8

Непрестанные парады, устраиваемые царём на Балтийском флоте, изматывали команды. Стоило приехать из Европы какому-нибудь значительному лицу или монарху, Николай непременно показывал ему флотские манёвры. Когда корабли выходили в море, распустив белые паруса, они, конечно, приобретали вид грозный и величественный.

Суда одним разом разворачивались, выходили к ветру или спускались от ветра, соблюдая дистанцию и строй, как гвардейцы на плацу.

Таким же манером они строились в походную колонну, расходились фронтом, обтекая предполагаемую эскадру противника, занимали наивыгоднейшее положение для стрельбы, абордажа и других эволюций.

С флагмана, где обычно находился царь со свитой, стреляли из пушек, на мачты взвивались сигнальные флаги и вымпелы разных конфигураций и цветов, по ним капитаны эскадры различали адмиральские команды, матросы, точно стая ворон, взлетали к реям, ставили паруса в то или иное положение.

На манёврах хорошо работалось, если действо происходило днём при ясной погоде. Но Николай оставался и на ночь, и в туманы, и в шторм. Тогда сигналили пушками, фонарями, мелким ружьём, фальшфейерами, колоколами, всеми способами, чтобы уберечься от банок и подводных каменьев.

Любил Николай Павлович устраивать стрельбу по целям. Из задворок гавани выводили дряхлый корабль или баржу, ставили в открытом море на один якорь, чтоб под ветром цель ходила из стороны в сторону.

Конечно, не все меткостью отличались. Много причин вмешивалось в стрельбу: и дальность, и вес ядра, угол возвышения, качка, направление и сила ветра. Вода кипела вокруг корабля-ветерана, редкие снаряды попадали в него. В дело вмешивалась случайность, удача. Наводчики-новички допускали ошибок больше. Говоря иначе, они превышали пределы погрешностей и при грубой работе тратили много зарядов. Опытные же канониры, понятно, тоже ошибались, но уже с малой неточностью и скорее попадали в цель. Умельцы даже ядра сортировали по весу, зная, что они хоть на чуть, но всё же отличались один от другого, поскольку невозможно было отливать их с точностью до грамма.

Артиллерийскую стрельбу любил не только царь, но и Беллинсгаузен, дивизию которого всегда показывал Николай гостям. Беллинсгаузен уже с мичманских времён у Рожнова много занимался с канонирами и с годами всё больше утверждался в мысли, что существующие пособия по стрельбе, особо на море, грешат многословием, ошибками, трудными для запоминания правилами. Нужно было составить простые и чёткие таблицы, которые мог бы легко усвоить даже рекрут-канонир. А для того чтобы таблицы рассчитать, требовалось разложить весь процесс стреляния по цели по полочкам.

Как ни странно, но в мысленном процессе работы над такими таблицами помог десятилетний подросток, в отца тонкий и длинный, — великий князь Костенька, Константин Николаевич[64]. Государь по традиции, заведённой отцом, стал готовить второго сына к морской службе, брал с собой на манёвры, катал на яхте от Малой Невки у Тучкова моста до Котлина.

К грому пушек мальчик привык быстро. Покоряли его и слаженные действия артиллеристов. «Картуз-порох в дуло! Прибойником! Пыж! Ядро! Цель! Пли!» — шептал он, опережая матросов на миг, треть секунды, как моргает веко глаза. Пушка рявкала, окутавшись дымом, отбегала с лафетом назад, но дальше удерживалась канатом толщиной с человеческую руку. Служитель прибойником снимал нагар, совал кус пушечного сала в раскалённый ствол — и канониры, как механические солдатики, снова торопливо повторяли заученные движения. «Картуз в дуло, прибойником пыж...»

После стрельб, когда взрослые удалялись в кают-компанию, Костенька с разрешения отца помогал матросам чистить пушки горячей водой, мылом, ветошью, веретённым маслом, чтобы отдалить смерть орудия от внутренней болезни — «пушечной чахотки». Когда от давления газов на стенки ствола увеличивалась камора, выкрашивалась, изъедалась изнутри, что сказывалось на скорости снаряда и меткости стрельбы.

Случалось и так: отец с генералами отъезжал в другие дивизии, оставляя мальчика на попечение «дяди Фаддея». Костенька знал, что у Беллинсгаузена недавно умерли оба сына, остались одни девочки, и он сильно горевал. Так уж получилось, что любовь к сыновьям адмирал перенёс на маленького великого князя. В часы, когда команда отдыхала и на палубе делать было нечего, Фаддей, увидев увлечённость мальчика артиллерией, рассказывал Костеньке об истории пушкарского дела.

Мудрые китайцы додумались смешать селитру с углём и поднести огонь. Смесь вспыхнула и с силой разбросала всё, что лежало рядом. Её сжигали по праздникам для потехи. Но воинственные арабы заперли смесь в трубу и заставили её толкать ядро. Впервые применили они такую пушку, когда в 1342 году, через шестнадцать столетий после Александра Македонского, испанский король осадил город Алхезирас. Испанцы уже готовились к приступу и тут увидели на стене трубу на подставке. К ней подошёл человек с раскалённой железкой. Раздался гром, в наступавших полетело чугунное ядро. Суеверные испанцы в ужасе отхлынули от стены. «Не иначе, как козни дьявола», подумали они. Долго молитвами они отгоняли нечистую силу, но когда снова бросились на штурм, к трубе приблизился «колдун», опять с громом вырвались дым и огонь, ядро убило несколько королевских солдат. Бороться с дьяволом испанцы не решились и отступили от города. По Европе распространились слухи об орудии, которое никого не щадит и не боится креста. Сметливые англичане быстро освоили изготовление пушек. В бою при Кресси во Франции они грохотом и дымом пугали лошадей и рыцарей, каменными ядрами отбивали коням ноги и раскраивали людские черепа.

Ещё через столетие у турок появились бомбарды — неуклюжие и толстые железные трубы, прикованные к тяжёлым колодам. Они выбрасывали ядра весом до 25 пудов. Эти орудия они применили при осаде Константинополя — последнего города Византии.

С тех пор каждый властитель старался завести побольше пушек, а мастера-оружейники стали работать над их усовершенствованием: бомбарду положили на станок, приделали колёса. Так удобнее было придать нужный наклон, легче передвигать с места на место. Потом научились отливать орудия из бронзы, а не сваривать из отдельных железных полос. Позаботились и о правильности формы, чистоте и даже красоте работы.

   — Как Царь-пушка в Москве? — спрашивал Костенька.

   — Ну, во-первых, это не пушка, а мортира, — отвечал Фаддей. — Название «пушка» закрепилось за ней потому, что в старину так называли разные орудия, способные «пущать» снаряды. А во-вторых, мастер увлёкся одной красотой. О расчётах он не заботился, а делал просто экспонат умелого литья. Чтобы попугать иноземных послов. Она и стояла у Лобного места на самом многолюдье. Если бы она выстрелила, то непременно бы разорвалась. Теперь орудия так не делаются, а прежде производят точные расчёты: определяют давление газов, вычисляют размеры, выбирают металл. Об этом поговорим в другой раз, а теперь спи...

Фаддей подсовывал подушку, поправлял одеяло, и мальчик засыпал, утомившись от многотрудного дня и впечатлений.

Иногда в Кронштадт привозил Костеньку пиит Василий Андреевич Жуковский. Он учил царских детей словесности, но по существу был главным воспитателем. Он прививал им твёрдые привычки, самостоятельное мышление, сильную волю, аккуратность, честность и добродетель.

   — Великие князья должны принимать своё время, должны подняться на высоту своего века всеобъемлющим просвещением, — делился он своими соображениями с Беллинсгаузеном.

Василий Андреевич не отягощал Беллинсгаузена своим присутствием. У него в Кронштадте было немало приятелей, знакомство с которыми началось с мая 1824 года, когда отсюда он отправлялся на лечение минеральными водами в Германию. В Морском собрании в кругу местных литераторов знаменитый «певец во стане русских воинов» читал свои новые стихи, выслушивал произведения сочинителей-маринистов, давал советы.

А Фаддей продолжал просвещать Костеньку:

   — Теперь посмотрим, какая сила выбрасывает ядро из орудия. В старину использовалась упругость воловьих жил и кишок. Скрученный из них жгут выбрасывал каменный снаряд, точно пружина. Потом эту тяжёлую работу взял на себя порох: смесь угля, селитры и серы. Горит здесь уголь, селитра содержит кислород, а сера введена для того, чтобы порох легче зажёгся. На воздухе порох горит не очень быстро, совсем по-другому он ведёт себя в стволе. Он взрывается, и газы давят на ствол во все стороны. Они-то и выкидывают ядро с большой скоростью. Иными словами...

   — Химическая энергия пороха превращается в тепловую, энергия пороха становится энергией движения снаряда, — договаривал смышлёный мальчик.

   — Беда лишь в том, что взрыв создаёт очень высокое давление и температуру до трёх тысяч градусов, хотя для плавления стали достаточно и половины этого жара. Но орудийный ствол не плавится потому, что высокая температура поднимается в короткий промежуток времени, ствол не успевает нагреться.

   — При долгой стрельбе канониры ждут, пока пушка остынет, — заметил Костенька.

   — Однако это не так важно. Теперь не станем жмурить глаза и посмотрим на орудие в момент выстрела. Из дула вслед за ядром вырывается длинный язык пламени. Это не успевшие сгореть в стволе газы. Они догорают на воздухе. Эти же газы давят на ствол в обратную сторону. Происходит отдача. Откат уничтожить невозможно. Поэтому и утяжеляют лафеты, ствол делают прочным, чтоб его не разорвало при взрыве. Тут-то прибегают к расчёту, находят, так сказать, золотую середину. Закладывают ровно столько пороху, чтобы ядро летело дальше, а ствол оставался в целости.

   — А сколько лет живёт орудие?

   — Сколько?.. Оно работает лишь во время выстрела. Чтобы вычислить продолжительность рабочей жизни пушки, надо знать время, в которое протекает выстрел, и число выстрелов, произведённых до полного износа ствола. К примеру, выстрел происходит за половину секунды, а число выстрелов зависит от могущества орудия. Чем больше калибр, тем быстрее изнашивается ствол. Двадцатичетырёхфунтовая пушка выходит из строя примерно после десяти тысяч выстрелов. Подсчитай-ка, сколько жила она?

Костенька, закатив светло-пепельные глаза, сосчитал в уме и разочарованно произнёс:

   — Всего-навсего восемь с четвертью часов?..

   — Но за это время сколько она разобьёт кораблей, поубивает неприятелей?!

   — И то, — согласился мальчик.

   — Вот смотри, как описывает Пушкин работу орудия Белогорской крепости. — Беллинсгаузен достал с полки недавно вышедшую книжку «Современника», нашёл нужную страницу. — Читай отсюда...

   — «Люди, разъезжающие по степи, заметя движение в крепости, съехались в кучку и стали между собою толковать. Комендант велел Ивану Игнатьевичу навести пушку на их толпу и сам приставил фитиль. Ядро зажужжало и пролетело над ними, не сделав никакого вреда. Наездники, рассеясь, тотчас ускакали из виду, и степь опустела...»

   — Будет! Что из сего видно?

   — Иван Игнатьевич промахнулся.

   — Но даже если бы он угодил в толпу, ядро причинило бы мало вреда. Это был просто-напросто чугунный шар чуть больше крупного яблока. Пролети он на двадцать дюймов мимо человека, то оставил бы того невредимым. А между тем уже в то время существовали разрывные гранаты и бомбы. Их делали полыми, а внутрь насыпали порох. Разрываясь, они разбрасывали осколки шагов на пятнадцать. В оставленное отверстие вставляли короткий фитиль, он загорался от пороховых газов при выстреле и горел несколько секунд. Когда огонь доходил до пороха, бомба взрывалась и поражала людей поблизости. А что действовало на ядро, пока оно летело?

   — Сопротивление воздуха, собственная тяжесть... — начал перечислять Костенька.

   — Точно! Потому оно и мчится не по прямой, а описывает траекторию, у канониров она называется углом бросания. Вспомни яхту. Форштевень образует волну. Она тем выше, чем больше скорость. Длинные волны бегут влево и вправо от этой носовой волны. За кормой тоже бурлит вода, тянутся такие же волны. Так и за ядром во все стороны разносятся волны. Сгущение воздуха впереди тормозит его полёт. Сопротивление растёт не пропорционально, а гораздо быстрее. Если выбросить снаряд с удвоенной скоростью, то потеря им скорости из-за сопротивления воздуха возрастёт вчетверо. Утрой скорость снаряда — замедление возрастёт в девять раз. При скоростях до полутораста саженей в час замедление полёта ядра возрастёт пропорционально квадрату скорости его полёта, а при больших скоростях — и того сильней...

На бумаге Фаддей нарисовал две пушки, принятые на вооружение флота, — 36- и 24-фунтового калибра и передал карандаш Костеньке:

   — Давай рассчитаем их траектории. Начальная скорость одна и та же: двести саженей в секунду. Угол бросания тот же: двадцать градусов. Ядро двадцатичетырёхфунтовой пушки пролетит милю, а тридцатишестифунтовой — милю с половиной. Почему? Форма снарядов одинакова, скорость та же, как и возвышение.

   — Но неодинаков их размер и вес, — догадался великий князь. — Что тяжелее, у того инерция движения больше. Его полёт затормозить трудней. Потому тяжёлое ядро летит дальше лёгкого! — Костенька быстро начертил траектории полёта ядер, выпущенных из обеих пушек.

Ну а дальше наступала очередь сложной математики. Её пока не освоил мальчик. Этим и занимался Беллинсгаузен, когда Жуковский увозил князя во дворец. Домой Фаддею идти не хотелось. Там не дадут поразмышлять спокойно. Работа, за которую взялся он, требовала уединения и сосредоточенности. Тут надо было учитывать множество факторов, таких, как точный замер расстояния, скорости собственного корабля и корабля противника, углы траекторий, расположение пушек в деках на корме или носу, качку судов и тому подобные слагаемые.

Адмирал припомнил конфузию франко-испанского флота при Трафальгарском сражении в октябре 1805 года, когда все орудия зарядили двумя ядрами и после выстрела они попадали в воду на полпути до английских судов.

Объясняя траекторию полёта ядра, он особое внимание уделил моменту, когда нужно дёргать штерт, спускать курок замка, как стрелять во время хода корабля и хода неприятельского судна, сколько золотников[65] пороха нужно закладывать в ту или иную пушку и мортиру. Для восьмифунтовой мортиры, например, требовалось 12 золотников пороха. Он неё определил и составил таблицы для 36- и 24-фунтовых пушек.

Когда Фаддей закончил работу, на которую ушло больше года, по этим таблицам провели испытательные стрельбы на загородном полигоне Кронштадта. Учитывались возвышение оси орудия, число выстрелов, расстояние до первого попадания, число рикошетов, дальность стрельбы. Они подтвердили правильность теоретических выкладок. Наилучшие результаты получились у длинноствольной александровской пушки, устанавливаемой на линейных кораблях. Она попадала точно в цель с расстояний 1057—1094 сажени (2255,2—2334,1 метра).

Свою работу Беллинсгаузен назвал сухо, но точно: «О прицеливании артиллерийских орудий на море», её он представил на рассмотрение учёного комитета Морского министерства. Чисто математическая, она не нуждалась в литературном редактировании, освобождалась от медвежьих услуг Никольских, Чижовых, Голенищевых-Кутузовых, а требовала лишь проверки комиссией, назначенной генерал-фельдцейхмейстером. Комиссия не заставила себя ждать и дала высокий отзыв. Правда, Логин Иванович и тут руку приложил, но к этому его обязывала должность председателя учёного комитета. Он написал предисловие к брошюре:

«Непременный член Комитета вице-адмирал Беллинсгаузен, прилагая особое попечение, чтобы экипажи, состоящие в начальствующей им Дивизии, обучаемы были практической артиллерии, нашёл, что хотя в сём обучении ныне приобретены великие успехи, но недостаёт основательных правил, каким образом при известном от неприятеля расстоянии на всех судах прицеливать все орудия, в нашем флоте употребляемые. Побуждаем желанием способствовать столь важному делу, г-н Беллинсгаузен составил для сего 18 таблиц с объяснениями и желал, чтобы оные были изданы от Комитета. У нас ещё нет такого руководства для прицеливания орудий, в предлежащих таблицах означено: с каких судов, с каких именно мест на сих судах, какое орудие, на сколько должно возвысить или понизить, чтобы попасть в желаемую часть неприятельского судна при известном расстоянии. Таблицы, изложения способа прицеливания, примеры и решения весьма ясны, будут весьма полезны, а потому изданы от Комитета, и как на каждом судне нужно иметь руководство к прицеливанию орудий, то для каждой роты всех экипажей и артиллерийских бригад разослано будет по экземпляру сих таблиц. Служащие во флоте, конечно, с особенным удовольствием увидят произведение полезных трудов одного из почтенных их начальников».

Брошюру эту распространили по всем кораблям Балтийского флота, затем её перепечатали в Севастополе для Черноморского флота. Она служила морским артиллеристам практическим пособием до тех пор, пока не появились нарезные орудия с замками позади ствола и цилиндрическими снарядами вместо ядер.

А между тем домашние дела Беллинсгаузена складывались не столь успешно. Подрастали девочки — Катя, Мария, Лена, надо было выдавать замуж Лизаньку, готовить приданое. Трудней и трудней приходилось сводить концы с концами. Жалованья, даже адмиральского, не хватало. Накатывалась постылая, унизительная нужда. Думал, думал Фаддей да и, как ни хотел, обратился к начальнику штаба Адмиралтейства Меншикову, коего самого государь недавно наградил 8 тысячами рублей и арендою на полвека:

«Ваша светлость князь Александр Сергеевич!

В 1821 году, во время бытности моей в чине капитан-командора, дарована была мне в бозе почившим императором аренда, в Курляндии, деревне Наудитен, на 12 лет, вместо которой по всемилостивейшему соизволению государя императора велено производить мне, не в пример прочим, с 1828 года впредь на 12 лет по 1500 рублей серебром ежегодно.

Не имея совершенно никакого собственного состояния и ограничиваясь только одним получаемым от казны содержанием, я никак не мог избегнуть довольно значительных для меня частных долгов, в уплате коих не имею никаких средств, чрез то самое беру смелость обратиться к Вашей светлости с всепокорнейшей моею просьбою: не оставить почтеннейшим ходатайством Вашим об испрошении у государя императора всемилостивейше пожаловать мне вновь аренду соответственно вице-адмиральскому чину, в коем я состою ныне. И если буду я чрез ходатайство удостоен таковой монаршей наградою, то осмеливаюсь ещё утруждать Вашу светлость испросить высочайшей милости: дабы с пожалованием новой аренды позволено было и ныне получаемую мною аренду оставить производить до истечения её срока, то есть до 1840 года, ибо сим только средством могу я иметь возможность уплатить некоторую часть моих долгов.

Светлейший князь! Имея счастие состоять под начальством Вашим и неоднократно видя примеры милостивого внимания Вашего ко всем подчинённым, я льщу себя надеждою, что Ваша светлость, будучи столь снисходительны извинить меня в беспокойстве и затруднении, которое я навлекаю Вашей светлости сею покорнейшею просьбою.

С совершенным почтением и преданностью

имею честь быть Вашей светлости

Всепокорнейший слуга Беллинсгаузен.

Генваря 31 дня 1837

Его светлости князю

А.С. Меншикову».

Меншиков, добрая душа, тут же обратился к Николаю, и тот, как ни был прижимист и казну сберегал, просьбу адмирала удовлетворил. С первой же оказией светлейший послал в Кронштадт записку на именном казённом листе: «Примите уверение всего моего уважения». Из этой фразы явствовало, что и новая аренда соответственно чину дана, и старая продлена до 1840 года.