Приложение №2

Письмо генерала П.Н. Врангеля генералу А.И. Деникину.

Генерал-лейтенант Барон Врангель 15 февраля 1920 года № 100 Гор. Севастополь.

Милостивый Государь Антон Иванович.

Английский адмирал Сеймур передал мне от имени начальника Английской миссии при ВСЮР генерала Хольмана, что Вы сделали ему заявление о Вашем требовании оставления мной пределов России, причем обусловили это заявление тем, что вокруг моего имени якобы объединяются все те, которые недовольны вами, адмирал Сеймур предложил мне использовать для отъезда за границу английское судно.

Ровно полтора года тому назад я прибыль в Добровольческую армию и стал добровольно в Ваше подчинение, веря, что Вы — честный солдат, ставящий благо Родины выше личного, и готовый жизнь свою положить за спасение Отечества. Полтора года я сражался в рядах Вооруженных Сил Юга России, неизменно ведя мои войска к победе и не раз в самые тяжелые минуты спасая положение.

Моя армия освободила Северный Кавказ. На совещании в Минеральных Водах 6 января 1919 года я предложил Вам перебросить ее на царицынское направление, дабы подать помощь адмиралу Колчаку, победоносно подходившему к Волге. Мое предложение было отвергнуто, армия стала перебрасываться в Донецкий бассейн, до мая месяца вела борьбу под начальством генерала Юзефовича, заменившего меня во время моей болезни. В апреле, едва оправившись, я прибыл в армию и рапортом от 4 апреля за № 82 вновь указал Вам о необходимости выбрать главным операционным направлением — направление царицынское, причем предупреждал, что противник сам перейдет в наступление от Царицына, отчего создастся угроза нашей базе.

Мои предсказания пророчески сбылись, и к середине апреля неприятель перешел Маныч и, выйдя в тыл Добрармии, подошел на 12 верст к Батайску. Перед грозной опасностью сюда стали спешно перебрасываться части, главным образом конница, и Вы приняли над ними личное руководство.

Противник был отброшен за Маныч, все же наши попытки форсировать реку успеха не имели. 4 мая мне было предложено Вами объединить войска Манычской группы, и уже 8 мая я, разбив X армию красных, погнал ее к Царицыну В то же время произошел перелом в Донецком бассейне, и одновременно с моим движением вверх по Волге генерал Май-Маевский занял Харьков.

Военное счастье улыбалось Вам, росла Ваша слава, и с нею вместе стали расти в Вашем сердце честолюбивые мечты.

Совпавший с целым рядом Ваших побед Ваш приказ о подчинении своем адмиралу Колчаку доказывал, конечно, противное.

Будущая история покажет, насколько этот Ваш приказ был доброволен. Вы пишете, что подчиняетесь адмиралу Колчаку, отдавая свою жизнь на служение горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье. Не жизнь приносили Вы в жертву Родине, а только власть. И неужели подчинение другому лицу для блага Родины есть жертва для честного сына ее? Эту жертву не в силах был принести возвестивший ее, упоенный новыми успехами и честолюбием.

Предоставленный самому себе, адмирал Колчак был раздавлен и начал отходить на Восток. Тщетно наша Кавказская армия пыталась подать помощь его войскам.

Истомленная походом по безводной степи, слабо пополняемая, она к тому же ослаблялась выделением все новых и новых частей для переброски на фронт Добрармии, войска которой, почти не встречая сопротивления, шли к Москве.

В середине июля мне наконец удалось связаться с Уральцами, и, с целью закрепления этой связи, 2-й Кавказской дивизии генерала Говорущенко было предложено перебраться в район Камышина на левый берег Волги. Ниже приводимые две телеграммы, полагаю, достаточно освещают вопрос о стремлении высшего командования подать помощь сибирским армиям Верховного правителя.

1. «Командарм, кав. Для доклада Главкому. Прошу срочно сообщить, чем вызвана переброска отряда генерала Говорущенко на левый берег Волги. Переброска столь крупного отрада, в связи с необходимостью выделения Терской дивизии и возвращения Донцам их 1-го корпуса, слишком ослабляет часть армии на главном операционном направлении. Таганрог, 16 июля. №010276. Романовский».

2. «Таганрог, генералу Романовскому, на № 010276. Переброска частей генерала Говорущенко на левый берег Волги имеет целью скорейшее соединение с войсками Верховного правителя и намечалось в связи с передачей в состав Кавармии 2-го Донского корпуса и обещанным прибытием второй пластунской бригады, о начале переброски которых Кавармии я был телеграфно уведомлен. Отход Уральцев на восток и намеченная передача донцам вновь второго корпуса, задержании в Добрармии второй пластунской бригады и приказание направить туда же терцев, конечно в корне меняет положение. При этих условиях не только перебросить что-либо на левый берег Волги в район Камышина не могу, но от всякой активности в северном направлении вынужден отказаться. Боевой состав армии таков, что при приказании действовать одновременна на Астраханском и Саратовском направлениях последние могу лишь наблюдать. Царицын, 16-го июля 1919 года. № 01549. Врангель».

Войска Адмирала Колчака, не поддержанные нами, были разбиты. Оренбуржцы положили оружие, и лишь горсть Уральцев в безводных степях продолжала оказывать врагу сопротивление. Покончив с Сибирскими войсками, противник стал спешно сосредоточивать свои части к Саратову, имея целью, обрушившись на ослабленную Кавказскую армию, отбросить ее к югу и тем обеспечить коммуникации своего восточного фронта.

Письмом от 29 июля я обратился к Вам, указывая на тяжелое положение моей армии и на неизбежность, благодаря нашей ошибочной стратегии, поворота боевого счастья. Я получил ответ, где Вы указываете, что, «ежели бы я следовал советам моих помощников, то Вооруженные Силы Юга России не достигли бы настоящего положения». Мои предсказания сбылись и на сей раз:

Кавказская армия под ударами 10, 2, 11, и 4-й Армий красных была отброшена к Югу, хотя с беспримерной доблестью и разбила, опираясь на укрепленную Царицынскую позицию, все 4-ре неприятельских Армии, но сама потеряла окончательно возможность начать новую наступательную операцию.

Отбросив к югу мою армию, противник стал спешно сосредоточивать свои силы для прикрытия Москвы и, перейдя в наступление против армии генерала Май-Маевского, растянувшейся на огромном фронте, лишенной резервов и плохо организованной, легко заставил ее начать отход.

В то время, когда Добровольцы победоносно двигались к сердцу России и слух Ваш уже улавливал перезвон московских колоколов, в сердца многих из Ваших помощников закрадывалась тревога. Армия, воспитываемая на произволе, грабежах и пьянстве, ведомая начальниками, примером своим совращая и войска, — такая армия не могла создать Россию.

Не имея организованного тыла, не подготовив в тылу ни одной укрепленной полосы, ни одного узла сопротивления и отходя по местности, где население научилось ее ненавидеть, Добровольческая армия стала безудержно катиться назад.

По мере того как развивался успех противника и обнаруживалась несостоятельность Вашей стратегии и Вашей политики, русское общество стало прозревать. Все громче и громче стали раздаваться голоса, требующие смены некоторых лиц командного состава, предосудительное поведение которых стало достоянием общества, и назывались имена начальников, имя которых среди общего падения генералов оставалось незапятнанным.

Отравленный ядом честолюбия, вкусивший власти, окруженный бесчестными льстецами, Вы уже думали не о спасении Отечества, а лишь о сохранении власти.

17 октября генерал Романовский телеграммой запросил меня, какие силы мог бы я выдвинуть из состава Кавказской армии на помощь Добровольческой. Я телеграммою от 18-го октября за № 03533 ответил, что «при малочисленности конной дивизии — переброской 1—2 дивизий дела не решить». Остающиеся части Кавказской Армии, ввиду их малочисленности, я предлагал свести в отдельный корпус, оставив во главе его генерала Покровского.

Стратегическое решение напрашивалось само собою — объединение сосредоточенных в районе Купянска 4-го Донского, 3-го Конного корпусов, Терской отдельной Донской дивизии с вновь перебрасываемыми тремя с половиной кубанскими дивизиями и использование для управления конной массой штаба Кавказской армии. На этом решении настаивали все три командующих армиями, в том числе и генерал Май-Маевский, но в желании старших военачальников, армии и общества видеть меня во главе войск, действующих на главнейшем направлении Вы уже видели для себя новую опасность. Еще при взятии Царицына, когда бывший все время начальником штаба моей армии генерал Юзефович предложил сосредоточить в районе Харькова крупные массы конницы, объединив их под моим начальством, Вы на совещании высказали достойное Вас предположение, что мы стремимся «первыми войти в Москву». Теперь падение обаяния Вашего имени Вы видели не в Ваших ошибках, а в непостоянстве толпы, нашедшей себе нового кумира. Из Кавказской армии были взяты только две дивизии, и, хотя впоследствии сама обстановка вынудила Вас перебросить все три с половиной дивизии, но время было упущено безвозвратно, и вводимые в бой по частям войска терпели поочередно поражение. Еще 21 ноябри Вы, в ответ на мои повторные настояния, писали мне, что после детального обсуждения «отказываетесь от предложенной мною перегруппировки, а через 10 дней, когда выяснилась уже потеря Харькова и неизбежный отход в Донецкий бассейн, Вы телеграммой вызвали меня для нового назначения, «принятия Добровольческой армии с подчинением мне конной группы». Об оказании серьезного сопротивления противнику думать уже не приходилось, единственное, что еще можно было сделать,— это попытаться вывести армию из-под удара, вывести армию и, отведя ее на соединение с Донской армией, прикрыть Ростовское направление. Я это сделал после тягчайшего 550-верстного флангового марша.

По мере того как армия приближалась к Ростову и Новочеркасску, тревога, неудовольствие росло: общество и армия отлично учитывали причины поражения, и упреки Вашему командованию раздавались все громче и громче.

Вы видели, как пало Ваше обаяние и власть выскальзывала из Ваших рук. Цепляясь за нее в полнейшем ослеплении, Вы стали искать кругом крамолу и мятеж. 9 декабря я подал Вам рапорт с подробным указанием на причины постигших нас неудач и указанием необходимости принятия спешных мер для улучшения нашего положения.

Я указал на необходимость немедленно начать эвакуацию Ростова и Новочеркасска, принять срочные меры по укреплению плацдарма на правом берегу Дона и т.д. Ничего сделано не было, и в ответ на рапорт мой последовала телеграмма всем командующим армиями с указанием на то, что «некоторые начальники позволяют себе делать мне заявления в недопустимой форме» и «требованием беспрекословного повиновения».

В середине декабря имел необходимость выяснить целый ряд вопросов (мобилизация населения и конская мобилизация в занятом моей армией Таганрогском округе, разворачивание некоторых кубанских частей и т.д.) с генералами Покровским и Сидориным, просил их прибыть в Ростов для свидания со мною. Телеграмма эта была сообщена мною в копии генералу Романовскому. На следующий день я получил Вашу циркулярную телеграмму всем командующим армиями, в коей указывалось на недопустимость моей телеграммы и запрещался командующим выезд из пределов их армий. По-видимому, этими мерами Вы собирались пресечь возможность чудившегося Вам заговора Ваших близких помощников.

20 декабря Добрармия была расформирована и я получил от Вас задачу отправиться на Кавказ для формирования Кубанской и Терской конницы. По приезде в Екатеринодар я узнал, что несколькими днями раньше на Кубань прибыл генерал Шкуро, получивший от Вас ту же задачу, хотя Вы это впоследствии пытались отрицать, намекая, что генерал Шкуро действует самовольно.

Между тем в печати генерал Шкуро совершенно определенно объявил о данном Вами ему поручении, и заявление его Вашим штабом не опровергалось. При генерале Шкуро состоял Генерального штаба полковник Гонтарев, командированный в его распоряжение генералом Вязьмитиновым, при нем же состояли неизвестно для меня кем командированные два агента контрразведывательного отделения братья Карташовы. Последние вели специально против меня агитацию среди казаков, распространяя слухи о моих намерениях произвести переворот, опираясь на «монархистов», и желании принять «германскую ориентацию».

В конце декабря генерал Шкуро был назначен командующим Кубанской армией, а я, оставшись не у дел, прибыл в Новороссийск. Еще 25 декабря я написал Вам рапорт, указывая на необходимость удержания Новороссии и Крыма и на неизбежность развала на Кубани, куда можно было бы перенести борьбу. Доходившие из этих мест тревожные слухи в связи с пребыванием моим в столь тяжелое для Родины время «не удел», не могли не волновать общество. О необходимости использовать мои силы Вам указывалось неоднократно и старшими военачальниками, и государственными людьми, и общественными деятелями. Указывалось, что при полной самостоятельности Новороссийского и Крымского театров разделение командования в этих областях необходимо. Подобная точка зрения поддерживалась и английским командованием. Лишь через три недели, когда потеря Новороссийска стала почти очевидной, Вы согласились на назначение меня помощником генерала Шиллинга по военной части. 28 января, вдень моего отъезда из Новороссийска, я уже получил телеграмму генерала Романовского, что «ввиду оставления Новороссии должность помощника главноначальствующего замещена не будет».

В Новороссийске за мной велась Вашим штабом самая недостойная слежка, в официальных депешах новороссийских агентов контрразведывательного отделения Вашего штаба аккуратно сообщалось, кто и когда меня посетил, а Генерал-Квартирмейстер Вашего штаба позволил себе в присутствии посторонних офицеров громогласно говорить о каком-то «внутреннем фронте в Новороссийске с генералом Врангелем во главе».

Усиленно распространяемые Вашим штабом слухи о «намерении моем произвести переворот» достигли и заграницы. В Новороссийске меня посетил прибывший из Англии с чрезвычайной миссией г-н Мак-Киндер, сообщивший мне, что им получена от его правительства депеша, запрашивающая о справедливости слухов о произведенном мной «перевороте». При этом г-н Мак-Киндер высказал предположение, что поводом к этому слуху могли послужить ставшие широким достоянием Ваши со мной неприязненные отношения.

Он просил меня, буде я найду возможным, с полной откровенностью высказаться по затронутому им вопросу.

Я ответил ему, что не могу допустить и мысли о каком-то ни было выступлении против начальника, в добровольное подчинение которому сам стал, и уполномочил его передать его правительству, что достаточной порукой сказанного является данное мною слово и вся прежняя моя боевая служба.

В рапорте от 31 декабря за № 85 я подробно изложил Вам весь разговор, имевший место между г-ном Мак-Киндером и мною, предоставив в Ваши руки документ, в достаточной мере, казалось бы, долженствовавший рассеять Ваши опасения. Вы даже не ответили мне.

Не имея возможности принести посильную помощь защите Родины, потеряв веру в вождя, в добровольное подчинение коему я стал в начале борьбы, и всякое к нему уважение, я подал в отставку и уехал в Крым «на покой».

Мой приезд в Севастополь совпал с выступлением капитана Орлова. Выступление это, глупое и вредное, но выбросившее лозунгом «борьбу с разрухой в тылу и укрепление фронта», вызвало бурю страстей.

Исстрадавшиеся от безвластия, изверившиеся в выкинутые властью лозунги, возмущенные преступными действиями ее представителей, армия и общество увидели в выступлении Орлова возможность изменить существующий порядок вещей. Во мне увидели человека, способного дать то, чего ожидали все. Капитан Орлов объявил, что подчинится лишь мне. Прибывший в Крым после падения Одессы генерал Шиллинг, учитывая положение, сам просил Вас о назначении меня на это место. Командующий флотом и помощник Ваш генерал Лукомский поддерживали его ходатайство. Целый ряд общественных групп, представителей духовенства, народов Крыма просили Вас о том же. На этом же настаивали представители союзников.

Все было тщетно.

Цепляясь за ускользавшую из рук Ваших власть, Вы успели уже стать на пагубный путь компромиссов и, уступая самостийникам, решили неуклонно бороться с Вашими ближайшими помощниками, затеявшими, как Вам казалось, «государственный переворот».

8 февраля Вы отдали приказ, осуждающий выступление капитана Орлова, руководимое лицом, «затеявшим подлую политическую игру» и предложили генералу Шиллингу «арестовать виновных, невзирая на их высокий чин и положение».

Одновременно приказом были уволены в отставку я и бывший начальник штаба моей армии генерал Шатилов, а равно и ходатайствовавшие о моем назначении в Крым — генерал Лукомский и адмирал Ненюков.

Оба приказа появились в Крыму одновременно — 10 февраля, а за два дня в местной печати появилась телеграмма моя капитану Орлову, в которой убеждал его как старый офицер, отдавший Родине 28 лет жизни, рада блага ее подчиниться требованию начальников.

Затеявшего подлую политическую игру не было необходимости разгадывать, и его имя громко называлось всеми.

Теперь Вы предлагаете мне покинуть Россию. Предложение это вы мне передали через англичан. Переданное таким образом подробное предложение может быть истолковано, как сделанное по их инициативе в связи с «германской ориентацией», сведения о которой так усердно распространялись Вашими агентами. В последнем смысле и истолковывался Вашим штабом Ваш отказ о назначении меня в Крым, против чего англичане будто бы протестовали.

Со времени меня увольнения в отставку я считаю себя от всяких обязательств в отношении к Вам свободным и предложение Ваше для меня совершенно необязательным. Средств заставить меня его выполнить у Вас нет. Тем не менее, я решаюсь оставить Россию, заглушив горечь в сердце своем.

Столь доблестно начатая Вами и столь недостойно проигранная борьба приходит к концу. В нее вовлечены сотни и тысячи лучших сынов России, не повинных в Ваших ошибках.

Спасение их и их семейств зависит от помощи союзников, обещавших эту помощь Вам.

Кончайте же начатое Вами дело, и, если мое пребывание на Родине может хоть сколько-нибудь повредить Вам защитить ее и тех, кто Вам доверился, я, ни минуты не колеблясь, оставляю Россию».

Барон Петр Врангель Его превосходительству А.И. Деникину, Главнокомандующему Вооруженными Силами Юга России.

(Приводится по архиву документального фонда «Родина».

ЦМВС.

Ед.хр Б-7792/1. Машинопись.)