1

16 января 1852 года в приказе по Морскому министерству, подписанном князем Меншиковым, исключался из списков флота умерший 13 января главный командир Кронштадтского порта и военный губернатор адмирал Беллинсгаузен. На вакантную должность назначался вице-адмирал фон Платер... Сухие, казённые слова. От них веет холодом и отчуждённостью. Россия начинала забывать своего сына.

Но вот что странно! По мере того как уходили в прошлое годы Беллинсгаузена, росла его популярность среди видных учёных Европы. Мореплаватели, отправлявшиеся в южные широты, пользовались картами Беллинсгаузена как самыми точными и надёжными. Просвещённые географы читали его «Двукратные изыскания...», хотя книга эта, изданная всего в шестистах экземплярах, вскоре стала редчайшей. Однажды вдова Фаддея Фаддеевича Анна Дмитриевна с младшими дочерьми поехала в Висбаден. Может, чтобы показать своим знакомым или для ещё какой цели, ей понадобилась книга мужа, но она нигде не могла найти её. Анне Дмитриевне посоветовали обратиться в герцогскую Ниссаускую библиотеку, которая славилась собранием ценнейших изданий. Попав в библиотеку, она случайно застала там заседавших учредителей.

   — Кто вы, сударыня? — спросил её директор библиотеки.

   — Госпожа Беллинсгаузен, — ответила Анна Дмитриевна.

   — Не состоите ли вы в родстве со знаменитым русским мореплавателем?

   — Я его вдова.

После минутного замешательства всё собрание поднялось с кресел, выразив этим своё уважение к памяти и трудам её покойного мужа.

После плаваний Джеймса Росса в исследованиях южных широт наступил почти полувековой перерыв. Лежбища котиков и морских слонов здесь истребили, а за китами отправляться в столь опасные края при несовершенной технике охоты промышленники не решались. Пока их хватало и в северных широтах. Но и у Шпицбергена, Гренландии, Исландии поголовье вскоре начало сокращаться. В 1867 году изобрели гарпунную пушку. Китобойный промысел стал более безопасным и довольно прибыльным. И тогда промышленники стали подумывать об Антарктиде.

Собираясь в разведку в столь отдалённые места, учёные обратились к трудам предшественников. В первую очередь к Беллинсгаузену, услышав о нём громко прозвучавший отзыв немецкого географа Августа Петерманна.

«После Венского мира 1815 года императору Александру угодно было указать путь целому ряду морских научных экспедиций, с которыми, по их высоконаучному значению, едва ли что могло сравниться в прошлом, — писал учёный. — Имена Крузенштерна, Коцебу, Литке, Врангеля и Анжу — звёзды первой величины на географическом небосклоне... К помянутым экспедициям следует причислить и экспедицию в Антарктическое море под начальством Беллинсгаузена.

Плавание Беллинсгаузена специально к Южному полюсу высоко ставит русский учёный смысл, потому особенно, что экспедиция Беллинсгаузена была предпринята среди обстоятельств, совершенно непохожих на нынешние.

До Беллинсгаузена царило во всей силе мнение английского мореплавателя Кука, что приблизиться к Южному полюсу дальше, чем это сделал он, Кук, нет никакой возможности; что за рубежом, которого достиг Кук, нечего искать, нечего открывать.

Этому-то многозначительному решению величайшего мореплавателя своего времени осмелился пойти наперекор русский капитан, плывший прямо из Балтийского моря к тому поприщу, которое было обрисовано Куком самыми мрачными красками, — поприщу, где, по словам Кука, могли встретиться лишь трудности да сама невозможность.

По моему мнению, эти заслуги русской экспедиции, которую начальствовал Беллинсгаузен, до сих пор ещё не были оценены во всём их значении. Такой громадной поверхности земного шара, которую привёл в известность Беллинсгаузен, не удавалось обследовать ещё никому из мореплавателей после него».

Далее географ сравнивает, сколько кто исследовал: д’Юрвиль — 3200 квадратных миль, Уилкс — 42 тысячи, все английские экспедиции от Уэделла до Росса с 1823 по 1845 год — 123 тысячи, а Беллинсгаузен положил на карту 214 тысяч совершенно незнакомых до него квадратных миль.

«Но эта заслуга Беллинсгаузена ещё наименьшая, — продолжал Петерманн. — Важнее всего то, что он бесстрашно пошёл против вышеуказанного решения Кука, царившего во всей силе 50 лет и успевшего уже прочно укрепиться. За эту заслугу Беллинсгаузена можно прямо поставить наряду с именами Колумба, Магеллана, Джеймса Росса и другими, с именами тех людей, которые не отступали перед трудностями и воображаемыми невозможностями, которые шли своим самостоятельным путём и потому были разрушителями преград к открытиям, которыми обозначаются эпохи».

В это же время в Кронштадте у группы морских офицеров и адмиралов родилась идея поставить на Екатерининском бульваре памятник Беллинсгаузену. На добровольные взносы и пожертвования скульптор Шредер вылепил фигуру знатного кронштадтца, отливку из бронзы произвёл Моран, рисунок пьедестала и чертежи фундамента исполнил архитектор Монигети, а воплотил их в граните художник Баринов. Они изобразили Беллинсгаузена в полный рост в вицмундире Гвардейского экипажа, с подзорной трубой в левой руке, правой же рукою адмирал придерживал на глобусе Андреевский флаг, касающийся открытых им в южном полушарии полярных земель — остров Петра Великого и Берег Александра I. С лицевой стороны под бронзовым гербом была сделана надпись: «Нашему полярному мореплавателю, адмиралу Фаддею Фаддеевичу Беллинсгаузену. От его почитателей и сослуживцев».

11 сентября 1870 года из Петербурга в Кронштадт пришёл пароход «Онега» с ротой Гвардейского экипажа, знаменем и оркестром. В десять утра на паровой яхте «Стрельна» прибыл великий князь и генерал-адмирал российского флота Константин Николаевич, тот самый Костенька, которого обучал артиллерийским тонкостям Фаддей Фаддеевич.

Полного расцвета деятельности Константина Николаевича Беллинсгаузен уже не увидел. Получивший по традиции чин генерал-адмирала ещё в мальчишеском возрасте, великий князь проходил тем не менее настоящую и суровую флотскую службу, совершал заграничные плавания, участвовал в венгерской кампании, за что получил Георгия 4-й степени. В 1850 году был назначен членом Государственного совета и председателем Комитета по составлению нового Морского устава. Перед началом Крымской войны с назначением князя Меншикова главнокомандующим южной армией вступил в управление Морским министерством. В отличие от воинственного отца, он считал, что Россия к войне не готова, в чём оказался прав. Константин Николаевич выгодно отличался от своих сестёр и братьев, любил литературу, науку, музыку, много путешествовал по Европе. В 1851 году взял на себя почин посмертного издания сочинений Гоголя, вырвав их из рук ретивых цензоров. Его сын Константин Константинович Романов вошёл в российскую словесность как талантливый «августейший поэт», подписывающийся под своими стихами «К.Р.». Константин Николаевич первым поставил на научную почву изучение истории русского флота, основал «Кронштадтский вестник».

Призванный к управлению флотом вместо Меншикова, он полностью отменил телесные наказания, стал активным помощником старшего брата Александра II в «крестьянском деле». В июле 1857 года вместе с генерал-губернатором Северо-Западной губернии опубликовал первый рескрипт об освобождении крестьян.

Один из его биографов писал:

«В полном расцвете сил и энергии, 27 лет от роду, занял он пост министра, и с этого момента для русского флота после тяжёлого севастопольского погрома настаёт светлая заря возрождения, блеск которой отразился не на одном лишь морском ведомстве, а охватил всю необъятную Россию, вывел её на путь великих реформ.

Все силы он направил к духовному возрождению личного состава флота. Он старался создать ту атмосферу, то благожелательное отношение начальника к мыслям подчинённых, при которых они могли с наибольшей пользой найти применение для блага общего дела. И он открыл новую эпоху в жизни русского флота, избавил от гнёта забитое самосознание, призвал на помощь индивидуальные способности каждого из нижних чинов флота.

«Я требую, — говорил он, — в памятных отчётах не похвалы, а истины и в особенности откровенного и глубоко обдуманного изложения недостатков каждой части управления и сделанных в ней ошибок, а те отчёты, в которых нужно будет читать между строками, будут возвращены мною с большой гласностью».

...На пристани князя ожидали исполняющий должность главного командира генерал-адъютант Лесовской, первый комендант адмирал Шулепников, начальники портового управления и экипажные командиры.

Константин Николаевич осмотрел с большой подробностью памятник, роскошно убранный тропическими цветами и тремя флагами: главного командира порта, Гвардейского экипажа и полного адмирала. Поздоровался с прибывшими из Петербурга гостями — вдовой Анной Дмитриевной, дочерьми покойного, адмиралами Литке, Епанчиным, Зелёным, Нордманом. Обратил внимание на отставного контр-адмирала Адамса, служившего мичманом на шлюпе «Восток».

После молебна и салютации с кораблей флота великий князь остановился перед войсками, которые под грохот барабанов прошли церемониальным маршем мимо памятника славному плавателю.

Торжества длились весь день — играли два оркестра — и закончились поздним вечером.

По нравам тогдашней «вольной» прессы не обошлось без мелочной, дешёвой перебранки в конкурирующих газетах.

В номере 256 «Санкт-Петербургских ведомостей» появилось сообщение г. Скальковского, в котором автор упомянул об открытии две недели назад памятника и сказал, что покойный адмирал был хороший моряк и хороший человек. А фельетонист «Голоса» подхватил последние слова и с остроумием заметил: «Мы, со своей стороны, можем только сказать, что Беллинсгаузен был не только хороший моряк и хороший человек, но и хороший губернатор, а это на Руси большая редкость».

Автор оной из брошюр писал с горечью:

«Нашлись люди, которые спрашивают: кто такой был Беллинсгаузен? Чем он прославил себя? Его заслуги, конечно, настолько специфичны, что не могут быть известны каждому. Скажите петербургскому жителю, что вот был русский моряк, который во время своей полярной и кругосветной экспедиции исследовал пространство в 214 000 квадратных географических миль, что он открыл 229 островов, что его суда прошли 50 000 миль и доходили до 70° южной широты; петербургский житель не выразит ни малейшего удивления и разве спросит: а эти острова нам принадлежат? И когда вы скажете, что нет и что русским тем не менее принадлежит честь открытия этих островов, он, быть может, улыбнётся, вспомнив богатые колонии европейцев. Напрасно вы станете уверять его, что русских моряков нельзя сравнивать с мореплавателями других наций, которые, открывая новые земли, тотчас покоряли их оружием и таким образом завладевали лучшими странами в мире, прежде чем русским удалось совершить с Крузенштерном первое кругосветное плавание.

В истории морских открытий русским морякам выпала другая и притом более трудная роль: описать и исследовать полярные страны, и не из промышленных и торговых расчётов, а с чисто научною целью.

Геройское самоотвержение бесстрашных русских моряков в силу несчастных случаев или других причин бывает иногда бесплодно, сохраняя за собою лишь цену нравственного подвига».

Как мы знаем, Беллинсгаузен не оставил бумаг личного характера. Это настораживает. Прошлый век считался мемуарным. Каждое более или менее значительное лицо старалось поведать о себе. Но, возможно, он вообще не любил писать о личном или что-то уничтожил перед смертью. А вдруг бумаги ещё скрыты в недоступных для исследователя местах?.. Хотелось бы верить, но увы...

Супруга его Анна Дмитриевна пожалована была кавалерственною дамой ордена Святой Екатерины и до самой кончины в 1892 году пользовалась благорасположением великого князя Константина Николаевича и Морского министерства. Ей была продлена аренда в деревне Наудитен в Курляндии с выплатой по 1500 рублей в год и пожизненный пенсион. С 1828 года она родила семерых детей, почти погодков. Двое мальчиков — Николай, у которого крёстным был сам Николай I, умер трёхлетним, Павел прожил и того меньше. Дочь Анна скончалась грудным ребёнком. В год смерти отца остались Елизавета двадцати трёх лет, замужем за Гершау, Екатерина — пятнадцати, Мария — четырнадцати и Елена — тринадцати лет. О их дальнейшей судьбе узнать ничего не удалось, да это и не входило в задачу автора.

В курляндской ветви Беллинсгаузенов встретился Александр Фёдорович, женатый на дочери капитана II ранга Сарычева Вере Ивановне. Умер он в 1851 году тридцатилетним.

Был ещё барон Иван Фёдорович Беллинсгаузен, родившийся в Лифляндии в 1759 году. Он служил переводчиком в Лифляндском оберландгерихте, на Ревельской таможне, участвовал в комиссии составления законов для Прибалтики, увлекался литературой. Перевёл на русский язык «Оду на коронование Павла I в 1797 году», издавал «Журнал правоведения» в Петербурге, а также пытался основать «Журнал старой и новой русской литературы», но выпустил только один номер. Скончался в 1820 году.

В Лифляндии же родился Пётр Иванович Беллинсгаузен. Юношей он уехал в Лейпциг, где изучал медицину. В 1786 году получил степень доктора медицины. Вскоре переехал в Россию и жил в Петербурге. О нём упоминается в одном из указов Павла I Сенату: «Всемилостивейше пожаловали мы находящегося при медицинской коллегии доктора барона Беллинсгаузена за его службу и усердное исправление порученных ему дел в коллежские советники».

Другой барон, Николай Фёдорович, в 1861—1867 годах майор, нёс обязанности исправника Духовщинского уезда Смоленской губернии.

Ещё одна ветвь Беллинсгаузенов оказалась в Екатеринославской губернии. Определением Правительствующего Сената от 2 декабря 1876 года был утверждён в баронском достоинстве «со внесением в V часть родословной книги» здешний подполковник Пётр Фёдорович Беллинсгаузен, жена его Мария Николаевна и дети их — Николай, Надежда, Ольга, Анастасия, Александра. Этот Пётр Фёдорович, с 1877 года полковник, произведён был в офицеры в 1842 году, служил в 1-м уланском его величества короля баварском полку. Его сын барон Николай Петрович, коллежский секретарь, служил до 1892 года земским начальником в Новомосковском уезде Екатеринославской губернии, а после был депутатом Дворянского собрания уезда.

Если эти люди и приходились родственниками Фаддею Фаддеевичу, то очень дальними. Ничего важного не удалось узнать о родных братьях адмирала — Германе и Александре. Скорее всего, Александр умер в молодые годы, а Герман упоминался среди участников Отечественной войны 1812 года. Далее след теряется. Надо полагать, розыск фамильных корней Беллинсгаузенов предпримут потомки[72].