Четыре визита Милована Джиласа в Москву

А. Б. Едемский

Милован Джилас (1911–1995) относится к числу тех черногорцев, роль которых в развитии связей между СССР и югославскими народами была заметной и, без сомнения, важной. Следует, однако, указать, что его роль в советско-югославских отношениях, тем не менее, не была определяющей. Находясь до середины 1950-х гг. среди ближайших сотрудников И. Броз Тито, он, безусловно, выполнял все его поручения и не пытался играть самостоятельной роли. Вместе с тем, нельзя исключать особенности характера Джиласа (склонность к романтизму, горячность, искренность и т. п.). В силу этих обстоятельств его личность, гораздо больше, чем в силу случая, наложила яркий отпечаток на советско-югославские отношения в 1940-е и 1950-е гг., а его книги и иные печатные работы постоянно находились в сфере внимания советской политической элиты.

Влияние Джиласа (партийная кличка – Джидо) на отношения между народами двух стран в последующем, после его устранения из высшего югославского руководства, было не столь явным, но с течением времени становится все более очевидным. Несмотря на отсутствие властных рычагов, а порой и свободы, ограниченной стенами тюремных застенков второй половины 1950-х – большей части 1960-х гг., уже используя только интеллектуальную силу своей личности, Джилас продолжал оказывать важное влияние на состояние умов в обеих странах.

Интеллектуальные, духовные связи с Россией Джилас чувствовал с начала своей юности. Полученные им знания русского языка он в полной мере использовал в 1930-е гг., когда переводил на родной язык произведения русских писателей. Однако практическая политика, события Второй мировой войны отвлекли его от этих мирных занятий. Вместе с тем потребности практической политики тех лет связали его с советской Россией (тогда – Советским Союзом) еще крепче, чем довоенные литературные переводы.

Исследователи указывают, что в дни, последовавшие за 22 июня 1941 г., когда принимались срочные решения об организации деятельности по борьбе с оккупантами в Югославии, Джилас был постоянно рядом с Тито. Как и другие, он «порой перебарщивал, так как исходил из нереальной оценки, что Красная армия легко и быстро сломит хребет гитлеровской армии»  Впрочем, это было общее настроение компартии тех лет, состоявшей преимущественно из молодых фанатиков, группировавшихся вокруг И. Броз Тито. Как писал В. Дедиер, Тито в конце июня 1941 г. приказал Джиласу подготовить группу, которая займется организацией власти в Белграде после победы СССР, что тот и сделал. В частности, на самого Дедиера возлагались обязанности организации продовольственного снабжения, взаимодействие с ежедневной прессой и журналами².

Первый визит в СССР (апрель-июнь 1944 г.)

В Москве знали о Джиласе, по меньшей мере, с начала 1944 г., еще до прибытия советской военной миссии генерала Корнеева (23 февраля 1944 г.) на территорию оккупированной, но сражавшейся с фашистами Югославии. Джилас был известен по материалам, которыми советское руководство снабжалось из этой страны. 12 февраля 1944 г. в Москве была получена телеграмма Тито с текстом статьи о катынском расстреле, трактовавшемся как преступление гитлеровских нацистов. В конце текста был назван его автор – «Милован Джилас – публицист, член Верховного штаба НОА и партизанских отрядов Югославии». Советское руководство способствовало популяризации статьи, а тем самым и ее творца³.

О его материалах в Москве знали и в последующем. В телеграмме от 12 марта 1944 г. Тито доложил о выходе первого номера журнала «Новая Югославия», в котором также была помещена статья Джиласа «Положение нашего освободительного движения после Московской и Тегеранской конференций»⁴.

После появления в Югославии советской военной миссии Джилас был в числе тех в партизанском руководстве, кто постоянно общался с советскими офицерами, выслушивая их рекомендации. В донесении в Москву 22 марта сотрудник миссии В. М. Сахаров отметил недостаточную популярность славянского вопроса в Югославии, сообщив, что в этом с ним были согласны М. Джилас и К. Попович. По его словам, Джилас, признав, что «славянский вопрос в Югославии не был достаточно популярен», говорил, что «сербы и черногорцы имеют большие славянские чувства», и считал, что «популяризация в Югославии славянского вопроса имеет актуальное значение и будет перспективной», обещал уделять этому больше внимания⁵.

Среди членов югославской военной миссии, прибывшей в СССР в апреле 1944 г., Джилас был первым в списке. Составивший его В. Влахович указал: «Генерал-лейтенант Милован Джилас. 1914 г. рождения. Черногорец. Публицист. Член КПЮ с 1932 г. Член Верховного Штаба Народно-Освободительной Армии. С 1939 г. член Политбюро ЦК КПЮ»⁶.

Общий обзор перелета из Югославии в Москву был сделан генералом Терзичем для Тито в отчете от 26 мая 1944 г. Маршрут следования потрясал воображение: Медено поле – Бари – Тобрук – Каир – Хабания – Тегеран – Баку – Москва. Более чем на один день группа останавливалась только в Бари, Каире и Тегеране. Перелет из Бари в Каир был сделан советским самолетом в сопровождении генерал-майора Судакова, из Тегерана в Каир делегацию доставил английский самолет. Из Баку до Москвы перелет был совершен на советском самолете в сопровождении советских офицеров. Перед вылетом на тегеранском аэродроме почетный караул – рота Красной армии оказала делегации воинские почести⁷.

Советская печать сообщила о прибытии в Москву военной миссии Национального комитета освобождения Югославии во главе с генерал-лейтенантом Велимиром Терзичем 13 апреля, на следующий день после ее прибытия. Газеты опубликовали длинный список из советских (в основном военных и общественных деятелей, не было представителей НКИД) и югославских (Б. Масларич, В. Влахович, С. Симич, М. Лозич, М. Месич) лиц, кто встречал миссию на аэродроме. Из прибывших помимо Терзича не было упомянуто других фамилий. Этим подчеркивался исключительно военный характер делегации. Тем не менее, в ее составе было и два высоких представителя новой политической власти – Августинчич, заместитель председателя Национального комитета освобождения Югославии (избран 29 ноября на втором заседании Антифашистского вече народного освобождения Югославии; далее – АВНОЮ), и Джилас. Из всей делегации политический вес Джиласа был наиболее весомым.

Ведущую роль в югославской военной миссии Джилас (он находился в СССР с 12 апреля до начала июня 1944 г.) играл еще и потому, что из ее одиннадцати членов лишь он владел русским языком (делегации пришлось взять на работу переводчиком С. Самарджича)⁸. Во время нахождения в СССР он сразу по нескольким каналам (через посла Симича, комиссара НКГБ Жукова, начальника Генштаба Красной армии Антонова и во время встреч с Молотовым и Сталиным) пытался влиять на формирование представлений советского руководства на происходящее в Югославии. В то же время его встречи в СССР (в том числе и поездка на 2-й Украинский фронт, где он был принят его командующим Коневым) подняли авторитет Джиласа в окружении Тито. Помимо этого он был первым представителем высшего руководства КПЮ времен Второй мировой войны, которого принимал Сталин (в конце мая и, повторно, 4 июня 1944 г.).

С первых дней своего появления в СССР Джилас демонстрировал лояльность И. Броз Тито и готовность последовательно исполнять его указания. Уже в первые дни приезда делегации через Симича была передана просьба Августинчича и Джиласа напечатать на сербском языке листовки и брошюры для заброски их в сербские районы, в которых «маршал Тито в настоящее время особенно содействует военным операциям партизан» ⁹. Во время встречи с Молотовым Джилас твердо и последовательно пытался добиться от Москвы ускорения признания Национального комитета освобождения Югославии (НКОЮ).¹⁰ Выполняя поручение Тито «получить разъяснения по вопросу о признании Комитета освобождения Югославии», Джилас несколько раз возвращался к этой теме. И в итоге добился от Молотова фразы: «Мы приняли подготовительные меры к такому шагу»¹¹. При этом Джилас довольно искусно дал понять, что Тито рассчитывает только на СССР, охарактеризовав англичан как ненадежных союзников Народно-освободительной армии Югославии (НОАЮ)¹².

Несомненно, что Джилас был переполнен впечатлениями, встречами и поездкой на фронт, куда миссия ездила в сопровождении корреспондента «Правды» Б. Полевого. Были и картины с описанием неизбежных, но не становившихся от этого привлекательными, жестокостей войны. Джилас впоследствии писал и о том, как неразговорчивый Конев, сообщая о подробностях Корсунь-Шевченковской операции, «не без ликования рисовал картину окончательной немецкой катастрофы: почти восемьдесят тысяч отказавшихся сдаться немцев были сбиты на небольшом пространстве, затем танки смяли все их тяжелое вооружение и пулеметные гнезда, после чего их добила казачья конница. Сказанная с улыбкой фраза маршала»: «Мы дали казакам рубить сколько душе угодно – они рубили даже руки тем, кто подымал их, чтобы сдаться» – обрадовала в тот момент Джиласа.

И сам он с гордостью рассказывал Сталину о способах ведения и жестокости войны в Югославии. Джилас пояснил: «Мы не берем немцев в плен, потому что и они каждого нашего убивают», на что Сталин, перебив его, с улыбкой рассказал о том, как один красноармеец, конвоировавший группу пленных немцев, буквально выполнил приказ главнокомандующего «Перебить всех до одного» – привел в штаб единственного пленного¹³.

Среди иных ярких моментов этого первого посещения страны социализма было присутствие при скандале, который устроил советским лицам, обслуживавшим югославскую делегацию, ее глава Терзич. Это произошло после поступившего от них предложения воспользоваться возможностями спецснабжения для иностранных дипломатов ¹⁴. В Москве Джилас передал в Политический архив МИД СССР ряд материалов из военного архива КПЮ (в том числе и о Д. Михайловиче)¹⁵, по всей видимости, не только снабжая советских дипломатов материалами для дискуссий с союзниками на предстоящих конференциях «большой тройки», но выполняя задумки руководства набирать соответствующие политические очки в борьбе с конкурентами и, возможно, готовить процесс против них в освобожденной стране.

После нескольких недель консультаций, 28 апреля 1944 г. начальник югославской военной миссии в СССР В. Терзич представил Генеральному штабу Красной армии реестр необходимого для вооружения, снаряжения и снабжения военных соединений под командованием Тито¹⁶. Это было последнее, что требовалось Сталину для принятия соответствующего решения о содействии. При всем нетерпении югославов скорее получить помощь, этот документ был необходим для принятия официального решения.

8 мая 1944 г., через три недели после приезда югославской военной миссии Государственный Комитет Обороны принял постановление «О мероприятиях по оказанию помощи НОАЮ» (5847 сс). Этим постановлением маршалу авиации Голованову предписывалось выделить 30 экипажей из состава 5 гвардейской авиадивизии для доставки в Югославию воздушным путем оружия, боеприпасов, медикаментов, продовольствия и др. снаряжения со специальной перевалочной базы для концентрации, сортировки, упаковки и подготовки для транспортирования грузов, предназначенных для НОЛЮ в Калиновке (место дислокации 5 авиадивизии советских ВВС). Начальник Тыла Красной армии Хрулев должен был сконцентрировать на базе в Калиновке все грузы, подлежащие транспортировке, необходимое количество грузовых парашютов для этого груза, а также организовать радиосвязь базы с Москвой (начальником базы был утвержден полковник В. Я. Прянишников).

Маршалу Голованову также поручалось организовать в Бари (Южная Италия) авиабазу и временно ее использовать как запасную для посадки самолетов, осуществляющих снабжение НОАЮ из СССР, в случае неблагоприятной обстановки на обратный рейс. Ответственность за организацию аэродромной службы (радиосвязь, метеообслуживание и сигнализация) по приему самолетов на территории НОАЮ возлагалась на военную миссию СССР при Верховном штабе НОАЮ (тов. Корнеева)

Помимо этого Наркомату обороны был разрешен отпуск необходимого для НОАЮ вооружения (винтовок, ручных и станковых пулеметов, противотанковых ружей, автоматов, ручных и противотанковых гранат, зенитных пулеметов, мелкокалиберных зенитных и противотанковых пушек, минометов, а также боеприпасов к ним из числа имеющегося немецкого трофейного вооружения и советских образцов); медикаментов; продовольствия (соль, крупа, концентраты) и форменной одежды. Для отпуска всех грузов (от оружия до продовольствия) требовалась санкция В. М. Молотова.

Задача составления планов снабжения НОАЮ и согласования этих планов с ее миссией в СССР возлагалась на комиссара НКГБ Жукова. Этим же постановлением Наркомат финансов СССР должен был совместно с представителями военной миссии НОАЮ в СССР выработать условия военного займа Югославии и представить советскому правительству соответствующий проект решения.

Среди других пунктов постановления ГКО следует отметить решение об изготовлении в течение мая-июня 1944 г. 55.000 комплектов формы по образцам, представленным военной миссией НОАЮ, поручение Госзнаку (тов. Андреев) в двухмесячный срок изготовить для НОАЮ по образцам, представленным военной миссией НОАЮ, орденов и медалей, а также поручение об организации в этот же срок изготовления нагрудных знаков и кокард для НОАЮ также по образцам, представленным военной миссией НОАЮ в СССР.

Данное постановление также содержало и ряд решений по организации основ современной югославской армии. В частности, ВВС КА (Новикову) было поручено организовать подготовку в военных школах советских ВВС 300 летчиков из числа югославов (истребителей и бомбардировщиков), а НКИД СССР получил поручение через посольство в Иране организовать доставку в СССР 200 чел. югославов, находящихся в Иране, для вступления их в югославскую часть на территории СССР. Также предписывалось «в связи с наличием призывного контингента югославских национальностей в лагерях НКВД для военнопленных приступить c 15/V-1944 года к формированию: второго югославского батальона в СССР, отдельной радиороты».

Один из вопросов постановления самым непосредственным образом затрагивал и деятельность военной миссии НОЛЮ в СССР, которую с этих пор следовало «содержать на дополнительной смете НКО», организовать ее питание и обслуживание¹⁷.

Обе встречи со Сталиным (советские записи бесед о них по-прежнему исследователям недоступны) были чрезвычайно важны. Особенно вторая, чрезвычайная встреча 4 июня 1944 г., состоявшаяся после получения сообщений из Югославии о чуть было не завершившейся успехом гитлеровской операции «Ход конем» по захвату руководства югославских партизан. Во время этой встречи Сталин передал Тито через Джиласа как доверительную информацию о возможных планах англичан на Балканах, подразумевавших устранение руководства ЮНА, так и ряд рекомендаций относительно необходимых мер по конспирации главного штаба партизан и ограничению деятельности западных военных миссий при НОАЮ.

Не исключено, что в тот момент, помимо гитлеровской операции, на откровенный разговор с Джиласом советского вождя подтолкнула и разведывательная информация из Каира от 1 июня об английской политике в отношении Тито¹⁸. Важной была и рекомендация Сталина о желательной линии поведения Тито в отношении короля Петра II: «Обдумать какой-то временный фиктивный модус взаимоотношений и сотрудничества… в целях того, чтобы изобразить уступчивость в отношении к хозяевам короля и тем заставить этих хозяев перестать вредить НОАЮ»¹⁹. В результате, Джилас стал носителем весьма доверительной информации, еще больше приобщившей его к Тито, проявив способности к выполнению доверительных поручений самого разного рода (в частности, после одобрения Сталиным займа НКОЮ в 10 млн. долларов США 200 тыс. Джилас привез с собой)²⁰.

В целом же Сталин произвел на Джиласа яркое впечатление, несомненно, поразил его, в том числе, своей информированностью, любознательностью, меткими замечаниями и чувством юмора – он много шутил и благодарно реагировал на анекдоты, рассказываемые Джиласом²¹.

В результате продолжительного визита в СССР Джилас оставил впечатление активного человека, которому можно доверить выполнение самых различных поручений. Тот факт, что он предпочитал информировать Тито не через советскую военную миссию, а лично, мог означать как недоверие к чужому каналу информации (и радиосвязи вообще), так и свидетельствовать о его скромности, нежелании лишний раз беспокоить советских товарищей обращением за помощью. Впрочем, может быть, и просто тем, что перегруженность работой и впечатлениями, частая смена событий не оставляли времени для размеренных регулярных докладов Тито.

Неуступчивый, взрывной характер Джиласа, его яркая полемичность проявились и во время дискуссий по национально-федеративному устройству будущей Югославии с сербским патриотом, югославским послом в Москве Симичем (кстати, оба участника дискуссии проинформировали о ней советское руководство). Симич критиковал НКОЮ за отсутствие «достаточно четкой программы относительно судьбы всех составных частей будущей федеративной Югославии». Он считал необходимым «внести ясность» в программу Национального Комитета по сербскому вопросу и «декларировать право на автономию для всех частей страны, где имеются сербские элементы, если Национальный Комитет не считает возможным объединить в одно федеративное целое все сербские территории»²². Джилас на это не реагировал, а в беседе с Молотовым заметил, что «у Симича есть некоторые слишком сербские настроения»²³.

Впрочем, острая дискуссия не повлияла на выполнение Симичем его профессиональных обязанностей. В беседе с советскими дипломатами (и еще до советских подозрений о том, что англичане могли быть как-то замешаны в попытке гитлеровцев уничтожить партизанский штаб во время операции «Ход конем») Симич выражал беспокойство по поводу возвращения Джиласа в Югославию ввиду того, что о его отъезде знали англичане, сообщив об этом по ВВС, что, по его мнению, увеличивало опасность «особенно при перелете его на английском самолете»²⁴.

Гитлеровское нападение на партизанский штаб на Дрваре в рамках операции «Ход конем» лишь подтвердило опасения Симича в отношении англичан (в беседах в НКИД СССР он высказывал предположение, что «попытка окружения штаба Тито» имела место в результате того, что немцам помог кто-то из англичан, находящихся при штабе Тито)²⁵. Перед самым отлетом Симич попросил Джиласа «передать маршалу Тито о необходимости быть особенно осторожным во взаимоотношениях с английской миссией и со всеми иностранцами, пребывающими в районе штаба Тито». Симич рекомендовал также отделить штаб Тито от военных миссий, с которыми Тито имел бы сношения через официальных представителей не в районе штаба, а в определенном пункте для официальных приемов²⁶, что совпадало с советскими рекомендациями, высказывавшимися Джиласу на встрече со Сталиным 4 июня²⁷.

6 июня Джилас вылетел из Москвы. Его путь в Югославию лежал через Каир и Бари. Вместе с ним летели Стойнич, Данилович, Лозич и сын Тито Жарко. Помимо впечатлений, долларов США и пропагандистской литературы, он вез с собой и одиннадцатый номер журнала «Война и рабочий класс», вышедший 1 июня 1944 г. В нем была напечатана его статья «Маршал Югославии Иосип Броз Тито». За день до вылета Джилас направил радиограмму И. Броз Тито, сообщив о приеме у Сталина и очень длительной беседе в присутствии Молотова, «а позднее товарищей Берия и Микояна». В телеграмме содержались и предостережения «в связи с местом, где Вы находитесь» (т. е. пребыванием в расположении англичан. – А. Е.) о «серьезнейшей опасности». Джилас призывал Тито быть внимательным во время возвращения в Югославию, держать в строгом секрете время выезда и не забывать, что «бывают случаи, когда самолеты ломаются в воздухе». В послании содержался и прямой призыв «остерегаться иностранных „друзей“ самым тщательным образом»²⁸.

Вместе с Тито (апрель 1945 г.)

К весне 1945 г. Джилас прочно занял ведущее место в югославском руководстве²⁹. В апреле 1945 г. он был в составе официальной делегации во главе с Тито, которая прибыла в Москву для подписания межправительственного договора с СССР.

Первый официальный визит руководства новой Югославии в СССР был описан в отечественной историографии еще в 1990 г. в известной книге Ю. С. Гиренко. С этих пор новых фактов, а тем более документов по данному вопросу в отечественной литературе не появилось³⁰. Вместе с тем и исследование Гиренко, с учетом того, что основное внимание в нем было уделено Сталину и Тито, должно быть дополнено наблюдениями самого Джиласа. Соответствующая часть его книги «Беседы со Сталиным» по-прежнему остается единственным источником, описывающим пребывание югославской делегации в Москве в апреле 1945 г.

Еще до этого, в конце октября 1944 г. Джилас становится одним из участников выяснения отношений между Москвой и Белградом по поводу поведения советских солдат и офицеров на территориях восточной части освобожденной Сербии, перенесенного в итоге на уровень высшего политического руководства Советского Союза. Особую остроту этой теме придала советско-югославская переписка, когда этот случай был упомянут в одном из советских писем в адрес югославских руководителей, а также версия, изложенная В. Дедиером в биографии Тито в 1953 г.³¹

Спокойный поиск истины, предпринятый с начала 1990-х гг., установил, что на совещании в ночь с 25 на 26 октября 1944 г., созванном Тито в связи со случаями хулиганских действий, изнасилований, грабежей, совершенных некоторыми солдатами и офицерами Красной армии, начальнику военной миссии СССР Корнееву был высказан ряд претензий³². Прозвучало и высказывание Джиласа о том, что подобные преступления используют «наши противники», сравнивающие поведение советских военнослужащих и офицеров британской военной миссии в Югославии, которые так себя не ведут. Корнеев довольно подробно проинформировал советское руководство о совещании, сообщив, что «претензии предъявлялись как от имени председателя Национального Комитета, то как от главного командующего, то как от коммуниста», и довольно подробно приводил высказывания Тито, Джиласа и остальных. По его словам, «предъявление претензий происходило, хотя и в сдержанном, но в очень возбужденном состоянии»³³.

Слова Джиласа, воспринятые в Москве как сравнение не в советскую пользу, сделали его «героем» письма Сталина от 31 октября в адрес Тито. «Семья без урода не бывает, и было бы странно оскорблять семью из-за одного урода, – писал Сталин. – Если красноармейцы узнают, что Джилас и те, которые ему не возражали, считают английских офицеров в моральном отношении выше советских офицеров, то они завыли бы от такой незаслуженной обиды»³⁴.

Ответная реакция Джиласа в виде письма советскому вождю на русском языке, в котором он попытался уточнить свою позицию³⁵, так и не было отправлено. Вместо этого он написал яркую хвалебную статью о Сталине, которая была опубликована в самой тиражной газете страны – белградской «Борбе» 21 декабря. Ее полный перевод на русский язык с пояснением, что материал вышел в «белградской коммунистической газете», был сделан в Москве и доложен высшему советскому руководству в начале января 1945 г. Вместе с тем, судя по воспоминаниям Джиласа, последующие несколько месяцев он продолжал находиться под влиянием данного инцидента и воспринимал события в советско-югославских отношениях в этот период исключительно через его призму.

В новейшей историографии, затрагивающей отдельные бесчинства красноармейцев в Сербии осенью 1944 г. на основе сочетания новых документов из подольского архива МО РФ и воспоминаний поэта Б. Слуцкого, выдвигается версия о том, что помимо всего прочего, Джилас был лично оскорблен поведением советских воинов-освободителей в связи с их домогательствами его супруги М. Митрович³⁶.

До некоторой степени в пользу этой версии свидетельствовал и сам М.Джилас, находившийся, как он писал в «Беседах со Сталиным», всю зиму 1944/45 гг. под впечатлением недавней полемики. Из Москвы доходили слухи о недовольстве Сталина поведением Джиласа (в это время в СССР с визитом находилась югославская делегация во главе с А. Хебрангом, а в ее составе супруга Джиласа – Митрович). Советский вождь будто бы то расхваливал Красную армию, то сетовал по поводу слов Джиласа, то шутил, то провозглашал тосты, то целовался с женой Джиласа, «потому что она сербка»³⁷.

Вспоминая о событиях апреля 1945 г., сам Джилас считал, что не было серьезных оснований для включения его в состав югославской официальной делегации, которая отправилась в Москву для подписания советско-югославского договора «О дружбе, взаимной помощи и послевоенном сотрудничестве» ³⁸. Его собственная роль в подготовке данного документа свелась лишь к сверке соответствия русского и сербско-хорватского вариантов.

Согласно версии, изложенной Джиласом в мемуарах, Тито включил его в состав делегации именно для того, чтобы подвести черту под недавним инцидентом в октябре 1944 г.

План встречи, пребывания и проводов Тито был заверен В. М. Молотовым 4 апреля 1945 г. Согласно ему на аэродроме в Москве Тито и Шубашича помимо Молотова должны были встречать А. Я. Вышинский, генерал армии Антонов, ген. – полк. Ф. И. Голиков³⁹, ген. – лейт. Гундоров, М. А. Яснов⁴⁰, А. А. Лаврищев, К. Р. Синилов, Г. М. Фомин.⁴¹

Из воспоминаний Джиласа известно, что Тито весь полет страдал от качки, но усилием воли взял себя в руки и как ни в чем не бывало принял участие в церемонии встречи. Из плана встречи, подготовленного в советском НКИД, известно, что аэродром был украшен флагами СССР и Югославии, был выставлен почетный караул, а также исполнены государственные гимны Югославии и СССР. (При этом вместо старого национального гимна Югославии исполнялась песня «Гей, славяне».)

Данный документ подтверждает некоторые детали из мемуаров Джиласа, добавляя к ним и новые. Было известно, что Тито и трех человек из числа сопровождавших его сотрудников поселили на даче в Заречье, отдельно от остальной делегации. Оказалось, что с аэродрома до дачи Тито сопровождал генерал-полковник Ф. И. Голиков. К тому же Тито была выделена спецмашина из гаража НКГБ СССР, а на все время пребывания в Москве был прикреплен старший референт Протокольного отдела Кубышкин и капитан Ежов от Отдела внешних связей (ОВС) НКО. Для обслуживания же остальных лиц было выделено три автомашины из гаража СНК СССР и шесть номеров в гостинице «Националь», которые должен был подготовить «Интурист».

Согласно программе на следующий день после прибытия Тито наносил визит В. М. Молотову, а затем И. В. Сталину. На вечер второго дня было запланировано присутствие Тито и Шубашича в Большом театре. Согласно протоколу в центральной ложе вместе с ними с советской стороны было запланировано присутствие Молотова, Вышинского, Садчикова, ген. – полк. Голикова, А. А. Лаврищева и Г. И. Фомина. В ложи бенуара был приглашен дипломатический корпус Москвы. Центральную ложу украсили югославским и советским флагами. Перед началом спектакля оркестр исполнил национальные гимны Югославии и СССР.

Центральным пунктом официальной части программы был обед в Кремле, который должен был дать И. В. Сталин перед отъездом Тито из СССР.

Во время одного из неофициальных приемов инцидент октября 1944 г. был обсужден со Сталиным и, как полагал Джилас, вопрос был сочтен исчерпанным, а отношение Сталина к Джиласу, как тому показалось, «стало сердечным как прежде»⁴².

В конце визита (Шубашич к тому времени уже улетел) Тито принял решение возвращаться в Белград через Киев. 17 апреля делегация покинула советскую столицу, а в столице Украины задержались на три дня. У Джиласа сохранились самые светлые воспоминания о днях, проведенных с украинским руководством. Яркая и меткая характеристика Хрущева, данная ему Джиласом в начале 1960-х гг., нередко в сопоставлении его со Сталиным и другими советскими руководителями того периода, несомненно, носившая в себе отпечаток прошедших лет, и несмотря на это – свидетельство несомненного литературного таланта Джиласа⁴³.

Интересно, что и Хрущев сохранил в памяти впечатление о Джиласе. В полной версии его мемуаров содержится рассказ о том, как украинское руководство принимало югославскую делегацию, возвращавшуюся из Москвы в Белград. Он с теплотой вспоминал о Джиласе: «Сейчас мы даем другую оценку Джиласу, но тогда и он произвел очень хорошее впечатление не только на нас, но и на Сталина: умный, подвижный человек с чувством юмора». Хрущеву запомнилось то, как он мог создавать непринужденную атмосферу, рассказывая анекдоты. На закате своей жизни бывший советский лидер даже вспомнил один из них – о спустившемся с гор в город осле, которого, как только это животное появилось, жители немедленно захотели выбрать в депутаты парламента⁴⁴.

Третий визит в Москву (В начале 1948 г.)

Сфера деятельности Джиласа в Югославии в первые годы после изгнания немецко-фашистских оккупантов из страны была далека от непосредственных контактов с Москвой – отвечал за положение в Черногории и хорошо знал ситуацию в граничившей с нею Албании. На заседании Политбюро ЦК КПЮ 11 июня 1945 г. он сделал доклад о Черногории и Албании⁴⁵. Советской стороне было ясно, что Джилас – одна из главных фигур в образовании Республики Черногория в составе «второй» Югославии. В июле 1945 г. советский посол Садчиков, не понимая необходимости создания Черногории (по его словам, «не мог отделаться от впечатления», что ее выделение в самостоятельную федеральную единицу «является несколько искусственным»), «так и не получил вразумительного ответа» относительно того, какие же национальные особенности руководители Черногории «думают учитывать и развивать в процессе национального строительства». Его собеседник, премьер-министр Б. Йованович «порекомендовал обратиться лучше к Джиласу, как к знатоку этого вопроса»⁴⁶.

К настоящему времени в российских архивах открыто не так много документов о беседах Джиласа с советскими дипломатами относительно Черногории, Албании и перспектив развития ситуации в этой части Балкан, но известно, что он достаточно охотно встречался с ними, обсуждая различные проблемы⁴⁷.

Сталин помнил о Джиласе. Еще 27 мая 1946 г. во время беседы с югославской правительственной делегацией во главе с Тито, судя по югославской записи беседы, советский лидер дважды интересовался персоналиями в югославской политической элите. Сначала, иронически, спросил о своих «друзьях» Шубашиче и Г роле, а затем, уже без иронии, о Карделе и Джиласе, что свидетельствовало о высокой оценке обоих сотрудников Тито⁴⁸.

Уже хорошо изучено то, как посольство СССР в Белграде (в основном усилиями посла и военного атташе Сидоровича) накапливало и отсылало в Москву компрометирующий материал на югославское руководство⁴⁹.

И в атмосфере нагнетания напряженности советским посольством Сталин захотел увидеть в Москве именно Джиласа, когда в конце 1947 г. возникли разногласия между Москвой и Белградом в отношении положения в Албании⁵⁰.

Отъезд из Белграда состоялся 8 января 1948 г. В этот раз Джилас воспользовался возможностью доехать до Москвы поездом, с остановкой в Бухаресте, где были встречи с румынским руководством. Его впечатления от путешествия были записаны им самим, являя собой, как всегда, яркие наблюдения над повседневными деталями, которые тут же сочетались с обобщениями больших размеров: проводник вагона класса «люкс» с медными дверными ручками и величественным клозетом, который по бедности и необходимости прокормить большую семью выращивал в своем собственном купе в клетке кур; широкие просторы страны и вывод о России, которая словно «подтверждала неизменность своей человеческой и национальной души, сопротивляясь суете индустриализации и всесилию администрации». Внимательный взгляд Джиласа не упустил и то, что «Украина и Россия, заваленные снегом до крыш, все еще представляли собой картину военного опустошения и ужаса – сгоревшие станции, бараки, женщины в платках и валенках, расчищающие пути, кипяток и кусок черного хлеба⁵¹. Представляется, что и эта картина продолжающегося опустошения должна была зародить в нем сомнения в реальности возможности удовлетворения завышенных югославских запросов к руководству СССР – первой социалистической страны в мире.

Прибыв в Москву в составе югославской военной делегации для обсуждения вопроса о поставках советских вооружений для Югославской Народной армии (ЮНА), Джилас пытался действовать как умелый лоббист, рассчитывая на добрые отношения со Сталиным. Уже в первый день приезда, приглашенный Сталиным на встречу, а затем и на ужин (и там, и там из всей делегации был только он), Джилас, как ему показалось, не только сгладил разногласия в отношении Албании, но и остался уверен, что ему удастся повлиять на решение вопросов хозяйственного характера (с начала января 1948 г. в Москве находилась Югославская торгово-экономическая делегация, задачей которой было подписание на 1948 г. соглашения с советской стороной по торгово-экономическим вопросам).

При помощи Сталина Джилас добился немедленных встреч как с Булганиным, так и с Микояном. Последовавший за этим переговорный процесс поначалу воспринимался югославской стороной как успешный⁵². Однако затем он осложнился политическими вопросами, возникшими из-за резкого недовольства Кремля событиями на Балканах – сначала в связи с заявлением Г. Димитрова на пресс-конференции 17 января 1948 г. о возможном создании федерации или конфедерации балканских и придунайских стран, с включением в нее Польши, Чехословакии и Греции, а потом в связи с полученными от посла Лаврентьева сведениями о намерении югославского руководства направить в Албанию югославскую дивизию, сделав это без консультаций с советскими военными советниками.

Лоббистских талантов Джиласа оказалось недостаточно. В отличие от Сталина, окружение советского вождя воспринимало его иначе: в советской записи беседы с Микояном 3 февраля он именовался исключительно «господин Джилас»⁵³. Советский министр обороны Булганин вообще избегал встреч с югославской делегацией, и с югославами встретился А. И. Антонов, первый заместитель начальника Генштаба. Это заставило Джиласа в телеграмме Тито от 11 февраля 1948 г. сообщить о стагнации всего переговорного процесса. Судя по этому донесению, у него, как и у остальных членов делегации, к этому времени уже имелась версия объяснения происходившего, но он не стал доверять ее шифровальщикам. Джилас лишь сообщил, что в самое ближайшее время начальник штаба ЮНА К.Попович и С. Вукманович-Темпо (в армии он отвечал за политическую работу) вернутся в Белград, и советовал Тито «поговорить с ними обо всем, тогда тебе все будет ясно». Сам же он рассчитывал дождаться приезда Карделя и вместе с ним «все вопросы поставить перед Молотовым или Сталиным»⁵⁴.

Пауза, возникшая в связи с тем, что советская сторона не давала ответы ни на один из запросов югославов, затянулась. Проходили дни томительного ожидания решения советской стороны. На этом фоне некоторые события, которыми хозяева стремились заполнить программу пребывания гостей, запомнились надолго. Одним из них стало посещение мавзолея Ленина, мумию которого только что вернули на Красную площадь из эвакуации. Встреча с тем, что осталось от вождя мирового пролетариата, вызвала у Джиласа «новый и до этого незнакомый протест» против того мистического ощущения, которое он почувствовал при посещении мавзолея (все было так и устроено, чтобы создать в человеке именно такое ощущение – гранитные блоки, застывшая охрана, невидимый источник света над Лениным «и сам его труп, ссохшийся и белый, как известковый, с редкими волосиками, как будто их кто-то сажал». Джиласу казались неестественными, антиматериалистическими и антиленинскими «эти мистические сборы возле ленинских останков»⁵⁵.

Еще одним ярким воспоминанием, на этот раз положительным, стала поездка в Ленинград, которая «внесла облегчение и свежесть». Город произвел впечатление. По словам Джиласа, он «превосходил югославскую революционную действительность – может быть не сколько геройством, сколько коллективной жертвенностью… столкнувшись с реальностью – с конкретными случаями жертвенности и геройства и живыми людьми, которые их совершали или были их свидетелями, мы ощутили всю грандиозность ленинградской эпопеи и увидели, на что способен русский народ, когда под ударом находятся основы его духовного, государственного и иного существования»⁵⁶.

Очень теплые воспоминания остались у Джиласа и от встреч с ленинградцами. Делегация общалась преимущественно с руководящими работниками города, и встречи с ними добавили к восхищению городом человеческую теплоту. В большинстве своем это были простые, образованные и трудовые люди, которые, по выражению Джиласа, «пронесли на своих плечах и еще несли в своих сердцах трагическое величие города». Ему также бросилось в глаза то, что они подходили к жизни своего города и граждан «более непосредственно и по-человечески», и их методы работы и отношение к городу отличалось от того, что они видели в Москве⁵⁷.

Волею судьбы Джилас оказался непосредственным участником затянувшихся в тугой узел военных, экономических и геополитических вопросов на Балканах, связанных в то время в одной точке, в Москве. Советско-болгаро-югославские консультации, состоявшиеся в Москве 10 февраля, подробно описаны в отечественной историографии⁵⁸. Сам же Джилас в тех событиях не имел самостоятельной роли, являясь, скорее, одним из внимательных участников-статистов. Солировали и дирижировали хозяева, прежде всего сам Сталин, а также Молотов. Встреча, продолжавшаяся в течение двух часов, повергла Джиласа в уныние. К тому же в этот раз Сталин не стал приглашать участников встречи на совместный ужин у него на даче, что также было своего рода знаком беды.

Позже Джилас описал настроение, с которым он улетал из Москвы: «На заре нас отвезли на Внуковский аэродром и безо всяких почестей запихнули в самолет. Во время полета я все сильнее ощущал детскую, но одновременно серьезную, строгую радость. Я ли это меньше четырех лет тому назад стремился в Советский Союз – преданный и открытый всем своим существом? Еще одна мечта погасла, соприкоснувшись с реальностью»⁵⁹.

По возвращении в Белград именно Джилас докладывал о встречах в Москве. В этот период на заседаниях высшего югославского руководства мнение Тито было определяющим, но роль Джиласа 19 февраля 1948 г. можно назвать ключевой. Зачитав текст своего отчета (по 1-му пункту повестки заседания – «Вопрос наших отношений с СССР»), Джилас переключился на конспектирование выступления Тито, который и сделал решающие выводы⁶⁰. По замечаниям Тито можно предположить, что сообщение Джиласа содержало не только рассказ о трехсторонней встрече, но и общую характеристику всего комплекса возникших проблем. После его отчета Тито не стал акцентировать внимание на расхождениях между Белградом и Москвой по ряду внешнеполитических вопросов, заметив, что «серьезных расхождений нет. Наша линия остается во внешней политике прежней»⁶¹.

Исследователи до настоящего времени все же не имеют единого мнения относительно содержания самого отчета, представленного Джиласом⁶². Однако его критический и весьма решительный настрой в контактах с советскими представителями был очевиден. После заседания югославского руководства 19 февраля именно он (впрочем, это входило в его полномочия) в беседе с советским послом 23 февраля выразил недоумение, почему в СССР не издан доклад Тито на II съезде Народного фронта Югославии, увязав это с возможным несогласием советской стороны с некоторыми положениями доклада⁶³.

Краткая протокольная югославская запись хода заседания 1 марта, которую принято считать официальной, не позволяет составить подробную картину обсуждения. Но из нее следует, что в отношении советского руководства Джилас был критичен. Он говорил и об Албании, и о реакции Димитрова на прошедшие в феврале трехсторонние консультации с участием Сталина, и о том, что в Москве «о югославской армии не информированы». Он довольно жестко охарактеризовал свое пребывание в Москве: «По многим вопросам мне ничего не сказали. Не хотят публиковать материалы о нашей стране». Он констатировал также и о разногласиях по вопросам строительства армии в государствах «народной демократии». Описывая действия советских лидеров, Джилас заметил, что они «проводят курс на то, чтобы мы зависели от них». Определенно он высказался и при обсуждении вопроса о федерации Югославии и Болгарии: «По отношению к Болгарии следует быть активнее. Не думаю, что русские ограничатся экономическим давлением на нашу страну». Главную подспудную причину расхождений между Белградом и Москвой Джилас видел в «вопросе о том, будет ли социализм развиваться свободно или путем расширения СССР»⁶⁴.

Несколько тезисов, звучавших на этом заседании, были переданы в Москву в изложении Жуйовича в телеграмме советского посла в Белграде (в том числе и туманные предположения Джиласа о пределах «давления» со стороны СССР). Они, несомненно, должны были возмутить советское руководство. Как представляется, достаточно было всего лишь фразы о том, что «мы сами себя освободили, нас не освобождала Красная армия». Слова Джиласа о том, что «СССР будет оказывать на Югославию все большее давление, ибо она – самый сильный центр идеологического сопротивления», показывали, что происходящее – не плод недоразумений, а осознанная позиция. Так же должны были воспринять в Москве и реплики Джиласа об экономической зависимости Югославии от СССР и его замечание о том, что «Коминформ – это захват других партий»⁶⁵.

7 марта Молотов поручил Лаврентьеву сообщить Жуйовичу благодарность ЦК ВКП(б) за «хорошее дело», которое тот сделал, «разоблачая мнимых друзей Советского Союза из югославского ЦК»⁶⁶. Донесение было достаточно широко (без раскрытия источника информации, как «Сообщение доверенного лица») распространено в советской верхушке. В частности, 8 марта помощник Сталина Поскребышев направил его в Московский комитет ВКП(б) «для ознакомления руководящего состава об отношениях между СССР и Югославией»⁶⁷.

Действия Джиласа в латентный предконфликтный период не способствовали разрядке нараставшей напряженности между Москвой и Белградом, а наоборот, подталкивали вызревавший конфликт к его новой стадии. Его поведение в Будапеште на торжествах 100-летия венгерской революции 14 марта 1948 г. вызвало негативные комментарии советской стороны. Как заметил советский посланник в Венгрии Г. М. Пушкин, Джилас «вообще не подходил к нашей делегации», «не поздоровался с кем-либо из ее членов», в своей речи «явно переоценивал роль освободительной борьбы югославов», а «говоря о сотрудничестве и дружбе народов, делал упор на странах и народах Балкан и Средней Европы»⁶⁸. Столь же негативно был воспринят и текст выступления Джиласа в венгерском парламенте, перевод которого был передан Пушкиным Молотову 24 марта⁶⁹.

Информация, полученная отЖуйовича советским посольством в ФНРЮ, давала возможность в ином свете воспринимать все негативные оценки югославских действий в Албании и не только там. Любые факты и оценки, которые до этого ранее требовали осторожной интерпретации, больше в перепроверке и соответствующих югославских разъяснениях не нуждались. 10 марта 1948 г. среди советских руководителей была распространена записка одного из ответственных сотрудников аппарата ЦК ВКП(б) о положении в Албании. Он указал, что «из бесед с руководящими деятелями албанской компартии и некоторыми советскими товарищами, работающими в Албании, а также личных наблюдений у меня сложилось мнение о ненормальных отношениях Югославии к Албании»⁷⁰. Можно с высокой степенью уверенности предполагать, что подобные документы также ухудшали отношение Москвы к Джиласу, который, будучи одним из руководителей Черногории, был, как уже упоминалось, самым тесным образом связан с развитием ситуации в этой стране.

Роль Джиласа и в апреле 1948 г. оставалась весомой. 12–13 апреля югославское руководство провело пленум ЦК КПЮ⁷¹. Единственным, кто не согласился с предложенной Тито линией поведения в отношении Москвы, был Жуйович, заявивший, в частности, что «наши экономические возможности и теоретические установки о строительстве социализма повиснут в воздухе, если мы не пойдем по линии координации нашей экономики с советской». Его позиция была осуждена всеми участниками заседания. Тито заявил, что «никто не имеет права меньше любить свою страну, чем СССР». Критику усилил Джилас, назвавший Жуйовича и Хебранга «сторонниками советского курса». Он указал, что «тот, кто передает информацию наверх, тот враг», подчеркнув, что «работа на разведслужбу СССР несовместима с пребыванием в партии»⁷².

Дневниковые записи Жуйовича, переданные на хранение послу СССР в Белграде перед самым его арестом, были переведены на русский язык и распространены среди советских руководителей Сусловым 15 мая 1948 г.⁷³. Из этого документа, где ход заседания 1 марта был приведен более полно, чем в присланном в начале марта посольством «Сообщении доверенного лица», было ясно, что именно взгляды Тито являлись определяющими в формировании югославских оценок Советского Союза и его руководителей. Тито напомнил участникам заседания как об отказе

СССР от заключения хозяйственного договора, так и о его нежелании помогать в развитии черной металлургии. Разъяснение Тито («русские» поступают с нами так, чтобы поставить нас под свою зависимость и сделать нас экономическим придатком) и его комментарий советских действий в Чехословакии в феврале 1948 г. («Они говорят, что мы их не спрашивали, но они нас также не спрашивают. Они нас не спрашивали о Чехословакии. Поездка Зорина в Прагу – плохое дело, разве за это не могут ухватиться империалисты») демонстрировали всю глубину противоречий⁷⁴.

В своих записях Жуйович специально выделил позицию Джиласа, включая и его высказывание «о возможности строительства социализма в одной стране, вне Советского Союза» и насмешливую фразу о том, что «Черный-Жуйович думает, что за ним 200 миллионов». Эти и другие высказывания Джиласа могли лишь усилить его негативное восприятие в Москве в годы советско-югославского конфликта 1948–1953 гг., когда он часто выезжал на Запад и был самым ярким критиком советской системы и создавшего ее руководства. По обеим причинам он надолго остался главным врагом советских верхов.

Это негативное отношение никак не могло улучшиться ни после выступления Джиласа с новыми идеями в конце 1953 г., ни после публикации им в июне 1956 г. (сразу же после публикации в «Нью-Йорк Таймс» закрытого доклада H. С. Хрущева XX съезду КПСС и во время визита И. Броз Тито в СССР) под общей рубрикой «кремлевская опасность» нескольких статей о советском руководстве⁷⁵. Отрицательный образ Джиласа еще больше закрепился в подсознании советской правящей партийно-государственной элиты после публикации им в конце 1956 г. в США статьи «Буря в Восточной Европе», давшей анализ событий в Польше и Венгрии, в том числе подавления венгерской революции в ноябре. Этот материал фигурировал в обвинении и явился одной из причин его тюремного заключения. Появление на Западе его книг «Новый класс» (в 1957 г.), из-за которой ему было добавлено несколько лет к приговору 1956 г., и «Беседы со Сталиным» (последняя обеспечила ему новый тюремный срок в 1962 г.), а затем статей с осуждением интервенции войск стран Варшавского договора в Чехословакию в августе 1968 г. лишь еще больше добавили черных красок в мрачную картину представлений о Джиласе, нарисованную советскими СМИ экспертами за многие годы⁷⁶.

Безусловно, что и его статьи в первой половине 1970-х гг. в журнале «Посев»⁷⁷, как и заочное участие⁷⁸ в работе редакции выходившего в Париже журнала «Континент», не оставляли ему никаких шансов на то, что его произведения будут известны советским читателям иным образом, чем в пересказе по радио «Свобода», «Би-Би-Си», «Немецкая волна» или «Голос Америки». Сам же Джилас вновь оказался в Москве лишь через долгих сорок два года.

Четвертая поездка в Москву (январь 1990 г.)

Изменения, инициированные советской перестройкой в 1986–1987 гг., докатившись до пост-титовской Югославии, непосредственным образом сказались и на дальнейшей судьбе Джиласа. 19 января 1987 г. ему вернули паспорт, что означало фактически разрешение выезжать за границу, чем он с удовольствием воспользовался. Этот документ прежде всего давал возможность чаще видеть сына Алексу, который в сентябре 1987 г. получил место профессора в знаменитом Русском исследовательском центре Гарвардского университета, а также выезжать для участия в международных конференциях (Англия, ФРГ, Франция, Болгария, Израиль, Италия и др.]⁷⁹, число которых в связи с продолжавшейся в СССР горбачевской перестройкой резко возросло.

Но перемены на этом не закончились. Весной 1989 г., когда Джилас после выступления в Вашингтоне на конференции о развитии ситуации в социалистических странах Восточной Европы гостил в Бостоне у своего сына, в Югославии с инициативой о его реабилитации выступил С. Вукманович-Темпо⁸⁰. Фраза о необходимости реабилитации Джиласа, высказанная им одному из информационных агентств, была подхвачена многими СМИ.

По телефону корреспонденту одной из югославских газет Джилас, назвав инициативу Темпо и внимание к ней СМИ «приятной неожиданностью», выделил несколько аспектов своей реабилитации. Литературный аспект, по его мнению, не был главным, поскольку к тому времени в Югославии уже были опубликованы некоторые его работы. Он особо остановился на реабилитации в правовом смысле, так как был уверен, что, несмотря на все три приговора, он был «совершенно невиновен». При этом Джилас подчеркнул, что в книге «Встречи со Сталиным» он на самом деле защищал югославскую официальную политику в отношении СССР после 1948 г. Особое значение он придавал моральному аспекту реабилитации, напомнив, что после решения о помиловании 1966 г. ему не были возвращены ордена и звание генерал-полковника. «В военном смысле, – подчеркнул он, – звание не имеет никакого значения, однако в моральном отношении для него это означало бы много, так как звания и ордена он получил во время войны, а заслуженно или нет – другая история»⁸¹.

По возвращении в Белград Джилас имел возможность гораздо подробнее и в более спокойной обстановке высказаться по этому же поводу в интервью популярному белградскому еженедельнику «НИН». Он считал, что «проблема реабилитации» состоит из трех частей – моральной, юридической, что на самом деле одно и то же, реабилитации его как писателя и политической реабилитации. Морально-правовая реабилитация, по его мнению, должна была включать пересмотр или, даже лучше, – уничтожение приговоров как юридически необоснованных. Джилас подчеркивал, что юридически он еще не реабилитирован, «но в моральном смысле реабилитация, хотя еще не доведенная до конца, уже произошла». Он также считал, что «реабилитация его как писателя происходит уже самим тем, что стала возможной публикация его литературных работ». Реабилитация же политическая, в виде возвращения в политику, Джиласа, по его словам, не интересовала. Вместе с тем он не зарекался от участия в политическом процессе в смысле помощи, в соответствии со своими возможностями, каждому реальному демократическому явлению в стране». Он полагал, если «дело дойдет до этого, то все произойдет само собой», и «для этого не нужна никакая реабилитация»⁸².

События в мире реального социализма в эти месяцы способствовали тому, что Джилас все больше поднимался над историческим процессом, оценивая его с философских позиций, иронизируя по поводу суеты сегодняшнего дня. Рассуждая о реабилитациях, произошедших к этому времени в Советском Союзе, он заметил: «В них есть что-то бессмысленное, почти гротескное. Что означает реабилитация человека, которого погубили 40–50 лет назад? Это совершенно бессмысленно. Их даже восстанавливают в партии». Он назвал все это «остатком тех полумистических культов в отношении партии, когда ее считали почти безгрешной и святой. Как будто реабилитация должна принести некое высшее счастье, переместить невинно загубленных несчастных людей куда-то на более высокое положение на небесах в сравнении с тем, где они находятся сейчас, в том случае если вообще от них что-либо осталось»⁸³.

Переоценка прошлого с неизбежностью вызывала интерес и к роли, сыгранной Джиласом в советско-югославских отношениях, а также к их влиянию на его судьбу. В ответ на вопрос, насколько отношения Югославии и СССР повлияли на его «падение» в январе 1954 г., Джилас заметил, что тому нет никаких подтверждений, ни интуитивных, ни фактических. Вместе с тем он достаточно уверенно заметил, что все последующее отношение к нему было «абсолютным образом связано с отношениями с Советским Союзом». И первый, и второй аресты, а также тюремное заключение он связал «с потребностью сближения с русскими»⁸⁴.

Его не оставлял интерес к событиям в Советском Союзе, а также Польше, Венгрии и других восточноевропейских странах. В подготовленном им тексте для Пятой конференции о будущем социализма (Мадрид, 27–29 сентября 1989 г.) есть оценки, свидетельствовавшие о том, что Джилас оставался одним из серьезных аналитиков эпохи. Он полагал, что «общественно-политическая формация того типа, которая в Советском Союзе и восточноевропейских государствах была установлена при Ленине и Сталине, неудержимо идет к распаду и преобразованию в новую формацию. Это исчезновение и преобразование будет различным от государства к государству и по темпу, и по формам. В Советском Союзе оно будет, вероятно, длиться дольше и получит более драматические и трагические формы. Но общая тенденция у всех – политический и экономический плюрализм, в том числе и у тех, как, например, Румыния, у которых еще сохраняется тоталитаризм».

Джилас верил в то, что «Россия всегда будет великой державой и сверхдержавой», но считал при этом, что изменение коммунистического режима может проходить «в непредсказуемых формах, возможны застои и повторения проявлений экспансии». Поэтому, указывал он, даже при уменьшении поводов для военного противостояния, «неразумно вести себя как будто его причины исчезли навсегда». При этом Джилас называл «нереальной и вредной политику, которая бы стремилась, либо путем кредитов, либо путем концессий и давления, отделить восточноевропейских союзников от Советского Союза». Такие действия (он назвал их проведением политики «сфер влияния» и «соотношения сил»), по его мнению, не дадут желаемого результата, а будут играть на руку прежде всего консервативным, «сталинистским» силам» в СССР.

Джилас также предвидел неизбежный «постепенный, хотя и не безусловный», поворот не только восточноевропейских стран, но и Советского Союза в сторону Западной Европы и США. При этом он подчеркивал, что Советский Союз «в сегодняшней фазе не может согласиться с изменением соотношения сил (насколько бы он ни проявлял толерантность к внутренним изменениям в союзных восточноевропейских государствах и осознавал необходимость помощи Запада): имперский дух и национальная гордость этого не допустят». Поэтому, по его мнению, Запад, прежде всего США, должны быть открыты для всех видов соглашений, но вместе с тем быть «всесторонне – духовно и дипломатически, экономически и в военном отношении, готовы к неожиданностям». Джилас напоминал, что «с началом перемен в Восточной Европе человечество входит в самый драматичный и, для современной демократии, решающий период»⁸⁵.

К осени 1989 г., как и предсказывал Джилас в мае, его литературная реабилитация набирала обороты. Его произведения, выходившие ранее за рубежом, получали новую жизнь на родном языке. Так, появилась изданная в Лондоне еще в 1982 г. на сербскохорватском (на английском в 1984 г.) книга «Темница и идея»⁸⁶. Вместе с тем, в условиях нараставших в обществе острых антикоммунистических настроений имя Джиласа стало все чаще упоминаться и при переоценке кровавых действий КПЮ по захвату и упрочению власти. Об этом ему был задан вопрос в ходе подготовки осенью 1989 г. в издательстве «Аквариюс» книги «Верующий и еретик». Ответ свидетельствовал о том, что его автор также мучительно думал об этом: «Я никогда не был исполнителем Партии, – заметил Джилас. – Я был революционер, вождь, делал то же самое, что и другие». Жестокости, с которыми стали связывать его имя, Джилас отнес к мифам, созданным уже значительно позже и вследствие того, что их появления желало югославское руководство. «Легенды о моей жестокости сложились позднее, когда я пал с вершин власти. Так было им нужно……

За следующую ночь он написал «более пространный ответ», который редакция опубликовала во введении книги. «Выглядит так, будто я единственный среди вождей революции Сатана, а все другие – ангелы, – писал Джилас. – Повсеместно рассказывают и пишут только о моих "преступлениях". И все это по прошествии сорока лет! Эти рассказы и эти тексты появились в конце 1970-х – начале 1980-х годов после публикации моих военных мемуаров "Революционная война"⁸⁷, в которых я не замалчивал ужасы войны и революции, не поддерживал романтического представления о ее вождях, которое было нарисовано в официальной пропаганде⁸⁸. Я никогда не скрывал, что я, как один из вождей, принимал решения о смерти и жизни противников, а также о тех, кто подрывал авторитет и нарушал порядок в партизанской армии. А как же иначе может быть создана новая армия и совершаться революция?… А рассказы о том, как я уничтожал целые семьи и убивал священников из-за веры в Бога, – это в нашей армии и партии никому не было позволено, за это любой бы был приговорен к расстрелу…»⁸⁹

Нападки, на которые таким образом ответил Джилас, не могли остановить набиравшего силу его признания на родине. Вместе с тем дело двигалось еще к одному виду «реабилитации», или же, до некоторой степени, подтверждению правоты его взглядов, за которые он подвергся преследованиям в прошлом. В ноябре 1989 г. в Москве на русском языке был издан небольшой отрывок из его сочинения «Новый класс». Он появился в ноябрьском номере журнала «Слово» в рубрике «История» вместе с выдержками из работ Н. Валентинова, Л. Троцкого и И. Шафаревича⁹⁰.

Публикацию сопровождала статья Е. Бондаревой «Возвращение Джиласа»⁹¹, написанная с позиций уважения к последовательности его действий, в том числе к тому, что в отличие от тех югославских деятелей, в том числе из среды интеллигенции, позиции которых в 1987–1989 гг. «максимально радикализировались», его «приверженность к методам сугубо демократическим» и вечному кредо прирожденных еретиков «Если и все, то не я» сохранилась⁹².

Весь ноябрь 1989 г. Джилас имел возможность наблюдать заключительную часть процесса дезинтеграции некогда единого советского блока, получившего обвальный характер после падения берлинской стены. В комментариях к происходившему Джилас, указав, что «такое развитие событий следовало ожидать», не стал скрывать того, что был удивлен «скоростью событий». Он предсказывал: «кризис будет расти и будет страшнее», даже в том случае если советское руководство «станет делать самые лучшие и самые точные ходы». Он обратил внимание на то, что Москва сама инициировала этот процесс и его контролировала, но «выпустила события из рук и теперь сама удивляется происходящему». Вместе с тем Джилас отметил, что все это нисколько не уменьшает заслуг М. Горбачева⁹³.

Джилас также полагал, что Советский Союз «не сможет ничего сделать без сотрудничества с Западом, но не подготовлен к нему. Он не сможет принять помощь в сто миллиардов долларов, даже если она ему будет предложена». Джилас считал, что СССР «не адаптирован… к подлинному экономическому сотрудничеству, а может принять лишь товары широкого потребления». «Формы собственности и бюрократический контроль над ними таковы, – считал Джилас, – что всякое сотрудничество становится невозможным. Поэтому вся сложность проблем открывается только сейчас и кризис еще не достиг своего дна»⁹⁴.

Особое обращение Джиласа к советским темам в это время объяснялось не только «бархатными революциями» в Восточной Европе, но и его предстоящей поездкой в Москву. В середине января 1990 г. белградский еженедельник «НИН» опубликовал статью своего московского корреспондента А. Новачича «Еретик на Красной площади», в которой предсказывалось: «недалек тот день, когда Милован Джилас будет снова прогуливаться по Красной площади, возможно и вместе с автором книги "Архипелаг ГУЛАГ" Александром Солженицыным. Из секции грампластинок ГУМа будет доноситься голос Булата Окуджавы со словами песни о Генералиссимусе, а над рекой Москвой будет кружить дух Льва Троцкого, Василия Гроссмана и Джорджа Оруэлла»⁹⁵.

Слова о возможной прогулке Джиласа по Красной площади не были простой аллегорией, а своеобразным анонсом организованного московской «Литературной газетой» и белградским еженедельником «НИН» круглого стола о причинах, ходе и последствиях советско-югославского конфликта 1948 г. Через два дня, из Белграда в Москву рейсом авиакомпании «Аэрофлот» вылетела югославская делегация в составе М. Джиласа (в сопровождении супруги Штефании), писателя Д. Чосича, философа С. Стояновича, историка Б. Петрановича, политолога А. Крешича, а также журналиста «НИН» В. Зечевича⁹⁶. Перед вылетом все югославские участники круглого стола сфотографировались на фоне самолета югославской авиакомпании⁹⁷.

Несмотря на рекламную фотографию, группа прибыла в Москву регулярным рейсом «Аэрофлота» почти без опозданий и довольно долго задержалась при пересечении границы, выполняя необходимые формальности. Участники предстоящего круглого стола, рассуждая о причинах столь долгой задержки при въезде в некогда закрытую страну, философствовали о том, что «в ней упорно сохраняются формы поведения, принятые при большевизме, которые, наверное, переживут и сам большевизм»⁹⁸.

После вручения протокольного букета красных гвоздик супруге Джиласа Штефании – части протокольных формальностей, предусмотренных «Литературной газетой», гости на автомобилях выехали из построенного к Олимпиаде-80 аэропорта «Шереметьево-2» (он показался им всего лишь похожим на десятки аэродромов в мире). Уже в автомобиле Джилас пожелал немедленно заехать на Красную площадь, заявив об этом столь безапелляционно, что, несмотря на январские минус девять градусов, никому и в голову не пришло напомнить, что в июне ему исполнится 79 лет. Для теплолю-бивыхжителей Балкан картина вечерней Красной площади казалась почти фантастической, созданной, как им казалось, «теми мастерами, которые десятилетиями создавали и совершенствовали огромных размеров символы сталинской эпохи». «Под ногами скрипел свежий снег, над головами снежинки, а на самых вершинах двух кремлевских башен жаркий красный свет просто струится из высоко размещенных пятиконечных звезд, – чуть позже написал Зечевич для «НИН». – Стены Кремля блестят и в то же время едва видны. Лучшую иллюстрацию для того, чтобы получить полное представление о прежних мечтах коммунистов, трудно и представить». «Эта картина, – заметил также репортер, – до определенной степени, действительно, оправдывала их юношеские увлечения идеями, которые символизировали Красная площадь и, конечно, мавзолей Ленина»⁹⁹.

Помимо репортерских заметок для еженедельника «НИН», свои впечатления о том вечере по свежим следам записал и Чосич, некогда подчиненный Джиласа по идеологической работе в послевоенной Югославии, к тому времени уже известный писатель-диссидент, а в самом недалеком будущем – крупный югославский государственный деятель ¹⁰°. Запомнившаяся ему в тот вечер метель придала событию еще больший колорит. «Как только мы вступили на освещенную светом прожекторов Красную площадь, Милован Джилас замедлил шаг и замолчал. Я понял, что он хочет остаться только со своей Штефицей. Мы так и сделали, двинулись к храму Святого Василия Блаженного, оставив их перед мавзолеем Ленина, – записал Чосич. – Вид заслуживал того, чтобы его запомнить. Запорошенный снегом Милован в кепи, сгорбленный, ссохшийся со своей Штефанией, темнел перед мавзолеем Ленина… Перед своим некогда богом, бальзамированным Лениным, заложенным в красном мраморе. Молчит веривший в него отступник и противник. О чем он думал, некогда коммунистический фанатик и партийный вождь, который по-ленински за счастливое будущее человечества выносил смертные приговоры своим противникам и тем, кто всего лишь сомневался в победе? О чем молчал самый знаменитый отступник коммунизма второй половины XX столетия, самый значительный низвергатель ленинизма и большевизма? Спрашивал ли себя Милован Джилас, на что он растратил юность и дар писателя и за что провел в тюрьме девять лет, не считая и тех лет в Королевстве? Может быть, он каялся в том, что разрушал великую веру нашего столетия?»¹⁰².

Лишь на следующий день, словно прерывая то молчание перед мавзолеем Ленина, Джилас сказал только одну фразу: «Ленин – гений революции». «Я с ним согласился», – заметил Чосич¹⁰³.

Редакция «Литературной газеты», подбирая партнеров для представительной югославской делегации, так и не сумела найти равную Джиласу советскую фигуру. Л. М. Каганович, один из тех в советской политической верхушке, кто травил югославское руководство в те годы, «не был ни готов, ни способен для встречи». О Д. Т. Шепилове, дожившем до 1995 г., кажется, никто и не вспомнил. Советскую часть участников круглого стола составили ученые-обществоведы (политологи Института экономики мировой социалистической системы АН СССР Е. А. Амбарцумов, М. П. Павлова-Сильванская и др.)¹⁰⁴ и ведущие отечественные историки-югослависты из Института славяноведения и балканистики АН СССР (его директор В. К. Волков и Л. Я. Гибианский)¹⁰⁵.

18 января 1990 г. в помещении редакции «Литературной газеты» был проведен круглый стол о советско-югославском конфликте 1948 г. Выступление М. Джиласа (после краткого вводного слова организатора – заместителя редактора «ЛГ» О. Н. Прудкова) стало событием, затмившим в тот день все. Как справедливо заметил в своем репортаже Зечевич, «в отличие от остальных, которые интерпретировали события, Джилас о них свидетельствовал»¹⁰⁶.

С этой оценкой солидаризировался и Чосич, отметив, что Джилас, «разумеется, был главной личностью той конференции. Он, хотя не высказал новые и неизвестные факты, его свидетельства и взгляды о событиях 1948 г. интересны и как всегда важны. Этот человек обладает выраженным даром политического мышления и авторитетной самоуверенностью, приобретенной на высоких должностях в коммунистическом движении»¹⁰⁷. «На конференции, – заметил Чосич, – выступило трое из нас, приехавших вместе с Джиласом. Несмотря на то, что наши выступления были теоретически и историографически интересны, они остались в тени его личности»¹⁰⁸.

Начав с того, что в письмах Молотова и Сталина, направлявшихся весной 1948 г. в адрес югославских руководителей, чувствовались опасения Сталина, что Югославия желает занять приоритетное положение в отношении Советского Союза и всего мирового коммунистического движения, Джилас заверил собравшихся, что такой идеи югославское руководство не имело. «Несмотря на наш революционный энтузиазм и нашу революцию, из которой югославы вышли полные революционного энтузиазма и, конечно, революционных иллюзий, переоценивая свои силы и возможности… мы понимали, что у нас нет сил и возможностей вытеснить или заменить Советский Союз».

Он также описал настроения югославской коммунистической элиты в отношении Советского Союза, появившиеся с тех пор, как после войны начали проявляться различия во взглядах на экономические отношения. «Мы в Югославии, – заметил Джилас, – переоценивали возможности Советского Союза, который понес во время войны огромный урон. Наши ожидания помощи, которую Советский Союз мог нам предоставить, были завышены. И мы часто выдвигали требования, которые он объективно не мог выполнить. Были и стремления сталинского правительства ввести несправедливые экономические отношения с социалистическими странами и Югославией. По этой причине, из-за серьезных экономических причин, в югославском руководстве имелось внутреннее сопротивление советскому руководству, а частично и Советскому Союзу. «Это сопротивление можно было назвать и небольшой критикой: вот, русские хотят это, Советы хотят то, а у них ничего не получается», – вспоминал он.

Джилас отметил, что подобные настроения не могли быть тайной для советского руководства. Оно «имело своих людей в нашем самом высшем руководстве, которые передавали ему информацию политического характера». «И как это обычно бывает в политике, – подчеркнул Джилас, – все это часто неверно истолковывалось и преувеличивалось». Существенным было и то, что «в авторитарной природе Советского Союза и таком же характере Сталина не было привычки признавать свои ошибки даже тогда, когда они были очевидны»¹⁰⁹.

Заметив, что он останавливается только на том, что помнит, Джилас утверждал, что за начало конфликта 1948 г. «вина падает на советское руководство, в основном на Сталина». Он напомнил, что в Югославии, за исключением «малочисленной сталинской группки, которая не играла активной роли в политике, повсеместно считали, что это был конфликт между небольшой коммунистической страной и большой коммунистической страной». «Основную ошибку Сталина» Джилас видел в том, что он уравнял интересы «коммунистического движения со своими личными целями». По его мнению, Сталин «понимал мировой коммунизм как расширение советского влияния». Он отметил, что конфликт с Югославией возник как раз «в области, которую Сталин хотел контролировать – в области расширения советского государства, но не в смысле конституционно-правового государства, а в смысле контроля над своим народом и другими государствами». Помешало же этому то, что КПЮ вышла из войны и революции «настолько сильной, с сильным партийным аппаратом», что не могла подчиниться. Это и вызвало расхождение, заключавшееся в том, что идеологически связь с СССР была очень тесной, а в то же время организационно и политически югославы были «самостоятельным государственно-политическим организмом».

Оценка Джиласом действий советского лидера в 1948 г. оказала в последующем значительное влияние на развитие историографии. «Нападение Сталина на Югославию не оказалось его полным поражением, – утверждал он. – Оно стало поражением только в отношении Югославии, но в то же время в результате этого нападения Сталин взял под контроль все остальные восточноевропейские страны». «Я думаю, – указал Джилас, – что с самого начала Сталин поставил две цели. Первую – подчинить Югославию, а через Югославию всю Восточную Европу. Мы полагали, что он имел в голове и второй вариант: если не получится подчинить Югославию, то, по крайней мере, удастся подчинить Восточную Европу. И это ему удалось»¹¹⁰.

В самом конце выступления, уже во время ответов на вопросы остальных участников, отвечая на вопрос профессора Белградского университета, крупнейшего югославского историка Б. Петрановича, «был ли он фаворитом Сталина в 1948 г. в преддверии конфликта»¹¹¹, Джилас высказал мнение, что советский вождь рассчитывал на него «в своих комбинациях»¹¹².

Развивая этот тезис, Джилас напомнил о встрече и ужине у Сталина в январе 1948 г., на которые был приглашен он один из всех членов только что приехавшей в Москву югославской делегации. В этот раз его рассказ несколько отличался от того, что было изложено в «Беседах со Сталиным»¹¹³ в начале 1960-х гг.: «…в один из моментов наступило мрачное молчание. Словно нужно начать что-то новое и перейти к другой теме. Неожиданно я начал расхваливать Тито. Я хотел заранее отбросить всякое их сомнение и всякую комбинацию, в которую был бы вовлечен и я. Сталин смотрел на все это, не произнося ни слова. Сначала уставился на меня, а потом – на каждого из присутствующих по очереди. Тем самым разговор был закончен. Я верю в то, что Сталин знал о моей любви к нему, так как он был для меня символом коммунизма. Поэтому, несомненно, он думал, что мною будет легко манипулировать. Вот и все, что произошло на самом деле. Я не могу категорически заявить, что в комбинациях Сталина я был его фаворитом на место Тито, но некоторые сомнения на этот счет у меня существовали»¹¹⁴.

Записавший и изложивший эти слова Зечевич интерпретировал данное высказывание Джиласа исключительно по-журналистски – неточно, но хлестко: «В Москве во время работы круглого стола Джилас впервые открыл, что накануне разборок между Сталиным и Тито он был не только „принцем" Политбюро КПЮ, но и потенциальным фаворитом Сталина. По его словам, до 1948 г. преклонение перед Сталиным, которое он испытывал к советскому вождю, не мешало ему неограниченно доверять Тито»¹¹⁵.

Ответы Джиласа на остальные вопросы свидетельствовали, что он не испытывал злобы ни к Сталину, ни к Тито, стремясь к взвешенным характеристикам этих вождей. О Сталине он заметил: «И сейчас считаю, что как политик Сталин был весьма одарен. Он будил мысль и был убедителен. Он знал, как приспособиться к ситуации, чтобы неблагоприятные обстоятельства обратить в свою пользу. В этом отношении до некоторой степени равен ему был только Черчилль»¹¹⁶. Не менее лестная характеристика прозвучала и в адрес Тито. Джилас назвал его «талантливым политиком, который, в отличие от исчерпавших свои силы за шесть месяцев вождей французской революции, успешно прошел все фазы революции. Он был успешен и в дальнейшем». По его словам, Тито «однозначно был опытным, сильным политиком, с развитым чувством реализма. Я не встречал, – заметил Джилас, – другого такого человека, который бы столь ясно чувствовал, с какой стороны ему грозит опасность». Вместе с тем он заметил, что конфликт 1948 г., победа в котором считается «самой большой заслугой Тито, был ему навязан». В те годы у него не было намерения конфликтовать, повторил Джилас, подчеркнув, что конфликт навязал Сталин. Хотя он справедливо критиковал руководство КПЮ за «переполненность революционными иллюзиями». Сталин считал, что Югославия желает «занять приоритетную роль в международных связях Советского Союза и в отношениях коммунистических партий. Но таких идей у нас тогда не было», – вспоминал Джилас¹¹⁷.

Чосич писал: «Милован Джилас, самый значительный и самый решительный бунтовщик в Европе против сталинизма, его жертва, узник Тито, получил возможность говорить в Москве о Сталине и сталинизме, давать интервью московскому телевидению и журналистам печатных изданий. Все это стало для него возможным благодаря горбачевской "перестройке" и "гласности", в реформаторскую энергию которых, как и в изменение советского порядка, Джилас не верил. Если кто-то другой из югославских революционеров при жизни стал историческим победителем, то это – Милован Джилас. Он пережил крах идеологии и порядка, против которого восстал в 1948 г. и от которого пострадал в дальнейшем. Он – единственный югославский политик, идеи которого одержали победу»¹¹⁸.

И действительно, в этот приезд в Москву Джилас был объектом пристального внимания СМИ. Отвечая на вопрос корреспондента «Радио Югославии», вещавшей на СФРЮ на сербскохорватском языке, о его самом ярком впечатлении в этот приезд, он назвал посещение Красной площади.

О приезде Джиласа в Москву и участии в круглом столе кратко сообщили многие СМИ. К тому же в один из дней Джилас провел несколько часов в разговоре с политологом Амбарцумовым, одним из ярких разносторонних мыслителей и блестящих перьев последних лет советской эпохи. Беседа была опубликована в «Литературной газете» от 31 января 1990 г.¹¹⁹

Приезд Джиласа в Москву и его участие в дискуссии в редакции «ЛГ» означали и своего рода полную его реабилитацию в Советском Союзе. Публикация в ноябре 1989 г. в журнале «Слово» отрывка из эссе «Новый класс» была лишь предвестником появления его произведений на русском языке. Издатели предполагали, что читательская аудитория будет заинтересована увидеть его книги в СССР целиком. Еще в день проведения круглого стола в «ЛГ» представитель московского издательства «Прогресс» попытался договориться с Джиласом «о переводе и издании его автобиографических книг». Джилас ответил, что не видит к этому никаких препятствий¹²⁰.

Уже в конце января в прессе с уверенностью сообщалось о скором появлении книг Джиласа в Москве. В публикации его беседы с Амбарцумовым в «Литературной газете» была помещена короткая справка о Джиласе. В перечне его наиболее «примечательных книг» («Новый класс» и «Беседы со Сталиным»), также указывалось, что он написал также биографию Тито и четырехтомную автобиографию, которая готовится к публикации в московском издательстве «Прогресс»¹²¹. В следующие месяцы литературно-публицистическое наследие Джиласа начало появляться и в изданиях радикально-демократического направления в советской журналистике: отрывки из его работ и интервью с ним появились в «Огоньке» и «Новом времени»¹²². В научных изданиях публиковались и аналитические эссе Джиласа, а также отклики на его выступление на круглом столе в «ЛГ» в январе 1990 г.¹²³

Договоренность января 1990 г. о публикации произведений Джиласа в серии издательства «Прогресс» была выполнена лишь частично и с серьезной задержкой. 11 сентября 1990 г. Джилас закончил написание предисловия к русскому изданию сразу трех своих работ («Беседы со Сталиным», «Новый класс» и «Несовершенное общество»). Скорее всего, делалось это еще в рамках январской договоренности, анонсированной в «ЛГ». Но издания этих произведений и российским читателям, и самому автору пришлось ждать до 1992 г.

В это же время Джилас пишет еще одно предисловие для русского издания. На этот раз не для своего, а для книги, связанной с его «Новым классом» самым непосредственным образом. Русское издание книги М. Восленского «Номенклатура» было подписано к печати 24 июля 1991 г. и разошлось среди читателей в том же году, до августовского путча и распада СССР в конце того же года. В последних абзацах предисловия к этому, формально еще «советскому», изданию Джилас пишет: «Я хотел бы присоединиться к M. С. Восленскому, сказав: советская система не располагает никакими сколько-нибудь значительными или обнадеживающими внутренними способностями к подлинно радикальной реформе этой системы, а отсталость и коррупция неумолимо толкают ее к экспансии. Уже давно советская система перестала быть проблемой для критического политического мышления. Однако экспансионистские устремления отсталой и обнищавшей великой державы нельзя остановить ни разумными словами и добрыми намерениями, ни точным научным анализом, как бы ни было полезно и необходимо и то, и другое»¹²⁴.

По всей вероятности, недавнее посещение Москвы позволило Джидо написать и следующее: «Новое издание книги M. С. Восленского особенно своевременно сегодня. Эта работа может оказаться итоговой. Диктатура номенклатуры приблизилась к своему историческому краху. Этот крах уже произошел на наших глазах в ряде стран Восточной Европы. Он свершился с поразительной легкостью. Дело в том, что развернулся объективный процесс разложения системы номенклатурного господства и протекает столь же объективный процесс демократизации общества. Мы наблюдаем его и в Советском Союзе, первые его признаки видны в Китае». В этом тексте Джилас также предсказал (ошибившись в отношении КНР) и относительно мирный характер завершения господства советской коммунистической номенклатуры. По его словам, ее слабость заключается в том, что она «сама отгородилась от общества, которым управляет, и оказалась верхушечной структурой без корней в народе. Поэтому я думаю, что ее уход и в больших странах "реального социализма" произойдет мирно, без гражданской войны: просто не найдется достаточно граждан, готовых воевать за номенклатуру»¹²⁵.

Три главные историко-публицистические произведения Джиласа («Новый класс», «Беседы со Сталиным» и «Несовершенное общество») с написанным к ним предисловием 1990 г. дошли до читателя пост-коммунистической России в конце 1992 – самом начале 1993 г. Все они вышли под общей обложкой «Лицо тоталитаризма»¹²⁶ в издании «Новости» впечатляющим тиражом в 50 тысяч экземпляров.

Примечания

¹ Миликић М. М. Ратним стазами Милована Ћиласа. Подгорица, 2009. С. 29.

² Dedijer V. Veliki buntovnik Milovan ?ilas. Prilozi za biografi ju. Beograd, 1991. S. 176.

³ Российский государственный архив социально-политической истории (далее – РГАСПИ). Ф. 89. Оп. 2. Д. 1369. Л. 67–69. Сов. секретно. Расшифрованная телеграмма Из Югославии. 12.2.44. Вход.213 Для «Свободной Югославии». Статья о преступлении немцев в Катыни. Вальтер. В документе имелась пометка: [ «Надо опубликовать В.М», «Свободной Югославии»] Внизу в левом углу документа: «Передано по Р.С. 14 и 17 фев. 1944 г.» (Там же. Л. 67).

⁴ РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1369. Л. 85. Расшифрованная телеграмма Из Югославии 12 марта 1944 г. 419.

⁵ Архив внешней политики РФ (далее – АВП РФ). Ф. 06. Оп. 6. П. 58. Д. 798. Л. 5. На бланке НКГБ 1-е управление. 22.Ш.1944 г. 1/1/4088. Начальник 1-го Управления НГКБ Союза ССР Фитин – в НКИД Союза СССР тов. Деканозову.

⁶ РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1369. Л. 15. Состав Военной Миссии Национального Комитета Освобождения Югославии.

⁷ Отношения России (СССР) с Югославией. 1941–1945 гг. Документы и материалы. М., 1998. С. 253.

⁸ С. Самарджич – эмигрировал в СССР в 1932 г., в 1936–1939 гг. – участник гражданской войны в Испании.

⁹ АВП РФ. Ф. 0144. Оп. 28. Пк. 114. Д. 4. Л. 49. Из дневника В. А. Зорина. Прием югославского посла Симича 19/IV-44 года.

¹⁰ Восточная Европа в документах российских архивов. 1944–1953. Т. 1. Новосибирск, 1997. С. 28–35. Док. 2.

¹¹ Отношения России (СССР) с Югославией. С. 239.

¹² Там же. С. 240.

¹³ Джилас М. Беседы со Сталиным // Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 45, 62–63.

¹⁴ Этот инцидент описал Симич: «Когда они узнали, что они могут получить в магазине для дипломатического корпуса лимитные книжки для снабжения, ген. Терзич заявил Симичу с возмущением, что он не просил никаких книжек, никакого снабжения и что им ничего не надо, они вполне довольны тем, что они получили в Доме Красной Армии» (АВП РФ. Ф. 0144. Оп. 28. Пк. 114. Д. 4. Л. 48. Из дневника В. А. Зорина. Прием югославского посла Симича 19/ IV-44 г.).

¹⁵ Было согласовано, что Политический архив НКИД примет от югославов Военно-политический архив Верховного штаба НОАЮ и начнет его разработку «в первую очередь в части, касающейся деятельности генерала Михайловима» (Отношения России (СССР) с Югославией. С. 235. Док. 297). Осенью 1944 г. М. Пияде, готовясь к возвращению в Югославию, высказал пожелание руководству НКИД вернуть архив, привезенный Джиласом, в Белград (АВП РФ. Ф. 0144. Пк. 114. Д. 8. Л. 156.). Во второй половине 1980-х гг. видный исследователь отношений России и Югославии Н. Попович обнаружил в Архиве Й. Броз Тито пометки Ранковича от 22 февраля 1946 г. на одном из писем главы Военной миссии югославской армии в СССР Р. Приморца: «Джидо взял с собой, когда первый раз поехал в Москву. 1. Все депеши между нами и Москвой. 2. Четнический архив (три мешка), который, вроде бы, Моша вернул в страну. 3. Что-то из архива Верховного штаба» [Popovi? N. Jugoslovensko-Sovjetski odnosi u Drugov svetskom ratu. Beograd, 1988. S. 125. Fusnota 55).

¹⁶ Отношения России (СССР) c Югославией. C. 242–243. Док. 303.

¹⁷ РГАСПИ. Ф. 644. On. 2. Д. 332. Л. 35–37.

¹⁸ Указывалось, что вопреки заявлению Черчилля военные возможности Тито «будут использованы», но ему не будет оказано поддержки в закреплении роли политического лидера Югославии. «До сих пор англичане вынуждены были уступать русским в ряде вопросов, в частности, итальянском, греческом, югославском, так как военные успехи были на стороне русских, но теперь положение изменилось: инициатива перешла в руки союзников, и поэтому английская политика в отношении СССР, в частности, в балканских вопросах будет более твердой». Также сообщалось, что «англичане решили не пускать русских на юг от Дуная, если даже для этого придется когда-либо применить силу. Англичане считают, что решать югославский вопрос будут прежде всего они, англичане» (См.: Вперед на Запад. 1 января – 30 июня 1944 года. Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне. Сборник документов. Т. 5. Кн. 1. М., 2007. Док. 1892. С. 488).

¹⁹ Советская версия изложения этой встречи свидетельствует, что он не лез за словом в карман, в частности, «Джилас выражал сомнения в возможности такого сотрудничества, но будет об этом говорить с Тито» // РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1370. Л. 79–80. Алексеев – Корнееву [между 11 или 12 июня 1944 г.].

²⁰ Отношения России (СССР) с Югославией. С. 247–249. Док. 311.

²¹ Джилас М. Беседы со Сталиным. С. 63.

²² АВП РФ. Ф. 06. Оп. 6. Пк. 58. Д. 795. Л. 46–47. Из дневника В. А. Зорина. Секретно. 26 апреля 1944 г. Прием югославского посла Симича 25 апреля 1944 г.

²³ Восточная Европа в документах российских архивов 1944–1953 гг. Т. 1.1944–1948 гг. С. 34. Док. 2.

²⁴ Отношения России (СССР) с Югославией. С. 262.

²⁵ Там же. С. 267.

²⁶ Там же. С. 267.

²⁷ О советских рекомендациях в изложении Молотова в телеграмме Корнееву (между 11 или 12 июня 1944 г. (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Л. 1370. Л. 79–80), по всей вероятности, уже в связи с возвращением Джиласа в Югославию и его возможной встречей с Корнеевым) см.: Едемский А. Москва и антифашистское движение И. Броз Тито (январь – начало октября 1944 г.) // Ослобођење Београда 1944. године. Београд, 2010. С. 57.

²⁸ Отношения России (СССР) с Югославией. С. 265.

²⁹ Среди документов, готовившихся для советского руководства, была и справка о составе Центрального комитета Компартии Югославии. В списке Джилас был четвертым после Тито, Карделя и Ранковича. Вслед за ним – Лескошек, Хебранг, Пияде и Жуйович. «Милован Джилас, он же Мирко, Велько – Секретарь ЦК КПЮ по агитпропаганде. Родился в 1911 г. в городе Колашич, Черногория. Окончил 8 классов гимназии, а затем учился 3 года на философском факультете в Белграде. Литературный работник. В партию принят в 1932 г. В 1932 г. был членом комсомольского руководства Белградского университета. В 1933 г. за революционную деятельность был приговорен к 3 годам тюремного заключения, отбывал в Бачке. В 1937 году член Белградского горкома, Белградского обкома и член Крайкома компартии Сербии. В 1938 году член ЦК КПЮ, назначенный тов. Тито; на V общеюгославской конференции в 1940 г. избран в члены Политбюро ЦК КП Югославии. Бывший член Верховного штаба народно-освободительной армии и партизанских отрядов Югославии. Редактирует популярную газету «Борба» – партийный орган ЦК КПЮ. Теоретически и политически хорошо подготовлен. Член Президиума антифашистского Веча национального освобождения Югославии. В новом югославском правительстве, образованном 7.III-45 г. маршалом Тито, является министром по делам Черногории» (РГАСПИ. Ф. 5. Оп. 10. Д. 777. Л. 210).

³⁰ Издатели сборника документов и материалов по истории советско-югославских отношений в 1945–1946 гг., вышедшего под эгидой министерств иностранных дел России и Сербии, подбор документов в отношении событий апреля 1945 г. ограничили перепечаткой уже ранее публиковавшихся материалов и не поместили новых документов о пребывании югославской делегации в СССР. См.: Советско-югославские отношения. 1945–1956 гг. Документы и материалы. Новосибирск, 2010. С. 10–14.

³¹ Dedijer V. Prilo?i za biografiju Josipa Broza Tita (reprint iz 1953) // Dedijer V. Novi prilo?i za biografiju Josipa Broza Tita. Prva knjiga. Rijeka, 1981. S. 410.

Опубликованный В. Дедиером второй вариант «Хронологии конфликта Тито и Сталина с 1941 по 1948 г.», подготовленный им совместно с В. Ягером при участии А. Ранковича и М. Джиласа в 1951 г. во время работы над книгой «Приложения для биографии Йосипа Броза Тито», в какой-то мере показывает причины этих политизированных неточностей. См.: Dedijer V Novi prilo?i za biografiju Josipa Broza Tita. Tre?i torn. Beograd, 1984. S. 221–222.

³² Отношения России (СССР) c Югославией. C. 585. Примеч. 940.

³³ Корнеев – Молотову. Телеграмма 47170 от 28-го октября 1944 года. (Рукописный архив чл. – корр. РАН В. К. Волкова) Вслед за этим и Тито в послании от 29 октября сообщил Сталину об этом же. См.: Отношения России (СССР) с Югославией. С. 361–362. Док. 474.

³⁴ Там же. С. 363. Док. 476.

³⁵ «Внешнее поведение английских офицеров по отношению к нашим офицерам в Италии и в Югославии лучше, чем поведение советских офицеров здесь. Конечно, у англичан подлые намерения. И враг все это будет использовать, если советские командиры не будут относиться к нам, как к друзьям и союзникам» // Там же. С. 585. Сноска 940.

³⁶ Тимофеев А. Ю. Русский фактор. Вторая мировая война в Югославии 1941–1945. М., 2010. С. 318. Исследователь ссылается при этом на воспоминания писателя Б. Слуцкого (Слуцкий Б. Записки о войне // О других и о себе. М., 2005. С. 62, 74), а также на книгу самого Джиласа «Разговори со Стальином», указывая ее выходные данные – Белград, 1962 (Там же. С. 394. Примеч. 1041). Версия, впрочем, не новая, ибо еще в изданной в 1953 г. Дедиером биографии Тито мимоходом упоминалось, что «среди изнасилованных девушек была и одна товарищ, секретарь Окружного комитета молодежи в Воеводине. И даже напали на супругу одного из членов Национального комитета», что могло в завуалированной форме указывать на Джиласа, см.: Dedijer V Prilo?i za biografiju Josipa Broza Tita (reprint iz 1953) // Dedijer V Novi prilo?i za biografiju Josipa Broza Tita. Prva knjiga. Rijeka, 1981. S. 410.

³⁷ Джилас M. Беседы со Сталиным. C. 71–72.

³⁸ Текст договора см.: Советско-югославские отношения. 1945–1956 гг. С. 10–12.

³⁹ Связи Ф. И. Голикова с югославскими партизанами были давними. Известно, что в июне 1944 г. ГКО СССР поручил начальнику Главного управления кадров Красной Армии подобрать персонал для советской базы в Бари (Италия). См.: Связи России (СССР) с Югославией. С. 273.

⁴⁰ Яснов М. А. – заместитель председателя Моссовета. Он был также и среди встречавших военную миссию НКЮ 12 апреля 1944 г. (Там же. С. 233).

⁴¹ Рукописный архив чл. – корр. РАН В. К. Волкова.

⁴² Джилас М. Беседы со Сталиным. С. 81–83.

⁴³ Там же. С. 87–88.

⁴⁴ Хрущев H. С. Время. Люди. Власть (Воспоминания в 4-х кн.). Кн. 3. М., 1999. С. 142.

⁴⁵ По его итогам было принято решение о вооружении албанских дивизий, которые находятся под командой Пятой армии, с тем, чтобы помочь им вооружить и остальные свои дивизии. Согласно принятому тогда решению, Джиласу было поручено направить это вооружение «как можно скорее». Также было принято предложение ЦК Албании о регулярных визитах «товарищей из ЦК Албании» в ЦК КПЮ для консультаций по важным вопросам. См.: Politbiro Centralnog Komiteta Komunisti?ke Partije Jugoslavije 1945–1948. Beograd, 1995. S. 66–67.

⁴⁶ АВП РФ. Ф. 0144. On. 29. Пк. 117. Д. 28. Посол СССР в Югославии Садчиков – Заведующему Отделом балканских стран НКИД СССР тов. Лаврищеву А. А. 23 июля 1945 г.

⁴⁷ Там же. Л. 139–145. Опубл.: Восточная Европа в документах… С. 330–335.

⁴⁸ Упоминание было только в югославской записи беседы (Исторический архив. М., 1993. 2. С. 24–27), тогда как в советской записи они отсутствовали (Там же. С. 21–22). То обстоятельство, что Сталин не спросил о Хебранге, скорее свидетельствовало о том, что он не намерен обсуждать отношения внутри югославского руководства.

⁴⁹ Бухаркин И. В., Гибианский Л. Я. Первые шаги конфликта // Рабочий класс и современный мир. 1990. 5. С. 160–163. О необъективном характере претензий посла свидетельствовало его замечание по поводу выступления Тито 27 сентября 1947 г. на II съезде Народного фронта Югославии о том, что тот ни слова не сказал о помощи СССР, хотя выступление было совершенно не об этом (Там же. С. 160–161).

⁵⁰ Гибианский Л. Я. У начала конфликта: балканский узел // Политические исследования. 1991. 2. С. 179.

⁵¹ Джилас М. Беседы со Сталиным. С. 101.

⁵² В самом их начале М. Джилас, вдохновленный обещаниями И. В. Сталина на встрече 17 января 1948 г., оценивал их ход почти восторженно. См.: Гибианский Л. Я. Вызов в Москву // Политические исследования. 1.1991. С. 204.

⁵³ Советско-югославские отношения. С. 214–215. Док. 111.

⁵⁴ Там же. С. 216–217. Док. 112.

⁵⁵ Джилас М. Беседы со Сталиным. С. 119.

⁵⁶ Там же. С. 120.

⁵⁷ Там же. С. 120–121.

⁵⁸ Гибианский Л. Я. Вызов в Москву // Полис. 1991. 1. С. 207; Он же. К истории советско-югославского конфликта 1948–1953 гг.: секретная советско-югославо-болгарская встреча в Москве 10 февраля 1948 года // Советское славяноведение. 1991. 4. С. 27–29.

⁵⁹ Джилас М. Лицо тоталитаризма. С.133.

⁶⁰ Там же. С. 233–235.

⁶¹ Zapisnici sa sednica… S. 234. Dok. 34. Sastanak Politbiroa CK KPJ. 19-11-1948.

⁶² Российский исследователь Л. Я. Гибианский в ходе проводившихся им интенсивных исследований в конце 1980-х – начале 1990-х гг. в Белграде, обнаружил в Архиве Й. Б. Тито «обширный… рукописный восьмистраничный отчет Джиласа» (AJBT. KMJ I-3-b/651, I. 33–40), который был составлен им «сразу по возвращении делегации в Белград для информирования узкого круга «югославской верхушки». Документ был написан «не только по памяти, но и на основе заметок Джиласа, сделанных прямо на заседании в Кремле 10 февраля 1948 г. [ГибианскийЛ. Я. К истории советско-югославского конфликта 1948–1953 гг. Секретная советско-югославо-болгарская встреча в Москве 10 февраля 1948 года // Советское славяноведение. 1991. 3. С.19). Историк полагает, что В. Дедиер, являвшийся в начале 1950-х гг. официальным биографом Тито, описывая ход советско-болгарско-югославской встречи в Кремле 10 февраля 1948 г., «без каких-либо указаний на источник просто заимствовал из данного отчета Джиласа текст, «раскавычив значительные части, однако при этом подверг их произвольному редактированию». В результате этого ход встречи в Кремле «представал в весьма огрубленном виде, со смещением ряда существенных акцентов, зафиксированных у Джиласа» (Там же. С. 19).

Сам Дедиер, ссылаясь на показанный ему Тито «обширный письменный отчет Джиласа, который заканчивался словами о том, что Сталин питает большое доверие в отношении всего Центрального комитета и «больше всего в отношении товарища Тито» (см.: Dedijer V. Veliki buntovnik Milovan Dilas. Beograd, 1990. S. 329), полагает, что именно этот документ побудил югославского лидера быть крайне осторожным в процессе десталинизации и завершить выступление на V съезде КПЮ в июле 1948 г. словами «Да здравствует товарищ Сталин! Да здравствует Советский Союз» (Isto, S. 239–230). Ввиду этого можно предположить, что существовало два документа, написанных Джиласом, один из которых только о совещании у Сталина, а второй – более общего плана.

⁶³ АВП РФ. Ф. 0144. Оп. 32. Пк. 128. Д. 8. Л. 107. В историографии имеется предположение, что Джилас был знаком с критической телеграммой советского посла по поводу данного выступления Тито (Гибианский Л. Я. От первого ко второму совещанию Коминформа. С. 362). Вне всякого сомнения, Джилас точно чувствовал обстановку: Отдел балканских стран МИД СССР с санкции заместителя министра Зорина в начале марта обратился в Госполитиздат с предложением срочно включить данный доклад Тито в сборник его статей и речей, который готовился в переводе на русский язык к печати (АПВ РФ. Ф. 0144. Оп. 32. Пк. 129. Д. 18. Л. 7–8).

⁶⁴ Zapisnici sa sednica… S. 239. Dok. 34. Sastanak Politbiroa CK KPJ. 19-11-1948.

⁶⁵ В том же духе донесение сопровождалось комментарием, то ли высказанным самим Жуйовичем, то ли дописанным послом: «…то обстоятельство, что все присутствующие на заседании в той или иной форме поддерживали Тито, говорит о глубоком изменении, которое произошло и происходит в самом ЦК в отношении к Советскому Союзу» (Из архива чл. – корр. РАН В. К. Волкова).

⁶⁶ Гиренко Ю. С. Сталин-Тито. М., 1991. С. 347–350.

⁶⁷ Из рукописного архива чл. – корр. РАН В. К. Волкова.

⁶⁸ Восточная Европа в документах… Т. 1. С. 873. Док. 283.

⁶⁹ Советский фактор в Восточной Европе. 1944–1953. Т. 1.1944–1948. Документы. М., 1999. С. 571. Примеч. 1.

⁷⁰ РГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 58. Л. 40–46.

⁷¹ Гиренко Ю. С. Сталин-Тито. С. 362–364.

⁷² Там же. С. 367.

⁷³ Суслов направил их Сталину, Молотову и Жданову, указав, что они «составляют часть большого архива, переданного недавно Жуйовичем на хранение советскому послу Лаврентьеву» (ГАСПИ. Ф. 77. Оп. 4. Д. 58. Л. 123).

⁷⁴ Там же.

⁷⁵ Djilas Milovan. A top Communist Exposes the Main Kremlin Danger. Khrushchev Held Bigger Threat to Free Nations // San Francisco Examiner. 1956. June 10. P.01; 31; Djilas Milovan. Khrushchev Grabs More Power in Turmoil // San Francisco Examiner. 1956. June 11. P. 01, 19; Djilas Milovan. Russ Still Aim for Socialist World. Stalin Delayed Change in Tactics, Yugoslav Says // San Francisco Examiner. June 12. 1956 P.04; Djilas Milovan, Kremlin Danger: How Red Nations Agreed on Cominform // San Francisco Examiner. 1956. June 13. P. 12.

⁷⁶ Примером лексики, которой авторы пользовались, упоминая Джиласа в советских СМИ, могут служить следующие, использованные всего лишь в одной статье в органе ЦК КПСС «Правда» после его поездок в Англию и США в конце 1968 г.: «автор нескольких грязных пасквилей на коммунистическую идеологию»; «лай из подворотни», «лексикон Джиласа изобилует выражениями из словаря буржуазных пропагандистов», «социал-предатель», «со старанием обученного попугая», «на трех страницах журнала Джилас ухитрился налить столько грязи на международный коммунизм, на социалистические страны, что другому „кремленологу“ хватило бы на монографию». См.: Орехов Б. Слезьте с треножника, господин Джилас! // Правда (Москва). 1969.28.1. С. 4.

⁷⁷ Сотрудничество с данным журналом было начато с публикации в нем эссе о В. И. Ленине (См.: Джилас М. Ленин // Посев. Общественно-политический журнал. Год XXVI. 1970. Март. 3 (1154). С. 39–43). Это был перевод статьи, написанной им специально для лондонской «The Times» // The Times. (London) 1969. December 6.

⁷⁸ Джиласу было запрещено публиковать свои произведения в СФРЮ, а после состоявшейся в конце 1968 г. поездки в США (через Лондон) югославские власти изъяли у него паспорт, лишив, тем самым, легальной возможности выезжать за рубеж.

⁷⁹ Одним из первых было выступление на «Франкфуртском форуме -87». См.: Джилас М. Иллюзии и надежды. Цели и границы горбачевских реформ // Время и мы (Нью-Йорк). 1988.101. С. 144–154.

⁸⁰ О позиции С. Вукмановича, высказанной им 10 декабря 1994 г., см.: ВукмановиЬ-Темпо С. Милован Ъилас – уйуткани глас прогреса // Милован Ъилас (1911–1995). Зборник радова / М. Цемовий (координатор). Београд, 1996. С. 33–41

⁸¹ Popov?c M. 'Tempu hvala, ali…' // Osmica 18.05.1989 (вырезка из газеты в архиве автора).

⁸² ВучелиН М. РанковиЬ то ни je заслужио. Милован Ъилас говори за НИН // НИН (Београд). 28 Maj 1989. С. 16.

⁸³ Там же.

84 Там же. С.51.

⁸⁵ Socijalizam i «realni socijalizam» // Djilas. M. Vernik i jeretik. Beograd: Akvarius, 1989. S. 370.

⁸⁶ Milovan D. Tamnica i ideja. Beograd, 1989.

⁸⁷ Имеются в виду вышедшие в США в 1977 г. воспоминания М. Джиласа о событиях 1941–1945 гг. [Djilas М. Wartime. New York, 1977. 470 р.). Под заголовком «Революционная война» эта книга вышла на сербскохорватском языке в Белграде в 1990 г.: Ъилас М. Револуционарни рат. Београд, 1990.

⁸⁸ В этом Джилас оказался прав. Не так давно среди документов, хранившихся в Архиве Президента Тито (ныне эта коллекция находится в Архиве Югославии в Белграде), был обнаружен подготовленный в Отделе по пропаганде за рубежом Президиума ЦК СКЮ «План действий по дискредитации взглядов Милована Джиласа на события в Югославии во время Второй мировой войны (в связи с его «Мемуарами» от 11 апреля 1977 г.). Он подразумевал дискредитацию Джиласа за рубежом через его «разоблачение и очернение», прежде всего, в Югославии (в СМИ и т. д.). В правом верхнем углу первого листа документа имеется пометка «V», означавшая, что И. Броз Тито с ним ознакомился (Arhiv Jugoslavije (Beograd). Kolekcija «Arhiv J.Broza Tito». KPR. Fond. II-4a. Br.kutije 168). На русском языке документ будет опубликован в соответствующем разделе книги «Анатомия конфликтов: Центральная и Юго-Восточная Европа. Документы и материалы последней трети XX века. Т. 1. Начало 1970 – первая половина 1980-х годов», выход в свет которой запланирован на 2011 г. в издательстве «Алетейя».

⁸⁹ Djilas. М. Vernik i j er etik. S 5.

⁹⁰ Джилас M. Новый класс // «Слово». Литературно-художественный журнал Госкомпечати СССР и Госкомпечати РСФСР. 1989.11. С. 63–68.

⁹¹ Бондарева Е. Возвращение Джиласа // Там же. С. 61–62.

⁹² Там же. С. 62.

⁹³ Глигоревић М. Распад идеологиjе. Сведок времена Милован Ђилас // НИН (Београд). 26 новембар 1989. С. 55.

⁹⁴ Там же.

⁹⁵ НовачиЬ А. |еретик на Црвеном тргу // НИН. 14 jaHyap 1990. С. 45–47.

⁹⁶ Участие в поездке журналиста редакции «НИН» В. Зечевича, опубликовавшего в первом квартале того же года в еженедельнике целую серию репортажей с выступлениями югославских участников круглого стола, позволяет со значительной степенью точности воспроизвести большую часть четвертого посещения Джиласом России. Советский вариант дискуссии на круглом столе в «ЛГ» был опубликован в разделе «Дискуссии» журнала Института славяноведения и балканистики АН СССР. См.: СССР – Югославия. 1948 год в современном прочтении // Советское славяноведение. 1990. 4. С. 3–18.

⁹⁷ Снимок с подписью «Перед поездкой в Москву» был размещен в номере еженедельника от 28 января 1990 г. над анонсом «Стенограмма бесед в Москве» (См.: «Стенограм московског разговора» // НИН. 28 jaHyap 1990. С. 73.). Заголовок анонса гласил «Конфликт всемирно-исторического значения в новом свете» (Сукоб од светскоисториjског значаjа у новом светлу!» (Там же).

⁹⁸ Зечевић В. Милован Ћилас на Црвеном тргу // Там же. С. 71.

⁹⁹ Там же. С. 72.

¹⁰⁰ В дневнике Чосича эти строки помечены датой 29 января 1990 г.

¹⁰¹ Ћосић Д. Пишчеви записи (1981–1991) Београд, 2002. С. 286–287. «Я стоял со Светом вблизи храма Святого Василия Блаженного и смотрел на своего когда-то вождя, мрачный, что сегодня ночью на Красной площади перед мавзолеем Ленина нас двое – всего лишь туристы», – записал в дневник Чосич (Там же. С. 287).

¹⁰² Там же.

¹⁰³ Если судить по репортажам НИН, то советские участники совершенно не имели намерений защищать позицию Сталина в произошедшем в 1948 г. конфликте. Общее настроение выразил один из них. «Что же тут можно защищать, – заметил Л.Любимов, – когда оказалось, что почти все, что было создано в ту эпоху, ценно только для того, чтобы быть отброшенным». И если по крайней мере двое из югославских участников (сам Джилас и А. Крешич, который учился в 1948 г. в СССР и принял решение вернуться домой) могли говорить, опираясь на собственные воспоминания, то большая часть историков, привыкшая оперировать данными архивных документов, лишь разводила руками, даже не в силах проверить, насколько память подводит югославских ветеранов (Зечевић В. Милован Ћилас… С. 72).

По свидетельству Д. Чосича, русские занимались сбором фактов, но они не удивили нас открытиями и оригинальными позициями о тех событиях, которые означали вершину идеологического и политического империализма Советского Союза, и вместе с тем – начало идеологической энтропии и распада сталинизма и советской империи. «Югославские коммунисты и Тито изнутри, фракционной деструкцией, начали и продолжали разлагать Сталинскую и советскую монолитную идеологическую систему», – записал Чосич в своем дневнике (см.: Ћосић Д. Пишчеви записи. С. 285). Его выступление также было опубликовано белградским еженедельником НИН (см.: Ћосић Д. Збива се цивилизациjска револуциjа // НИН. 11 март 1990. С. 59–62).

¹⁰⁴ Эти участники были авторами наиболее серьезной к тому времени статьи о событиях конца 1940-х гг. См.: Волков В. К., Гибианский Л. Я. Отношения между Советским Союзом и социалистической Югославией: опыт истории и современность // Вопросы истории. 1988. 7. К тому времени конфликт 1948 г. стал темой обсуждения ряда круглых столов, в том числе совместно с учеными-обществоведами СФРЮ. См.: Политические уроки одного конфликта: Авторизованная стенограмма советско-югославской партийно-научной консультации «Политические уроки конфликта КПЮ с Информбюро (1948–1953 гг.)». М., 1989; Советско-югославский конфликт 1948–1953 гг.: причины, развитие, последствия и уроки («Круглый стол») // Рабочий класс и современный мир. 1989. 3; и др.

Тема советско-югославского конфликта начала активно обсуждаться после визита M. С. Горбачева в Югославию в марте 1988 г. Одной из первых была опубликована статья ответственного сотрудника в аппарате ЦК КПСС Ю. С. Гиренко (см.: Гиренко Ю. С. СССР – Югославия: 1948 год // Новая и новейшая история. 1988. 4). В то же время сотрудники Института славяноведения и балканистики АН СССР, профильного исторического института, специализированно занимавшегося в том числе историей Югославии, имели более чем ограниченный доступ к архивным документам.

¹⁰⁵ Зечевић В. Ђилас – Cталинов фаворит // НИН. 4 фебруар 1990. С. 67.

¹⁰⁶ Ћосић Д. Пишчеви записи. С. 287.

¹⁰⁷ Там же.

¹⁰⁸ Зечевич В. Стенограм московских разговора // НИН. 11 фебруар. 1990. С. 66.

¹⁰⁹ Там же. С. 67.

¹¹⁰ Петранович Б. Моjа питаньа Ђиласу // Там же. С. 69.

¹¹¹ Там же. С. 67.

¹¹² Джилас М. Беседы со Сталиным // Лицо тоталитаризма. М., 1992. С. 114.

¹¹³ Зечевич В. Ђилас – Сталинов фаворит // НИН. 4 фебруар 1990. С. 70.

¹¹⁴ Там же.

¹¹⁵ Там же.

¹¹⁶ Там же. С. 71.

¹¹⁷ Ћосић Д. Пишчеви записи… С. 286.

¹¹⁸ Милован Джилас о времени и о себе. Беседовал Е. Амбарцумов // Литературная газета. 31 января 1990. 5 (95279). С. 14.

¹¹⁹ Зечевић В. Ђилас – Сталинов фаворит // НИН. 4 фебруар 1990. С. 67–8.

¹²⁰ Милован Джилас о времени и о себе. Беседовал Е. Амбарцумов // Литературная газета. 31 января 1990. 5 (95279). С. 14.

¹²¹ Джилас М. Новый класс // Огонек. 1990. 9. С.25; Он же. Разные плоды революции // Новое время. 1990.10. С. 16–17.

¹²² Джилас М. Настоящее и будущее социалистической идеи // Рабочий класс и современный мир. 1990. 3. С. 83–93. В частности, отклики появились на вариант выступления Джиласа в материалах круглого стола «СССР – Югославия. 1948 год в современном прочтении», опубликованных в четвертом номере журнала Института славяноведения и балканистики АН СССР «Советское славяноведение» (см.: Кузнечевский В. Д. Письмо в редакцию // Советское славяноведение. 1991. 4. С. 27–29).

¹²³ Восленский М. Номенклатура. Господствующий класс Советского Союза. М., 1991. С. 11.

¹²⁴ Там же.

¹²⁵ Джилас М. Лицо тоталитаризма. М., 1992. Книга была подписана к печати 16 декабря 1992 г. Эти работы Джиласа вышли в переводах П. А. Щетинина, Н. А. Поллак, О. А. Кирилловой.