10

Пошли хлопоты встреч, парадных приёмов, визитов к начальству, сдачи имущества, отчётов по экспедиции, выступлений в Морском клубе Кронштадта, Академии наук в Петербурге. Присутствуя на таких торжествах, Фаддей и его офицеры испытывали некую гордость кругосветников, прошедших через три океана. Что и говорить, океаны давали выучку громадную и разнообразную, настоящее морское образование получали люди лишь в подобных вояжах. Но потом они начали тяготиться праздностью. Как у любого палубного народа, кто погружался в созерцание океана и звёздного неба, кто чувствовал бесконечность пространства и однотонность движения всем существом своим, вырабатывалась привычка замыкаться в себе, и речи трудно давались им.

Беллинсгаузена принял государь в своём кабинете. С любезностью, которая очаровывала всю Европу, он сказал мореплавателю, улыбаясь и указывая на стул:

— Вы вернулись из далёкого путешествия и, верно, устали. Садитесь, капитан.

Царь высказал своё удовольствие совершенным походом к Южному полюсу к чести флота и российской науки. Он истинно по-царски одарил обе команды шлюпов: всех матросов и унтер-офицеров пожаловал империалом[57] и медалью, год службы засчитал за два, дал право уйти с флота тем, кто того пожелает. Офицеры получили по годовому жалованью сверх обычных денег, произведены досрочно в следующий чин. Лазарева, помимо прочих льгот, наградил орденом Святого Владимира 4-й степени и, минуя чин капитан-лейтенанта, одарил званием капитана II ранга. Беллинсгаузену вручил орден Святого Владимира 3-й степени, присвоил чин капитана I ранга[58], пожаловал ежегодную пожизненную пенсию в 1200 рублей серебром, аренду в Курляндской губернии и, главное, дал четырёхмесячный абшид.

Этот отпуск Фаддей решил провести в Лахетагузе, чтобы начать там работу над книгой.

В Кронштадте он квартировал, как всегда, у Петра Михайловича Рожнова, который теперь служил командиром Ревельского порта. Фаддей послал в казармы за Олевом Рангоплем. Тот явился в начищенном мундире, как положено при вызове к начальству, по форме доложил о прибытии.

   — Чаю, булок и закусок, — наказал денщику капитан и усадил Олева за стол. — Садись, племяш. Теперь я тебе не начальник. Поговорим.

   — Давно хотел, Фаддей Фаддеевич, — обрадованно произнёс матрос. — Прямо не знаю, что и делать. И к братве привык, и к морю тянет, а с другой стороны...

   — Домой хочется? — подсказал Фаддей.

   — Так ведь там не поплаваешь, крестьянствовать надо.

   — Ну, отец, думаю, пока в силах, мать — тоже. Можешь в Балтике салаку ловить.

   — Вы-то что посоветуете?

   — Тут я тебе не советчик. Выбирай, что самому милей. Давай-ка съезди со мной. На месте при деде с бабкой, отце с матерью и решим.

   — Морем пойдём или на почтовых?

   — На почтовых. Посмотрим землю-матушку.

Мишку Тахашикова Беллинсгаузен сдал во флотский экипаж, унтер-офицеру теперь не положено было состоять в денщиках, а Олева переоформил секретарём для себя. Сделать это ему труда не составило. В Кронштадте при штабах и в строевых командах служило много знакомых по Морскому корпусу и другим кампаниям, они расстарались. Да и не смели отказать капитану, которому благоволил сам царь.

Получив отпускные и прогонные, поехали Фаддей и Олев на родину. Миновали Царское Село, Нарву, Раквере. Оттуда свернули на Тапу и далее направились к Виртсу.

На полях жали рожь, поспевали яровые, заканчивали сенокосы. В лесах детвора и женщины собирали ягоду. Пекло августовское солнце. Пересаживаясь с экипажа на экипаж, приходилось нанимать людей, чтоб помогли перетащить вещи. Фаддей вёз с собой много книг, несколько томов шканечных журналов, атлас разных морей и океанов, мореходные карты плавания, надобные для предстоящей работы.

   — Уж не золото ли везёт твой барин? — спрашивали Олева грузчики.

   — Кирпичи, — отшучивался Олев. — Задумал барин строить храм, но только из своего материала.

   — И каких только чудиков земля не рожает, — глубокомысленно заключали мужики.

В Виртсу уже не останавливались военные корабли, не было и командира порта, который в прошлый раз доставлял Фаддея на канонерском боте прямо до места. Теперь пришлось нанимать парусную иолу. Шкипер взялся довезти только до Аренсбурга.

Высадившись на пристани и оставив багаж на хранение, пошли в крепость, где когда-то у дяди Фердинанда в холодной детской бедовал маленький Фабиан. В квартире теперь размещалась контора.

   — А где прежние хозяева? — спросил Фаддей одного из писцов.

   — Не могу знать, ваше превосходительство. Мы тут десятый год обретаемся, однако никого не встречали.

   — Обратитесь к его благородию Эмборгу, — посоветовал другой чиновник и показал на дверь, где, помнится, был дядин кабинет.

«Неужто тот?..» — Память услужливо высветлила портрет молодого комендантского клерка Эмборга, фанатичного любителя древностей, с которым мальчиком он занимался описанием Аренсбургской крепости.

Сейчас перед ним предстал тот же самый, только постаревший, скрюченный от сидячей жизни Эмборг. Щуря подслеповатые глаза, он спросил:

   — Что вам угодно, сударь?

   — Не узнаете, Ханс? Я Фабиан Готлиб Беллинсгаузен.

   — Фабиан? Ах да! Вы племянник Фердинанда, бывшего интендантского прапорщика?

Фаддей сбросил дорожный плащ и своим мундиром с эполетами смутил старинного приятеля.

   — Покорнейше прошу простить, ваше превосходительство, — забормотал Эмборг.

   — Полноте, Ханс. Как-никак вы первый преподали мне уроки истории.

   — Да, вы были любознательным мальчиком. А сейчас бросили?

   — Отнюдь. Как говорит наш историк Николай Михайлович Карамзин, «но и простой гражданин должен читать Историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка, как с обыкновенным явлением во всех веках; утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали ещё ужаснейшие, а государство не разрушалось.

   — Вижу, не утратили к ней интереса, хотя к Средневековью питали отвращение.

   — Не знаете, где нынче мои родичи?

   — Как же! Кое-что знаю. Прикажете подать чаю?

   — У меня, простите, мало времени. Не терпится попасть домой в Лахетагузе. Если случится оказия, не откажите в любезности навестить меня.

   — О, о, я слишком стар даже для таких малых путешествий. Со старостью расстояния увеличиваются, а время сокращается... Так вот о родственниках...

Эмборг распахнул дверцы казённого шкафа с множеством карточек, как в библиотечном каталоге, извлёк конверт с надписью: «Беллинсгаузены».

   — Кстати, вам знакома ваша родословная?

   — Откуда? Батюшка умер, когда мне и восьми не исполнилось, а дядя не сильно-то ею интересовался.

   — Так вот, первый упоминаемый в летописи 1180 года Беллинсгаузен был Эгго Тёнис, видимо, странствующий рыцарь из Средней Германии. Его сын Ханс Бертран, внук Иохим Готлиб... Потом через век Тёнис Эрнст, и от него род разветвляется. Видите генеалогическое древо?.. Юрген, Эвергард, Иоганн... Они-то где-то в середине XIV века попали в Эстляндию и стали служить шведскому королю. Один из ваших предков — Иоганн Эбергард, родившийся в 1604-м и умерший в 1655 году, от королевы Христины получил титул барона и земли на Эзеле. Он был женат на Маргарите, которая принесла двух дочерей и сына Юргена. Юрген и стал вашим прадедушкой. Он дослужился до генеральского чина, участвовал в войнах Карла XII. Ну а дед Иоганн Эбергард фон Беллинсгаузен родился в 1701 году и умер здесь же в родовом поместье в 1759 году. Он уже принимал присягу верности Петру Великому. Служил на флоте в Ревеле, вышел в отставку в чине капитан-лейтенанта. Отец же, Фабиан Эрнст, воевал с пруссаками и турками. У Кагула его тяжело ранило, по болезни уволили из армии. На острове он занимался обустройством имения, рыбной ловлей. Здесь родились и вы 9 сентября 1778 года...

   — Как?! Мне говорили, будто я родился 18 августа 1779 года...

   — Кто говорил?

   — Дядя Фердинанд. Я и в служебных списках сию дату указывал.

   — Дядя мог и не знать точной даты. С отцом находился во вражде и почти не встречался, а дату просто взял с потолка. Я же выписал её из графы рождений в приходе патера Рейнвальда в Кихельконне.

   — Ах, какая досада вышла! Теперь все бумаги исправлять?..

   — Да пусть остаётся, как было. А уж коль потомки узнать захотят, так пусть и разбираются.

   — Фердинанд умер?

   — Давно. А вот о ваших братьях доподлинно мне ничего не известно. Говорили, один у Кутузова при армии числился, другой пошёл по гражданской части. А Фердинандов сын — Конрад — долго в Ревеле жил, промотал всё отцовское состояние, спился. Но у вашего батюшки была ещё Анна фон Фолкерн, то ли сестра, то ли вторая жена... Не помните?

Фаддей задумался. Где-то в обрывках детской памяти мелькали лица женщин. Надо полагать, папенька был лихой кавалерист не только на поле боя. Но в воспоминаниях цепко задержались только отец, больной уже, да Юри Рангопль.

   — А где она, эта Анна?

   — Ушла в мир иной в 1812 году... А вы женаты?

   — Нет ещё.

   — Что так запозднились?

   — Служба, — коротко ответил Беллинсгаузен, поднимаясь.

   — Если поведётся дальше ваш род, известите старика, — попросил Эмборг.

   — Так и быть, Ханс. Между прочим, теперь меня Фаддеем Фаддеевичем зовут.

   — Что так? — встрепенулся Эмборг.

   — Государь Павел велел перекрестить.

   — Павел Петрович?! — изумлённо воскликнул старик, будто Бога помянул.

   — А почему вы не уйдёте в абшид? Думаю, давно выслужили мундир и пенсион.

   — Что мне, горожанину, на пенсионе делать? Клопов давить?

   — И то верно. Прощайте и будьте здоровы.

Олев поджидал у караульной сторожки. Хоть и давно утратила крепость своё предназначение, но квартировала в ней полурота местного гарнизона, действовали гауптвахта и полицейский околоток — непременный символ власти в уездных городках. Служивый унтера-матроса задержал, а Фаддея, оробев, пропустил безропотно.

На пристани подыскали коляску и подводу для багажа. Пока грузили баулы и сундуки, опустился вечер. Поехали, на ночь глядя, с тем расчётом, чтоб завтра до дому добраться. Фаддей немного загрустил, вспомнив, как Эмборг вмиг состарил его почти на год. В молодости бы узнал, не горевал бы. А теперь, на пятом десятке, обидно стало. И ещё подумал, как быстро рассыпаются семьи, если их один корень — отец или мать — не удерживает. Где братья? Искать ли их иль не надо? Впрочем, газеты-то, наверное, читают. Могли бы и натолкнуться на фамилию, в Кронштадт отписать. Глядишь, и встретились бы...

Карета, покачиваясь на мягких сыромятных рессорах, неслась по гладкой дороге, фыркали сытые кони, возничий не понукал их, а только пощёлкивал кнутом, словно мух отгонял. Притулился Фаддей к тёплому боку кожаной обивки и заснул. Он вообще быстро проваливался в сон, как все здоровые люди, и так же скоро просыпался.