полком, в Байонну, а из Байонны на берега Океана, куда уже отвели войска маркиза Ла Романы, на погибель в какой-нибудь далекой войне за величие мирового тирана. Мало того, заберут всё население, устроив всеобщий воинский набор, который поразит Иберийский полуостров, как поразил Францию, и принесут цвет испанской нации в жертву кровожадным планам нового Аттилы. Приводили и самые необыкновенные подробности. Говорили, что в фургонах французской армии привезено огромное количество наручников, дабы увести, сковав по рукам и ногам, несчастных испанских новобранцев. Утверждали, что видели собственными глазами тысячи наручников, сложенные в арсеналах Ферроля, где между тем не появлялось ни одного батальона и ни одного фургона французской армии, но где много трудились, по приказу Наполеона, над восстановлением испанского флота и подготовкой экспедиции для защиты богатой колонии Ла Платы от нападений англичан. К этим слухам присоединялись другие, еще более нелепые. Говорили, что при французском короле всех заставят говорить и писать по-французски, а с королем придут полчища чиновников и расхватают все должности.

Главным и наиболее опасным следствием слухов стало дезертирство почти всей испанской армии из страха угона во Францию. В Мадриде каждую ночь дезертировали по две-три сотни человек. Солдаты уходили без офицеров, а порой и вместе с ними, унося с собой оружие и снаряжение. Гвардейцы Эскориала за несколько дней полностью исчезли. Дезертировали не только в Мадриде, но и в Барселоне, Бургосе и Ла-Корунье. Обычно дезертиры бежали либо на юг, либо в провинции, удаленность и возмущения которых доставляли им верное убежище. Из Барселоны бежали в Тортосу и Валенсию, из Старой Кастилии — в Арагон и Сарагосу, край, считавшийся испанцами непобедимым. Из Ла-Коруньи шли к генералу Таранко, чей войсковой корпус размещался на севере Португалии. Из Новой Кастилии уходили влево к Гвадалахаре, где находили убежище в Сарагосе и Валенсии, или вправо, где надежное пристанище предоставляла Эстремадура.

Привычные к субординации испанские генералы отовсюду рапортовали об этом пугающем дезертирстве, оставлявшем их без всяких средств для поддержания порядка, какой бы государь, в конце концов, не был навязан несчастной Испании.

Только на юге, особенно в Андалусии, войска оставались целыми и едиными. К несчастью для Франции, они были и самыми многочисленными, ибо помимо лагеря Сан-Роке у Гибралтара в девять тысяч человек, включали многочисленный гарнизон Кадиса, а также дивизию генерала Солано, назначавшуюся поначалу для оккупации Португалии, позже вернувшуюся к Мадриду и, наконец, отосланную в Андалусию. Эти войска, вместе с войсками лагеря Сан-Роке, которыми командовал генерал Кастаньос, составляли не менее двадцати пяти тысяч человек и были единственными, не подверженными дезертирству. К ним следует добавить швейцарские войска, издавна состоявшие на службе у Испании. Швейцарские полки полковника Прё (Куртен-Прё) и генерала Рединга (Альт-Рединг) были подведены в Талаверу приказом самого Наполеона, для присоединения к первой дивизии генерала Дюпона, которой надлежало занять Кадис, где находился французский флот. Еще три швейцарских полка были отправлены в Гренаду и располагались в Тор-тосе, Картахене и Малаге, где их также должен был подобрать по дороге Дюпон. Помещая их в среду французского образа мысли, Наполеон надеялся, что они будут служить новой, а не старой монархии. К сожалению, движению, захватившему сердца испанцев, суждено было расстроить все его планы. Испанские военные власти, хоть и не жалели, как просвещенный класс, о конце бессильного и продажного правления, но были также возмущены событиями в Байонне и охотно дезертировали бы вместе с солдатами в недоступные французам провинции. Только имевший на них некоторое влияние Мюрат мог бы удержать их при исполнении долга; но его поразила жестокая лихорадка, он был слаб, изнурен, не выносил разговоров о делах, страдал от одного звука шагов своих офицеров, испытывал отвращение к стране, где ему уже не назначалось править, приписывал ей свой скорый конец, который считал неминуемым, страдальчески призывал жену и детей и требовал немедленного позволения уехать.

Следовало удержать этого героического человека, вдруг ослабшего, словно дитя, удержать вопреки его воле до приезда Жозефа, ибо после отъезда призрачная власть, которой он пользовался, могла исчезнуть окончательно. Зная о его состоянии, испанцы считали его болезнь небесной карой, которую предпочли бы видеть павшей не на Мюрата, которого скорее жалели, чем ненавидели, а на Наполеона, ставшего предметом их неутолимой ненависти. Поговаривали даже, что Мюрата приказал отравить сам Наполеон, дабы навеки скрыть тайну своих гнусных махинаций. Так заблуждается, не заботясь об истине и даже правдоподобии, возбужденная народная фантазия.

Тревога в Мадриде была столь велика, что при малейшем уличном шуме или цоканье копыт кавалерийского пикета на площади немедленного сбегался народ. Во всех городах по прибытии курьеров собирались толпы, чтобы узнать новости, и не расходились часами, обсуждая их. Простолюдины и зажиточные горожане вперемешку с грандами, священниками и монахами, как это свойственно испанской нации, непрестанно обсуждали политические события. Все сердца переполняли любопытство, ожидание, гнев и ненависть, и недоставало только искры, чтобы зажечь пожар.

Таково было состояние умов, когда в «Мадридской газете» от 20 мая обнародовали известие о двойном отречении Карла IV и Фердинанда VII. Официальное признание, вырванное у немощного отца и плененного сына, подействовало на публику с невыразимой силой. Народ был глубоко возмущен самим актом и жестоко оскорблен его смехотворной формой. Впечатление было мгновенным, всеобщим, огромным.

В Овьедо, столице Астурии, уже было неспокойно вследствие двух случайных обстоятельств: во-первых, созыва провинциальной хунты, собиравшейся каждые три года, и во-вторых, суда над несколькими испанцами, оскорбившими французского консула в Хихоне. Когда с мадридской почтой прибыла весть об отречениях, население возмутилось. В этой провинции, которая была Испанией внутри Испании и испытывала к любым новшествам такое же отвращение, какое некогда выказала Вандея, царил единый дух, и самые знатные сеньоры испытывали те же чувства, что и народ. Они возглавили движение и 24 мая, в день прибытия мадридской почты, через монахов и муниципальные власти договорились с окрестными жителями захватить Овьедо. В полночь, при звуках набата, горцы спустились в город, заполонили его и вместе с горожанами низложили власти и вручили всю власть хунте. Хунта выбрала своим председателем маркиза де Санта-Крус де Марсенадо, местную знаменитость, великого врага французов и страстного почитателя дома Бурбонов, исполненного патриотических чувств. Под его внушением отречения были без колебаний сочтены недействительными, события в Байонне чудовищными, союз с Францией разорванным, а Наполеону торжественно объявлена война. Завладели всем оружием из королевских арсеналов, весьма обильно снабжаемых в этой провинции местной промышленностью. Сто тысяч ружей были частью розданы народу, частью припасены для соседних провинций. В кассу восстания внесли значительные пожертвования, большая часть которых поступила от духовенства и богатых собственников. Наконец, провозгласили восстановление мира с Великобританией и послали на капере из Джерси двух депутатов в Лондон, просить Англию о союзе и помощи. Одним из депутатов был граф де Торено, столь известный современникам как министр, посол и писатель.

Восстание в Астурии лишь на два-три дня опередило восстание на севере Испании. В Бургосе мятеж был невозможен, ибо там находилась штаб-квартира маршала Бессьера. Но в Вальядолиде, где уже не оставалось дивизий Дюпона, выведенных за Гвадарраму, новость об отречениях возмутила все сердца. Первой на сигнал Овьедо ответила Галисия, защищенная, как и Астурия, почти неприступными горами. В ее столице Ла-Корунье оставалось еще довольно много испанских войск, хотя большая их часть и последовала за генералом Таранко в Португалию. Дух военной и административной субординации царил в этой провинции, одном из центров испанской державы. Генерал-капитан Филангьери, брат знаменитого неаполитанского юриста, человек благоразумный, мягкий, просвещенный, любимый населением, но несколько подозрительный испанцам как неаполитанец, старался поддерживать порядок в своем капитанстве и относился к числу тех военных и гражданских начальников, которые не считали восстание ни благоразумным, ни полезным для страны. Заметив, что полк из Наварры, стоявший гарнизоном в Ла-Корунье, готов прийти на помощь восставшим, он отослал его в Ферроль. Но 30 мая был Днем святого Фердинанда. В этот день в доме правительства и в общественных местах обычно водружали изображения святого. На сей раз, однако, этого сделать не решились, ибо почести святому Фердинанду могли показаться почестями отрекшемуся государю, насильно удерживаемому в Байонне. При таком зрелище жители Ла-Коруньи возмутились. Толпа мужчин, женщин и детей, неся изображения святого, подошла к солдатам, охранявшим дом правительства, с криками «Да здравствует Фердинанд!». Дети, оказавшиеся смелее всех, бросились в гущу солдат, которые их пропустили, за ними бросились женщины, и вскоре дом генерал-капитана был захвачен, разорен и увенчан изображениями святого.

Тотчас, как в Овьедо, была сформирована хунта, провозглашено восстание, объявлена война Франции и народное ополчение, а толпе роздано оружие. Сорок-пятьдесят тысяч ружей были извлечены из арсеналов и переданы во все руки, готовые их подхватить. Полк Наварры был тотчас отозван из Ферроля и с триумфом встречен. Гранды и духовенство внесли обильные пожертвования. Сокровищница Святого Иакова Компостелы прислала около трех миллиона реалов. Однако генерал-капитана Филан-гьери уважали и, чувствуя необходимость поставить во главе хунты видного человека, предложили ему председательство, которое он и принял. Этот превосходный человек, уступив, хоть и с сожалением, патриотическому порыву своих сограждан, лояльно возглавил их, чтобы благоразумием мер искупить дерзость решений. Он отозвал из Португалии войска генерала Таранко, зачислил восставших жителей в ряды линейных войск и употребил значительные запасы снаряжения, которыми располагал, для вооружения новобранцев, организовав, таким образом, весьма внушительное войско.

Свои самые мощные корпуса он выдвинул к выходу из гор Галисии, дабы остановить неприятельские войска, которые могли прийти с равнин Леона и Старой Кастилии. Но в то время как Филангьери лично расставлял посты, несколько фанатиков, не простивших ему колебаний и осторожности, не вязавшихся с их беспорядочными страстями, зверски убили его на улицах Вильяфранки. В этом городе стоял Наваррский полк, всё еще раздраженный своей недолгой ссылкой в Ферроль, ему и приписали преступление, ставшее сигналом к убийствам большинства капитан-генералов.

Волнение Галисии тотчас перекинулось в королевство Леон. По прибытии восьмисот солдат, посланных в Леон из Ла-Коруньи, восстание в нем произошло таким же образом и в тех же формах. Учредили хунту, объявили войну, декретировали народное ополчение, разобрали оружие из арсеналов Овьедо, Ферроля и Ла-Коруньи. Леон располагался уже на равнине и довольно близко к эскадронам маршала Бессьера, но Вальядолид был к ним еще ближе. Однако неосмотрительному энтузиазму испанцев довольно было просто не видеть этих эскадронов, чтобы начать восстание. Вальядолид получил свою повстанческую хунту, свое ополчение и свое объявление войны.

Расположенная в некотором удалении от Мадрида Сеговия хоть и находилась в нескольких лье от третьей дивизии генерала Дюпона, стоявшей лагерем в Эскориале, также восстала. В этом городе имелось артиллерийское училище, оно присоединилось к народу, город забаррикадировали. Тому же примеру последовал Сьюдад-Родриго, где убили губернатора, потому что он недостаточно быстро примкнул к восставшим. Мадрид дрогнул при этих известиях, но присутствие корпуса маршала Моисея, Императорской гвардии, всей армейской кавалерии и, наконец, корпуса Дюпона в Эскориале, Аранхуэсе и Толедо не позволяли ему показать его чувства. Впрочем, столица считала, что уже уплатила свой патриотический долг 2 мая и теперь ждала, когда провинции вызволят ее из оков. Восставший несколькими днями ранее Толедо был быстро разгромлен и тоже ждал освобождения, с нескрываемым удовлетворением наблюдая за всеобщим порывом патриотического возмущения. Ла-Манча разделяла это чувство и доказывала его, давая прибежище армейским дезертирам, которые находили там кров, пищу и всевозможную помощь для ухода в отдаленные провинции, где стояли соединения испанских войск.

Богатая и могучая Андалусия, которая полагалась на свою силу и удаленность от Пиренеев и после оккупации Мадрида стремилась стать новым центром монархии, одной из первых ощутила удар, нанесенный достоинству испанской нации. Она не ждала, как некоторые другие провинции, Дня святого Фердинанда. Ей хватило известия об отречениях, и вечером 26 мая она восстала. В Севилье толпа ринулась в артиллерийский склад Маэ-странца, захватила его и завладела всем его содержимым. В один миг население Севильи вооружилось и разбежалось в упоении по улицам города. Городские власти покинули мэрию и перебрались в военный госпиталь. Народ захватил опустевшую мэрию, учредил в ней повстанческую хунту, как это происходило тогда по всей Испании. Исполненная андалусской гордости, эта хунта без колебаний провозгласила себя Верховной хунтой

Испании и Индий, не скрывая притязания править всей Испанией, пока Кастилия оккупирована французами. Все эти события происходили при неописуемом энтузиазме населения. Хунта декретировала объявление войны Франции и призыв в народное ополчение всех мужчин 16—45 лет, отправила комиссаров во все города Андалусии, чтобы поднять в них восстания и подчинить себе. Комиссары отправились в Бадахос, Кордову, Хаэн, Гренаду, Кадис и в лагерь Сан-Роке. Объявив войну Франции, хунта пригрозила сложить оружие лишь после возвращения в Испанию Фердинанда VII и обещала созвать после войны Кортесы королевства для осуществления реформ, ибо новые повстанцы понимали необходимость противопоставить Байоннской конституции хотя бы обещание улучшений.

Все взоры обращались к Кадису, ибо там находился капитан-генерал Солано, соединявший в своем лице управление провинцией с командованием многочисленными войсками всего юга Испании. К нему отправили комиссара с призывом перейти на сторону повстанцев, послав еще одного к генералу Кастаньосу, командующему лагерем Сан-Роке. Посланный в Кадис граф де Теба со всей повстанческой спесью потребовал от генерала, человека вспыльчивого, надменного, чтимого армией и любимого населением, присоединиться к восстанию. Как все образованные военные, тот был убежден в могуществе Франции и считал поддержку повстанцев великой неосторожностью. Генерал Солано созвал собрание генералов, чтобы выслушать предложения Севильи. Собрание объявило восстание неблагоразумным, но постановило, однако, провести набор добровольцев, сдавшись, таким образом, из чистой почтительности, народным пожеланиям.

На следующий день чернь возымела новое желание: тотчас начать войну против Франции, расстреляв эскадру адмирала Розили. Толпа упивалась мыслью об этой легкой и совершенно бессмысленной победе над союзным флотом, к великой выгоде флота английского. Однако не так-то просто было уничтожить корабли, снаряженные храбрецами и под командованием храбрепов, несчастных героев Трафальгара. К тому же французские суда стояли вперемешку с испанскими, и последние могли легко загореться от первых. На эту опасность и указывали разумные люди из армии и флота. Они добавляли, что на Севере находится дивизия маркиза Л а Романы, которой придется поплатиться за варварство в отношении французских моряков. Однако голос разума и человечности не имел шансов быть услышанным в ту минуту.

Вновь созванное на следующий день генералом Солано собрание генералов во всем согласилось с желанием народа. Оставалось решить весьма важный вопрос о немедленном нападении на французские суда, касавшийся скорее морских офицеров, нежели сухопутных, а они единогласно заявили, что такой способ удовлетворения народной ярости подвергнет риску сожжения и испанские корабли. Мнение сведущих людей сообщили толпе, что вновь привело ее к дому несчастного Солано. Чтобы потребовать у него отчета о новом противодействии народному желанию, к нему направили для объяснений трех депутатов. Когда один из троих появился в окне здания, чтобы отчитаться о результате миссии, его не расслышали среди шума, толпа сделала вид, что ей отказались дать удовлетворение, и ворвалась в дом. При виде опасности генерал Солано спасся бегством к жившему по соседству другу ирландцу. К несчастью, его выдал проследивший за ним монах. Вскоре фанатики настигли маркиза, ранили прямо на руках доблестной супруги ирландца, пытавшейся защитить его от убийц, нанесли множество ран и, наконец, поразили смертельным ударом, который он принял с хладнокровием и достоинством доблестного солдата. Так испанский народ готовился к сопротивлению французам, начав с убийств знаменитых и лучших своих генералов.

Новым генерал-капитаном Андалусии был без голосования назначен Томас де Морла, лицемерный угодник черни, под великой спесью прятавший трусливую покорность любым властям. Он тотчас же приступил к переговорам с адмиралом Розили и потребовал, чтобы тот сдался; на что доблестный французский адмирал объявил, что будет защищать до последнего честь своего флага. Томас де Морла пытался выиграть время, не решаясь ни противоречить народу, ни атаковать французов, стараясь между тем перевести испанские корабли на менее опасные для них позиции.

Кадис также получил свою повстанческую хунту, которая приняла верховенство хунты Севильи и вступила в сообщение с англичанами. Губернатор Гибралтара Хью Далримпл, командующий британскими военно-морскими силами с крайним вниманием наблюдавший за происходящим в Испании, уже послал эмиссаров в Кадис для переговоров о перемирии и с предложением дружбы Великобритании, ее помощи на суше и на море и присылки дивизии в 5 тысяч человек, вернувшейся с Сицилии. Испанцы приняли перемирие и предложение об альянсе, но отказались впускать в свои порты английский флот. Воспоминание о Тулоне наводило на размышления даже слепцов.

Во время этих событий в Кадисе комиссар, посланный в лагерь Сан-Роке, без труда добился приема у генерала Кастаньоса, которому фортуна назначала роль более великую, чем он надеялся и, возможно, желал. Как все испанские военные того времени, генерал Кас-таньос знал о войне только то, что знали при старом режиме в этой самой отсталой стране Европы. Однако, ненамного превосходя соотечественников в военном опыте, он был сведущим политиком, исполненным здравого смысла и не разделявшим диких страстей испанского народа. Поначалу он осудил восстание столь же сурово, как его коллеги, и довольно охотно, казалось, принял возрождение Испании от руки государя из дома Бонапартов, так что французская администрация в Мадриде, правившая в ожидании прибытия Жозефа, сочла возможным на него рассчитывать. Но когда восстание охватило всю страну и армия оказалась готова к нему примкнуть, генерал без колебаний подчинился приказам хунты Севильи, порицая в душе то поведение, которому, казалось, убежденно следовал на публике. Лагерь Сан-Роке заключал 8—9 тысяч человек регулярных войск, столько же было в Кадисе, не считая рассеянных по провинции корпусов, что составляло в целом 15—18 тысяч человек организованных войск, способных послужить опорой народному восстанию и ядром повстанческой армии. Сделав Томаса де Морлу генерал-капитаном, генерала

Кастаньоса назначили Верховным главнокомандующим и приказали сосредоточить войска между Севильей и Кадисом.

Примеру Севильи последовали все города Андалусии. Хаэн и Кордова провозгласили себя восставшими и согласились с верховенством хунты Севильи. Кордова, расположенная в верхнем Гвадалквивире, вверила командование своими повстанцами офицеру, обычно занимавшемуся преследованием контрабандистов и бандитов Сьерра-Морена: то был Агустин де Эчаварри, привычный к партизанской войне в знаменитых горах, стражем которых являлся. Своими солдатами он сделал разбойников, которых обычно преследовал, и, присоединив к ним крестьян Верхней Андалусии, передвинулся к отрогам Сьерра-Морена, чтобы закрыть туда доступ французам.

Всеобщее волнение передалось и Эстремадуре, ибо в эту отдаленную провинцию, куда заглядывали лишь пастухи и редкие торговцы, новый дух проникал медленнее, чем в остальные, и ненависть ко всему иностранному сохранила там всю свою силу. Хоть и взволнованная известием об отречениях и о восстании Севильи, она восстала только 30 мая, в День святого Фердинанда. Как и в Ла-Корунье, население Бадахоса возмутилось, не увидев на городских стенах изображений святого и не услышав ежегодного пушечного салюта в честь торжества. Народ окружил батареи и нашел у орудий артиллеристов, не решавшихся осуществить праздничные залпы. Одна храбрая женщина, осыпав их упреками, выхватила фитиль из рук одного из них и сделала первый выстрел. По этому сигналу город пришел в движение, объединился и восстал. По обыкновению, народ сбежался к дворцу губернатора, графа де ла Торре дель Фресно, чтобы привлечь его на сторону восстания или убить. С ним начали переговоры и вскоре, недовольные его невнятными речами, ворвались во дворец, вынудив его бежать. Настигнув графа среди гвардейцев, у которых он искал защиты, растерзали его прямо на глазах солдат. После расправы с несчастным собрали хунту, которая без колебаний признала верховенство севильской хунты. Народ вооружили, раздав ему оружие из арсенала Бадахоса, и поскольку рядом была Португалия, где в Эл ваше располагалась дивизия Келлермана, всех людей доброй воли призвали на ремонт укрепленных стен Бадахоса. Испанским войскам, ушедшим в Португалию, послали призыв дезертировать, предложив им надежное убежище в Бадахосе и полезное применение их преданности.

На другой оконечности южных провинций восстала Гренада, но, как в провинциях, менее скорых на возмущение, ей понадобился в качестве предлога День святого Фердинанда. Тридцатого мая шумная толпа потребовала процессии в честь святого. От святого перешли к плененному Фердинанду, провозгласив его королем; затем обязали губернатора генерала Эскаланте сформировать повстанческую хунту, председателем которой его и выбрали. Хунта тотчас декретировала народное ополчение, сразу же последовало объявление войны. Молодой университетский профессор, впоследствии посол и министр, Мартинес де ла Роза отправился в Гибралтар за боеприпасами и оружием. Они были с готовностью предоставлены. Многочисленное население незамедлительно свели в полки, и оно ежедневно собиралось на учения. Как мы говорили, в Испании служили три прекрасных швейцарских полка, которые Наполеон хотел присоединить к подразделениям Дюпона, полагая, что служба среди французов расположит швейцарцев последовать и их убеждениям. Его замысел расстроило восстание в Гренаде. Полк Рединга был приведен в Гренаду, и Теодор Рединг, швейцарец по происхождению, был назначен главнокомандующим войск провинции.

Картахена подняла знамя восстания еще прежде всех возмущений, рассказ о которых мы прочитали. Волнения в ней начались 22 мая, при известии об отречениях и о прибытии адмирала Сальседо, который собрался в плавание — отвести с Балеарских островов в Тулон уже вышедший в море флот. Картахена восстала по двум причинам: чтобы провозгласить истинного короля и спасти испанский флот. Восстание Картахены доставило повстанцам множество оружия и боеприпасов, которые были тотчас розданы всеми окрестному населению. Два дня спустя, 24 мая, по призыву Картахены восстала Мурсия. Ополченцы обеих провинций объединились под командованием дона Гонсалеса де Льямаса, бывшего полковника вспомогательных частей. Войскам было приказано двигаться на Хукар для поддержки валенсийцев.

В то же самое время восстала и Валенсия. Она поднялась в день прибытия почты с известием об отречениях. Популярный оратор, читавший собравшейся на одной из главных площадей Валенсии толпе «Мадридскую газету», порвал ее с криком «Долой французов! Да здравствует Фердинанд VII!». Толпа окружила его и поспешила к властям, чтобы вовлечь их в восстание. Немедленно сформировали хунту. Знатнейшие сеньоры края заседали в ней вместе с самыми рьяными уличными агитаторами. Командовать войсками назначили испанского гранда, богатого собственника провинции графа де Сербеллона. Было декретировано народное ополчение и у Картахены запрошено оружие, которое она с готовностью и предоставила.

Все города этой части побережья — Кастельон-де-ла-Плана, Тортоса и Таррагона — последовали общему примеру. Могучая Барселона, с населением не меньшим, чем в столице Испании, привыкшая если не командовать, то по крайней мере не покоряться, сгорала от желания поднять мятеж. При известии об отречениях, прибывшем 25 мая, все афиши были разорваны, огромные толпы собирались на улицах, с ненавистью в сердце и гневом в глазах. Но генерал Дюэм, во главе 12 тысяч человек — наполовину французов, наполовину итальянцев, — сдержал движение и с высоты цитадели и форта Монжуик пригрозил в случае мятежа сжечь город. Барселона содрогнулась под этой железной дланью, но не потрудилась скрыть свою ярость. Французской армии удалось остановить восстание.

Другие города Каталонии — Херона, Манреса, Лерида — восстали. Все деревни последовали их примеру. Между тем, поскольку Барселона была подавлена, Каталония не могла предпринять ничего серьезного, и это доказывало, что если бы меры предосторожности были приняты лучше и достаточные силы вовремя размещены в главных городах Испании, можно было бы если и не помешать всеобщему восстанию, то по крайней мере сдержать его и весьма замедлить его развитие.

Бессмертная Сарагоса была, конечно же, не последней, кто ответил на зов испанской независимости. Она восстала 24 мая, через два дня после Картахены, за два дня до Севильи и в тот же день, что и Астурия. По прибытии мадридской почты с известием об отречениях народ, по примеру других провинций, собрался толпой у дворца генерал-капитана и, сочтя его столь же робким, как и другие генерал-капитаны, низложил и вручил командование Хосе Палафоксу-и-Мельци, племяннику герцога де Мельци, вице-канцлера королевства Италия. Этот прекрасный молодой человек двадцати восьми лет служил в войске гвардейцев короля и был известен своим гордым сопротивлением желаниям развратной королевы, чьи взоры к себе привлек. Будучи привязан к Фердинанду VII, он навестил его в Байонне и нашел там плененным. Палафокс вернулся на родину в Сарагосу и скрывался в окрестностях, выжидая, когда сможет послужить королю, которого считал единственным законным. Знавший эти подробности народ явился за ним и назначил генерал-капитаном. Хосе Палафокс согласился; он приблизил к себе весьма умного и храброго монаха, старого и опытного артиллерийского офицера и своего бывшего учителя и, восполняя их знаниями недостаток своих, ибо был несведущ ни в войне, ни в политике, повел дела в Арагоне. Он созвал Кортесы провинции, декретировал народное ополчение и призвал к оружию доблестное арагонское население.

Так, за одну неделю, с 22 по 30 мая, притом что ни одна провинция не сговаривалась с другой, вся Испания восстала под властью одного и того же чувства — возмущения, вызванного событиями в Байонне. Характерные черты этого национального восстания были повсюду одинаковыми: колебания высших классов, единодушная и неодолимая ярость низших классов и равная преданность тех и других; формирование местных повстанческих хунт; народное ополчение; дезертирство из регулярной армии и присоединение ее к повстанцам; добровольные пожертвования высшего духовенства и фанатичный пыл низшего духовенства; словом, патриотизм, ослепление, беспощадность, великие злодеяния, кровавые преступления; наконец, монархическая революция, действующая как революция демократическая, потому что орудием ее был народ и потому что результатом обещала стать реформа старых учреждений, надежды на которую внушали Испании, чтобы противостоять Франции.

В Байонне, где Наполеон оставался весь июнь и первые дни июля, о спонтанных возмущениях, разразившихся с 22 по 30 мая, узнавали медленно и постепенно. Сначала узнали о тех, что произошли справа и слева от расположений французской армии, то есть в Астурии, Старой Кастилии и Арагоне. Трудность сообщения, всегда большая в Испании, стала в эту минуту еще большей, ибо курьеров не только останавливали, но чаще всего и убивали, а потому даже Главный французский штаб в Мадриде почти ничего не знал о том, что происходило за пределами Новой Кастилии и Ла-Манчи. Знали только, что в других провинциях большие волнения, но подробности не были известны. Лишь постепенно, в течение июня, узнали обо всем, что случилось в конце мая; да и узнать это удалось лишь из признаний и хвастовства жителей Мадрида, получивших доставленные верными людьми частные письма.

Как только Наполеону в Байонне стало известно о событиях в Овьедо, Вальядолиде, Логроньо и Сарагосе, которые произошли столь близко от него и о которых ему сообщили лишь через 7-8 дней после их свершения, он отдал стремительные и энергичные приказы, чтобы остановить восстание, прежде чем оно распространится и окрепнет. Он позаботился поместить между Байонной и Мадридом, в тылах Монсея и Дюпона, корпус Бессье-ра. В ту самую минуту прибывали польские корпуса, принятые на французскую службу и включавшие великолепный кавалерийский полк в 900—1000 всадников, прославившихся впоследствии как польские уланы, и три пехотных полка, по 1500—1600 человек в каждом, известных под названием 1-го, 2-го и 3-го полков вислинских улан. Наконец, из Парижа и прибрежных лагерей подходили 4-й, 2-й и 12-й легкие и 14-й, 15-й и 44-й линейные полки. Помимо этого, Наполеон приказал доставить эстафетами два закаленных гвардейских батальона из Парижа. Таким образом, хотя у него и не было под рукой необходимых ресурсов для немедленного подавления испанского восстания, он заменил их организаторским гением и быстро успел собрать некоторые силы, позволявшие оказать первую помощь.

Генералу Вердье было приказано тотчас двигаться в Логроньо с 1500 пехотинцами, 300 всадниками и четырьмя орудиями и примерно наказать этот город. Генералу Лефевру-Денуэтту, блестящему командиру конных егерей Императорской гвардии, Наполеон приказал передвинуться с польскими уланами, несколькими временными пехотными батальонами и шестью орудиями в Памплону, присоединить несколько третьих батальонов из ее гарнизона, что должно было довести его силы до 4 тысяч человек, и во весь опор двигаться на Сарагосу. Депутация из нескольких членов хунты должна была предшествовать генералу и применить убеждение прежде силы; но если убеждение не подействует, зло должно быть энергично исправлено силой. Маршалу Бессьеру Наполеон предписал, как только генерал Вердье покончит с Логроньо, передвинуться с кавалерией Лассаля на Вальядолид и восстановить спокойствие в Старой Кастилии. В Мадрид, чтобы подменить больного Мюрата, но отдавать приказы от его имени, он отправил генерала Савари. Ему было велено направить из Эскориала дивизию Фрера и третью дивизию Дюпона на восставшую Сеговию и колонну в 3-4 тысячи человек на Сарагосу. Из-за смутных слухов о восстании в Валенсии Наполеон предписал отправить из Мадрида первую дивизию Монсея вместе с союзническим испанским корпусом на Куэнку, остановиться там, если слухи о восстании Валенсии не подтвердятся, и двинуться на этот город в случае их подтверждения. В то же время, поскольку для подавления восстания в городе со 100-тысячным населением этих сил было мало, Наполеон приказал генералу Дюэму отправить из Барселоны на Таррагону и Тортосу дивизию Шабрана с тем, чтобы она подавила волнения в Каталонии, закрепила за Францией швейцарский полк Таррагоны и вышла к Валенсии по побережью.

Однако главное внимание Наполеон уделил Андалусии и французскому флоту Кадиса. Он сразу же решил направить в Андалусию, где оставалось слишком большое скопление испанских войск и где он вдобавок опасался вылазок со стороны англичан, генерала Дюпона. Первую дивизию Дюпона он выдвинул в Толедо, вторую в Аранхуэс, третью в Эскориал, эшелонировав таким образом его войска на дороге из Мадрида в Кадис и приказав ему выступать по первому сигналу. При известии о восстании приказ был тотчас отправлен, и генерал Дюпон выдвинулся (в конце мая) к Сьерра-Морена. Наполеон рассчитывал на этого доблестного, блестящего и удачливого генерала и предназначал ему маршальский жезл при первом же выдающемся случае, не сомневаясь, что он найдет его в Испании. Несчастный генерал не сомневался в этом и сам! Ужасная и жестокая тайна судьбы, всегда неожиданной в своих милостях и превратностях!

Наполеон, не хотевший отпускать Дюпона вглубь Испании без достаточной поддержки, присоединил к нему несколько подкреплений. Отправив его лишь с первой дивизией (дивизией Барбу), он приказал передвинуть вторую в Толедо, чтобы она могла присоединиться к нему в случае нужды. Кроме того, он тотчас отдал ему всю кавалерию армейского корпуса, гвардейских моряков, которым назначалось взойти на два новых корабля, приготовленных в Кадисе, и, наконец, оба швейцарских полка бывшего гарнизона Мадрида (Прё и Рединга), соединенных в эту минуту в Талавере. Дивизия Келлермана из корпуса Жюно и три швейцарских полка Таррагоны, Картахены и Малаги, которые Наполеон считал находящимися в Гренаде, могли довести состав войск Дюпона до 20 тысяч человек — достаточной силы для усмирения Андалусии и спасения Кадиса от англичан даже без присоединения второй и третьей дивизий. Генералу Дюпону было предписано полным ходом двигаться к цели, более всего беспокоившей Наполеона, то есть к Кадису и флоту адмирала Розили.

В Мадриде оставались две дивизии маршала Монсея и две дивизии Дюпона. Кроме того, там оставались кирасиры и Императорская гвардия, то есть около 25—30 тысяч человек, не считая старых полков, которые должны были прибыть в сопровождении короля Жозефа. Хотелось верить, что этих сил будет достаточно для действий в непредвиденных обстоятельствах, ибо масштабы и сила восстания еще не были известны.

Все эти приказы, в отношении северных провинций отданные непосредственно, а в отношении южных — через Мадридский главный штаб, были тотчас исполнены. Первым из Витории на Логроньо выступил с 14-м временным полком, двумя сотнями всадников и четырьмя орудиями генерал Вердье. Прибыв в Гуардию близ Эбро, генерал узнал, что мост через Эбро занят повстанцами. Он переправился в Эль-Сьего на пароме и утром 6 июня двинулся на Логроньо. Повстанцы, числом около трех тысяч, преградили вход в город баррикадой. Они поставили батареей семь старых орудий и держались за своими грубыми укреплениями, полные энтузиазма, но не мужества. После первых же залпов они разбежались от французских новобранцев, которые на ходу разбирали завалы, выставленные у них на пути. Разгром этих первых повстанцев был столь стремительным, что генерал Вердье даже не успел обойти Логроньо, чтобы окружить их и взять в плен. Пехота в городе и всадники вокруг города перебили сотню повстанцев штыками и саблями. Французы потеряли одного человека убитым и пять человек ранеными, а у повстанцев захватили семь орудий и восемьдесят тысяч пехотных патронов. Епископ Кала-орры, избранный главой повстанцев наперекор его воле, получил прощение города, который был по его просьбе избавлен от разграбления и только обложен контрибуцией в 30 тысяч франков, без промедления выплаченных солдатам.

Генерал Вердье тотчас вернулся в Виторию, дабы подменить в корпусе Бессьера войска Мерля и Лассаля, выдвинувшиеся на Вальядолид. В то время как они выдвигались, генерал Фрер, напротив, совершал обратное движение из Эскориала на восставшую Сеговию. Таким образом, Старую Кастилию одновременно пересекали две колонны, одна из которых двигалась по дороге из Бургоса в Мадрид, а другая шла в обратном направлении. Генерал Фрер, преодолевавший меньшее расстояние, первым прибыл к Сеговии, которую нашел занятой воспитанниками артиллерийского училища и заполоненной ордой бесчинствующих крестьян. Они полностью забаррикадировали город и поставили батареей артиллерию, которую обслуживали воспитанники училища. Французские войска с невероятной скоростью взобрались на баррикады, убив штыками нескольких ее защитников и разогнав крестьян, разбегавшихся и грабивших дома, которые должны были защищать. Генерал Фрер мягко обошелся с Сеговией, но захватил всю артиллерию, имевшуюся в военном училище.

Мнимые защитники Сеговии в беспорядке отступили на Вальядолид. Начальник военного училища Сеговии дон Мигель де Севальос отступил в Вальядолид вместе с повстанцами. По обыкновению солдат, бежавших от врага, вырвавшиеся из Сеговии повстанцы объявили Се-вальоса трусом и предателем, возложили на него вину за поражение, отвели в Вальядолид и безжалостно убили.

Это прискорбное происшествие, продолжившее череду подобных событий, произвело глубокое и мучительное впечатление на генерал-капитана дона Грегорио де Л а Куэ-сту, в результате убийства Севальоса ставшего невольным вождем восстания Старой Кастилии. Он не осмелился перечить сумасбродной черни, которая требовала преградить путь французской колонне, двигавшейся из Бургоса на Вальядолид. Это была колонна генералов Лассаля и Мерля, шедшая из Бургоса с несколькими тысячами пехотинцев и тысячей всадников, то есть силой, вдвое или втрое большей, чем было нужно для разгона всех повстанцев Старой Кастилии. Старый расстроенный генерал-капитан считал безумием бой на открытой местности с самыми мощными войсками Европы. Опасаясь, однако, повторить участь дона Мигеля де Севальоса, он выступил навстречу колонне с 5-6 тысячами горожан и крестьян вперемешку с дезертирами, сотней беглых гвардейцев, несколькими сотнями всадников из полка королевы и несколькими орудиями, и занял позицию У моста через Писуэргу, через который проходила большая дорога из Бургоса в Вальядолид.

Утром 12 июня генерал Лассаль приблизился к мосту Кабесона, где занял позицию дон Грегорио де Л а Куэста. Испанский генерал выставил перед мостом кавалерию, за ней — линию из двенадцати сотен пехотинцев, пушки оставил на самом мосту, рассредоточил стрелков из крестьян вдоль Писуэрги, а за рекой на высотах расположил остаток своего небольшого корпуса. Генерал Лассаль, со своей обычной решительностью, приказал атаковать неприятеля. Его кавалерия опрокинула кавалерию испанцев, отбросив ее на пехоту. Затем французские вольтижеры атаковали пехоту и оттеснили ее на мост и к бродам через реку. Случилась чудовищная неразбериха, ибо пехотинцы, всадники и пушки теснились на узком мосту под огнем испанских войск с противоположного берега, паливших без разбору по своим и чужим. Генерал Мерль поддержал генерала Лассаля всей своей дивизией, мост был перейден, а позиция на том берегу Писуэрги захвачена. Кавалерия порубила довольно большое количество беглецов. Потери французов составили 12 убитыми и 20—25 ранеными, испанцев же — 500—600 убитыми и ранеными. Генерал Лассаль без единого выстрела вошел в потрясенный, но почти счастливый Вальядолид, ибо город освободили от бандитов, грабивших его под предлогом обороны. Он захватил в Вальядолиде множество оружия, боеприпасов, продовольствия и пощадил город.

До сих пор бои в Логроньо, Сеговии, Кабесоне свидетельствовали только о великом самомнении, невежестве и ярости повстанцев при отсутствии каких-либо военных навыков и стойкости, с которой французам предстояло столкнуться позднее. Генерал Лефевр-Дену-этт, прибыв в Памплону, организовал колонну из трех тысяч пехотинцев и артиллеристов, тысячи всадников и шести орудий и выступил 6 июня. Двигаясь вперед, он повсюду видел лишь пустые деревни, жители которых присоединились к мятежникам, а 8 июня он подошел к Туделе. Множество повстанцев обстреливали местность, прячась за кустами. Основная часть соединения повстанцев в 8—10 тысяч человек занимала позицию на высотах перед городом. Ими командовал маркиз де Лазан, брат Хосе Палафокса. Генерал Лефевр, выдвигая вперед вольтижеров и кавалерийские взводы, оттеснял мятежников с позиции на позицию до самых стен Туделы. Дойдя до города, он пытался начать переговоры, чтобы избежать применения силы и штурма Туделы. Но его парламентерам отвечали выстрелами и даже обстреляли его самого. Тогда он приказал начинать штыковую атаку. Новобранцы, по-прежнему исполненные рвения, бегом, не соблюдая равнения, бросились к позициям неприятеля, оттеснили его и захватили его пушки. Уланы галопом преследовали беглецов и поразили ударами копий несколько сотен повстанцев. В Туделу вступили ускоренным шагом, и с первых же мгновений солдаты принялись разграблять город, но генерал Лефевр вскоре восстановил порядок и пощадил население. Французы потеряли лишь десять человек убитыми и ранеными при трех—четырех сотнях убитых у повстанцев.

Завладев Туделой, генерал Лефевр использовал несколько дней на восстановление моста через Эбро, разведку местности и разоружение окрестных деревень, предавая мечу всех фанатиков, не желавших сдаваться. Обеспечив свои коммуникации, он возобновил марш 12 июня и утром 13-го, подойдя к Мальену, снова натолкнулся на повстанцев с маркизом де Л азаном во главе, силою в два испанских полка и 8—10 тысяч крестьян. Оттеснив рассредоточенные перед Мальеном отряды, Лефевр приказал атаковать позицию. Это было нетрудно, ибо недисциплинированные повстанцы, сделав первые выстрелы, бегом отступали за линейные войска, продолжая стрелять через головы солдат и убивая больше испанцев, чем французов. Генерал атаковал неприятеля с фланга и без труда опрокинул. Польские уланы, посланные вдогонку за беглецами, никого не пощадили. Разгоряченные погоней, они перебрались через Эбро вплавь и убили и ранили более тысячи мятежников. Потери французов были не более значительны, чем в бою У Туделы, и не превысили двух десятков человек.

Четырнадцатого июня генерал Лефевр, продолжая двигаться к Сарагосе, вновь встретил повстанцев, занявших позиции на высотах Алагона, и обошелся с ними как в Туделе и Мальене, принудив к стремительному бегству. Однако из-за усталости войск он уже не преследовал их, как в предыдущие дни, и отложил свое появление под стенами Сарагосы на следующий день.

Генерал подошел к Сарагосе 15 июня. Он хотел взять ее приступом, но штурмовать с тремя тысячами пехоты, тысячей всадников и шестью полевыми орудиями город с населением в 40—50 тысяч, переполненный солдатами и крестьянами, решившими яростно защищаться, не беспокоясь о разрушениях, было непростым делом. Сарагосу окружала упиравшаяся обеими оконечностями в Эбро старая стена, к которой примыкали несколько крупных монастырей и крепостной замок. Крестьяне, громилы и фанатики, обуреваемые жаждой бесчинств после длительного бездействия, бесполезные и трусливые в открытом поле, за стенами города выказывали себя мужественными защитниками. Когда генерал Лефевр предстал перед стенами Сарагосы со своим маленьким войском, на него со всех сторон обрушился неимоверный град пуль. Ему пришлось остановиться, ибо основная его сила состояла в кавалерии, и у него было лишь шесть полевых орудий. Он расположился лагерем на высотах слева, у Эбро, и отправил донесение в штаб-квартиру в Байонне, потребовав подкреплений пехотой и артиллерией, чтобы одолеть воздвигшиеся перед ним стены.

Положение в Каталонии представляло трудности иной природы, но, возможно, еще более серьезные. Если в Кастилии победить оказалось просто в сельской местности и трудно перед столицей, здесь было в точности наоборот; ибо столица, Барселона, находилась в руках французов, а окрестности представляли собой гористый край, ощетинившийся крепостями и мятежными городками. После всеобщего восстания в последних числах мая генерал Дюэм с 6 тысячами французов и 6 тысячами итальянцев оказался заблокированным в Барселоне. Херона, Лерида, Манреса, Таррагона и почти все окрестные поселения примкнули к мятежникам, и крестьяне подбирались к самым стенам города, обстреливая французских часовых. Тем не менее, получив 3 июня приказ направить дивизию Шабрана на дорогу Валенсии для оказания помощи маршалу Монсею, Дюэм отправил ее 4-го, назначив следовать по дороге мимо Лерида, чтобы по пути наблюдать, что происходит в Арагоне. Генерал Шабран не встретил особых помех на большой дороге, которой он постоянно придерживался, хорошо обращался с населением, получал от него продовольствие, в котором ему не отказывали ввиду мощи его дивизии, и добрался до Таррагоны почти без единого выстрела. Он прибыл туда как раз вовремя, чтобы предупредить восстание, ибо занимавший город швейцарский полк Вимпфена колебался. Генерал Шабран вернул Таррагону к спокойствию, потребовал от швейцарских офицеров дать слово чести, что они сохранят верность Франции, которая согласилась взять их к себе на службу, и по крайней мере на время привел всё в порядок в этой важной крепости.

Но именно его ухода из Барселоны и разделения сил противника и дожидались мятежники, чтобы одолеть французские войска. Очагом восстания слыл знаменитый монастырь Монсеррат, расположенный среди скал в окружающих Барселону горах. Одно из препятствий на пути в Монсеррат представляет собой река Льобрегат, протекающая между Барселоной и Таррагоной. Повстанцы намеревались завладеть ее течением, укрепиться на ней, запереть генерала Дюэма в столице и отрезать его от Таррагоны. Генерал, задумав очистить Монсеррат и помешать повстанцам занять позицию между ним и генералом Шабраном, отправил на Льобрегат генерала Шварца с пехотно-кавалерийской колонной, приказав перейти реку и затем двигаться к Монсеррату.

Отбыв 5 июня, генерал Шварц поначалу встречал лишь повстанцев, уступавших ему дорогу без боя. Он перешел Льобрегат и без затруднений выдвинулся до Брука. Но как только он повернул к Монсеррату, по всей округе разнесся звон набата и его колонну атаковали засевшие в зарослях стрелки. Повсюду он натыкался лишь на забаррикадированные улицы, разрушенные мосты и заваленные дороги. Из опасения попасть в окружение генерал принял решение вернуться. На обратном пути ему пришлось столкнуться с трудностями самого разного рода, особенно в городке Эспаррагуэра, который представлял собой одну длинную забаррикадированную улицу. На каждом шагу ему приходилось давать ожесточенные бои. Потеряв множество раненых и убитых, генерал Шварц 7 июня вернулся в Барселону совершенно измученный. Стало очевидно, что фанатичные крестьяне, столь бессильные в открытом поле, превращались в весьма грозных противников за стенами домов, на забаррикадированных улицах, за перегороженными мостами, скалами и кустами, словом, за любым препятствием, которым они могли прикрыться в сражении.

Осмелев после отступления Шварца, повстанцы 8 и 9 июня захватили местечки Сан-Бои, Сан-Фелисе и Молинс-дель-Рей и водворились на Льобрегате. Их план по-прежнему состоял в том, чтобы окружить генерала Дюэма и прервать его сообщение с генералом Шабраном. Дабы не допустить исполнения подобного замысла, 10 июня Дюэм выдвинулся тремя колоннами из Барселоны к позициям мятежников. На рассвете подойдя к Льобрегату, французские солдаты перешли реку вброд, устремились в деревни, занятые неприятелем, завладели ими в штыковых атаках, захватили множество повстанцев и покарали Сан-Бои, предав его огню. Вечером они с торжеством вернулись в Барселону, к великому удивлению населения, которое надеялось никогда больше их не увидеть. Тревожась о генерале Шабране, который был в Таррагоне, генерал Дюэм написал в Байонну, что движение, предписанное Шабрану для оказания помощи Монсею у стен Валенсии, чревато опасностями как для дивизии Шабрана, так и для оставшихся в Барселоне войск. По этим причинам он просил разрешения отозвать его.

Таковы были события на севере Испании, произошедшие вследствие приказов, отправленных из Байонны. Приказы, отданные Мадридским главным штабом войскам, которые действовали на юге, были исполнены с той же пунктуальностью. Мюрат по-прежнему был не в состоянии что-либо приказывать, но генерал Бельяр, в ожидании прибытия генерала Савари, сам отправил маршалу Монсею и генералу Дюпону инструкции Наполеона. Маршал Монсей со своей первой дивизией отбыл из Мадрида и направился на Валенсию. Генерал Дюпон, со своей первой дивизией, отбыл из Толедо и направился через Ла-Манчу на Сьерра-Морена.

Монсей выступил 4 июня с французским корпусом в составе 8400 человек, в том числе 800 гусар и 16 орудий. За ним должны были последовать 1500 испанских пехотинцев и 500 испанских всадников, что могло довести численность корпуса до 10 тысяч человек, а в случае его соединения с генералом Шабраном под Валенсией — до 15-16 тысяч. К сожалению, вероятность последнего соединения была невелика, а в ночь перед выступлением дезертировали две трети испанских войск, настолько ослабив союзнический корпус, что уже не стоило труда его отправлять. Итак, маршал Монсей выступил с 8400 французскими солдатами, молодыми, но исполненными рвения и весьма дисциплинированными. Он каждый день продвигался на очень небольшие расстояния, чтобы не утомлять солдат и приучить их к жаре и к походу. Прибыв 7-го в Таранкон, маршал дал им отдохнуть, оставив в городе на весь следующий день. Он щадил и солдат, и население, повсюду получая продовольствие и радушный прием. Испанцы знали его с войны 1793 года, он сохранил славу человеколюбивого солдата, которая сослужила ему службу теперь.

В Куэнке Монсей остановился в ожидании известий из Валенсии и от генерала Шабрана, на соединение с которым рассчитывал. Но горы, отделявшие его слева от нижней Каталонии, а справа от Валенсии, не пропускали никаких вестей. О Валенсии стало известно только то, что восстание там набрало силу, произошли чудовищные массовые убийства и усмирить мятежное население можно будет только применением силы. Зная о прибытии Шабрана в Таррагону, маршал Монсей рассчитывал, что к 25 июня генерал дойдет до Тортосы и Кастельон-де-ла-Планы, и послал ему приказ выдвигаться без промедления, отдав соответствующие распоряжения, чтобы успеть самому выйти к 25-му числу на равнину Валенсии. Он принял решение оставаться в Куэнке до 18-го, затем двигаться на Рекену и в нужную минуту форсировать ущелья Валенсии, действуя сообща с Шабраном. Такая методичность имела, разумеется, свои преимущества, но также и плачевные последствия, ибо позволила повстанцам организоваться и утвердиться в Валенсии.

В это время генерал Дюпон двигался совсем другим ходом на Андалусию. Отбыв в конце мая из Толедо, он присоединил по дороге драгун генерала Приве, гвардейских моряков и швейцарские полки Прё и Рединга.

Дюпон без затруднений пересек Ла-Манчу, найдя эту пустынную провинцию еще более пустынной, чем обычно, замечая в городках и деревнях признаки жгучей, хоть и скрытой до поры ненависти, и потому вынужденный двигаться с бесконечными предосторожностями, не оставляя позади отставших. Не встретив сопротивления, он пересек грозные ущелья Сьерра-Морена и 3 июня прибыл в Байлен, не предчувствуя еще, что этот городок станет для него театром ужасающей катастрофы. В Бай-лене он узнал о восстании Севильи и юга Испании и присоединении к повстанцам линейных войск. Однако поведение генерала Кастаньоса, командующего лагерем Сан-Роке, еще вызывало сомнения. Достоверно известно было лишь то, что на сторону восставших перешли швейцарские полки Таррагоны, Картахены и Малаги. Восстание в Бадахосе и Эстремадуре оставляло мало шансов на присоединение дивизии Келлермана, посланной из Лиссабона в Элваш. Эти соображения всё же не могли заставить генерала Дюпона отступить: ибо, столько раз сталкиваясь с австрийскими, прусскими и русскими армиями и всегда побеждая, несмотря на их численное превосходство, он не придавал большого значения кучкам крестьян, с которыми имел дело теперь. Но всё же, выдвигаясь им навстречу, он счел нужным известить Главный штаб в Мадриде о размахе восстания и потребовать отправки к нему всего его армейского корпуса, дабы он мог усмирить Андалусию, по которой, сказал он, ему предстоит лишь завоевательная прогулка.

Выйдя через отроги Сьерра-Морена к Байлену, Дюпон повернул вправо и решил следовать течению реки, чтобы подойти к Кордове и нанести жестокий удар авангарду повстанцев. Прибыв 4-го в Андухар, он получил точные данные о трудностях, ожидавших его на пути в Кордову. Агустин де Эчаварри, некогда очищавший Сьерра-Морена от опустошавших ее разбойников, встал во главе этих самых разбойников, местных крестьян, населения Кордовы и окружающих городов. В его армию входили также два-три батальона вспомогательных войск и кое-какая кавалерия, составлявшие в целом около 20 тысяч человек, не менее 15 тысяч из которых представляли собой недисциплинированные банды. Это и была армия Кордовы, стоявшая в ту минуту лагерем на Гвадалквивире у моста Альколеа. Исполненный презрения к подобным противникам, генерал Дюпон поспешил прямо им навстречу. Он продолжил спускаться по течению Гвадалквивира, приближаясь к Альколеа и Кордове, и 7-го на рассвете вышел прямо к мосту Альколеа.

Хотя Гвадалквивир в этой части течения почти всюду можно перейти вброд, особенно летом, он представляет некоторое препятствие из-за обрывистых берегов, и потому обладание мостом Альколеа, который позволял переправить артиллерию, имело некоторую важность. Длинный и узкий мост оканчивался в самом городке. Испанцы перегородили подступы к мосту земляным укреплением и глубоким рвом, укрепили мост войсками и артиллерией и рассредоточили в оливковых рощицах справа и слева множество стрелков. Вдобавок они перегородили сам мост и наполнили городок искусными стрелками, а на холме за городом, возвышавшемся над обоими берегами, поставили двенадцать орудий. Для того чтобы помешать наступлению, мятежники подготовили отвлекающий маневр, переправив через Гвадалквивир ниже Альколеа колонну в 3-4 тысячи человек, которая, поднявшись по занятому французами левому берегу, должна была напасть на них с фланга.

Итак, нужно было разогнать засевших в оливах стрелков, атаковать укрепление перед мостом, захватить его, пройти по мосту, завладеть Альколеа, оттеснив в то же время в Гвадалквивир перешедший через него корпус, а затем обрушиться на Кордову, находившуюся лишь в двух лье.

Французская артиллерия и стрелки по сигналу открыли огонь, батальоны Парижской гвардии генерала Паннетье и полковника Эстева двинулись на редут. Гренадеры храбро бросились в ров, несмотря на оживленный ружейный огонь, и, залезая на плечи друг другу, проникли в укрепление через амбразуры. Захватив редут, они устремились к мосту, прошли по нему со штыками наперевес, потеряв несколько человек, и достигли Альколеа. Во время атаки на городок потеряли больше людей, чем на мосту, но и повстанцев уничтожили гораздо больше. Вскоре Альколеа была захвачена.

Эта блестящая операция обошлась в 140 убитых и раненых. Противник понес вдвое или втрое большие потери.

После захвата моста понадобилось несколько минут на засыпку рва и переправу армейской артиллерии и кавалерии. Для охраны моста оставили батальон гвардейских моряков.

Двинулись без остановок вперед, несмотря на жгучую полдневную жару, и в два часа пополудни увидели башни Кордовы и возвышающуюся над ней прекрасную мечеть, ставшую ныне собором. Генерал Дюпон не хотел давать повстанцам времени, чтобы укрепиться в Кордове, поскольку у него с собой была только полевая артиллерия. Он решил приступить к штурму без промедления. Подвезли пушки, взломали ворота и колонной вошли в город. Пришлось взять несколько баррикад, а затем атаковать один за другим многие дома, где засели разбойники Сьерра-Морена. Бой был жарким. Французские солдаты, ожесточенные сопротивлением, врывались в дома, убивали и выкидывали из окон бандитов. Пока одни сражались на улицах, другие колонной преследовали основную часть повстанцев, бежавших через мост на Севильскую дорогу. Однако постепенно бой стал перерастать в грабеж, и несчастный город, один из самых древних и прекрасных городов Испании, подвергся разорению. Захватывая дома и убивая защищавших их повстанцев, солдаты без стеснения водворялись в них и использовали все права войны. Натыкаясь на занятых грабежом повстанцев, они приканчивали их на месте и, в свою очередь, приступали к грабежу, однако в большей степени для того, чтобы наесться и напиться, нежели для наполнения своих вещевых мешков. Стояла удушающая жара, солдаты хотели пить. Они спускались в подвалы с запасами лучших испанских вин, вскрывали бочки выстрелами из ружей, некоторые даже тонули в разлившемся вине. Иные, будучи совершенно пьяными, порочили нравы армии, кидаясь на женщин и подвергая их насилию. Войска, преследовавшие беглецов, по возвращении в город тоже захотели поесть и попить и еще более усилили опустошение города. Несчастная Кордова стала в эту минуту добычей и испанских разбойников, и французских ожесточившихся и изголодавшихся солдат.

Это было мучительное зрелище, имевшее ужасные последствия и получившее отклик в Испании и в Европе.

Наутро, при первых звуках барабана, эти самые люди, вновь ставшие послушными и человеколюбивыми, вернулись в строй. Порядок был незамедлительно восстановлен, а несчастные жители Кордовы избавлены от разорения, которому подвергались в течение нескольких часов. Постепенно они возвратились в свои дома и даже высказали пожелание оставить у себя французскую армию, чтобы не пришлось терпеть новых боев на улицах и в жилищах. Любопытно, что после взятия Кордовы несколько швейцарцев, служивших у Агустина де Эча-варри, перешли на сторону французов, и почти столько же солдат из двух французских полков (Прё и Рединга) перешли к неприятелю.

Поразившая Кордову бойня ужаснула испанцев и привела их в отчаяние. Но поскольку ненависть намного превосходила ужас, вскоре все повстанцы Андалусии решили объединиться, сообща одолеть генерала Дюпона и отомстить ему за разграбление Кордовы, которое они описывали всюду в самых мрачных красках. Андалусия единодушно возмутилась против французов, поклялась истребить их до последнего и, насколько смогла, свое слово сдержала.

Едва французские войска перешли Сьерра-Морена, почти не оставив постов в тылах, как полчища изгнанных из Кордовы повстанцев рассеялись по их линии сообщения, заняв ущелья, заполонив деревни вдоль дороги и безжалостно истребив всех французов, какие им попались, — путешественников, больных и раненых. Мятежники Хаэна после ухода французов из Андухара захватили город и перебили всех больных в госпитале. В местечке Монторо, меж Андухаром и Кордовой, оставалось подразделение в две сотни человек для охраны пекарни, где для армии, пока она не вошла в Кордову, выпекали хлеб. Прямо накануне ее вступления в Кордову и, следовательно, еще прежде мнимого опустошения, ею учиненного, пришедшие из Сьерра-Морена и окрестных городков жители неожиданно набросились на французский пост и с неслыханной жестокостью истребили всех солдат. Пять-шесть чудом спасшихся французов принесли в армию это известие, от которого она содрогнулась и которое вовсе не склонило ее к милосердию. Так война стала принимать жестокий характер, не изменив, однако, французских солдат, которые, когда остывала ярость боя, вновь становились мягкими и человечными, какими всегда и были, какими были во всей Европе, по которой прошли победителями, но не варварами.

Генерал Дюпон, обосновавшись в Кордове, пользуясь ее ресурсами для восстановления сил армии и починки снаряжения, но имея лишь 12 тысяч человек, 2 тысячи из которых были швейцарцами, на которых он не мог положиться, был не в состоянии выдвигаться в Андалусию прежде соединения с дивизиями генералов Веделя и Фрера, оставшимися в Толедо и Эскориале. Он с нетерпением ждал запрошенных подкреплений, не сомневаясь в их скорейшем прибытии. Оставалось только узнать, дошли ли его депеши до Мадрида, ибо бандиты Сьерра-Морена подстерегали и истребляли всех курьеров.

Пока генерал Дюпон ждал подкреплений в Кордове, волнения в Андалусии усиливались. Вокруг Севильи собрались войска численностью 12—15 тысяч человек. Новые ополчения формировались, обучались и привыкали к дисциплине. Погода также помогала восставшим и не благоприятствовала французской армии, положение которой ухудшалось с каждой минутой, ибо непрестанно усиливающаяся жара увеличивала количество больных и подрывала моральный дух солдат. Французский флот в это время подвергался в Кадисе великой опасности.

После убийства несчастного Солано волнение в городе, где властвовала самая ничтожная чернь, непрестанно нарастало. Томас де Морла всячески угождал толпе, потакая ей и каждый день позволяя совершать злодейства. Мятежники принялись требовать уничтожения французского флота и истребления французских матросов. Желание это было естественно, но трудноисполнимо, ибо пять французских кораблей и фрегат были снаряжены 3-4 тысячами уцелевшими в Трафальгаре моряками и вдобавок располагали 4-5 сотнями орудий. Они успели бы поджечь испанские эскадры и весь арсенал Кадиса прежде, чем допустили бы хоть одного человек к себе на борт. К тому же, располагаясь у входа в гавань Кадиса, рядом с городом, вперемешку с оснащавшейся в то время испанской дивизией, французские корабли могли ее уничтожить и направить огонь на город. Правда, тогда позвали бы англичан и французские моряки пали бы под перекрестным огнем из испанских фортов и с английских кораблей, но они погибли бы, жестоко отомстив ослепленным союзникам и варварам-врагам.

Томас де Морла, который оценивал положение лучше, чем население Кадиса, не хотел подвергать себя подобным опасностям и со свойственным ему лукавством затеял переговоры. Он предложил адмиралу Розили немного отодвинуть корабли вглубь гавани, оставив испанскую дивизию при входе, разделить эскадры для предупреждения столкновений кораблей и доверить, таким образом, заботу охранять Кадис от англичан самим испанцам. Адмирал Розили, с минуты на минуту ожидавший прибытия генерала Дюпона, о выдвижении которого ему было известно, принял эти условия, будучи уверен, что через несколько дней станет хозяином порта и всего Кадиса. Вследствие чего он приказал отвести свои корабли от испанских и занял позицию в глубине гавани, оставив испанскую дивизию при входе.

Так протекли первые дни июня, которые генерал Дюпон использовал на захват Кордовы. Но вскоре адмирал Розили стал замечать, что мнимые любезности Томаса де Морлы являлись лишь ловушкой, призванной выиграть время и подготовить средства нападения на французский флот, стоявший в глубине гавани, откуда он не мог причинить большого вреда Кадису и его обширному арсеналу.

Видя, как испанские батареи, достававшие огнем до середины гавани, подкрепляются новыми мортирами и гаубицами, как снаряжаются канонерские лодки и бомбарды, адмирал понял цель этих приготовлений и решил увести свои корабли к деревушке в заливе, воспользовавшись приливом при полной луне, когда вода особенно высока. В заливе он мог укрыться от самого разрушительного огня, долго обороняться и, прежде чем пасть, причинить большие разрушения. Но для отвода кораблей нужен был западный ветер, а дул только восточный. Пока адмирал дожидался ветра, проницательность испанских офицеров сделала его маневр невозможным. Они затопили старые корабли в проходах, ведущих в залив, и поставили на якорь линию канонерок и бомбардирных судов с тяжелой артиллерией. Другую линию канонерок и бомбардирных судов они поставили со стороны Кадиса, также затопив там несколько старых кораблей. Французская эскадра оказалась запертой в центре гавани, на позиции, с которой не могла уйти и на которой попадала под обстрел батарей с суши и с канонерских лодок и была лишена возможности передвинуться туда, откуда могла причинить наибольший ущерб.

Девятого июня, по завершении всех приготовлений, господин де Морла, не утруждая себя более переговорами, приказал открыть огонь по эскадре адмирала Розили. Суда со стороны деревни в заливе и со стороны Кадиса приступили к обстрелу французских кораблей. Под градом ядер и бомб французы держались с хладнокровием и стойкостью, достойными героев Трафальгара. К несчастью уровень воды не позволял им приблизиться к батареям на суше, и они выносили огонь, почти не имея возможности на него отвечать. Но зато они смогли вдребезги разбить и пустить ко дну множество бомбардирских суден и канонерок.

Начавшись в три часа пополудни 9 июня, обстрел продолжался до десяти часов вечера. На следующий день он возобновился в восемь утра и продолжался без перерывов до трех часов. К концу этого печального боя по французским кораблям было выпущено 2200 бомб, только 9 из которых достигли бортов, не причинив значительного ущерба. Потери составили 13 человек убитыми и 46 тяжелоранеными. Французы уничтожили 15 канонерок и 6 бомбард и вывели из строя 50 испанцев.

Сочтя, что сделал достаточно для удовлетворения кадисской черни, и опасаясь каких-нибудь отчаянных действий французского флота, Томас де Морла послал к адмиралу Розили парламентера с предложением сдаться, Розили приказал отвечать, что сдаться не может, ибо его экипажи поднимут бунт и не станут его слушать, но он предлагает на выбор два условия: либо он уйдет, если

англичане пообещают пуститься за ним в погоню только через четыре дня, либо, выгрузив на сушу артиллерию, останется на рейде до тех пор, пока его участь и участь Кадиса не решит общий ход военных действий. Морла отвечал, что не может самостоятельно принять ни одно из условий и должен снестись с Севильской хунтой, которой подчинялся весь юг Испании. Была ли эта отсрочка притворством со стороны Морла, который, возможно, вновь тянул время для подготовки новых средств разрушения, или нет, но она устраивала адмирала Розили, ибо он ожидал скорого прибытия генерала Дюпона, о вступлении которого в Кордову 7 июня стало известно совсем недавно. Войдя в Кордову, генерал Дюпон в самом деле мог подойти к Кадису уже 13—14 июня. В это время окружающая гавань суша покрывалась редутами, пушками, устрашающими средствами разрушения.

Четырнадцатого июня генерал Дюпон всё еще не появлялся, а Севильская хунта требовала безоговорочной капитуляции. Средства неприятеля утроились. Оставалось только подвергнуться медленному и неминуемому уничтожению под обстрелом, отвечать на который было невозможно. Капитуляция оставляла хотя бы шанс быть освобожденным из тюрьмы несколько дней спустя победоносной французской армией. Следовало сдаться ради спасения жизни. Корабли были разоружены, а офицеры заключены в форты под неистовые рукоплескания кровожадной черни. Так закончился в Кадисе морской альянс двух наций, к великой радости высадившихся англичан, которые уже вели себя в порту Кадиса как в своем собственном.

Адмирал Розили пал, потому что генерал Дюпон не подоспел к нему на помощь. Что же случилось с самим генералом Дюпоном, заброшенным в центр восставшей Андалусии с десятью тысячами новобранцев?

Остановившись в Андалусии, Дюпон рассчитывал на свои собственные войска, на присоединение двух его дивизий, и ни минуты не сомневался, что с двадцатью тысячами солдат сумеет усмирить Андалусию. Но нужно было знать, удалось ли курьерам добраться до Мадрида, ^гДе, не догадываясь о событиях в центре Испании, стояли две эти дивизии. Он десять дней прождал в Кордове помощи и приказов, которые так и не пришли. Между тем слухи о разгроме флота, измене швейцарцев и войск из лагеря Сан-Роке позволили генералу увидеть, наконец, опасность своего положения. Справа из Севильи на него надвигалась армия Андалусии, слева из Хаэна — армия Гренады. Последняя в настоящую минуту была опаснее, ибо от Хаэна до Байлена, от которого генерала в Кордове отделяло около двадцати четырех французских лье, лишь один шаг через ущелья Сьерра-Морена. Он принял решение оставить Кордову и отойти к Анду-хару, расположенному в семи лье от Байлена и гораздо ближе к ущельям Сьерра-Морена. Так, вместо завоевательной прогулки по Андалусии Дюпон был вынужден прибегнуть к отступлению.

Поскольку ничто не вынуждало его торопиться, он отступал медленно и упорядоченно, отбыв из Кордовы вечером 17 июня, дабы двигаться ночью, как принято делать в это время года при жаркой погоде. С тех пор как стало известно о зверствах испанцев, больные и раненые, способные вынести тяготы перевозки, не желали отставать от армии. Поэтому пришлось везти за собой множество обозов с ранеными, больными и офицерскими семьями, последовавшими в Испанию за армией, которая, казалось, назначалась к длительной оккупации, а не к активным боевым действиям.

По дороге не встретилось никакого сопротивления, но по приходе в Монторо армию охватил ужас при виде повешенных на деревьях, наполовину закопанных в землю или разорванных на куски французов, настигнутых поодиночке врагом. Никогда французским солдатам не доводилось ни совершать, ни терпеть подобного ни в одной стране, хотя они воевали повсюду: в Египте, Калабрии, Иллирии, Польше! Впечатление было глубоким. Людьми завладело уныние, которое так и не прошло со временем.

Восемнадцатого июня прибыли в Андухар на Гвадалквивире. Жители, опасаясь мести за бойню, учиненную в Андухаре и окружающих местечках, разбежались, и городок казался совершенно пустым. Его перерыли в поисках продовольствия и обнаружили достаточно запасов на первые дни. Занялись также добыванием средств существования за деньги или с помощью хорошо организованного мародерства. В городе имелся старый мост через Гвадалквивир, с мавританскими башнями, служившими плацдармом. Башни наполнили отборными войсками. Справа и слева возвели несколько укреплений. Первую бригаду расположили на реке и несколько спереди, вторую — справа и слева от Андухара, швейцарцев — позади города, кавалерию ~ вдалеке на равнине, для наблюдения за местностью до самых подножий Сьерра-Морена. Словом, обустроили расположение, в котором можно было продержаться довольно долго и в безопасности дождаться подкреплений из Мадрида.

Всё было бы хорошо в решении отступить для приближения к ущельям Сьерра-Морена, если бы в результате была занята наилучшая позиция перед выходами из ущелий. К сожалению, это было не так, и это стало первой ошибкой, в которой впоследствии предстояло раскаяться генералу Дюпону. В самом деле, Андухар находился в семи лье от Байлена, и оставался шанс, что врагу удастся неожиданно переместиться к ущельям. Более того, за Байленом имелись и другие проходы, через которые можно было пробраться в ущелья Сьерра-Морены: то была дорога из Баэсы и Убеды. Поэтому из Андухара следовало следить за Байленом, и не только за Байленом, но и за Баэсой и Убедой, что требовало удвоения бдительности. Самым верным решением при оставлении Кордовы было бы перемещение в сам Байлен, где французы охраняли бы выходы из ущелий самим своим присутствием и откуда легко можно было следить, с помощью нескольких кавалерийских разъездов, за дорогой в Баэсу и Убеду. Впрочем, деятельная бдительность могла исправить эту ошибку и предупредить ее последствия. Итак, генерал Дюпон остановился в Андухаре, ожидая из Мадрида известий, которые всё не приходили, ибо редко какому курьеру удавалось пройти через Сьерра-Морена.

Таков был к концу июня результат первых усилий по подавлению испанского восстания. Генерал Вердье рассеял повстанцев у Логроньо, генерал Лассаль — в Вальядолиде и Старой Кастилии. Генерал Лефевр оттеснил арагонцев в Сарагосу, но остановился перед стенами этого города. Генерал Дюэм в Барселоне каждый день сражался за сообщение с генералом Шабраном, отправленным в Таррагону. Маршал Монсей ожидал в Куэнке приближения дивизии Шабрана. Генерал Дюпон, захватив и разграбив Кордову, отступил к ушельям Сьерра-Морена, заняв позиции в Андухаре. Французский флот в Кадисе, за отсутствием помощи, сдался.

Едва ли все эти подробности были известны в Мадриде и в Байонне. Там знали лишь то, что касалось Сеговии, Вальядолида, Сарагосы и, самое большее, Барселоны. О событиях на юге Испании там не было известно ничего или почти ничего. Если о них в Мадриде что-либо узнавали, то только через тайных эмиссаров монастырей или крупных испанских домов. Преданные Фердинанду VII испанцы с радостью распространяли слухи о том, что французский флот уничтожен, регулярные войска Андалусии и лагеря Сан-Роке движутся на генерала Дюпона, а тот вынужденно снялся с лагеря и теперь заблокирован в ущельях Сьерра-Морена; что Сарагоса останется непобежденной; что новый король Жозеф, который со дня на день собирается отбыть из Байонны, не поедет, и всей великолепной французской армии вскоре придется убраться с Иберийского полуострова.

Главный штаб французов собирал эти слухи и, хотя не верил им, но всё же передавал в Байонну. Несчастный Мюрат так просился обратно во Францию, что, несмотря на желание удержать в Мадриде его призрачную власть, ему разрешили уехать, и он воспользовался разрешением с детским нетерпением. После его отъезда признанным главой французской администрации стал генерал Савари, наводивший трепет на весь Мадрид своей грозной осанкой и славой безжалостного исполнителя волеизъявлений своего хозяина. Будучи весьма проницателен, он здраво оценивал положение и ничуть не скрывал его серьезности от Наполеона. Начав опасаться за выдвинутые вперед корпуса Монсея и Дюпона, генерал решил отказаться от войск в Мадриде и отправить две дивизии на юг Испании. Дивизию Веделя и вторую дивизию Дюпона, в составе 5 тысяч пехотинцев, генерал Савари направил из Толедо в Сьерра-Морена, с приказом очистить ущелья и присоединиться к главнокомандующему. Верно догадавшись, что генерал Дюпон подвергается наибольшей опасности, он собрался отправить в Мадри-дехос, то есть на середину пути к Андухару, его третью дивизию, которой командовал генерал Фрер; что довело бы корпус до 22-23 тысяч человек и сделало бы его неодолимым при любом повороте событий. Однако, по замечанию Наполеона, Савари послал дивизию Фрера не в Мадридехос, а в Сан-Клементе. В Сан-Клементе она была бы не более отдалена от генерала Дюпона, чем в Мадридехосе, но при необходимости могла прийти на помощь и маршалу Монсею, о судьбе которого было известно не более, чем о Дюпоне.

Тем временем Байоннская конституция была завершена. Ускорить отъезд Жозефа в Мадрид следовало по двум причинам: сменить власть наместника Мюрата и направить в Мадрид подкрепление, которое удерживалось для сопровождения нового короля. Наполеон, в самом деле, распорядился таким образом, чтобы часть войск из сопровождения Жозефа последовала за ним в Мадрид, другая часть стала по дороге подкреплением для маршала Бессьера, а третья отправилась к Сарагосе для содействия штурму. Этими мерами Наполеон не ограничился. Опасаясь, как бы беглецы из Наварры, Арагона и верхней Кастилии не нарушили французскую границу, что стало бы досадной неприятностью для завоевателя, двумя месяцами ранее считавшего себя уже хозяином Иберийского полуострова, он сформировал в Пиренеях четыре колонны (организованные в стрелковые роты) по 1200—1500 человек в каждой, состоявшие из конных жандармов, Национальной гвардии и пиренейских монтаньяров. Этим войскам назначалось следить за границей, противостоять проникновениям партизан, а при необходимости переходить на ту сторону Пиренеев для оказания помощи французским войскам.

Покончив с мерами по охране границы, Наполеон сформировал подкрепление для генерала Лефевра, последовательно направив на Сарагосу три пехотных полка с Вислы, генерала Вердье с частью его дивизии, множество осадной артиллерии и колонну отборных национальных гвардейцев, набранных в Пиренеях, — в целом корпус в 10-11 тысяч человек. Поскольку Лефевр-Де-нуэтт был только кавалерийским генералом, Наполеон поручил руководство осадой генералу Вердье, придав ему одного из своих адъютантов, генерала Лакоста, для организации инженерных работ. Всё позволяло надеяться, что с подобной силой и множеством артиллерии восставший город удастся одолеть.

Затем император занялся организацией корпуса маршала Бессьера, миссия которого состояла в прикрытии движения Жозефа на Мадрид и противостоянии повстанцам севера, о которых с каждым днем доходили всё более тревожные вести. Из шести призванных старых полков в Байонну уже прибыли четыре: 4-й легкий и 15-й линейный, 2-й и 12-й легкие, а также два батальона из Парижа. Наполеон поместил их под командование дивизионного генерала Мутона, находившегося в Испании с самого начала вторжения, и сформировал из них две бригады. Первая бригада, из 2-го и 12-го легких полков и подразделений Императорской гвардии, была отдана под командование генерала Рея. Вторая бригада, из 4-го легкого, 15-го линейного и батальона Парижской гвардии, была отдана под командование генерала Рейно. Бывшая дивизия Вердье, часть которой отправилась в Сарагосу, была присоединена к дивизии Мерля и расформирована по четырем. Генерал кавалерии Лас-саль, уже располагавший 10-м и 22-м егерскими полками и подразделением конных гренадеров и егерей Императорской гвардии, присоединил 26-й егерский и временный драгунский полки. Дивизию Мутона можно было оценить в 7 тысяч человек, дивизию Мерля — более чем в 8 тысяч, дивизию Лассаля — в 2 тысячи, в целом 17 тысяч человек. Различные мелкие корпуса, состоявшие из батальонов депо, выздоравливающих, а также маршевых батальонов и эскадронов, формировали гарнизоны для охраны Сен-Себастьяна, Витории и Бургоса и доводили численность корпуса Бессьера до 21 тысячи человек. Корпус назначался для сдерживания севера Испании, подавления повстанцев Кастилии, Астурии и Галисии, прикрытия дороги на Мадрид и сопровождения короля Жозефа.

Таким образом, Наполеон постепенно отправил в Испанию более 110 тысяч человек, 50 тысяч из которых распределялись между Андухаром, Валенсией и Мадридом под командованием Дюпона, Монсея и Савари; 20 тысяч находились в Каталонии под командованием Релье и Дюэ-ма; 12 тысяч — перед Сарагосой под командованием Вердье; 21-22 тысячи — в окрестностях Бургоса под командованием Бессьера; еще несколько тысяч были рассеяны по приграничным сборным пунктам. Для регулярной войны с Испанией этих сил хватило бы с избытком, несмотря на молодость и недостаток опыта французских солдат. Однако для войны против всей восставшей нации этого было ничтожно мало. Нужны были немедленно еще 60—80 тысяч старых, испытанных солдат, чтобы подавить это чудовищное восстание. Но Наполеон брал солдат лишь со сборных пунктов Рейна, Альп и побережья, не желая ослаблять армии, охранявшие Империю в Италии, Иллирии, Германии и Польше, — новое доказательство часто повторяемой в нашей истории истины: невозможно действовать одновременно в Польше, Германии, Италии и Испании, не рискуя ощутить недостаток сил на том или ином военном театре, а вскоре, возможно, и на всех.

Настало время Жозефу вступить в Испанию. Наполеон решил, что сопровождать его на всем пути от Байонны до Мадрида будет бригада Рея. Вместе с королем ехали его новые министры О’Фаррил, Азанза, Севальос, Уркихо, а также члены старой хунты. Более ста карет, двигавшихся со скоростью войск, составляли королевский кортеж. Жозеф был мягок и приветлив, но весьма дурно говорил по-испански, еще хуже знал саму Испанию и слишком напоминал своим лицом, языком и вопросами о том, что он иностранец. А поскольку встречали его и судили о нем с совершенно явной недоброжелательностью, он доставлял пищу для самых неблагоприятных пересудов. Хоть он и трогал порой испанцев своей видимой добротой, большинство предпочитало говорить, что Жозеф вынужден править Испанией наперекор своей воле и является жертвой тирана, который угнетает свою семью так же, как угнетает весь мир.

Впечатления, полученные Жозефом в Ируне, Толосе и Витории были глубоко печальны, и его слабая душа, уже не раз пожалевшая о королевстве Неаполь за проведенные в Байонне дни, исполнилась горьких сожалений при виде единодушно восставшего народа, которым ему предстояло править, народа, убивающего французских солдат. После Витории письма Жозефа носили отпечаток живого страдания. «За меня никого нет», — были первые слова, с которыми он обратился к Наполеону и которые повторял ему чаще всего. «Нам нужно пятьдесят тысяч старых солдат и пятьдесят миллионов, и если Вы станете медлить, нам понадобятся сто тысяч солдат и сто миллионов» — такова была каждый вечер заключительная часть его писем. Предоставив жестокую миссию подавлять бунт генералам, за собой Жозеф хотел сохранить дела милосердия и к просьбам о войсках и деньгах стал присоединять ежедневные жалобы на злоупотребления солдат, сделавшись их постоянным обвинителем и столь же постоянным защитником повстанцев, — род протеста, который должен был вскоре породить недовольство армии и рассердить самого Наполеона.

Не было нужды в этих письмах, чтобы открыть Наполеону весь масштаб совершенной им ошибки, хоть он и не хотел ее признавать. Теперь он знал всё, знал, что восстание повсеместно и необычайно сильно. Правда, зная, что повстанцы обращаются в бегство в чистом поле, он всё еще надеялся усмирить их без излишней траты сил. «Наберитесь терпения, — отвечал он Жозефу, — и будьте мужественны. Я не оставлю вас в недостатке каких-либо ресурсов; у вас будет довольно войск, а денег в Испании при хорошем управлении вам всегда будет хватать. Но не превращайтесь в обвинителя моих солдат, преданности которых мы с вами обязаны тем, что мы есть. Они имеют дело с разбойниками, которые их истребляют и которых надо удерживать страхом. Постарайтесь приобрести любовь испанцев, но не подавляйте армию, это было бы непоправимой ошибкой». К этим словам Наполеон присоединил самые суровые инструкции для своих генералов, в ясных выражениях приказывая им не предаваться грабежам, но проявлять абсолютную беспощадность к бунтовщикам. Не грабить и расстреливать, дабы лишить причины и желания бунтовать — такой приказ чаще всего содержался в его письмах.

В то время как Жозеф медленно продвигался к Мадриду, в Арагоне и в Старой Кастилии продолжалась борьба. Генерал Вердье, прибыв к Сарагосе с 2 тысячами человек, нашел там подкрепления, присланные Наполеоном: польскую пехоту и маршевые полки. Теперь его войско заключало около 12 тысяч человек и многочисленную артиллерию, подведенную из Памплоны. Благодаря генералу Лефевру-Денуэтту, он уже захватил внешние позиции, зажал осажденных в крепости и заботами генерала Лакоста возвел множество батарей. По настоянию Наполеона Вердье решил провести 1 и 2 июля решающую атаку силами двадцати орудий крупного калибра и 10 тысяч брошенных на приступ пехотинцев. Сарагоса расположена на правом берегу Эбро, а на левом берегу находится лишь одно предместье. К сожалению, несмотря на повторные приказы императора, через Эбро не удалось перебросить мост, чтобы иметь возможность всюду передвигать кавалерию и лишить осажденных сообщения с внешним миром. Продовольствие, боеприпасы, подкрепления дезертирами и повстанцами беспрепятственно прибывали к ним через предместье с левого берега, и в конце концов в городе собрались, можно сказать, почти все повстанцы Арагона.

Сарагосу окружала стена, к которой слева примыкал крепостной замок, называемый Замком инквизиции, в центре находился большой монастырь Санта-Энграсия, а слева — монастырь Сан-Хосе. Генерал Вердье приказал направить на замок мощную брешь-батарею и взялся руководить лично этой самой трудной и решающей атакой. Две другие брешь-батареи он направил на монастыри, доверив руководство этими атаками генералу Лефевру.

Одиннадцатого июля, по сигналу, двадцать мортир и гаубиц, при поддержке всей полевой артиллерии открыли огонь как по мощным зданиям, примыкающим к стене, так и по самому городу. Более 200 бомб и 1200 снарядов было выпущено по несчастному городу, загоревшемуся во многих местах, но его защитники, прятавшиеся в домах, соседствующих с точками обстрела, пострадали не сильно и не были поколеблены. Под руководством нескольких офицеров-саперов они поставили батареей сорок орудий, которые отлично отвечали французским.

Там, где ожидали появления французов, выставили колонны из солдат-дезертиров, а в домах засело не менее 10 тысяч крестьян. Утром 12 июля, когда в Замке инквизиции и обоих монастырях были пробиты обширные бреши, французские войска с горячностью неопытных новобранцев устремились на приступ. Но, ринувшись в пролом в Замке, они натолкнулись на такой ожесточенный огонь, что не осмелились двигаться дальше, несмотря на все усилия офицеров. То же самое произошло в центре, у монастыря Санта-Энграсия. Только справа генералу Аберу удалось завладеть Сан-Хосе и обеспечить проход в город. Но, проникнув в город, он очутился на забаррикадированных улицах, а стены домов, пронизанные тысячами отверстий, изрыгали град пуль. Стало очевидно, что для преодоления такого сопротивления нужны новые и более мощные средства.

Генерал Вердье, укрепившись в монастыре Сан-Хосе, приказал вернуть войска в их расположения, потеряв 400—500 человек убитыми и ранеными, — потеря весьма существенная при численном составе в 10 тысяч человек. Он решил ждать подкреплений и более значительных артиллерийских средств, чтобы возобновить атаку на крепость, которую поначалу думали захватить за несколько дней и которая оборонялась лучше всякого правильно укрепленного города. Наполеон, узнав о положении вещей, тотчас отправил к нему недавно прибывшие 14-й и 44-й линейные полки и несколько обозов тяжелой артиллерии.

Весть о сопротивлении Сарагосы вызвала крайнее волнение на всем севере Испании и особенно усилила бахвальство испанцев. Жозеф, прибыв в Бривьеску, на каждом шагу встречал доказательства их ненависти к французам и уверенности в собственных силах. Он оказывался в изоляции, сталкивался с холодностью или с экзальтацией неслыханной гордыни, будто испанцы одержали над французами все те победы, которые французы одержали в Европе. Все свои надежды испанцы возлагали на армию Грегорио де Л а Куэсты и Жокина Блейка, состоявшую из повстанцев Галисии, Леона, Астурии и Старой Кастилии и двигавшуюся на Бургос. Никто не сомневался, что она скоро одержит блистательную победу над войсками маршала Бессьера и эта победа, в соединении с сопротивлением Сарагосы, не замедлит освободить весь север Испании.

С юга надежных известий не поступало, но скверные слухи об участи маршала Монсея в Валенсии и генерала Дюпона в Андалусии усиливались с каждым днем. Впрочем, Наполеон также считал, что северу грозит наибольшая опасность, ибо север был базой французских войск. Он приказал Бессьеру взять дивизии Мерля и Мутона (за вычетом бригады Рея, оставленной Жозефу), присоединить кавалерийскую дивизию Лассадя, поспешно выступать навстречу Блейку и де Л а Куэсте, атаковать их и разбить любой ценой. Именно в обладании севером и дорогой из Байонны в Мадрид состоял, по его мнению, главный интерес армии и главное условие владычества в Испании. Обратив весьма пристальное внимание генерала Савари на непроницаемый юг, Наполеон приказал ему направить к Бессьеру через Сеговию все силы, которые не были ему безотлагательно нужны в столице; ибо, сказал он, поражение на юге будет злом, но поражение на севере будет означать, возможно, потерю армии и, по меньшей мере, потерю кампании, ибо тогда, чтобы вернуть утраченные позиции на севере, придется оставить три четверти Иберийского полуострова.

Двенадцатого июля маршал Бессьер отбыл из Бургоса с дивизией Мерля, половиной дивизии Мутона и дивизией Лассаля, что составляло в целом 11 тысяч пехотинцев и 1500 всадников — как егерей и драгун, так и гвардейских кавалеристов. С этими силами он решительно двинулся на крупное соединение повстанцев на севере под командованием генералов Блейка и де Ла Куэсты.

После поражения у моста Кабесона дон Грегорио де Ла Куэста отошел в королевство Леон и попытался несколько упорядочить и организовать свою разноликую армию. Он располагал 2-3 тысячами солдат регулярных войск и 7-8 тысячами добровольцев — горожан, студентов, простолюдинов, крестьян. Он хотел присоединить к своему войску ополченцев Астурии и особенно Галисии, гораздо более сильных, чем астурийские, потому что в их число входила большая часть войск дивизии Таранко, вернувшейся из Португалии. Астурийцы же отправили к нему лишь два-три батальона регулярных войск. Но хунта Ла-Коруньи, менее осторожная и более щедрая, решила, вопреки воле генерала Блейка, отправить все силы провинции на равнины Старой Кастилии. Дон Жокин Блейк, выходец из числа тех английских католических семей, которые отправлялись искать счастья в Испанию, был профессиональным военным, весьма сведущим в своем деле. Из линейных войск, бывших в его распоряжении, он постарался составить регулярную армию, способную противостоять столь искушенному врагу, как французы. Он просил, чтобы ему дали еще несколько месяцев на подготовку, прежде чем идти на равнины Кастилии. И теперь, подчинившись воле хунты, он был вынужден выступить и двинуться к Бена-венте. Его силы составляли 27-28 тысяч человек; две дивизии он оставил в тылу, на выходе из гор, а с тремя другими, составлявшими 13-18 тысяч человек, направился по вальядолидской дороге и 12 июля воссоединился с силами де Ла Куэсты в окрестностях Медины-дель-Рио-Секо. Де Ла Куэста принял командование и встретился со своим коллегой в Медине-дель-Рио-Секо для согласования операций. Их общие силы составляли 26—28 тысяч человек. Будь у них солдаты получше, они имели бы больше шансов победить французов, силы которых не превышали 11-12 тысяч.

Медина-дель-Рио-Секо располагается на плато. Слева (для французов) проходила дорога из Бургоса и Пален-сии, по которой приближался маршал Бессьер, справа — дорога из Вальядолида. Французское кавалерийское подразделение, прочесывая местность между обеими дорогами, ввело в заблуждение испанских генералов, неопытных в разведке, и они решили, что неприятель подходит по дороге из Вальядолида, то есть с их правого фланга. Дело было вечером 13 июля. Генерал Блейк решил воспользоваться темнотой, чтобы передвинуть свой армейский корпус вправо от Медины, на дорогу из Вальядолида. На рассвете испанские генералы увидели свою ошибку, и де Ла Куэста, начавший движение позже, остановился, опершись левым флангом на дорогу из Паленсии, по которой двигались французы. Всё еще чувствуя себя под угрозой, он запросил помощи у Блейка, и тот поспешно отправил к нему одну из своих дивизий. Таким образом, испанские генералы выстроили свои войска в две линии, первой из которых, расположенной спереди и правее, командовал Блейк, а второй, расположенной далеко позади и левее, командовал де Ла Куэста. Будучи слишком непривычными к маневрам, чтобы исправить занятую позицию в такой близости от неприятеля, линии замерли в этом положении, ожидая французов на вершине плато.

Маршал Бессьер, у которого после быстрого марша оставалось около 9-10 тысяч пехотинцев и 1200 всадников, нимало не обеспокоился встречей с неприятелем в 26—28 тысяч человек, ибо был высочайшего мнения о своих солдатах. С двумя старыми полками, 4-м легким и 15-м линейным, и несколькими эскадронами гвардии он чувствовал себя способным прорвать любые преграды. Маршал продвигался со своим войском ниже плато Медина-дель-Рио-Секо, когда заметил вдалеке две испанские линии, одну позади другой. Он решил воспользоваться расстоянием между ними и, передвинувшись сначала на фланг первой и прорвав ее, всей массой обрушиться затем на вторую. Он тотчас двинулся вперед: на левом фланге Мерль должен был атаковать линию Блейка, на правом — Мутон собирался фланкировать Мерля, а затем броситься на линию де Л а Куэсты. Кавалерия Лассаля двигалась следом.

Французские новобранцы, разделявшие уверенность своих генералов, с редким проворством вскарабкались на плато и решительно атаковали линию Блейка под неистовым артиллерийским огнем, ибо артиллерия была лучшей частью испанской армии. Приблизившись на расстояние ружейного выстрела, они открыли прицельный огонь по неприятелю, ибо успели хорошо обучиться стрельбе со времени своего прибытия в Испанию. Затем они двинулись на неприятельскую линию, атаковав ее в штыки. Испанцы не выдержали. Атака егерей генерала Лассаля окончательно их опрокинула, и левый фланг первой испанской линии, рассеявшись, оставил вторую линию без прикрытия. Оттеснив первую линию, генерал Мерль передвинулся к центру второй, которую Мутон уже атаковал со своей стороны. Испанцы недолго продержались перед двойной атакой новобранцев Мерля и старых солдат

Мутона. Вторая линия, отброшенная, как и первая, рассыпалась, повстанцы в беспорядке разбежались по плато, ища спасения в городе. Всадники Лассаля, всей массой обрушившись на беглецов, охваченных несказанным ужасом, бросавших оружие и испускавших крики отчаяния, устроили чудовищную бойню. Огромная равнина являла собою горестное зрелище, ибо ее устилали тела 4-5 тысяч несчастных, сраженных саблями французских кавалеристов. Французам достались восемнадцать орудий, множество знамен и бессчетное множество ружей.

В то время как кавалерия ожесточенно рубила саблями беглецов, пехота устремилась к Медине. Многие испанцы, вновь обретя мужество за толстыми стенами, пытались сопротивляться. Генерал Мутон вошел в город в штыковой атаке и опрокинул все преграды на своем пути. Францисканские монахи, которые из окон своего монастыря вели огонь по французам, были преданы мечу.

Эта кровавая победа, подчинившая французам весь север Испании и на некоторое время лишившая повстанцев этого края желания спускаться на равнину, стоила французам 70 убитых и 300 раненых.

Известие о победе французов в Рио-Секо привнесло, по крайней мере, на время, значительные перемены в речи и настроения испанцев. Они уже не считали, что скоро отнимут север и дорогу на Мадрид, а французы будут выдворены из страны.

Жозеф, продолжая двигаться с прежней медлительностью, прибыл в Бургос. По дороге он пытался завоевать сердца испанцев, однако заметив, что одержанные им победы не стоили потраченного на них времени, и получив от генерала Савари повторное приглашение скорее показаться в своей новой столице, а также ободренный победой в Рио-Секо, прекратил бесполезное заискивание перед населением и в один переход добрался из Бургоса в Мадрид. Он вступил в него вечером 20-го и был встречен с холодным любопытством, без приветственных возгласов, разве что со стороны французской армии, которая, хоть и была им недовольна, приветствовала в его лице славного императора, за которого пошла бы куда угодно сражаться и умирать.

Жозеф, хоть и вступил в Мадрид после победы французской армии, которая должка была вернуть ему расположение общественного мнения, нашел там, как и в других местах, нежелание приближаться к его неприятной особе. Согласившиеся служить ему министры впали в уныние и заявляли, что не встали бы на его сторону, если бы знали, до какой степени страна будет противиться новой монархии. Члены Байоннской хунты, прибывшие вместе с ним, постепенно рассеялись. Члены Совета Кастилии, которых прежде обвиняли в готовности исполнять все требования Мюрата, отказывались от присяги. Только духовенство, верное принципу отдавать кесарево кесарю, приветствовало в его лице фактическую монархию и главное -- брата автора Конкордата. Жозеф самым недвусмысленным образом высказался перед ними в пользу религии; его слова и его отношение всех тронули, и речи духовенства после встречи с ним произвели на Мадрид хорошее впечатление. Дипломатический корпус поспешил поприветствовать короля. Несколько испанских грандов не удержались от того, чтобы представиться ему, и из них всех — французских генералов, иностранных министров, высшего духовенства — Жозеф смог составить весьма представительный двор, который в результате быстрых побед легко превратился бы в двор, который почитают и которому повинуются.

Но если на севере французы одержали значительную победу, оставались большие сомнения в возможности подобной победы на юге. Целый месяц прошел без известий от генерала Дюпона, и чтобы узнать, что с ним сталось, понадобилось отправить дивизию генерала Веде-ля, которая прорвалась через ущелья Сьерра-Морена. Тогда стало известно о взятии Кордовы, последующем оставлении этого города и остановке армии в Андухаре. Что до маршала Монсея, его участь также долго оставалась неизвестной, и вот, наконец, о нем услыхали. Вот что происходило с ним во время столь различных событий в Кастилии, Арагоне, Каталонии и Андалусии.

Прождав с 11 по 17 июня в Куэнке и решив, что истекшего времени довольно для приближения генерала Шабрана к Валенсии, маршал Монсей выдвинулся в Рекену, прибавив к долгой задержке в Куэнке медлительность марша, удобную его войскам, не оставлявшим позади себя ни одного человека, но весьма досадную для всей совокупности операций. Он прошел через Тортолу, Буэначе, Мингланилью и 24-го подошел к длинному и узкому ущелью, которое выводило, через горы Валенсии, на знаменитую Валенсийскую Уэрту, равнину, славящуюся своей красотой. Это ущелье Лас Кабрер ас, образованное руслом ручья, который пришлось переходить вброд не менее шести раз, было известно своей неприступностью. Медлительность Монсея позволила повстанцам занять в нем позиции и приумножить средства обороны, а потому лобовая атака на позиции повстанцев была почти невозможна и стоила бы огромных потерь. Маршал поручил генералу Ариспу, герою басков, взять самых лучших стрелков, повести их на окружающие высоты справа и слева, выбить оттуда испанцев и обойти их позиции. В результате неслыханных усилий и тысячи мелких боев генерал Арисп отвоевал, скалу за скалой, подступы к позиции и сумел спуститься в тылы защищавших ущелье испанцев. Завидев его, неприятель пустился в бегство, освободив армии проход, прорваться в который с помощью лобовой атаки было невозможно.

Монсей остановился в Ла Венте, давая время подтянуться обозам, и 27 июня французы вышли на прекрасную равнину Валенсии, прорезанную тысячью каналов, по которым распространяется во всех направлениях вода Гвадалквивира, покрытую коноплей необыкновенной высоты, усеянную апельсиновыми деревьями, пальмами и прочими тропическими растениями. Вид ее радовал французских солдат, уставших от унылых мест, через которые они проходили.

Вечером разбили лагерь под стенами Валенсии. Маршал Монсей решил взять город внезапной атакой на ворота Куарте и Сан-Хосе, которые оказывались ближайшими со стороны Рекены. Валенсию окружала толстая стена, подножие которой омывала вода. Рогатки и всякого рода препятствия прикрывали ворота, а тысячи повстанцев на крышах домов были готовы открыть смертоносный ружейный огонь.

На рассвете 28-го числа Монсей, вынудив неприятельских стрелков отступить, бросил две колонны в атаку на ворота Куарте и Сан-Хосе. Первые препятствия были стремительно преодолены, но чтобы приблизиться к воротам и использовать пушки, нужно было вырвать прикрывавшие их рогатки. Однако после нескольких неудав-шихся попыток уничтожить рогатки пришлось признать абсолютную невозможность форсировать ворота. Даже если бы атака удалось, за воротами французы нашли бы забаррикадированные, как в Сарагосе, уличные плацдармы, которые также пришлось бы брать штурмом. Поняв это, маршал Монсей отвел войска, всё же завладев предместьями.

Кровопролитная попытка штурма, стоившая около трехсот убитыми и ранеными, заставила его задуматься. Он привел с собой чуть более восьми тысяч человек, оставив по дороге около тысячи больных и раненых. От пленных он узнал, что генерал Шабран отступил в Барселону. Перед ним был город с 60-тысячным населением, выросшим по меньшей мере до ста тысяч в результате скопления за его стенами всех местных крестьян, решительно настроенных защищаться насмерть. Для преодоления подобного сопротивления у маршала не было тяжелой артиллерии. Поэтому он весьма благоразумно отказался от возобновления атак, которые не имели никаких шансов на успех и только усилили бы трудности отступления, увеличив число раненых, и у него хватило ума, приняв решение, тотчас его исполнить.

События в Валенсии происходили за несколько дней до сражения в Рио-Секо, но стали известны в Мадриде почти в то же время. Несмотря на упорное сопротивление Сарагосы и Валенсии, французы повсюду вели кампанию весьма успешно. Где бы ни показывались повстанцы, их тотчас разгоняли. Генерал Дюэм, соединившись с генералом Шабраном, вышел вместе с ним из Барселоны, захватил форт Монгат, взял и опустошил городок Матаро и на обратном пути в Барселону энергично подавил все очаги сопротивления. В Рио-Секо французы уничтожили единственную значительную армию повстанцев, обеспечив себе господство на севере. Трудности ждали на юге. Там генерал Дюпон, расположившись на Гвадалквивире и опираясь на Сьерра-Морена, имел дело с многочисленной армией, состоявшей не только из повстанцев, но и из линейных войск. Для помощи Дюпону Савари отправил в Мадридехос генерала Гобера с приказом передвинуться в центр Ла-Манчи и, в случае необходимости, двигаться в Сьерра-Морена на соединение с Дюпоном. По совершении этого соединения какие-либо сомнения в исходе событий в Андалусии были невозможны.

Генерал Дюпон, к сожалению, не отдавая себе отчета в неудобствах позиции в Андухаре, но смутно их чувствуя, непрестанно беспокоился за Байлен и паром в Менхиба-ре, позволявший перебраться через Гвадалквивир перед Байленом. Поэтому он расположил там одно из своих подразделений и постоянно проводил разведывательные рейды. Его беспокойство простиралось и дальше, ибо он был вынужден проводить разведывательные операции и слева от Байлена, до Баэсы и Убеды, откуда шла поперечная дорога, которая выходит за Байленом в окрестности Каролины вблизи от входа в ущелья. Однако самой постоянной его заботой была добыча продовольствия, хотя он и находился в богатой Андалусии. Бараны, которых так много в Кастилии и Эстремадуре, не слишком распространены в Сьерра-Морена, где разводили в основном коз, чье мясо представляет нездоровую и малопитательную пищу. Хлеб был редкостью, ибо прошлогодний урожай был либо съеден, либо уничтожен повстанцами. Солдаты вынуждены были сами собирать нынешний урожай и обычно получали лишь полрациона. Взамен им давали ячмень, который они варили вместе с мясом. Чтобы молоть зерно, в их распоряжении имелась единственная мельница на берегу Гвадалквивира, и им нередко приходилось защищать ее от нападений неприятеля. На этой раскаленной земле солдаты были лишены и свежих овощей. Уксуса, столь полезного в жарких странах, не хватало. Вода Гвадалквивира была почти всегда теплой. Для молодых солдат, непривычных к такому климату, затянувшееся пребывание в Андухаре становилось опасным. Помимо раненых, появилось множество больных дизентерией. Отсутствие каких-либо известий вселяло в души уныние. Однако солдаты, хоть и малоопытные, обладали чувством превосходства, верили в своего генерала и ждали случая померяться силами с неприятелем.

Прибытие дивизии Веделя вскоре укрепило их уверенность. После пребывания в Каролине и установления сообщенрш с генералом Дюпоном, дивизия Веделя заняла позицию в Байлене, оставив позади батальон для охраны входа в ущелья и еще два батальона выставив вперед, для охраны парома Менхибара. После прибытия генерала Веделя французские войска теперь присутствовали и в Байлене, но, будучи разделены расстоянием в шесть лье, занимали оборонительную позицию за рекой, которую везде можно было перейти вброд. Вдобавок, несмотря на присоединение генерала Веделя, численность французских войск по отношению к повстанцам Андалусии продолжала оставаться незначительной, чтобы можно было безопасно разделять свои силы. Корпус Дюпона был весьма ослаблен болезнями. Дивизия Веделя привела 5400 человек и 12 орудий. Вместе с 8600 солдатами генерала Дюпона войска составляли в целом 14 тысяч человек, вместе со швейцарцами — 16 тысяч. Даже если бы они держались вместе, их сил было недостаточно против ожидаемых 40—50 тысяч повстанцев. Подошедшая вскоре дивизия Гобера доставила подкрепление в 4700 человек, и корпус генерала Дюпона вырос до желаемой силы, которая не превышала, однако, 18 тысяч французов и 2 тысяч швейцарцев.

В это самое время повстанцы решили перейти в наступление. Вместе с дивизией Гобера генерал Дюпон получил известия о неудачах перед Сарагосой и Валенсией, об отступлении маршала Монсея на Мадрид, об изоляции армии Андалусии в результате этого отступления, а также приказ стойко держаться на Гвадалквивире, но не углубляться дальше в Андалусию. Было бы неосмотрительно, в самом деле, при таком положении дел продвигаться дальше на юг Испании.

Вечером 14 июля неприятель показался на высотах, окаймляющих Гвадалквивир, против Андухара. Войска Гренады под командованием генерала Рединга оставались в Хаэне, готовясь к соединению с войсками Андалусии. Войска Андалусии под командованием генерала Кастань-оса подошли к Андухару из Нижней Андалусии и также готовились соединиться с войсками Гренады, но прежде хотели прощупать позицию Андухара.

Утром 15 июля они сделали попытку отбросить французские аванпосты и захватить высоты над берегами Гвадалквивира. Французы тотчас заняли боевые позиции. Гвардия Парижа расположилась в укреплениях перед мостом, третий резервный легион — на берегу реки, гвардейские моряки — в Андухаре, бригада Шабера — справа от города, швейцарцы — за городом, кавалерия с 6-м временным полком — поодаль на равнине, для сдерживания недисциплинированных партизан, окружающих испанскую армию подобно тому, как казаки окружают армию русскую.

Вид неприятеля обрадовал французских солдат, прогнав их скуку, и хотя многие из них были больны, все жаждали принять участие в бою. Но испанцы не хотели переходить реку на глазах французской армии. Они ограничились непродолжительной канонадой, не причинившей французам большого вреда, на которую те отвечали весьма прохладно, дабы не тратить зря боеприпасы.

Было очевидно, что неприятель только прощупывал позицию французов, пробовал силы и искал место, где мог бы атаковать с наименьшими трудностями. Однако на следующий день следовало предвидеть более серьезную атаку. Генерал Дюпон отправил одного из своих офицеров к генералу Веделю узнать, что происходит в Байлене и у парома Менхибара, и просить его, в случае отсутствия там неприятеля, прислать ему в помощь батальон или даже бригаду. Конец дня в Андухаре прошел в глубочайшем спокойствии.

Повстанцы Гренады, расположившись перед Хаэном, показывались вдоль Гвадалквивира, повсюду отыскивая слабые места французских позиций. Они переправились на пароме Менхибара и оттеснили аванпосты генерала Веделя. Но тот, примчавшись с основными силами и развернув напоказ свои батальоны, так напугал испанцев, что они полностью исчезли. Левее, у Баэсы и Убеды, повстанцы перешли Гвадалквивир и отрядили несколько летучих отрядов, которые не внушали серьезных опасений, но издалека могли ввести в заблуждение. Генерал Гобер, занимавший позицию в Каролине, получив уведомление об их появлении, тотчас послал кирасиров для наблюдения.

Отогнавший неприятеля генерал Ведель возвращался в Байлен, когда прибыл адъютант Дюпона с просьбой прислать ему в подкрепление батальон или бригаду. Узнав, что основные силы неприятеля появились перед Андухаром, предположив, что опасность сосредоточена именно там, и уступив необдуманному рвению, Ведель решил передвинуть в Андухар всю свою дивизию и послал приказ генералу Гоберу прийти в Байлен, который должен был остаться незанятым из-за его ухода. Вечером 15-го генерал Ведель пустился в путь и утром 16-го появился в виду Андухара со всем своим войском. Генерал Дюпон вовсе не бранил его за поспешность, уступив удовольствию получить подкрепление в присутствии неприятеля, который показывался теперь в большем числе, чем накануне, и был, казалось, более расположен к серьезной атаке. Желая, но не решаясь форсировать позицию Андухара, испанцы несколько раз спускались с высот и вновь поднимались на них, но так и не решились перейти реку. День завершился так же спокойно, как и предыдущий, при очень небольшом числе убитых и раненых с французской стороны, но при довольно большом их числе со стороны испанцев, бесконечно более страдавших от французской канонады.

Однако у Байлена и у парома Менхибара события приняли не такой удачный оборот. Утром 16-го, в то время как генерал Ведель без необходимости передвинулся в Андухар, генерал Рединг, осмелев после полного исчезновения дивизии Веделя, возобновил атаки на Байлен. Генерал Гобер, подошедший в Байлен с тремя батальонами и некоторым количеством кирасиров, тотчас остановил испанцев, но, лично руководя движениями своих войск, был сражен пулей в голову. Генерал Дю-фур, которому назначалось по его рангу сменить Гобера, поспешил на место, увидел, что войска поколеблены гибелью генерала, и не нашел ничего лучшего, как отвести их в Байлен, где оставалась большая часть дивизии Гобера. Когда испанцы не последовали за ним, а остались на берегу Гвадалквивира, он склонился к мысли, что их решающая атака готовится в другом месте. Он произвел разведку в направлении Баэсы и Убеды, но то ли она была исполнена неумными офицерами, то ли разрозненные отрады, перешедшие Гвадалквивир выше Менхибара, слишком бросались в глаза, но разведка сообщила о присутствии настоящей армии на дороге, которая вела из Баэсы и Убеды к Каролине.

Генерал Дюфур, получив разведданные такого тревожного свойства, не выдержал и в тот же вечер выдвинулся из Байлена к Каролине, полагая, что своим движением предотвратит окружение армии. Уходя, он оставил на высотах, контролирующих Менхибар и Гвадалквивир, лишь одно подразделение.

Известие о гибели генерала Гобера и отходе его дивизии достигли Андухара в тот же вечер, ибо Андухар и- Байлен разделяло не более семи французских лье и на их преодоление конному офицеру понадобилось не более трех часов. Известия прибыли к вечеру и к окончанию бесплодной канонады. Генерал Дюпон начал сожалеть о том, что Ведель покинул Байлен. Еще не зная об уходе Дюфура в Каролину, он предписал ему отправляться обратно в Байлен, занять его, разбить повстанцев в Бай-лене, в Каролине, в Линаресе, повсюду, наконец, где обнаружится их присутствие, после чего спешно возвращаться к нему, чтобы помочь уничтожить тех, что обнаружились в Андухаре. Войска генерала Веделя, не успев оправиться после дневного перехода, отбыли обратно в Байлен в полночь и вернулись в Байлен лишь в 8 часов утра 17-го, когда солнце поднялось уже высоко и жара вновь стала невыносимой.

Прибыв в Байлен, генерал Ведель был крайне удивлен, узнав, что генерал Дюфур отбыл в Каролину, оставив перед Байленом лишь слабое подразделение. Он перестал удивляться, когда узнал, что увлекло генерала Дюфура к Каролине, а именно слух о корпусе испанской армии, прошедшем через Баэсу и Линарес для оккупации ущелий. При этом известии, поразмыслив не более, чем накануне, когда он помчался из Менхибара в Андухар, Ведель ни на минуту не усомнился в том, что ему сообщили. Он совершенно уверовал, что испанцы, которые проявили так мало упорства в Андухаре и не попытались закрепить победу в Менхибаре над генералом Гобером, следовали ловко рассчитанному плану, с целью обмануть французов отвлекающими атаками и окружить их через Баэсу и Линарес. Вечером 17-го он без колебаний покинул Байлен, уведя с собой даже пост, охранявший высоты над Гвадалквивиром, настолько опасался прийти с недостаточными силами в Каролину!

Ни одно из этих мнимых движений испанской армии к Каролине через Баэсу и Линарес не было истинным. Более или менее многочисленные партизанские отряды наводнили берега Гвадалквивира, достигли Сьерра-Морена и ввели в заблуждение неумных или невнимательных офицеров разведки. Но обе главные армии передвинулись, армия Гренады — к Байлену, армия Андалусии — к Андухару. Они старательно прощупывали позиции французов, чтобы понять, с какой стороны их можно атаковать с наибольшей вероятностью успеха. Уверенное поведение французов перед Андухаром и их менее уверенное сопротивление у Менхибара и Байлена указывали, что атаковать следует именно Байлен. При главнокомандующем был созван военный совет. Благоразумный и опытный Кастаньос полагал, что события, происшедшие накануне, обещают успех атаке на Байлен, и этот план подходил ему тем лучше, что перекладывая ответственность за предприятие на генерала Рединга и повстанцев Гренады. В помощь атаке было решено откомандировать дивизию Купиньи, лучше всего организованную дивизию армии Андалусии. Генералу Кастаньосу надлежало оставаться с дивизиями Джонса и Ла Пеньи перед Андухаром, дабы обмануть французов относительно подлинной цели атаки. Генерал Рединг, получая подкрепление в 6-7 тысяч, располагал теперь по меньшей мере 18 тысячами человек. Главнокомандующему оставалось около 15 тысяч для отвлекающих атак в Андухаре.

Задумав план, тотчас приступили к его исполнению, и, в то время как дивизия Купиньи начала движение вдоль Гвадалквивира к Менхибару для соединения с генералом Редингом, войска Кастаньоса напоказ разворачивались на высотах против Андухара.

Между тем движение испанцев на правом фланге не осталось незамеченным во французском лагере. Командир драгунского полка, посылавшегося за Гвадалквивир, совершенно ясно видел движение испанцев с их левого на правый фланг к Менхибару, то есть к Байлену, и тотчас доложил об этом генералу Дюпону. Тот, поначалу удивившись, вслед за тем принял спасительное решение: сняться днем с лагеря и идти в Байлен. Но, будучи по-прежнему ослеплен количеством неприятеля в Андухаре, с трудом веря, что опасность переместилась, и главное, вынужденный везти с собой множество больных, он отложил исполнение решения на следующий день, дабы успеть свернуть госпитали и нагрузить обозы. Гибельное промедление, достойное вечного сожаления!

В тот же день генерал Дюпон получил известия от Дюфура и Веделя и узнал, что они по-прежнему ищут неприятеля в глубине ущелий, продвинулись до Гуарро-мана, но не нашли никого и собираются двигаться на Каролину. Всё это время Байлен оставался оголенным, рискуя пасть перед самым слабым подразделением, а испанцы, судя по всему, перебрасывали туда значительные силы.

Дюпон не захотел пускаться в путь прежде наступления темноты, дабы скрыть свое движение от генерала Кастаньоса и тем самым опередить его на 7-8 часов. Между 8 и 9 часами вечера он начал сниматься с лагеря. К сожалению, у него было огромное количество обозов, ибо из-за жары и дурной пищи число больных значительно возросло, половина армейского корпуса страдала дизентерией. Вечером начали переход. Измученные дневной жарой, люди и лошади с трудом дышали и двигались в раскаленном воздухе, хотя солнце уже исчезло за горизонтом. Солдаты не получили полного рациона и пустились в путь голодные, мучимые жаждой и немало приунывшие, поскольку отступление говорило лишь о том, что дела обстоят неважно.

Следовало хорошенько следить за тылами, ибо генерал Кастаньос мог получить из Андухара предупреждение об отступлении французов и пуститься за ними в погоню. Поэтому Дюпон поместил во главе своих обозов только одну пехотную бригаду, бригаду Шабера. Она состояла из трех батальонов четвертого резервного легиона и одного швейцарско-французского батальона — полка Фро-лера, надежного полка, уже давно служившего Франции. Эту бригаду, численностью около 2800 человек, сопровождали батарея из шести орудий 4-го калибра и один эскадрон. Затем следовали растянувшиеся на 2-3 лье обозы. Швейцарские полки Прё и Рединга, уменьшившиеся вследствие дезертирства примерно до 1600 человек, шагали за обозами. За ними следовала бригада Паннетье, состоявшая из двух батальонов третьего резервного легиона и двух батальонов Парижской гвардии, всего около 2800 человек. Шествие замыкали два драгунских и два егерских полка и один кирасирский эскадрон, общей численностью 1800 человек, а также гвардейские моряки и остаток артиллерии. К тому же малочисленная французская колонна была разрезана надвое обозами, при этом головная ее часть была слабее арьергарда и войск.

К трем часам колонна достигли берегов Румблара, где солдаты захотели утолить жажду, но поток полностью пересох. Пришлось идти дальше. После моста дорога шла на подъем по заросшим оливами высотам. Именно здесь находились обычно аванпосты французской дивизии, охранявшей Байлен. Но вместо аванпостов Веделя на рассвете столкнулись с испанскими постами, которые тотчас открыли ружейный огонь. Авангард генерала Шабера изготовился к обороне и ответил на огонь неприятеля. Дорогу, идущую по ложбине между высотами, преградила плотная колонна из нескольких испанских батальонов. Это был авангард генералов Рединга и Ку-пиньи, которые захватили Байлен, переправившись днем на пароме Менхибара. Вечером они разместили несколько батальонов плотной колонной на дороге в Андухар, и именно эти батальоны преградили французам путь в Байлен утром 19-го числа.

Французский авангард немедленно занял оборону слева от дороги и в оливах. Пока французы вели весьма оживленный стрелковый огонь, адъютант галопом отправился за тремя остальными батальонами Шабера, остальной его артиллерией и бригадой егерей. В ожидании подкрепления, авангард делал всё возможное, вел огонь в течение одного-двух часов, убил множество испанцев, сам понес немалые потери, но продержался. Наконец, около пяти часов утра, когда солнце уже высоко поднялось над горизонтом, прибыл остаток бригады Шабера. Запыхавшиеся солдаты, не успев ни перевести дух, ни утолить жажду, со всей силой атаковали испанские батальоны с фронта и с фланга и вынудили их отступить. Таким образом, французы добрались до входа в небольшую равнин^', окаймленную справа и слева покрытыми оливами высотами и заканчивающуюся самим Байленом. Перед ними предстали в боевом построении в три линии 18 тысяч солдат армии Рединга и Купиньи, защищенные многочисленной и мощной артиллерией.

Едва французские войска успели выйти на равнину, как артиллерия испанцев изрыгнула на них чудовищный огонь. Генерал Шабер тотчас приказал поставить батареей свои шесть орудий 4-го калибра, но они успели выстрелить лишь несколько раз, после чего были разбиты и выведены из строя. В восемь часов утра, когда бой длился уже четыре часа, подтянулись полки Прё и Рединга, остальная артиллерия и кавалерия.

После прибытия подкреплений бой оживился. Французы продвигались по равнине Байлена, пытаясь отбить участок. Но напрасно французская артиллерия старалась своими орудиями 4-го и 8-го калибра заставить замолчать грозную батарею 12-го калибра, прикрывавшую середину испанской линии. Французские орудия были разбиты, не успев причинить большого вреда. Швейцарская бригада полков Прё и Рединга, помещенная в центре, вела себя с твердостью, хотя ей дорого стоило сражаться против испанцев, которым она всегда служила, и против собственных соотечественников, несколько батальонов которых служили в неприятельской армии.

Генерал Дюпон, подоспевший на линию с конными егерями, выполнял блестящие атаки на центр испанцев. Но всякий раз, когда их атаковали и справа, и слева, и в центре, и штыками, и саблями, испанцы отступали к двум неподвижным линиям, видневшимся в глубине поля боя наподобие непроницаемой железной стены. Помимо того, что эти две линии вдвое или втрое превосходили французов численностью, они опирались на Байлен, были защищены на флангах лесистыми высотами, а спереди прикрывались грозной артиллерией. При таком зрелище храбрость начинала изменять французским солдатам. Стояла удручающая жара, люди и кони задыхались, и на этом поле боя, пожираемом солнцем, не было ни капли воды и ни малейшей тени, чтобы освежиться во время кратких перерывов в жестокой схватке.

Наступил полдень. Неравный бой длился уже восемь или девять часов. Почти все высшие офицеры были убиты или ранены. Батальонами командовали капитаны, ротами — старшие сержанты. Вся артиллерия была уничтожена. Генерал Дюпон, в отчаянии, получивший две огневые раны, доблестью искупал свои ошибки. Он попросил последнего доказательства преданности у своих солдат и вновь повел их в бой. Они двигались, поддерживаемые примером моряков Императорской гвардии, которые не переставали быть достойными самих себя. Но и после новой атаки на первую линию они увидели по-прежнему непоколебимую вторую и снова вернулись к началу этой роковой равнины, которую никак не могли пройти до конца. Неожиданное событие, хотя его и нетрудно было предвидеть, довершило в этот ужасный миг деморализацию. Швейцарские полки Прё и Рединга, которые поначалу сражались достойно, внезапно преисполнились горячего сожаления из-за стрельбы по соотечественникам и бывшим товарищам по оружию. В течение нескольких минут поле боя покинули 1600 человек.

Из 9 тысяч, присутствовавших утром, на участке оставалось не более 3 тысяч человек, едва державшихся на ногах. Убиты и ранены были 1800 человек, еще 2-3 тысячи измученных усталостью, сраженных жарой и дизентерией солдат попадали наземь и побросали оружие. Людей охватило отчаяние. Воцарившуюся угрюмую тишину внезапно прервали артиллерийские залпы. Новый повод для отчаяния! Залпы доносились сзади, от моста через Румблар! В самом деле, генерал Кастаньос, уведомленный об уходе французов из Андухара, тотчас послал за ними вдогонку все оставшиеся у него войска под командованием генерала де Ла Пенья, и тот известил Рединга о своем приближении условленным сигналом. Теперь погибло всё: 3 тысячи оставшихся в строю, 3-4 тысячи, рассеявшихся по участку, раненые, больные, — все были обречены, оказавшись зажаты между армиями Рединга и де Ла Пеньи, составлявшими вместе более 30 тысяч человек. При этой мысли страдания генерала Дюпона достигли предела, и он не видел иного выхода, кроме переговоров с неприятелем.

Среди офицеров Дюпона находился господин де Вил-лутре, шталмейстер Наполеона, выразивший желание служить в действующей армии и прикомандированный к его корпусу. Ему Дюпон и поручил отправиться к генералу Редингу с предложением перемирия. Виллутре пересек печальную равнину, встретился с генералом и от имени французов попросил перемирия на несколько часов, сославшись на усталость обеих армий. Генерал Рединг, весьма довольный тем, что разделался с грозным неприятелем, согласился на перемирие при условии, что оно будет утверждено главнокомандующим Кастаньосом. До подписания перемирия Рединг обещал прекратить огонь. Виллутре вернулся к генералу Дюпону, который поручил ему новую миссию: отправиться к генералу де Ла Пенье и остановить его у моста через Румблар. Виллутре поспешил к мосту и встретился с генералом де Ла Пеньей. Огонь был приостановлен и с этой стороны. Вернувшись к главнокомандующему, Виллутре получил приказание ехать в Андухар навстречу генералу Кастаньосу, дабы тот утвердил перемирие, на которое согласились оба его помощника.

Что же делал в это время генерал Ведель, который находился всего в нескольких лье с двумя дивизиями, даже одна из которых могла изменить исход этого рокового дня, но так и не появился? Он ошибся дважды и ошибся в третий раз. Выйдя вечером 17-го из Байлена, к концу 18 июля он обрел, наконец, убеждение, что и он, и генерал Дюфур гоняются за химерой. Разведывательные рейды, допросы пленных и расспросы крестьян в конце концов привели Дюфура и Веделя к истине. Они тотчас решили вернуться в Байлен, ибо в усердии у них недостатка не было. Генерал Ведель, отбывший последним и менее продвинувшийся вглубь ущелий, должен был вернуться в Байлен первым. Но своими беспрерывными метаниями он изнурил солдат. Почти без пищи и без остановок, они ходили из Байлена в Андухар, из Андухара в Байлен, из Байлена в Каролину, и было совершенно необходимо предоставить им остаток дня для отдыха. Прохлада, фрукты, овощи, пища, которой они располагали в Каролине, были в ту минуту весьма мощным доводом в пользу остановки.

На следующий день вставшие в три часа утра офицеры услыхали байленские пушки, отзвуки раскатов которых доносились в самую глубину ущелий Сьерра-Морена. Пушки могли означать только схватку испанцев с их главнокомандующим, ибо только он и остался на берегах Гвадалквивира. Общеизвестное предписание идти на гул пушек не позволяло колебаться. Генерал Вед ель, столь скорый на решения 16-го и 17-го, выказал на сей раз необъяснимую нерешительность. Он потерял два часа на воссоединение своей колонны и отправился только в пять часов утра. Жара уже была сильна, из-за близости неприятеля войска шли плотными колоннами, поднимая удушливую пыль, останавливаясь и рассыпаясь у каждой впадины, где находилось хоть немного воды. Только к 11 часам колонны достигли Гуарромана, пройдя до Байлена всего полпути. В это время бой в Байлене уже затихал, раскаты пушек доносились всё реже.

Генерал Вед ель продолжал сомневаться, полагая, что слышит лишь отзвуки боя аванпостов на берегах Гвадалквивира, и не захотел возвращаться в Байлен, не обыскав полностью ущелья и не убедившись, что на дороге из Линареса врага все-таки нет. А потому выслал на разведку кавалерийский разъезд. Наступил полдень. Пушки умолкли, ибо бой в Байлене окончился. Эта тишина поражения и отчаяния не оставила более сомнений у генерала Веделя, и он окончательно уверился, что ошибся. В это время его голодные войска наткнулись на стадо коз — он дал им пару часов, чтобы они сварили суп.

Марш возобновился в два часа пополудни, без всякой поспешности, ибо повсюду царила глубочайшая тишина. Около пяти часов части вышли к Байлену и заметили испанцев. Не представляя в точности, что могло произойти, генерал Ведель сделал вывод, что неприятель занял позицию между Дюпоном и его собственной дивизией, и без колебаний решил пробиться через корпус испанской армии на соединение с главнокомандующим. В ту минуту, когда он отдавал приказы, появился испанский парламентер и объявил ему о перемирии. Генерал

Ведель отказался ему верить и послал офицера в лагерь Рединга, чтобы узнать, что происходит, и объявив, что дает сроку полчаса, после чего, если ему не ответят, он откроет огонь. Полчаса спустя, поскольку посланный им офицер не появился, он приступил к атаке. Его войска энергично атаковали, окружили пехотный батальон и взяли его в плен. Но тут появилась группа испанских офицеров, среди которых находился и адъютант генерала Дюпона, который приказал Веделю прекратить огонь и вернуть всё в первоначальное положение. Перед приказом главнокомандующего генерал Ведель, хоть и разгоряченный боем, вынужден был остановиться. Но такова была сила его иллюзий, что он всё еще не мог представить масштаба катастрофы, постигшей армию, и думал, что перемирие означает лишь начало переговоров с генералом Кастаньосом, в чьей поддержке восстания французы всегда сомневались, считая его склонным к переговорам при первом удобном случае.

Так закончился этот роковой день для генерала Веде-ля. Когда испанцы узнали о появлении его дивизии, они испугались, а при известии, что один из их батальонов уже взят в плен, пришли в ярость. Они хотели броситься на дивизию и растерзать всех, решив, что просьба о перемирии была лишь притворством. Генералу Дюпону удалось успокоить их, отдав приказ, о котором мы рассказали.

Ночь французские войска провели на поле боя, ожидая завтрашних переговоров. Утром 20-го Виллутре, отправленный в испанскую штаб-квартиру для утверждения перемирия, вернулся, объявив, что генерал Кастаньос готов вести переговоры на справедливых условиях и согласен для этой цели переместиться в Байлен. Генерал Дюпон решил использовать в этих обстоятельствах знаменитого генерала инженерных войск Мареско, который был проездом в его дивизии с миссией в Гибралтар и который хорошо знал в 1795 году генерала Кастаньоса. Дюпон вызвал его и настоятельно просил употребить всё свое влияние на испанского генерала, дабы добиться наилучших условий.

Для соединения с генералом Кастаньосом нужно было следовать дорогой в Андухар и пройти через дивизию Ла Пеньи. Мареско встретил генерала де Ла Пенью на мосту через Румблар. Разгневанный генерал угрожал, жаловался на мнимые движения французской армии с целью прорыва, утверждал, что имеет полномочия вести переговоры, требовал немедленной и безоговорочной капитуляции всех французских дивизий и объявил, что если через два часа не получит ответа, то будет атаковать и уничтожит дивизию Барбу (Веделя). Мареско обещал ответить через два часа.

Не теряя времени, он вернулся сообщить эти печальные подробности генералу Дюпону. Несчастный Дюпон, поддавшийся всеобщему унынию, уступил и вручил полномочия генералу Шаберу, ибо Мареско отказался от миссии, согласившись только сопровождать Шабера, дабы поддержать советом. К ним присоединился Виллут-ре, уже доставлявший предложения командирам испанской армии.

Они тотчас отбыли для переговоров, но не с генералом де Л а Пеньей, а с самим генералом Кастаньосом, которого встретили на полпути из Байлена в Андухар. В соответствии с полученными инструкциями, французские офицеры потребовали, чтобы дивизии Веделя и Дю-фура, которые не участвовали в бою, не были включены в капитуляцию и чтобы дивизия Барбу могла отойти в Мадрид, сложив или не сложив оружия, в зависимости от результата переговоров. Испанские генералы упорно отвергали такие предложения, ибо, держа в своих руках судьбу дивизии Барбу, согласились вести переговоры только для того, чтобы получить в свое распоряжение дивизии Веделя и Дюфура. Договорились, что дивизия Барбу останется в плену, дивизии Веделя и Дюфура оставят Испанию морским путем, не складывая оружия; однако во избежание потасовок оружие у них заберут и вернут при погрузке в Санлукаре и Роте; что перевозка по морю будет происходить под испанским флагом, и что англичане согласятся уважать этот флаг. Французские переговорщики добились того, чтобы офицеры сохранили свои обозы, а фургоны высших офицеров не обыскивали; однако ранцы солдат подлежали досмотру, ибо испанцы желали убедиться, что они не увозят священных сосудов. По этому пункту, бесчестящему французских солдат, под которым не желали подписываться французские генералы, произошли бурные споры. Кастаньос, ловко сославшись на фанатизм испанского народа, заявил, что если нельзя будет объявить, что ранцы солдат осмотрены, народ сочтет, что они увозят священные сосуды Кордовы, и растерзает их. Французские офицеры смогут сами произвести досмотр, сказал он, и таким образом не останется ничего позорящего честь армии. Французская сторона уступила, и соглашение было достигнуто.

Двадцать второго июля роковая капитуляция была доставлена в Байлен генералу Дюпону. Он долго колебался, прежде чем подписать ее. Несчастный ударял себя по лбу, отбрасывал перо, затем, побуждаемый людьми, столь доблестными под огнем и столь слабыми вне поля боя, генерал подписал своим именем, некогда столь славным, эту капитуляцию, которой суждено было стать вечной мукой всей его жизни.

Голод был союзником испанцев во время этих жестоких переговоров. Дивизию Барбу держали в блокаде и не давали бедным французским солдатам ни куска хлеба. Двадцать второго числа оказалось, что многие из них ничего не ели уже три дня. Они лежали под оливами, умирающие с голода, задыхающиеся, не получавшие даже воды для утоления жажды. После подписания капитуляции генерал Кастаньос согласился предоставить им продовольствие. Фортуна преподнесла ему столь большой триумф, что он мог проявить щедрость. Впрочем, генерал выказал себя достойным победы, которой был обязан скорее случаю, нежели силе и гению, проявив подлинную человечность, совершенную скромность и замечательное благоразумие. Французским офицерам он сказал с самой достойной откровенностью: «Мы с Блейком и де Ла Куэстой были против восстания, но уступили национальному движению. Оно столь единодушно, что обретает шансы на успех. Пусть Наполеон не упорствует в невозможном, пусть не вынуждает нас бросаться в объятия англичан, которых мы не любим и чью помощь до сих пор отвергали. Пусть вернет нам нашего короля на условиях, какие удовлетворят его, и обе нации навсегда примирятся».

На следующий день французские солдаты прошли, сдавая оружие, перед рядами испанской армии. Сердца их были сокрушены. Они были слишком молоды, чтобы сравнивать свое унижение с прошлыми победами, но среди офицеров были и те, кто видел капитуляцию австрийцев Меласа и Мака и пруссаков Гогенлоэ и Блюхера, и они буквально сгорали от стыда. Дивизии Веделя и Дюфура не сложили оружия, что должны были сделать позднее, но дивизия Барбу прошла через это унижение и в ту минуту сожалела, что не погибла вся, до последнего человека.

Французские войска тотчас были направлены двумя колоннами к Санлукару и Роте, где им предстояло погрузиться на испанские суда для отправки во Францию. Их провели в обход Кордовы и Севильи, дабы уберечь от народной ярости, направив через менее значительные городки. Жители всех населенных пунктов встречали французских солдат со злобой. Мужчины, женщины и дети забрасывали камнями и даже ударяли ножами несчастных французов, которые, между тем, воевали без жестокости, страдали, но не мстили за истребление раненых и больных. Их старались устраивать на ночлег вне городских стен, в чистом поле, подобно стадам скота, чтобы избавить от еще более жестокого обращения. В Лебрихе и городах, близких к побережью, их остановили, под тем предлогом, что испанские корабли еще не готовы. Но вскоре они узнали причину задержки. Хунта Севильи, под властью самых низких демагогических страстей, отказалась признать Байленскую капитуляцию и объявила всех французов военнопленными. Один из доводов хунты состоял в том, что она не уверена в согласии англичан на свободный проход через море. То была ложь, ибо англичане, при всей их ожесточенности, выказывали к французским пленным великодушную жалость и вскоре пропустили по морю другие войска, которые были весьма заинтересованы удержать. Французские офицеры обратились к Томасу де Морле с протестом против бесчестного нарушения человеческих прав, но получили лишь самый неподобающий ответ, состоящий в том, что армия, поправшая все божеские и человеческие законы, утратила право взывать к справедливости испанской нации.

Разъяренные жители Лебрихи ворвались ночью в тюрьму, где содержался один из французских драгунских полков, и зверски зарезали семьдесят пять человек, в том числе двенадцать офицеров. Генералы, глубоко виноватые в том, что покинули войска, чтобы ехать отдельно со своими обозами, были сурово наказаны за подобную самоизоляцию. Едва они прибыли в Пуэрто-де-Санта-Мария со своими избавленными от досмотра фургонами, как народ, не сдержавшись при виде этих фургонов, где были свалены, как говорили, все богатства Кордовы, набросился на них, разбил и разграбил. Между тем, хотя эти фургоны содержали все сбережения офицеров и генералов и даже армейскую кассу, там оказалось, согласно самим испанским газетам, не более 1100—1200 тысяч реалов, то есть около 300 тысяч франков. Вот и весь результат разграбления Кордовы. Французских генералов отвели в Кадис и содержали как военнопленных, до их отправки во Францию, где их ожидали другие, но не менее безжалостные и строгие меры.

Такова была знаменитая Байленская капитуляция, имя которой в свое время произносилось столь же часто, как имена Аустерлица и Йены. В ту эпоху многие приписывали ужасающий разгром французской армии трусости и желанию генералов спасти фургоны с награбленными сокровищами Кордовы. В Андалусской кампании было совершено множество ошибок, но ни единого преступления против чести. И главной ошибкой была ошибка самого Наполеона. Породив событиями в Байонне неслыханную народную ярость, перед лицом которой всякая военная операция становилась крайне опасной, он ограничился отправкой восьми тысяч человек в Валенсию и двенадцати тысяч — в Кордову, полагая, очевидно, что этого достаточно. Он вскоре заметил свою ошибку, но было уже слишком поздно. За ошибкой Наполеона последовали военные ошибки генерала Дюпона и его помощника генерала Веделя. Оставив Кордову, чтобы приблизиться к ущельям Сьерра-Морена, генерал Дюпон должен был, по этой самой причине, приблизиться к ним вплотную и полностью закрыть их, а для этого расположиться в Байлене, что сделало бы всякое разделение его дивизий невозможным. Генерал Вед ель не должен был 16-го вести всю свою дивизию в Андухар и оставлять Байлен без прикрытия. Однако главные его ошибки состояли в том, что он последовал за генералом Дюфу-ром в Каролину, оставив Байлен во второй раз и не приняв никаких мер для его обороны, и не вернулся тотчас, когда вышел из заблуждения в Каролине, а потерял целый день в пустых промедлениях. Наконец, ошибка генералов из окружения Дюпона состояла в том, что они побудили его к капитуляции и выказали преступную слабость в переговорах, уступив угрозам испанских генералов, будто были не храбрецами, а самыми трусливыми из людей: еще одно доказательство того, что моральная храбрость и храбрость физическая суть два различных качества.

Весть об этом необычайном разгроме, которое в Мадриде считали невозможным после отправки к Дюпону дивизий Веделя и Гобера, принес Виллутре, которому поручили доставить Наполеону Байленскую конвенцию. Подробности поражения потрясли всех французов. Испанцы же были упоены гордостью, и имели право гордиться, однако не ловкостью и храбростью, выказанными в этих обстоятельствах, хотя они и храбро сражались, но теми препятствиями, которые порождало для французов их патриотическое восстание и которые стали главной причиной поражения генерала Дюпона.

После внезапного исчезновения с театра военных действий 20 тысяч человек, которым назначалось усмирить Андалусию, а в случае неудачи отступить в Ла-Манчу для прикрытия Мадрида, положение становилось крайне тяжелым. Было очевидно, что повстанцы Валенсии, Картахены и Мурсии, протянув руку помощи повстанцам Гренады и Севильи, возгордившимся своим неожиданным триумфом, и увлекая за собой повстанцев Эстремадуры и Ла-Манчи, которые еще не осмелились заявить о себе, вскоре двинутся на Мадрид. Однако с 30 тысячами, которые можно было собрать в Мадриде, 14 тысячами маршала Бессьера, 17 тысячами генерала Вердье, 11 тысячами генерала Дюэма и 7 тысячами генерала Релье в Испании находилось еще около 80 тысяч французов. С подобными силами было возможно противостоять испанцам, к тому же каждый час из Байонны появлялись новые подкрепления, подготовленные Наполеоном. Но для этого нужен был воинственный государь, а не мягкий, благоразумный и просвещенный Жозеф.

Не надлежало отчаиваться, ибо, приведя Бессьера из Галисии в Старую Кастилию и сведя его роль к охране Мадридской дороги, подтянув к себе часть его сил и часть войск, осадивших Сарагосу, а также войска, прибывавшие из Байонны, можно было удержать Мадрид и разгромить повстанцев, которые осмелятся показаться у его стен. Но несчастный король Испании не обладал закаленным характером брата. Радость испанцев, в большинстве своем враждебных по отношению к нему, шаткость позиции его министров, нетвердость окружавших его французских генералов, стесненность от пребывания в незнакомом городе, — всё способствовало душевному волнению Жозефа и принятию решения покинуть столицу через десять дней после вступления в нее. Он должен был всем пренебречь, но не оставлять Мадрид, ибо одно только моральное воздействие его отступления было огромным. Уход из Мадрида стал бы формальным признанием нового монарха в неспособности удержать трон, полученный якобы от Провидения, но Провидение умеет поддерживать своих избранников и не позволит им пасть.

В Мадриде еще оставался генерал Савари, хотя Жозеф, не любивший ни его самого, ни его образа мысли и действия, сделал всё возможное, чтобы от него избавиться. Савари олицетворял систему военных расправ, надлежащего содержания французской армии, чего бы это ни стоило Испании, абсолютного подчинения волеизъявлениям Наполеона и безразличия к волеизъявлениям Жозефа, когда они не соответствовали в точности приказам, исходившим из Императорского главного штаба. Желавший добиться популярности в Испании и, следовательно, весьма склонный жертвовать интересами армии в пользу интересов испанцев, Жозеф испытывал к Савари и всему, что тот представлял, глубокое отвращение. Поэтому он просил Наполеона прислать ему маршала Журдана, услугами которого он привык пользоваться в Неаполе. Журдан был прямодушен, благоразумен, спокоен, не более активен, чем того требовала вялость его господина, и не склонен раболепствовать перед Наполеоном, которого он совсем не понимал и еще меньше любил. Спеша получить маршала Журдана и избавиться от Савари, Жозеф давал тому понять, что ему было бы неплохо уехать, а генерал ему отвечал, что будет счастлив покинуть его, как только получит дозволение Императора, его единственного господина.

Однако после Байленской катастрофы Жозеф был рад разделить ответственность за важные решения, которые ему надлежало принять, с генералом Савари и с большим почтением просил его совета. Савари понимал, что несчастный монарх неспособен продержаться в Мадриде с двадцатью тысячами человек, и счел более осмотрительным позволить ему оставить столицу, посоветовав даже отступить как можно скорее. «Но что скажет император?» — с беспокойством спросил Жозеф. «Император будет недоволен, — отвечал генерал Савари, — однако его гнев, как вы знаете, хоть и громок, но не убивает. Сам он остался бы здесь, разумеется, но то, что в его силах, не по плечу другим. Довольно и Байленского несчастья, нам не нужно еще одно. Когда мы сосредоточимся на Эбро, как следует закрепимся и будем в силах перейти в наступление, император примет решение и пришлет вам необходимую помощь».

Король Жозеф не заставил генерала Савари дважды повторять совет и отдал приказ оставить Мадрид. Но в Мадриде было более трех тысяч больных и раненых и огромное количество военного снаряжения, собранного в Буэн-Ретиро. Нужно было время и большие усилия, чтобы вывезти столько людей и снаряжения. Слух об уходе французов распространился, и мадридцы, решив сделать этот уход как можно более неудобным, собрали все свои повозки и телеги, свалили в кучу и сожгли. Поэтому перевозка раненых, больных и всех служб представила множество трудностей и понадобились еще нескольких дней, прежде чем стало возможно отвести войска.

Армия совершала медленное попятное движение через Буйтраго, Сомосьерру, Аранду и Бургос. Обнаруживая на своем пути множество следов жестокости населения, она не могла сдерживать свое ожесточение и мстила за себя. Поскольку с гневом соединялся голод, она чинила опустошена на своем пути и всюду оставляла знаки своего присутствия, доводившие ненависть испанцев до предела. Напрасно Жозеф пытался мешать бесчинствам, совершаемым по дороге. Ему удалось только обидеть армию, солдаты которой говорили, что он должен больше интересоваться своими защитниками, а не отвергшими его испанцами. Когда дела идут плохо, к несчастью присоединяется разлад. Министры Жозефа ссорились с французскими генералами, а новый двор Испании ссорился с армией, которая была его единственной опорой.

Король Жозеф и его окружение, с каждым днем падая духом, не почувствовали себя в безопасности даже в Бургосе и сочли необходимым отступить на Эбро, сделав своей штаб-квартирой Миранду. Они подтянули маршала Бессьера на свой правый фланг, а генерала Вердье — на левый, нимало не заботясь о том, что делают бессмысленными все усилия по взятию Сарагосы, которые в ту минуту должны были увенчаться успехом.

Таково было положение французов в Испании в августе 1808 года. Они потеряли весь юг и оставили в плену одну из своих армий. Под впечатлением от этой катастрофы был оставлен Мадрид, прервана почти завершенная осада Сарагосы и предпринято отступление на Эбро. Единственный из французских корпусов, не оставивший провинцию, которую должен был захватить, Каталонию, был заперт в Барселоне и заблокирован с суши бесчисленными партизанами, а с моря — британским флотом, поспешно прибывшим из Гибралтара.

На Иберийском полуострове оставалась одна французская армия, судьба которой внушала самое серьезное беспокойство: то была армия генерала Жюно, водворившаяся в Португалии еще до начала ужасных волнений, столь глубоко потрясших всю Испанию. От Жюно не поступало никаких известий, и до него не добирались никакие новости, ибо все сообщения перехватывались в Андалусии и Эстремадуре, восставших на юге, и в Галисии и Леоне, восставших на севере.

Как только разразилось майское восстание, испанцы, следуя своему обыкновению объявлять о победе прежде, чем она будет одержана, не преминули, через Галисию и Эстремадуру, наводнить Португалию зловещими для французской армии слухами. Хунты писали всем испанским корпусам, призывая их к массовому дезертирству и присоединению к восстанию. Генерал Жюно, смутно осведомленный о происходящем в Испании, чувствовал необходимость принять суровые меры предосторожности против присланных ему в помощь испанских войск, которые, не доставляя ему никакой помощи, при настоящем положении дел становились опасными. Близ Лиссабона располагалась дивизия Карафы в 3-4 тысячи человек, которой назначалось помочь Жюно покорить Алентежу. Он неожиданно окружил ее французской дивизией и, сославшись на обстоятельства, потребовал сложить оружие, что она, трепеща, и исполнила. Между тем нескольким сотням пехотинцев и всадников удалось бежать через Алентежу в испанскую Эстремадуру. Посланный вдогонку французский драгунский полк поймал лишь немногих беглецов, остальным удалось добраться до Бадахоса.

Собрав на Тахо некоторое количество вышедших из строя судов, генерал Жюно приказал поставить их на якорь среди канала, под прицелом пушек с фортов, и поместил туда обезоруженных испанских солдат, снабдив их всем необходимым.

В то время как дивизия Карафы в Лиссабоне была подобным образом обезврежена, дивизия Таранко в Опорто восстала, захватила в плен французского генерала Кенеля с его штабом и направилась в Галисию на соединение с генералом Блейком, по дороге призывая к оружию португальцев. Португальцы, узнав о восстании в Испании и о победе повстанцев над французами в Байлене, пожелали последовать их примеру. Им оставалось лишь призвать своих старых союзников англичан, чтобы решиться на всеобщее восстание.

Генерал Жюно чувствовал всю опасность положения. Когда генерал Дюпон потерпел поражение, он уже месяц оставался без вестей из Франции, ибо покоренное англичанами море не пропускало к нему ни одного корабля, а восставшая Испания, окружавшая Португалию с суши, не пропускала ни одного курьера. Слух о Байленских событиях разнесся по Португалии с огромной быстротой и вызвал величайшее волнение.

Вдали от Франции, запертый между восставшей Испанией и морем, кишащим английскими кораблями, генерал Жюно не питал иллюзий насчет грозивших ему опасностей, но он был умен и храбр и решил вести себя так, чтобы снискать одобрение Наполеона. Он созвал военный совет, и на этом совете было решено оставить большинство оккупированных пунктов и сосредоточить все силы в Лиссабоне, чтобы удерживать столицу и препятствовать высадке английских войск. Итак, было решено вывести войска из Алгарве, Алентежу и Бейры, оставив их лишь в Алмейде на севере и в Элваше на юге, и сосредоточить их между Лиссабоном и Абрантесом.

Рядом имелся союзник, который мог оказать большие услуги, — русский адмирал Сенявин, чьи матросы были неважными моряками, но отличными солдатами. Если бы он открыто выступил за общее дело, то мог бы один легко охранять Лиссабон и высвободить тем самым 3-4 тысячи французов. Но он, как и прежде исполненный ненависти к Франции, отвечал отказом на все просьбы о содействии.

Жюно послал генералу Луазону и генералу Келлерману приказ привести их дивизии из Алмейды и Элваша, оставив в обеих крепостях лишь гарнизоны. Ходили слухи о скорой высадке англичан, и Жюно сосредоточивал силы для противодействия английской армии на побережье.

Восстание, хотя еще не разразилось, глухо назревало, и было почти невозможно добиться прибытия курьеров. Однако к генералу Келлерману, и особенно к генералу Луазону, до которого добраться было труднее из-за удаленности оккупированной им провинции, послали столько вестников, что и тот и другой были предупреждены вовремя. Генерала Луазона в минуту отбытия уже окружили повстанцы. Португальские священники, не менее пылкие, чем испанские, возглавили крестьян и охраняли все проходы, ведя тот род войны, который практиковался тогда на всем Иберийском полуострове, то есть баррикадируя улицы, укрывая продовольствие и истребляя больных, раненых и отставших. Но генерал Луазон был силен, как никакой другой офицер его времени. Он оставил в фортах Алмейды 1400—1500 человек, наименее способных перенести тяготы долгого пути, снабдил их продовольствием и боеприпасами и с 3 тысячами солдат направился к Лиссабону через весь север Португалии. Ему не раз приходилось прорываться через банды повстанцев и жестоко карать их, но он сумел добраться до Абран-теса, потеряв на столь опасном маршруте не более двух сотен человек.

Генерал Келлерман выбрался из Элваша столь же благополучно. Волнения в Алгарве и Алентежу начались уже при слухах о восстании Андалусии и Эстремадуры. Келлерман, в точности как Луазон в Алмейде, оставил в Элваше лишь тех, кто был неспособен шагать по удушающей июльской жаре, и беспрепятственно возвратился в Лиссабон по левому берегу Тахо.

Со всех сторон доходили слухи о скором прибытии британской армии, идущей, согласно одним, из Гибралтара и Сицилии, согласно другим, из Ирландии и Балтийского моря. Долетевшая в это самое время весть о разгроме генерала Дюпона стала последней каплей, и Португалия восстала целиком и полностью, от Минью до Алгарве.

Прежде всего пожар вспыхнул в Опорто. Народ поднял мятеж, увидев отгрузку хлеба для французских войск, завладел подводами и разграбил их. Волнения охватили весь город. Епископ возглавил восстание с криками «Да здравствует принц-регент!», над городом был водружен португальский флаг. Пожар распространился на провинции, едва не перекинувшись на Лиссабон, пересек Тахо, разнесся по Алентежу и слился с огнем, заполыхавшим в Элваше. Опорто вступил в открытое сообщение с англичанами, Элваш — в столь же открытое сообщение с испанцами, которые даже выдвинули из Бадахоса в Элваш один из своих корпусов для поддержки португальского восстания.

Жюно, который был горяч и предприимчив, уступил, к сожалению, желанию подавлять повстанцев всюду, где они заявят о себе, и отправил генерала Луазона к Эворе, чтобы разогнать повстанцев Алентежу, а генерала Марга-рона с его кавалерией — на соединение повстанцев, двигавшееся из Коимбры к Лиссабону.

Генералу Маргарону оказалось достаточно лишь появиться со своей кавалерией, чтобы рассеять повстанцев, собравшихся у Коимбры. Что до генерала Луазона, ему пришлось пересечь весь Алентежу, чтобы добраться до мятежников, расположившихся у Эворы при поддержке корпуса испанских войск. После трудного и утомительного марша он подошел к Эворе и нашел там боевые порядки испанцев и португальцев. Он атаковал их с фланга, опрокинул, захватил артиллерию и многих убил. Поскольку ворота Эворы были заперты, Луазон взобрался на стены, вошел в город и опустошил его. За несколько дней испанцы были отосланы восвояси, а португальцы ненадолго возвращены к повиновению. Солдаты набрали добычи, но были измучены, а им предстояло возвращаться в Лиссабон по изнуряющей жаре.

Между тем наконец появились англичане. Пять тысяч человек под командованием генерала Спенсера, прибывшие на Сицилию из Египта, были перевезены в Гибралтар, а из Гибралтара в Кадис, где испанцы, не решившись принять их, отказались от их услуг. Эти 5 тысяч англичан, отвергнутых в Кадисе, были высажены в устье Гвадианы, на территории Португалии. Еще 10 тысяч человек были погружены на флотилию, сопровождаемую несколькими линейными кораблями, в Корке, в Ирландии. Командующим войсками назначили офицера, уже сделавшегося известным в Индии и оказавшего генералу Каткарту большие услуги перед Копенгагеном: то был Артур Уэлсли, прославившийся впоследствии под именем герцога Веллингтона. Он получил приказ плыть к Ла-Корунье, предложить испанцам Астурии и Галисии содействие английских войск и повсюду, где только можно, досаждать французам. Генерал Спенсер получил приказ перейти под его командование, как только он будет востребован. Таким образом, Артуру Уэлсли предстояло командовать 15 тысячами человек. Но эти войска были лишь частью тех, которые предназначались для Иберийского полуострова. В Рамсгейте и Харвиче ожидали погрузки 5 тысяч человек генералов Анструтера и Экленда. Благодаря близости расстояний и обширным средствам английского флота, операция воссоединения всех сил в одном месте могла занять не более 10—12 дней. Наконец, Джон Мур, возвратившийся из Балтийского моря с 11 тысячами человек, также должен был вскоре направиться к Иберийскому полуострову, в пункт сосредоточения войск, который укажут ему английские генералы.

Все эти войска, общей численностью 30 тысяч человек, сочли невозможным целиком поместить под начало Артура Уэлсли, тогда еще слишком молодого, чтобы командовать столь значительной, в глазах англичан, армией. Поэтому верховное командование было отдано Хью Далримплу, в то время губернатору Гибралтара. В ожидании воссоединения всех этих войск и прибытия Далримпла, Артур Уэлсли должен был руководить первыми операциями во главе 10 тысяч человек из Корка и 3 тысяч, высадившихся на побережье Алгарве. Адмирал Коттон, командующий военно-морскими силами Англии в этих морях, получил приказ содействовать всем движениям армий.

Погрузившись 12 июля, английские войска из Корка 20-го прибыли к Ла-Корунье. Вид столь значительных сил, присланных им в поддержку, несколько утешил испанцев после поражения Блейка и Куэсты в Рио-Секо и внушил им новые надежды на исход борьбы с Наполеоном. Тем не менее они не захотели пускать английские войска на свою землю, в особенности в такой близости от арсеналов Ферроля. Они согласились принять множество оружия и 500 тысяч фунтов стерлингов (двенадцать с половиной миллионов франков), но побудили англичан обратить их усилия к Португалии, которую было не менее важно вырвать из рук французов, чем саму Испанию.

Уэлсли тотчас переместился в Опорто, где был встречен с величайшей радостью. С этой минуты действия британской армии были решительно перенесены в Португалию. Такое решение, устраивавшее испанцев, всегда подозрительных к иностранцам, подходило и англичанам, которые прежде всего желали освобождения Португалии. К тому же оно в одинаковой степени служило общему делу, ибо цель новой коалиции состояла в изгнании французов со всего Иберийского полуострова.

Оставил свой конвой крейсировать между устьями Дуэро и Тахо, Уэлсли лично отправился к Коттону, чтобы договориться о плане высадки. Высадка в устье

Тахо обладала преимуществом близости к цели, ибо Лиссабон находился всего в двух лье от устья, и могла к тому же сообщить многочисленному населению столицы такой толчок, что французы не выстояли бы, ибо располагали от силы 15 тысячами солдат, считая больных, среди 300-тысячного враждебно настроенного населения. Если бы население восстало в минуту высадки английской армии, можно было бы покончить с делом за один день. Но французы занимали все форты, а берег справа и слева от устья Тахо был обрывистым, и французы могли успеть воспрепятствовать высадке.

Ввиду всех этих соображений Уэлсли и Коттон решили произвести высадку между Опорто и Лиссабоном, в весьма удобной бухте в устье Мондегу, над которой возвышался форт Фигейра, не занятый французами. Выбор этого места, несколько удаленного от Лиссабона, позволял Уэлсли высадиться на сушу прежде, чем французы подоспеют ему навстречу, дождаться корпуса генерала Спенсера, которого он уже вызвал к себе, и, сойдя на португальскую землю с 15 тысячами человек, двинуться к Лиссабону вдоль берега, ожидая удобного случая сразиться с французами. Французы, как он знал, располагали не более чем 20—22 тысячами человек и, поскольку им приходилось охранять несколько пунктов, не могли выставить против него более 10—12 тысяч. Двигаясь вдоль моря, чтобы иметь возможность снабжать армию продовольствием, а при необходимости и погрузиться, Уэлсли имел шанс приблизиться к Лиссабону, не подвергаясь слишком большой опасности. Поскольку он знал, что в скором времени его заменит Далримпл, ему не терпелось совершить какую-нибудь блестящую операцию. Его решения были совершенно благоразумны и свидетельствовали о таких качествах, как здравый смысл и твердость, каковые вскоре и докажет в нем его военная карьера.

Он приступил к высадке в устье Мондегу 1 августа. Часто волнуемое западными ветрами море несколько раз прерывало выгрузку людей и снаряжения, и тем не менее за 5-6 дней английские войска, отбывшие из Корка, были высажены на сушу в количестве 9-10 тысяч человек, вместе с огромным снаряжением, всегда сопутствующим английским армиям. В эту минуту корпус генерала Спенсера прибывал на ту же якорную стоянку. Еще до получения приказов Уэлсли генерал Спенсер, получив известие о разгроме генерала Дюпона, погрузил войска, чтобы доставить помощь в другое место, хорошо понимая, что не сможет более быть полезным Андалусии, освободившейся от присутствия французских войск. Будучи уведомлен о прибытия конвоя из Корка, он подошел на соединение с ним у устья Мондегу и 8 августа завершил высадку войск. Таким образом, силы Уэлсли, почти полностью состоявшие из пехоты и артиллерии, составили примерно 15 тысяч человек.

Восьмого августа Уэлсли выдвинул свое войско вдоль берега, чтобы всегда иметь поблизости провиант и средства к отступлению. С самого начала у него возникли серьезные разногласия с португальской армией. Объединив все свои силы в северной части территории, повстанцы Португалии сформировали армию в 5-6 тысяч человек под командованием генерала Фрейра. Уэлсли хотел присоединить их к себе для прикрытия флангов, но повстанцы выдвинули требования, которые английский генерал удовлетворить не пожелал, а именно, чтобы британская армия снабжала их продовольствием со своих кораблей. Поскольку притязание португальцев было отвергнуто, они приняли решение действовать самостоятельно и ушли вглубь страны, предоставив союзникам следовать дорогой вдоль берега и оставив им только 1400 человек легкой пехоты и 300 всадников для разведывательных рейдов.

Едва Жюно в Лиссабоне узнал — сначала по плохо скрываемой радости населения, а вскоре и из точных донесений — о высадке британской армии, как принял решение выдвинуться ей навстречу и сбросить в море. Немедленно сконцентрироваться, привлечь всех солдат до последнего со всех постов второстепенной важности, ограничившись лишь постами для охраны Лиссабона, и выступить навстречу англичанам в составе 15—18 тысяч человек, выбрав для сражения минуту, когда они будут лишены своих обычных преимуществ обороны, — таково было бы единственно благоразумное решение.

К сожалению, Жюно сконцентрировался не полностью и был охвачен крайним нетерпением атаковать англичан — неважно где и неважно как, только бы как можно скорее оттеснить их в море.

Жюно вызвал генерала Луазона из Алентежу, а генерала Делаборда с его дивизией отправил навстречу англичанам для разведки. Сам он приготовился выступить вместе с резервом позднее, когда англичане подойдут ближе к Лиссабону и сражение с ними не вынудит его покинуть Лиссабон более чем на 3-4 дня.

Генерал Делаборд, следуя по дороге из Лейрии, появился ввиду англичан 14—15 августа. Прежде чем приближаться к ним, он ожидал присоединения генерала Луазона, который торопился изо всех сил, но его войска были изнурены и измучены жарой. Делаборд, энергичный и опытный офицер, вышел на англичан 16 августа в окрестностях Обидуша и теперь спокойно отступал, ожидая появления благоприятной позиции, на какой мог бы дать англичанам почувствовать, чего стоят его солдаты, не завязывая, однако, решающего сражения, которого он не должен был и не хотел давать до всеобщего воссоединения французских войск. Искомую позицию он нашел в окрестностях Ролисы, посреди песчаной равнины, прорезанной несколькими ручьями и запертой высотами, на которые, петляя, взбиралась большая дорога, спускавшаяся затем к деревне Замбужейру. Генерал Делаборд расположился на холмах, по которым вилась дорога, и там поджидал англичан.

Предоставив англичанам пробираться через овраги, наполненные миртами, ладанником и цепкими деревцами, произрастающими в южных странах, генерал выбрал для атаки минуту, когда им более всего мешали препятствия участка. Обстреляв англичан прицельным ружейным огнем, он стремительно атаковал их в штыки и отбросил к подножию высот. Несколько раз он возобновлял этот маневр и таким образом вывел из строя 1200—1500 человек, ведя бой в течение четырех часов кряду, постоянно искусно маневрируя и уничтожая в 2-3 раза больше людей, чем терял сам. Он отступил, лишь когда почувствовал, что его могут окружить колонны, справа и слева двигавшиеся на Замбужейру. Несколько подразделений напрасно пытались остановить генерала: он прорвался через них и отступил в Замбужейру, понеся потери в 5-6 сотен человек, забрав с собой всех раненых и оставив на поле боя только погибших. Затем генерал Делаборд передвинулся в Торриш-Ведраш, где должен был соединиться с Луазоном, идущим из Абрантеса, и с Жюно, идущим из Лиссабона.

В этом бою Уэлсли на собственном опыте узнал, что имеет дело с врагом, которого победить нелегко, и решил продвигаться вперед с крайней осмотрительностью. В море был только что замечен многочисленный конвой с новыми войсками. Это были бригады Анструтера и Эк-ленда, за которыми на довольно близком расстоянии следовал корпус Джона Мура. Конвой доставлял ему подкрепление в 5 тысяч человек, не доставив при этом главнокомандующего Далримпла, что сделало бы Уэлсли более сильным, но зависимым. Он решил приблизиться к морю через Лориньян, дабы присоединить бригады Анструтера и Экленда, и для этого занял позицию на высотах Вимейру, которые прикрывают якорную стоянку, благоприятную для высадки. Девятнадцатого июля вечером к нему присоединилась бригада Анструтера, а 20-го — бригада Экленда. За вычетом убитых и раненых в Ролисе, новое подкрепление довело численность его армии до 18 тысяч человек.

При известии о приближении англичан генерал Жюно поспешил покинуть Лиссабон со всеми силами, которыми располагал, и направился к Торриш-Ведрашу, куда уже прибыл генерал Луазон. Жюно смог собрать под знаменами чуть более 9 тысяч человек. С грозной английской пехотой Артура Уэлсли предстояло сражаться, таким образом, в соотношении один против двух. Жюно обладал большим преимуществом в кавалерии, но от нее было мало пользы на тех позициях, которым предстояло послужить полем боя.

Англичанам надо было пересечь горный отрог, формирующий правый берег Тахо, на обратной стороне которого и располагается Лиссабон. К Лиссабону через горы ведут узкие ущелья, в которых можно было бы атаковать англичан, как только они в них войдут. Однако воодушевленный избыточным пылом, Жюно не захотел дожидаться англичан в проходах, где их можно было разбить, а решил атаковать их на их же позиции, чтобы оттеснить и сбросить в море. Вечером 20 августа он прибыл к высотам Вимейру.

Артур Уэлсли был бы поставлен в Вимейру в критическое положение, если бы был атакован умело и достаточными силами, ибо занимал высоты, обратная сторона которых резко обрывалась в море. Будучи прорван на таких позициях, он мог быть сброшен в волны, прежде чем успеет погрузиться на корабли. Но у него было 18 тысяч человек, многочисленная артиллерия, весьма труднодоступные позиции; из донесений он знал, что ему придется сражаться с уступающим вдвое по численности неприятелем; наконец, он был наделен твердостью характера, равной твердости его солдат. Так что он совсем не был встревожен. Цепь позиций, которые он занимал, перерезалась надвое оврагом, служившим руслом небольшой речке. В глубине оврага располагалась деревушка Вимейру. Но Уэлсли обладал достаточными средствами коммуникации, чтобы переходить с одной группы высот на другую. На высотах справа он насчитывал четыре бригады, на высотах слева — две. Три линии его пехоты, с великолепной артиллерией в промежутках, располагались в три яруса, нависающих один над другим и подкрепляющих друг друга.

Если бы такая сильная позиция была разведана заранее, французы должны были бы отказаться от попытки ее захвата или атаковать одну ее сторону объединенными силами. Но они прибыли на место на рассвете 21-го, без подобающих мер предосторожности и не скрывая своих движений от неприятеля. Заметив, что левый фланг англичан хуже защищен, генерал Жюно приказал совершить движение слева направо, чтобы сосредоточить с этой стороны больше сил, каковое движение, замеченное с высот, Артур Уэлсли поспешил повторить, дабы восстановить равновесие сил. И проделал он это гораздо быстрее, чем его противник, ибо ему нужно было описать лишь хорду дуги и требовалось вдвое меньше времени на переброску войск с одного крыла на другое.

Французы, в то время как их правый фланг маневрировал, левым флангом вступили в бой у Вимейру. Ви-мейру формировал правый фланг англичан и наиболее сильную их сторону. Бригада Томьера из дивизии Дела-борда решительно двинулась на неприятеля. Доблестный генерал Делаборд провел эту атаку с чрезвычайной силой, но участок, который ему не пришлось выбирать, как в Ролисе, представлял почти непреодолимые препятствия. Французы доблестно устремились вперед под картечным и ружейным огнем, но даже не смогли дойти до линий англичан. Видя, что они остановились, генерал Келлерман, командовавший резервом из двух гренадерских полков, перевел один из них в атаку на плато Вимейру. Ему предшествовала артиллерийская батарея, попытавшаяся встать на позицию, но ужасающий огонь англичан вскоре вывел ее из строя. Генерал Келлерман тем не менее стремительно продолжал атаку. Он вскарабкался на участок, вышел на плато, но там его встретил такой огонь в лоб, с фланга и со всех направлений, что его доблестные солдаты, валясь друг на друга без возможности двигаться вперед, были отброшены к подножию плато.

При таком зрелище четыре сотни драгун, составлявших всю английскую кавалерию, решили воспользоваться опасным положением французских гренадеров и атаковать их. Но генерал Маргарон, который находился здесь же со своей кавалерией, галопом обрушился на английских драгун и, рубя их саблями, отомстил за неудачу французской пехоты. Второй полк гренадеров в свою очередь двинулся на неприятеля, хоть и без надежды захватить позицию. В то время как эти события происходили слева, бригада Солиньяка из дивизии Луазона столкнулась справа с теми же препятствиями. Три линии пехоты, грозная артиллерия, обрывистый участок, на который невозможно было взобраться под навесным огнем, повсюду останавливали доблестных французских солдат, безрассудно брошенных на захват позиции, где неприятель обладал всеми преимуществами, тогда как У французов не было ни одного.

Настал полдень. Столь неудачно начатый, без всякого шанса на победу, бой уже стоил французам 1800 человек, то есть пятой части численного состава. Продолжать упорствовать значило бессмысленно рисковать всей армией. Генерал Жюно решил отступить в направлении Торриш-Ведраша, что и сделал в правильном порядке.

После этой бесплодной попытки сбросить англичан в море надежды удержаться в Португалии не осталось. Собрав в Лиссабоне все имевшиеся силы, французы располагали не более чем 10 тысячами боеготовых солдат, и этими силами нужно было сдерживать враждебное население в 300 тысяч человек и остановить английскую армию, которая через несколько дней должна была вырасти до 28-29 тысяч. Вступление в переговоры с англичанами — цивилизованной нацией, которая держится принятых обязательств, — было, несомненно, вовсе не позорным решением, особенно после боя в Ролисе и сражении при Вимейру.

Для ведения переговоров и отправки в Английский генеральный штаб выбрали генерала Келлермана, который к великим воинским талантам присоединял необыкновенный ум. В эту минуту в британской армии произошло изменение. Сэр Хью Далримпл прибыл в штаб вместе с начальником штаба Генри Баррардом и принял командование войсками. Уэлсли, столь удачливый в военной карьере, оказался замещен на посту главнокомандующего лишь после победы, которой был обязан главным образом ошибкам неприятеля. Он был бы не против, если бы кампания остановилась на этой победе и покорение Португалии было приписано исключительно ему. Сэр Хью Далримпл и Генри Баррард, в свою очередь не зная положения вещей и не догадываясь о трудностях, которые оставалось преодолеть, поначалу пришли в восхищение, обнаружив, что французы готовы сдать им Португалию. Вступив в долгую беседу с генералом Келлерманом, с которым они обращались со всем уважением, какого он заслуживал, они дали ему понять свою склонность к переговорам, договорившись для начала о перемирии, с тем, чтобы позднее окончательно договориться об условиях вывода французских войск.

Генерал Келлерман, вернувшись во Французский генеральный штаб, рассказал главнокомандующему и товарищам по оружию о настроениях англичан, и было решено вступить с ними в переговоры об оставлении Португалии. Он вернулся в штаб-квартиру неприятеля, и собрание для совещаний было назначено в городе Синтра. Переговоры продолжались несколько дней и закончились 30 августа подписанием Синтрской конвенции. Французская армия, согласно условиям конвенции, отступит со всеми воинскими почестями и заберет с собой всё, что ей принадлежит; будет транспортирована английскими кораблями в ближайшие французские порты, такие как Ла-Рошель, Лорьян и другие, и сможет немедленно после этого продолжать службу; с больными и ранеными будут обращаться с заботой и доставят их во Францию, как только их состояние позволит им вынести путешествие; то же относится к гарнизонам Алмейды и Элваша, оставшимся в глубине страны. Было оговорено также, что не будут производиться никакие дознания о прошлом и что личная свобода и собственность португальцев, принявших сторону французов, не понесет никакого урона.

Это соглашение было столь почетным для французской армии, насколько можно было пожелать, ибо она была спасена полностью и месяц спустя уже могла продолжить войну с Испанией. Англичане были неспособны подражать испанцам и нарушить конвенцию Синтры, как те нарушили Байленскую капитуляцию. Они собрали в устье Тахо многочисленную флотилию, доставившую 30 тысяч солдат на берега Португалии, и подготовили ее для перевозки 22 тысяч французов, оставшихся от 26 тысяч, последовавших за генералом Жюно. В первых числах сентября англичане погрузили их на борт и доставили к побережью Сентонжа и Бретани.

Так, в конце августа, французы оставили почти весь Иберийский полуостров, вторжение на который с такой легкостью произошло в феврале и марте. Две французские армии капитулировали: одна — на почетных условиях, другая — на унизительных, остальные охраняли на Эбро выход из Пиренеев. Из 130 тысяч человек, перешедших Пиренеи, в строю не осталось и 60 тысяч, не считая, правда, 22, отправленных во Францию под английским флагом.

Таким образом, все комбинации Наполеона провалились перед лицом возмущенной и обманутой нации. Он был сполна наказан за совершенную ошибку, ибо сам его брат, испугавшись поставленной перед ним задачи и глубоко сожалея о мирном королевстве Неаполь, написал ему 9 августа с берегов Эбро безнадежное письмо, ставшее для Наполеона, несомненно, самым жестоким из упреков.

«Все против меня, — писал он, — все без исключения. Даже высшие классы, поначалу неуверенные, теперь последовали за движением классов низших. Не осталось ни одного испанца, преданного моему делу. Филиппу V надлежало победить одного соперника, мне же надобно победить всю нацию. Моя роль как генерала была бы сносной и даже легкой, ибо я победил бы испанцев и с одним подразделением Ваших старых войск, но моя роль как короля нестерпима, ибо, чтобы подчинить своих подданных, я должен истребить немалую их часть. Поэтому я отказываюсь править народом, который меня не хочет, однако не желаю уходить побежденным. Пришлите мне одну из Ваших старых армий. Я вернусь с нею в Мадрид и вступлю в переговоры с испанцами. Если Вы захотите, я от Вашего имени возвращу им Фердинанда VII, удержав у них часть территории до Эбро, ибо Франция-победительница будет иметь право на плату за победу. Так она будет вознаграждена за свои усилия и пролитую кровь, а я вновь попрошу у Вас трон Неаполя».

Такова суть того, что Жозеф писал с берегов Эбро Наполеону. Ничье суждение не могло быть более суровым и справедливым, чем суждение потерявшего надежду короля, вынужденного против собственной воли править взбунтовавшимся народом. Наполеон это понял и в своем ответе, который мы приведем позднее, доказал, до какой степени прочувствовал невольную жестокость суждения, вынесенного братом.