3. ПОРА РАСКЛАНИВАТЬСЯ...
К весне 1920 г. положение белых войск на юге России значительно ухудшилось. И хотя из штаба главного командования продолжали исходить бодрые призывы, неудачи следовали одна за другой. Вслед за Киевом, Харьковом, Курском и Воронежем был оставлен Донбасс. Такая же участь грозила Ростову и Новочеркасску.
Гражданская война снова вернулась на юг России. Однако она теперь стала еще ожесточеннее, а главное, приобрела более маневренный характер. У красных появились крупные кавалерийские соединения, и белые стали стремительно терять свое былое преимущество в этом исключительно мобильном по тем временам роде войск. На Дону, Кубани и Тереке снова пылали станицы, села и хутора, а казаки и иногородние{77}, вместо того, чтобы заниматься исконным трудом хлеборобов, ожесточенно рубились, кто за белых, кто за красных, нередко переходя от одних к другим. Стали все явственней проявляться признаки приближающейся катастрофы белых армий: деморализация личного состава, потеря командованием управления войсками на отдельных участках фронта, поголовное нежелание населения призывных возрастов идти на пополнение войск, серьезные сбои в тыловом обеспечении соединений и частей и др.
Многим казалось, что в этих условиях падение Ростова и Новочеркасска неизбежно, но за несколько дней до их оставления среди представителей высшего командования вдруг стала укрепляться уверенность в том, что отстоять эти, в высшей степени важные пункты все-таки удастся. Появилась надежда на высокую боеспособность донской конницы, в особенности 4 корпуса, которым до недавнего времени командовал Мамонтов. В течение последних дней, после многих неудач белая кавалерия провела несколько удачных боев, особенно под Провальскими заводами, и даже обзавелась артиллерией и пулеметами, утерянными во время отступления.
В связи с этим 3-му корпусу, которым командовал генерал Гусельщиков, была поручена оборона Новочеркасска, а 1-й корпус частью своих сил должен был оказывать ему помощь. Он действовал в это время по берегам Дона, обеспечивая правый фланг этого оборонительного района. Защита Ростова была поручена ослабленному продолжительным отступлением и упорными боями Добровольческому корпусу, но ему была придана еще и прибывшая с Кавказа бригада терцев. Оборонять Ростов должна была и конная группа генерала Топоркова, состоявшая из тех кубанцев и терцев, которые еще не ушли по домам. Как уже отмечалось, главный расчет делался на корпус Мамонтова, который сосредоточился между Ростовом и Новочеркасском как резерв. Донское командование предполагало использовать его внезапно в зависимости от того, куда красные нанесут удар вначале — на Ростов или на Новочеркасск, то есть разгромить или Думенко, или Буденного и овладеть инициативой при ведении дальнейших боевых действий.
27 декабря выяснилось, что бой под Новочеркасском начнется раньше, чем под Ростовом, так как Буденный приближался медленнее, нежели Думенко. Поэтому из штаба Донской армии Мамонтову был отдан приказ — идти на Александрово-Грушевск, с целью разбить группу Думенко. Топорков со своим отрядом должен был защищать правый фланг Добровольческого корпуса. Однако Мамонтов, как это бывало уже не раз, принял самостоятельное решение и отдал своему корпусу распоряжение все же ударить против Буденного, сославшись на то, что директива от штаба армии пришла слишком поздно. До 6-го января Мамонтов вместе с Топорковым действовали успешно и сильно потрепали части красных под Ростовом. Но под вечер этого же дня Мамонтову стало известно о тяжелой обстановке под Новочеркасском. Он решил прекратить свои атаки против 1-й Конной армии Буденного, отошел в исходное положение и утром следующего дня решил начать движение на Новочеркасск. Но помочь донской столице было уже нельзя, к тому же возник риск самому остаться без переправ, по которым можно было бы уйти на левый берег Дона. Дело в том, что защищавший своим корпусом Новочеркасск генерал Гусельщиков не смог согласовать свои действия с начальником 4-й дивизии генералом Лобовым и тот, вместо того, чтобы ударить в тыл корпусу Думенко, вдруг начал отходить на станицу Мелиховскую. Участь Ростова и Новочеркасска была предрешена, и они перешли в руки красных.
Неудачи продолжали преследовать белых и в наступившем 1920 году. 17 января красные силами войск Кавказского фронта начали наступательную Дон-Манычскую операцию. Ее замысел сводился к тому, чтобы не дать противнику закрепиться на реках Дон и Маныч, с ходу форсировать их и, овладев рубежом Ейск-Великокняжеская—озеро Лопуховатое, создать условия для наступления на Тихорецкую. Красные войска имели преимущество в живой силе, белые — в танках и бронемашинах. В первый день наступления 1-я Конная армия попыталась форсировать Дон, но внезапно наступившая сильная оттепель и недостаток переправочных средств не позволили ей достичь успеха. Лишь 19 января, когда вновь начались морозы, Буденный со своими частями смог преодолеть водную преграду и занять Ольгинскую, а войска 8-й армии — Сулин и Дарьинскую.
Для ликвидации прорыва красных войск на левый берег Дона белое командование перебросило в район Батайска конный корпус генерала Топоркова и кавалерийскую бригаду генерала Барбовича, а правее их — 4-й Донской конный корпус теперь генерала Павлова. В результате контрудара этих и действующих согласованно с ними сил Добровольческого и 3-го Донского корпусов 8-я и части 1-й Конной армий красных отошли снова за Дон. Однако левый фланг красных войск действовал удачнее. Здесь их 9-я армия нанесла поражение 2-му Донскому корпусу и отбросила его за Маныч. Этими действиями были созданы предпосылки для удара во фланг и тыл левофланговой ударной группировки Деникина. Поэтому командование фронта приняло решение срочно перебросить в этот район 1-ю Конную армию и совместно с корпусом Думенко разгромить белых. Завязались ожесточенные бои, в ходе которых успех попеременно сопутствовал то красным, то белым.
Добровольческий корпус в это время, спешно оставив Ростов, попытался сдержать дальнейшее наступление противника и втянулся в череду беспрерывных ожесточенных столкновений в районе Батайска, Азова, Кагальника, Елизаветовской, Петрогоровки и других населенных пунктов в устье Дона. Полнее представить события тех дней дают возможность дневниковые записи командира орудия дроздовской батареи штабс-капитана Г.А. Орлова. В течение всей Гражданской войны на Юге России он скрупулезно и почти ежедневно описывал все события, участником которых был лично сам. Современному читателю его дневник дает редкую возможность увидеть глазами молодого офицера все, что происходило тогда вокруг него. Здесь приводится отрывок дневника — запись событий одной недели: с 21 по 29 февраля 1920 г.
8/21 января
«... Красные сегодня несколько потеснили нас. Сразу за Доном вокруг Елизаветовской обширное болото. Благодаря мягкой погоде и дождям передвижение там не только для артиллерии, но и для пехоты стало весьма затруднительным. Вследствие этого выяснилось, что в этом месте в данное время мы не сможем наступать. Для пушек уже было приказано соорудить салазки, чтобы мы могли пройти по проламывающемуся льду на ту сторону; но теперь не только отставили это, но и пехоту перевели обратно сюда, оставив там только заставу. Так как появилась опасность, что река может стать совсем непроходимой, по льду пошла уже довольно интенсивная вода. За эти два дня у нас большие потери: убит 1 офицер и 11 стрелков и ранены 13 офицеров и человек 40 солдат. Им (красным. — Н.К.) это дело тоже даром не прошло: захвачено 24 пленных и от одного только нашего артиллерийского огня убито больше 25 человек и ранено не менее 80, кроме того, огонь нашей пехоты вряд ли был безрезультатным.
9/22 января
Утром красные без труда выбили нашу заставу из южной окраины Елизаветовской и хотели даже переправиться на нашу сторону, но дальше выхода из деревни мы их в течение дня не пустили. Ходить по льду под артиллерийским огнем не особенно-то приятно Жаль, что как раз в тот момент, когда почти половина людей с батареи ушла обедать, они высыпали и пробовали перейти реку. Завернуть-то их завернули, но «навернули» им недостаточно, так как открыть огонь могли только взводом, а не целой батареей. После обеда красные начали переправляться через Дон, правее нас, у Усть- Койсуга, и заняли этот последний. Почему так получилось и почему там не было наших, мне не совсем понятно. До вечера туда успело перебраться не менее 1000 человек, в числе которых было не менее 500 всадников. Вечером левее нас они открыли артиллерийский огонь примерно по центру города Азова и этим ограничились, а часов в 8 начали наступать правее от Усть-Койсуга, выбили роту из Шведова, заняв последний. Благодаря такому положению дел у нас на ночь все было заомуничено (подготовлено к быстрой смене места расположения. — НК.) и все были наготове. Около 1 часу ночи всех разбудили; прямо перед нами у Елизаветовской поднялась здоровая стрельба Раз 10 ахнула пушка с их стороны, кроме того, были слышны разрывы ручных гранат. Тревога оказалась напрасной, это наша разведка наскочила на их разведку, почти у самой станицы, и через час все совершенно успокоилось.
10/23 января
Утром на Усть-Койсуг начал наступать наш 1-й полк Туркула и конница Барбовича. Оказалось, что туда уже успело переправиться до 3-х полков пехоты и около 500 сабель. Бой разгорелся солидный. У красных, кроме легких, в этом деле участвовали тяжелые орудия. Тем не менее, их вышибли из Усть-Койсуга. Туркул хотел занять еще Калузаево, но переправиться на ту сторону не смог. 1-й полк понес крупные потери: около 60 человек ранено и 5 убито. Тяжело ранен командир 1-го дивизиона нашей бригады полковник Протасович. Красные в Усть-Койсуге оставили до 200 трупов. Пленных Туркул, говорят, не брал. Некоторое время тому назад, нами оставлены Кизляр и Святой Крест (ныне Буденовск. — Н.К.) По Манычу бои идут севернее Великокняжеской.
11/24 января
Наши, почему-то, снова ушли из Усть-Койсуга. Без давления и туда снова переправилась небольшая группа красных. В батарею вернулся ушедший в конно-горный дивизион в ноябре 1918 г. прапорщик Лукин. Про настроения тыла (с февраля 1919 г. он служил в парке{78}) говорит, что царившая последнее время паника и растерянность постепенно исчезают и все, хотя и медленно, начинает налаживаться. В некоторых местах мобилизация идет плохо. Казаки поговаривают: «За что мы будем воевать. Наших избранников вешают, а мы будем драться за какую-то кучку монархистов». Но в большинстве случаев идут охотно, мобилизуются все от 17 до 55 лет. Дряблая наша интеллигенция показывает еще раз полное свое ничтожество, она совершенно устала и говорит: «Или те, или другие; только бы поскорее все окончилось». Мы разве не устали больше ее, но ничего похожего не говорим.
Самостийное течение на Кубани сильно. Новый атаман Букретов в данное время тоже является выразителем этого мнения. Когда генерал Богаевский докладывал в Раде о необходимости единения казачества с Добрармией и что в этих целях он принял пост Председателя Верховного правительства, ему кричали с мест: «Позор, зачем созывается Верховный Казачий Круг, куда войдут представители Тихого Дона, Вольной Кубани и Буйного Терека». Одни стоят за передачу ему всей полноты власти, а казаки-«линейцы» хотят оставить ее генералу Деникину. Теперь в приказах начали печатать выдержки из газет с целью хотя немного осветить фронту положение дел, а то ведь на позиции сидишь и ни черта не знаешь, что делается. Сегодня я читал такие выдержки. Хотя кое-какое понятие будешь иметь о главном.
12/25 января
Начались морозы и весьма приличные; сегодня температура опустилась до -10 примерно. Это уже хуже для нас; удерживаться на этой позиции будет, безусловно, гораздо труднее, если по льду через Дон переправлять можно будет все, что угодно. Во всяком случае, стало много беспокойнее и тяжелее, а нам тут необходимо задержаться, по крайней мере, на 3—4 недели, пока все будет готово для начала наступления с нашей новой Кубанской армией. Читал сегодня сводку за несколько последних дней. За всю операцию под Ольгинской и Хомутовской нами взято 10 орудий, более 100 пулеметов; причем там указано, что много орудий и всадников провалилось под лед при отступлении. Там же разбита дивизия Буденного. 9 числа нам снова удалось занять Святой Крест, а 11 Кизляр; взято много пленных и орудий, преследование продолжается. Относительно Крымской нашей группы сведения довольно смутные, бои идут у Елизаветграда и 9 числа на линии Геническо—Алешки. Бронепоезд «Пластун» делал набег на Жмеринку, захватил там два бронепоезда противника и несколько человек в плен. Говорят, под Батайском к нам во время боя перешли и открыли по красным огонь во время их замешательства человек 100 пластунов-терцев, захваченных в бою 26 декабря. Тогда их захватили не много не мало, а человек 700, офицеров, не успевших приспособиться под общий вид, красные зарубили, а остальных поставили в строй и заставили наступать. Вдоль северной опушки нашей деревни сегодня начали рыть окопы.
13/26 января
Утром красные снова пробовали наступать на Азов и на нашем участке; они даже довольно близко подходили к нам, выйдя из Елизаветовской, очевидно, перед рассветом. Почти исключительно артиллерийским огнем их водворили на место. Все ничего, но уж больно холодно стало; мороз дошел должно быть градусов до 15; на позиции за целый день здорово намерзнешься. Когда спокойно, на батарее днем дежурят люди только одного орудия. Часа в три во время дежурства нашего орудия над Азовом и над нашей позицией совсем низко пролетел аэроплан красных. Мы сначала приняли его за свой, потому что чересчур низко он летел, но мы потом отчетливо увидели на крыльях красные звезды. Не особенно весело было бы, если бы он окатил нас из пулемета. Он бросил прокламации, в которых содержалось требование к 13/26 января очистить Азов и вообще эту линию без давления, в противном случае никому прощения не будет и город будет подвергнут усиленной бомбардировке. Довольно наивно. Поручик Люш уверял, что красный летчик пролетал на английском аппарате «Сопфич». Почти все наши авиационные отряды достались красным во время этого отступления. Из Новороссийска стали отправлять на Принцевы острова семьи офицеров, у которых нет абсолютно никаких средств. Тем семьям, у которых есть средства, предложено переехать на другие острова (Мальту, Корсику) и за границу. Говорят, что англичане в случае крушения Добрармии гарантировали вывоз всех офицеров и их семей и обещали не отдавать Новороссийска до тех пор, пока не закончится погрузка всех.
14/27 января
День был довольно свободный на нашем участке. Ездил в Азов в баню. В городе тиф там производит солидные опустошения, хоронят ежедневно десятками. Лечить больных, по-видимому, нечем; эвакуированные из батареи больные солдаты возвращаются обратно, их некуда было поместить. Здесь в деревне тоже во всех хатах лежат. Состав батареи сильно поредел. У большевиков тиф, говорят, развит еще сильнее. Почти каждый день оттуда перебегают к нам одиночные люди; порядку там, по их словам, нет совершенно, воевать они не хотят дальше. От нас тоже на днях перебежало к ним 5 офицеров Знаменской роты 2-го полка. Что настроило этих подлецов таким образом, прямо непонятно. Из штаба дивизии потребовали, чтобы взвод нашей батареи завтра утром прибыл в Азов, где он будет стоять временно на позиции. Говорят, что под Кагальником зашевелились красные, поэтому нас туда и требуют. В Азов должен будет пойти наш второй взвод завтра на рассвете.
15/28 января
Часов в 6 с четвертью оба взвода уже были готовы: второй к отправке в Азов (все вещи были сложены), а первый через 15 минут должен был стать на позицию. Дежурным офицером был как раз я. Я стоял на перекрестке улиц и пропускал мимо себя наверх повозки. Случайно посмотрев в сторону Елизаветовской, я в предрассветном тумане около тростников заметил что-то не совсем похожее на камыши; и это что-то оказалось весьма приличной цепью красных. Я успел только вскочить в квартиру командира и сообщить об этом, и сейчас же началась здоровенная стрельба. Ловко их прозевали и чуть ли не впустили их в самую деревню. Пришлось довольно быстро эвакуироваться из деревни. С прежней нашей позиции мы успели сделать около 15 выстрелов, после чего пришлось отходить дальше, так как благодаря сильной поднявшейся метели не было ничего видно дальше 50 шагов. 2~й взвод из этого «гермидера» выскочил вполне благополучно, так как все наши вещи были заранее приготовлены для отправки в Азов. Первый же взвод оставил почти все свои вещи, кроме того, остался ящик с патронами и всей запряжкой, много повозок с лошадьми и строевых лошадей. Это поднакрыли нас. Ветер был настолько сильный, что все время, то нос, то щеки (текст поврежден. — Н.К.) и отмерзали, прямо нельзя было успевать оттирать. Смерзались даже ресницы на глазах. Никого из нашей батареи не зацепило, хотя пуль по всем улицам летало весьма серьезное и внушительное количество.
В тот момент, когда мы переходили железную дорогу (в 1 версте за Петрогоровкой), первый батальон на правом фланге отходил, и красные ворвались, было, уже в деревню, а между колонией Новоалександровской (в двух верстах правее нашей деревни; там стоит 3 батальон нашего полка и взвод 4 батареи) и Петрогоровкой они уже подходили к линии железной дороги. На левом краю деревни 2 батальон быстро собрался, погнал красных перед собой, затем свернул вправо и вышел в тыл тем большевикам, которые теснили первый батальон. На левом краю деревни 2 батальон захватил человек 30 пленных, а на правом человек 60 и 2 пулемета и успел отбить нескольких человек, которых красные, уже было, взяли в плен и хотели везти в Елизаветовскую.
Благодаря такому маневру наши смогли снова удержаться на нашей (северной) улице деревни. Мы открыли огонь, сначала не видя противника из-за метели, а когда в 8 с половиной немного прояснилось, начали отбивать повторные атаки красных на Пет- рогоровку и правее ее между нами и колонией. Часов в 11 из Азова подошел к нам на помощь полковник Туркул с двумя батальонами 1 полка и 1 батареей, но в это время мы уже загоняли красных артиллерийским огнем в Елизаветовскую, так что Туркул посмотрел только и ушел обратно в город. Из опроса пленных выяснилось, что красные, часа в три ночи, двинулись сегодня в наступление по всему этому фронту силою до 7 полков, начиная с запада, от Азова, и кончая Батайском. Везде их отбросили и потрепали. В районе Кулешовки их взяли в приличный переплет и, кроме того, им в тыл пришла конница Барбовича, которая заскакивала даже в Усть-Койсуг. На нашем участке они кроме пленных потеряли 15 убитыми и не особенно мало ранеными. Некоторые раненые, даже не особенно тяжело, замерзали на снегу и льду. Говорят, что во время сильного мороза остановить сильное кровотечение гораздо труднее. Я сам сегодня видел оледеневшие и сильно окровавленные трупы раненных в ногу. Убитые большевики не русского происхождения, напоминают больше всего татар.
Из пленных расстреляли 4 человек и в том числе бывшего поручика. У нас убито 2 офицера, ранено 11 солдат и 7 человек из обоза; 2 полка сдались в плен (бывшие красноармейцы). Большевики ничего не успели захватить из того, что нами было брошено вначале в деревне. Они успели разобрать только вещевую повозку телефонистов, но большинство этих вещей было снова захвачено вместе с пленными.
Жителям Петрогоровки не особенно повезло: снарядами красных было разбито несколько домов и во многих окнах повылетали стекла. В 1 часу все успокоилось и перешло на обычное положение. Около 4 с половиной красные начали редким артиллерийским огнем обстреливать нашу деревню. Стреляли они то одним орудием, то взводом все время. Мы решили, что они хотят беспокоить нас по ночам и не обращали особого внимания на этот назойливый огонь. Мне казалось, что они начнут наступать ночью, но против этого говорила отчаянная погода и то, что им сегодня везде всыпали. Около 9 часов я задремал; мне уже к этому времени надоел, как и всем другим, непрекращающийся огонь нашей деревни. Минут через 15 раздался у камышей сильный ружейный и пулеметные огонь, поднялись три ракеты, и артиллерия красных участила свои очереди. Быстро все смотались и, несмотря на ночной «гермидер», в момент запрягли пушки и выехали на позицию. Молодцы солдаты наши, все это было проделано с удивительной быстротой. Изо всех дворов выскакивали рысью повозки обоза, и на этот раз уже ничего не оставили в деревне. Пехота быстро начала отстреливаться, мы дали несколько очередей и вскоре все начало успокаиваться. В деревню красных не пустили, они отошли в камыши, а так как дальнейшая обстановка не была выяснена, то мы всю ночь оставались на позиции. В нашем распоряжении была железнодорожная будка в одну комнату, в которую публика помещалась посменно, и то с трудом можно было там стоять, столько туда входило народу. Паршивая вышла ночь. За этот ночной «гермидер» у нас в батарее ранен один солдат и 6 лошадей. Пехота отделалась благополучно.
6/29 января
Пребывание вне дома делается почти невозможным. Дует какой-то отчаянный северный ветер при сильном морозе. Прямо задыхаешься, если идешь против ветра, и в момент все отмерзает.
Сплошной ужас. Вот тебе и зима на юге. Похуже будет, чем на севере. К вечеру поднялась еще метель. Наши сегодня ночью нанесли большевикам ответный визит. Левее Елизаветовской, на Обуховку, пошел Манштейн с двумя батальонами 3-го полка; прямо на Елизаветовскую отсюда пошел командир нашего 2-го полка полковник Титов с двумя батальонам; правее Елизаветовской, между ней и хутором (название нечетко. — Н.К.), прошел Туркул с двумя батальонами своего 1-го полка и одним орудием. Туркул дошел до курганов «Пять Братьев» (верст 7 отсюда) и оттуда с севера обрушился на станицу. Правее Туркула должен был пройти еще Корниловский 4-й полк, который должен был прийти в Кулешовку и уже оттуда начать движение. Около полуночи большевикам был устроен настоящий «гермидер». Им показали, как нужно наступать ночью. Наш полк ничего не захватил, обстрелял только станицу с юга, наделал тарараму и вернулся. Туркул захватил команду связи, пулеметную команду, 33 пулемета, 138 пленных и 35 повозок обоза. Манштейн захватил 2 пулемета, 150 пленных, 4 легких орудия и 48-линейную гаубицу. Вот это «гермидер». Говорят красные во время переполоха несколько раз охнули по своим картечью. Поход удачный, но люди измотались сильно. Погодка была собачья, а они проболтались всю ночь и вернулись после рассвета. Туркул, возвращаясь назад, заблудился и вместо Азова попал в Кулешовку. Корниловский полк в этом деле не участвовал. Он сильно опоздал и подходил к Кулешовке уже тогда, когда его там никто уже не ожидал. Застава у Кулешовки приняла корниловцев за красных и обстреляла их, после чего корниловцы вернулись»{79}.
В это же время на самом конце левого фланга Добровольческой армии, проходившем по южному берегу Таганрогского залива, в г. Ейске восстали местные казаки и крестьяне. Очень быстро восстание перекинулось на близлежащие села: Александровка, Глафировка, Екатериновка, Круглое и другие. Восставшие установили связь с красными, находившимися в Таганроге, по льду замерзшего залива наладили с ними взаимодействие. Вскоре ейские рабочие оборудовали самодельный бронепоезд, а после обзавелись и 10 пулеметами. Опасность этого восстания для «добровольцев» состояла, прежде всего, в том, что в случае его разрастания им были бы перекрыты пути отхода на Тамань.
Ближайший более-менее сильный гарнизон белых находился в Азове. Его составлял запасный Корниловский полк, к тому времени достаточно потрепанный, но усиленный батальоном дроздовцев. На подавление восстания кроме них была брошена еще и Марковская дивизия. Силы восставших и добровольцев были неравные, и выступление местных жителей было жестоко подавлено. Особенно досталось отряду села Круглое. Оно ближе других находится к Азову, и белые ворвались в него внезапно.
Те, кто не погиб в первый же день, попрятались, где кто смог, а с наступлением ночи попытались бежать через залив в Таганрог или хутор Рогожкин к красным. Стояли 25-градусные морозы, залив был скован льдом, но по его центру от Кагальника в сторону Таганрога из-за близко расположенного устья Дона всегда образуется широкая, местами в два-три метра, трещина. Местные жители называют ее «проломом». Вода в нем не замерзает или покрывается лишь тонким льдом даже в сильные морозы. Перескочить пролом можно было только на хороших лошадях. По договоренности, те, кто были на конях, должны были глубокой ночью проскакать до пролома и обозначить наиболее узкие его места промасленной горящей ветошью, чтобы и остальные могли пешком преодолеть трещину. Однако это спасло далеко не всех. Люди выбирались на лед в разное время ночи и факелов большинство из них уже не увидели, поэтому шли наугад. Многие не смогли преодолеть пролом и, если не утонули сразу, то, выбравшись из полыньи, тут же обледеневали и до противоположного берега, находившегося в 3—4 километрах, дойти не могли, вскоре замерзали. Около 200 человек остались лежать на льду, пока их утром не подобрали красноармейцы. Лишь небольшая часть из оставшихся в живых была введена потом в состав 81 полка и отправлена на фронт под Ростов, в Гниловскую.
Ставка деникинских войск к этому времени из Таганрога была вынуждена перебраться сначала в Батайск, потом в Тихорецкую. Из-за затянувшегося конфликта с Кубанской Радой Деникин не захотел размещать ее в Екатеринодаре, хотя по оперативным соображениям это надо было сделать. «Добровольцы» под натиском противника пытались спешно закрепиться на левобережье Дона, но в ряде случаев у них оказывались оголенными фланги, так как кубанцы бросали фронт и уходили по домам. Донская армия тоже отходила, избегая сколько-нибудь крупных боевых действий. Ее командующий генерал В.И.Сидорин, желая объяснить отход своих войск, издал приказ, в котором говорилось о том, что это отступление было запланировано еще осенью 1919 г., а теперь ведется планомерное накопление сил для решительного наступления.
Деникин и в самом деле планировал в середине февраля закрепиться на рубежах рек Дон и Маныч, произвести перегруппировку сил, получить пополнения с Кубани, а затем перейти в наступление и вернуть утерянные позиции. Главным образом намечалось взять снова Ростов и Новочеркасск. Но и командование советского Кавказского фронта на это же время стало готовить свою наступательную операцию — Тихорецкую. Ее цель состояла в том, чтобы силами своих 8-й, 9-й и 10-й армий полностью взять под контроль территорию, примыкающую к левому берегу Дона, и в районе Маныча, прорвать оборону белых и ввести в стык между Кубанской и Донской армиями 1-ю Конную армию С.М. Буденного. Затем планировалось рассечь их и разгромить поодиночке{80}.
Хотя войска Кавказского фронта и уступали белым по всем показателям, а по самолетам, танкам и бронеавтомобилям белые имели абсолютное превосходство, красные все же начали наступление первыми и провели его успешно (14 февраля 1920 г.). Однако в первые дни попытки стрелковых дивизий 8-й и 9-й армий прорвать оборону белых, даже несмотря на ввод в сражение солидных резервов, успеха не принесли. Повезло только кавалеристам. Конные части обеих армий смогли форсировать Маныч, а затем во взаимодействии с 28-й стрелковой дивизией нанесли ощутимое поражение 1-му Донскому корпусу. Он отошел и оголил стык обеих казачьих армий — Донской и Кубанской, чем незамедлительно воспользовалась Ударная группа стрелковых дивизий 10-й армии под командованием М.Д. Великанова. Она прорвала оборону 2-го Донского и 1-го Кубанского корпусов, к 16 февраля овладела Торговой и вышла во фланг Донской армии. Командующий фронтом М.Н. Тухачевский для развития наступления на Тихорецкую ввел в этот прорыв 1-ю Конную.
Белые войска попали в сложное положение. Нужно было не допустить выхода армии Буденного на левый берег Маныча. В наиболее выгодном положении для решения этой задачи была конная группа генерала А.А. Павлова. Того самого, который до недавнего времени так неудачно командовал Астраханским корпусом злополучной Южной армии. Его группа как раз в это время перебрасывалась к станции Торговой. Она насчитывала до 12 000 сабель (27 кавалерийских полков) и имела возможность вместе с частями 1 -го Донского корпуса нанести удар во фланг и тыл 1-й Конной армии и группе Великанова, разгромить их и вернуть Торговую.
Поначалу удача сопутствовала Павлову. Его конница, продвигаясь вдоль берега реки Маныч в юго-восточном направлении нанесла поражение 1-й Кавказской и 28-й стрелковым дивизиям красных. Они были отброшены за реку, и белые овладели Торговой. Во время этого боя в плен к ним попал командир 28-й стрелковой дивизии В.М. Азин. После пыток его убили в Тихорецкой. Однако сопротивление красных нарастало, и Павлов стал отходить к Егорлыкской. Этим воспользовался Буденный. Он еще глубже вклинился в оборону белых на стыке Донской и Кубанской армий и стал выходить в их тылы.
Еще не имея полных данных о складывающейся обстановке, белое командование продолжало реализовать свой первоначальный план. 20 февраля оно двинуло в наступление Добровольческий и 3-й Донской корпуса для взятия Ростова и выхода на правый берег Дона. Наступление удалось. В руках у белых снова оказались Ростов, Нахичевань и станица Аксайская, однако закрепить успех они не смогли. 1-я Конная и войска 10-й армии продолжали двигаться им в тыл и создали реальную угрозу окружения Добровольческого корпуса. В это же время в наступление на Ростов перешли войска 8-й и 9-й армий, и белым пришлось в спешке второй раз бросать этот город. Пробыли они в нем всего два неполных дня. 23 февраля красные вернули Ростов, а их противник был вынужден снова отойти на левый берег Дона. Начались бои за Батайск, Азов и Ольгинскую.
Примерно в это же время из района Среднеегорлыкской на Белую Глину начала выдвижение уже упоминавшаяся конная группа генерала Павлова. Она имела задачу нанести удар во фланг армии Буденного и конной группы 10-й армии и таким образом ликвидировать угрозу, которую они создали в тылу у белых войск. Но тут белые допустили ошибку, которая обошлась им потом очень дорого. По имевшимся у них данным, конница Буденного двигалась на Тихорецкую, хотя на самом деле она 25 февраля получила задачу сменить направление движения и совершить марш в район Среднеегорлыкской и там разгромить Павлова.
В результате получилось так, что одновременно две мощнейшие конные группировки шли уничтожать одна другую, но белые шли туда, где красных уже не было, а красные двигались им во фланг. Окрыленный недавним успехом, когда ему удалось разгромить две красные дивизии, генерал Павлов допустил еще и собственный просчет. Вопреки указаниям командующего Донской армией генерала Сидорина, он двигался не по правому берегу Маныча, как ему было приказано, а двинул своих конников по слабо населенному левому. Там он попал в ледяную степь и, еще не встретившись с буденовцами, переморозил почти половину своих подчиненных.
По понятным причинам в эмигрантских источниках эти события не нашли должного отражения. Сплошная полоса неудач, преследовавших белых в этот период, мало кого вдохновляла к проведению анализа. А между тем именно здесь войска ВСЮР понесли такие поражения, от которых так и не смогли оправиться до самого исхода в Крым. В какой-то степени представление о тех событиях дают воспоминания бывшего командующего 1-й Конной армии С.М. Буденного. Кстати сказать, прочитавший их в эмиграции бывший командир 4-й Кубанской кавалерийской дивизии Ф.И. Елисеев вынужден был признать, что изложены они объективно.
«16 февраля, — пишет Буденный, — кавалерийская группа генерала Павлова опрокинула в районе хутора Веселый корпус Думенко и, отбросив его за Маныч, начала форсированный марш в район Великокняжеской. Продвигаясь по глубокому снегу, в стужу и метель, по бездорожному и безлюдному левобережью, генерал Павлов измотал силы своей конной группы и, не достигнув Великокняжеской, заблудился. 18 февраля полузамерзшая, измученная блужданием по непролазным снегам конница подошла к селу Воронцово-Николаевка и столкнулась со сторожевыми заставами 4-й и 6-й кавалерийских дивизий. Следует сказать, что в связи с морозом не все наши части хорошо несли сторожевую службу, поэтому некоторые из них были застигнуты противником врасплох.
В это время мы с Климентом Ефремовичем (Ворошилов. — НЖ.) в полевом штабе Конармии допрашивали двух полузамерзших белых казаков из передовых частей группы Павлова, которых только что притащили к нам разведчики 6-й дивизии. Пленные говорили, что уже трое суток генерал Павлов, заменивший Мамонтова, умершего от тифа, гонит свою группу по бездорожью и глубоким снегам. Кони выдохлись, люди два дня без горячей пищи и не держатся в седлах, многие обморозили руки и ноги.
Не успели мы еще закончить допрос, как прибежавшие в штаб ординарцы сообщили, что на 6-ю дивизию навалилась огромная масса конницы противника. Мы с Климентом Ефремовичем быстро вышли во двор и сели на коней. На северо-западных окраинах села слышался дробный стук пулеметов, временами заглушаемый ударами орудий. Жидкое нестройное «ура» гасло в залповой стрельбе.
На станции Торговой, где мы оказались через десять минут, противник уже был отбит частями 4-й дивизии. Лишь небольшие группы белоказаков маячили в серой мглистой ночи, стараясь оттянуть застрявшие в снегу орудия и подобрать раненых.
Городовиков доложил нам, что белые отбиты, но ушли недалеко, остановились в колоннах и чего-то ждут Он сказал, что казаки так замерзли, что ни стрелять, ни рубить как следует не могут.
Вдруг послышался слабый, затем все более нарастающий крик «ура». Белые шли в атаку. 1-я бригада 4-й дивизии во главе с Городовиковым бросилась в контратаку, прорвала жидкие цепи атакующих и рассеяла их. Однако, несмотря на то, что противник отходил, крики «ура» не смолкали.
Оказалось, что «ура» кричали обмороженные казаки, стоявшие в колонне. Так как в атаку они не могли идти, Павлов решил использовать их для психического воздействия. 1-я бригада на скаку врезалась в эту кричащую колонну. Началась давка, дикие вопли, беспорядочная стрельба. Белоказаки в ужасе разбегались или сдавались в плен»{81}.
После этого боя генерал Павлов увел свою группу в сторону населенных пунктов Крученая Балка и Средний Егорлык. Поданным разведотдела Конармии, в ночном бою с 18 на 19 февраля под руководством Павлова участвовало 24 кавалерийских полка Донской армии общей численностью около 10 000 сабель. На утро поле боя представляло жуткую картину. Степь была усеяна сотнями убитых и замерзших белых казаков. По словам Буденного — «Среди брошенной артиллерии и пулеметов, зарядных ящиков и разбитых повозок лежали замерзшие люди и лошади. Одни замерзли, свернувшись в клубок, другие на коленях, а иные, стоя по пояс в снегу рядом со своими застывшими лошадьми»{82}.
Впоследствии красным командованием для обследования поля боя была образована специальная комиссия. По ее данным, за время боевых действий белые потеряли убитыми и замерзшими до 5 000 человек и 2 300 лошадей. И после боя казаки продолжали гибнуть от мороза. В районе Крученой Балки уже в сумерках красный разъезд прикрытия полевого штаба Конармии заметил в лощине группу белоказаков. Не ввязываясь в бой, разведчики сообщили об этом командованию, и подоспевшие подразделения приготовились к атаке, но она не состоялась. Казаки, видимо, хотели обогреться и, найдя стог сена, попытались его растащить, чтобы развести костер. Однако увязли в снегу и все замерзли.
Противоборство двух мощнейших конных группировок на время прекратилось. Конная группа генерала Павлова отошла на запад, в станицу Егорлыкскую, и прикрылась двумя бронепоездами. На главном операционном направлении Конной армии были сосредоточены и другие крупные формирования белых, которые по замыслу ставки Деникина должны были восстановить положение. Вдоль железной дороги Торговая — Тихорецк занимал оборону 1-й Кубанский пехотный корпус генерал-лейтенанта Крыжановского, расположившего свои части под прикрытием трех бронепоездов в Песчанокопском и Белой Глине. Восточнее корпуса Крыжановского, в районе Рассыпное—Жуковка— Латник, оборонялся 2-й Кубанский корпус генерала Науменко.
Армии Буденного было удобнее ударить не по ним, а по левому флангу Донской армии, чтобы довершить разгром ее конницы. Но корпуса Крыжановского и Науменко в это же время нацелились нанести удар по левому флангу 1-й Конной. Поэтому Реввоенсовет Конармии решает сначала устранить эту угрозу и овладеть Белой Глиной. Для выполнения своего плана Буденный сосредоточил две кавалерийские и три стрелковые дивизии и, отвлекая одной из них корпус Науменко, тремя дивизиями развил стремительное наступление в направлении Белой Глины, чтобы занять Развильное, Песчанокопское и, удерживая их, сковать корпус Крыжановского.
22 февраля 4-я, 6-я кавалерийские, 20-я, 34-я и 50-я стрелковые дивизии одновременно перешли в наступление. При подходе к селу Горькая Балка передовые части 1-й дивизии натолкнулись на сторожевое охранение пехоты противника. 2-я бригада 4-й дивизии с ходу развернулась и на плечах белогвардейцев ворвалась в село, где располагалась сводно-гренадерская дивизия корпуса Крыжановского. Гренадеры не успели, да видно особо и не хотели, развернуться. Перестреляв своих офицеров, они воткнули штыки в землю и сдались в плен. Ускакать успел лишь командир дивизии, на неоседланной лошади. Таким образом, без боя было взято в плен около трех тысяч солдат с обозами, пулеметами и артиллерией.
Обезоружив белых гренадеров, 4-я кавалерийская дивизия двинулась в юго-восточном направлении, перерезала железную дорогу, повредила ее пути у разъезда Горький и начала выходить в тыл 1-му Кубанскому корпусу. В это время 6-я кавалерийская дивизия захватила станцию Белоглинскую и ворвалась в село Белая Глина. Все, что было у противника в этом населенном пункте, — артиллерия, пулеметы, большие обозы с боеприпасами, вещевым имуществом, в том числе с сапогами, в которых так нуждались красные, попало к ним в руки. Лишь штаб корпуса, во главе с генералом Крыжановским, укрылись в бронепоезде и предприняли попытку прорваться на юг, в сторону Тихорецкой. Однако этот путь отхода на юг красные тоже отрезали. Бронепоезд дошел до места, где было разрушено железнодорожное полотно, и остановился. Команда и все, кто находился в бронепоезде, включая генерала Крыжановского и его начальника артиллерии генерала Стопчина, перешли на бронеплощадки и стали отчаянно отбиваться.
Сначала бронепоезд сосредоточил огонь по атаковавшей его в конном строю бригаде 4-й дивизии, потом дал задний ход и пошел назад, в Белую Глину. Однако там он попал под удар кавалерийского полка 6-й дивизии. Во время атаки был убит командир этого полка К. Усенко, но это не остановило нападавших. Бронепоезд снова пошел на юг и опять столкнулся все с той же бригадой 4-й дивизии. Белые подпустили ее на близкое расстояние и в упор открыли пулеметный огонь. Командир бригады Г.М. Мироненко был убит, у красноармейцев наступило замешательство, бригада залегла, некоторые начали отходить. Но ее снова поднял в атаку комиссар бригады Ф. Мокрицкий. Тут подоспела еще красная батарея и, хотя комиссар тоже был ранен, никто уже из боя не вышел. Тогда генерал Крыжановский с командой бронепоезда и группой своих штабных офицеров оставили бронепоезд и попытались бежать, но все они были тут же окружены. Крыжановский застрелился, а его начальник штаба Даниленко сдался в плен{83}.
В создавшейся для белых обстановке единственно приемлемым для них вариантом было — усилить группировку генерала Павлова, перебросив ему часть сил, сдерживающих натиск 8-й и 9-й красных армий, чтобы он мог нанести фланговый удар по Буденному из района Егорлыкской. Кубанская армия должна была в это время сковывать действия 1-й Конной армии на Тихорецком направлении. Именно так события и начали вскоре развиваться. 23 февраля части группы Павлова из района станицы Егорлыкской перешли в наступление на северный заслон войск Буденного, занимавших Средний Егорлык. Преимущества Павлова на этом направлении были очевидны, и вскоре к нему в окружение попала красная бригада С.М. Патоличева. С большими потерями ей все же удалось вырваться, но в целом положение Конармии становилось все более тяжелым. Она вместе с несколькими дивизиями 10-й армии оказалась на острие удара главной группировки ВС ЮР.
Становилось ясно, что здесь будет решена судьба всего Кавказского фронта красных. Связь у Буденного с командованием фронта прервалась, и он мог действовать только по своему усмотрению. В штабе его армии рассматривалось два варианта действий. По первому — нужно было, разгромив группировку белых в районе Средний Егорлык — Егорлыкская, дать возможность войскам 8-й и 9-й армий форсировать реки Дон и Маныч и совместно ними перейти в решительное наступление по всему фронту. И второе — воспользовавшись поражением, нанесенным противнику в Белой Глине, развивать наступление на юг, овладеть станцией Тихорецкая и нанести удар в тыл деникинским войскам, действующим на ростовском направлении. И в том и в другом случаях исход операции должен был решить судьбу всего фронта. Либо красные разгромят войска Деникина на Северном Кавказе, либо белые разобьют Конармию и, используя весеннюю распутицу, задержат советские войска на рубеже рек Дон, Маныч, соберут резервы, получат новые средства от Антанты, наведут порядок в своем тылу, расстроенном зимними неудачами, и к лету перейдут в контрнаступление.
Был избран второй вариант плана — разгромить обе группировки белых войск, каждую в отдельности, но в первую очередь группу генерала Павлова, как наиболее сильную и опасную, угрожающую тылам Конармии. 24 февраля был подписан приказ по армии, в нем определялись задачи каждой дивизии и отдельным частям. В 7 часов 25 февраля соединения и части 1-й Конной армии и подчиненные ей стрелковые дивизии приступили к выполнению поставленных задач.
Рано утром 6-я кавалерийская дивизия выступила из села Горькая Балка в направлении Новороговской. 4-я кавалерийская дивизия, выступив со станции Белоглинская, двинулась по проселочной дороге строго на север, в направлении Среднего Егорлыка. 1-я кавалерийская дивизия продвигалась на Песчанокопское, откуда совместно с 20-й стрелковой дивизией поворачивала на северо-запад, в направлении восточной окраины Среднего Егорлыка. В голове каждой дивизии двигались артиллерийские дивизионы и значительная часть пулеметов. Артиллерия и пулеметы были выдвинуты вперед на случай встречного столкновения с противником.
В 10 часов утра разъезды передовых частей 6-й дивизии красных примерно на полпути между Белой Глиной и Средним Егор- лыком обнаружили медленно двигающиеся конные колонны противника. Это был 4-й Донской корпус группы Павлова. Белые, твердо уверенные в том, что Конармия наступает на Тихорецкую, в колоннах без разведки, двигались к Белой Глине.
Дивизия Тимошенко, укрывшись в лощине, подпустила к себе колонны противника и, накрыв его сильным артиллерийским огнем, перешла в атаку. Белые растерялись, начали беспорядочно метаться в разные стороны и, наконец, смятые конармейцами, пустились в паническое бегство. Дивизия перешла в преследование.
В то время как 4-й Донской корпус белых, смятый 6-й кавдивизией Конармии, в беспорядке отступал, 1-й Донской корпус, лично руководимый генералом Павловым, столкнулся с авангардными частями 20-й стрелковой дивизии, продвигавшимися из Песчанокопского на Средний Егорлык. Обнаружив красную пехоту, Павлов остановил свой корпус с намерением развернуть его и атаковать 20-ю стрелковую дивизию. Однако не успел. Неожиданно на правый фланг 2-го Донского корпуса вышла 4-я кавалерийская дивизия Конармии и обрушила на колонны белых полков огонь всей своей артиллерии. Вслед за ней были пущены в ход пулеметы. Пулеметные тачанки карьером выскакивали на фланги и вперед, а потом, развернувшись, с дистанции триста — четыреста метров поливали пулеметным огнем ошеломленных белогвардейцев. Воспользовавшись замешательством противника, начдив 4-й кавалерийской дивизии Городовиков с ходу развернул 2-ю и 3-ю бригады и лично повел их в атаку. Началась жестокая рубка.
Только теперь, поняв замысел Буденного, белоказаки начали пятиться, а затем, смятые 2-й и 3-й бригадами, побежали в панике, сбивая друг друга, бросая орудия и пулеметы и подставляя свои спины под клинки конармейцев. Белогвардейцы корпуса, потерпев жестокое поражение во встречном бою, бежали в направлении станицы Егорлыкская и станции Атаман. «В общем итоге, — пишет С.М. Буденный, — на поле противник оставил до пятисот казаков убитыми, много ранеными и свыше тысячи человек пленными. Конармия захватила двадцать девять орудий, около ста пулеметов, обоз первого разряда обоих белых корпусов. В числе пленных оказался начальник штаба одной из дивизий 2-го Донского корпуса, который на допросе показал:
— «Как только была обнаружена ваша пехота, генерал Павлов приказал остановить корпус и вызвать к нему на совещание командиров дивизий и их начальников штабов. Когда это было исполнено, Павлов заявил, что Конная армия Буденного, как и нужно было ожидать, пошла на Тихорецкую, выдвинув против нас заслон из своей пехоты. Наша задача — разгромить пехоту красных, и путь на тылы конницы Буденного будет открыт. Павлов еще что-то хотел сказать, но не успел... ваша артиллерия накрыла нас... Потом неожиданно появилась ваша конница. Все растерялись. Командиры дивизий бросились было к своим частям, в которых началась суматоха от артогня, но, не восстановив порядка, вернулись к Павлову спросить его, что делать. Павлов сказал: «Здесь должна быть выдержка». Однако выдержки не получилось. Ваши полки развернулись и пошли в атаку. Заметив обход с флангов Павлов, а за ним и весь собранный при нем командный состав бросились бежать, сея на своем пути панику. Дивизии, оставшиеся без командования и смятые вашими частями, последовали примеру своих командиров»{84}.
На следующий день, как это часто бывает на юге, вдруг задул теплый ветер и началась сильная оттепель. Наступала роковая для белых армий Юга России весна 1920 г. Главные силы группы войск под командованием генерала Павлова сосредоточились в станице Егорлыкской. Буденный торопил свои дивизии туда, чтобы не дать белым опомниться после постигших их крупных неудач. Однако, продолжая наступление, его передовые части натолкнулись на сильную круговую оборону этой станицы, умело прикрытую бронепоездами. Буденный принял решение закрепиться на исходных рубежах, подтянуть стрелковые части и тылы и после небольшого отдыха атаковать противника.
Вскоре разведкой Конармии было установлено, что в район станицы Егорлыкской и станции Атаман дополнительно перебрасываются части 1-го Донского корпуса, Терско-кубанские конные дивизии, отборная пехота из Добровольческого корпуса генерала Кутепова и вновь созданные из стариков-казаков пластунские части генерала Чернецова. Туда же из-под Ростова белое командование срочно направило два бронепоезда. Общая численность белых войск составляла до двадцати пяти тысяч сабель и трех тысяч штыков. «Егорлыкская крепость», «Белый Петроград» — так именовали белогвардейцы станицу Егорлыкскую, о которую, как они надеялись, должны были разбиться войска Буденного. Вечером 29 февраля Реввоенсовет Конармии решил с 1 марта предпринять энергичное наступление на Атаман—Егорлыкскую силами Конармии и 20-й стрелковой дивизии.
Наступление началось на рассвете. Погода не благоприятствовала ни белым, ни красным, но последним было сложнее. Они наступали и нужно было быстро маневрировать силами, а дороги стали исключительно тяжелыми. Артиллерия, пулеметные тачанки, повозки с боеприпасами и медикаментами вязли в густой цепкой грязи. Особенно было трудно продвигаться на спусках и подъемах балок. Лошади артиллерийских упряжек выбивались из сил. Приходилось в помощь им давать дополнительные упряжки.
К 10 часам 4-я и 6-я дивизии Конармии сосредоточились в лощинах южнее Егорлыкской, до которой оставалось несколько километров. С юго-востока к станице подходила 20-я стрелковая дивизия и развертывалась в боевой порядок. Вскоре там застрочили пулеметы, началась сильная залповая стрельба. 20-я дивизия вступала в бой с пластунами генерала Чернецова. Красная пехота, с винтовками наперевес при поддержке сильного пулеметного и артиллерийского огня, упорно продвигалась вперед, тесня пластунов противника.
С отходом пластунов Чернецова, белые поспешно двинули крупные массы кавалерии на западную и южную окраины станицы. Наиболее крупная ее группа, сосредоточившись на западной окраине Егорлыкской, перешла в атаку в обход левого фланга Конармии. Замысел белого командования состоял в том, чтобы захлестнуть красные кавалерийские дивизии с левого фланга, смять их боевые порядки и отбросить Конармию на северо-восток, к железной дороге, под огонь бронепоездов и пластунов генерала Чернецова.
Парировать удар обходной колонны противника Буденный приказал 6-й кавалерийской дивизии. Масса кавалерийских полков широкой лавой стремительно понеслась на неприятельскую кавалерию, выдвинувшуюся на южную окраину Егорлыкской. Конница белых начала было развертываться для атаки, но нервы не выдержали, она быстро свернулась и, прикрывшись пулеметами, отошла на окраину станицы.
Пулеметы белых открыли ураганный огонь по атакующим полкам 4-й дивизии и принудили их к отходу. Не успела 4-я дивизия отойти и перестроиться, как белогвардейская конница перешла в атаку против левого фланга 20-й стрелковой дивизии. Для ликвидации угрозы, нависшей над флангом пехоты, две бригады 4-й дивизии круто повернули вправо и перешли в контратаку. При этой схватке на флангах и в центре фронт Конармии оказался ослабленным. Этим воспользовались белые и бросили туда в атаку крупную группу конницы. Нескончаемой волной катилась она на участок, занимаемый лишь 19-м кавалерийским полком 4-й дивизии.
Впереди атакующих белое командование пустило конный офицерский полк, который помчался во взводных колоннах, и это значительно увеличивало его «пробивную» способность. Таким способом планировалось легко прорвать фронт 19-го полка красных, выйти на артиллерийские позиции обеих их кавалерийских дивизий, оставить красных без артиллерии, а затем ударить Конармии в тыл. Если бы не хладнокровие командира 4-й кавдивизии О.И. Городовикова, то так, наверное, и получилось бы. Он не стал подставлять полк под таранный удар белых кавалеристов, а пропустил их и тут же приказал всем пулеметчикам и конно-артиллерийскому дивизиону открыть в упор огонь по главным силам атакующего противника. Это приказание было очень оперативно выполнено. Белые гибли прямо целыми шеренгами. Потом Городовиков пустил в ход свою конницу, и она довершила разгром белого офицерского полка. Понеся огромные потери, белые отпрянули назад, а затем покатились к Егорлыкской.
Между тем 6-я кавалерийская дивизия, отбросив правофланговую группу белых на западную окраину Егорлыкской, вышла во фланг противника, отступавшего перед 4-й дивизией, и нанесла ему сильный фланговый удар. В результате успешных действий обеих красных кавалерийских дивизий белые вынуждены были отойти в Егорлыкскую, под прикрытие своей артиллерии и пулеметов.
Одновременно с острыми схватками огромных кавалерийских масс, на открытой равнине, не переставая, кипел жаркий бой между пехотой. Белые пехотинцы засели под прикрытием бронепоездов на юго-восточной окраине станицы Егорлыкская и станции Атаман. Они давали возможность своей кавалерии уходить от преследования конармейцев.
К вечеру, подтянув свежие силы конницы, командующий Донской армией генерал Сидорин дал команду снова атаковать части красных. По всему фронту началась артиллерийская и ружейно-пулеметная стрельба, засверкали тысячи клинков, с обеих сторон загремело многоголосое «ура», заколыхались десятки знамен и сотни разноцветных флажков эскадронов. Снова шла борьба за фланги, в ходе которой то здесь, то там вспыхивали жаркие кавалерийские схватки.
К концу дня 6-я кавалерийская дивизия красных отбросила противника на левом фланге в поселок Иловайский, 4-я дивизия вышла к южной окраине Егорлыкской. В это время Командование фронта продолжало наращивать группировку войск, усиливающих 1-ю Конную. Прибыли дивизии Гая и «Имени Блинова». При их поддержке 20-я стрелковая и 11 -я кавалерийская дивизии заняли станцию Атаман и северо-восточную окраину станицы Егорлыкской.
Белые продолжали оказывать упорное сопротивление, отчаянно цепляясь за каждый дом, за каждый сарай станицы. Многие улицы им пришлось забаррикадировать повозками, плугами, бочками, бревнами, санями. Отбивались отчаянно, по всей станице шел ожесточенный кровопролитный бой. Лишь во второй половине ночи казаки и стрелковые подразделения оставили Егорлыкскую. Но неудачи продолжали преследовать белых. В то время, когда они уже ушли из населенного пункта, к его окраинам из станицы Мечётинской стали подходить на помощь пластуны. Это были в основном подразделения, состоящие из людей солидного возраста, прибывших на доукомплектование понесших большие потери казачьих частей. Не зная о том, что Егорлыкская уже в руках у красных, они находились в походном порядке и не успели изготовиться к бою. На рассвете их атаковали части 4-й кавалерийской дивизии и обратили в бегство. «Казаки-бородачи, — пишет Буденный об этом случае, — несмотря на свой солидный возраст, так бойко удирали, что их бегу в лучшее время позавидовали бы молодые... В распутицу бежать было трудно, особенно, если учесть, что белоказаки были одеты по-зимнему тепло. Преследуемые конармейцами, они бросали в грязи валенки и улепетывали босиком. Насколько хватал глаз в сторону станицы Мечётинской, в вязкой глине дороги и ее обочин торчали, как обгоревшие пни, казацкие валенки»{85}.
Так закончилось это беспримерное сражение, в котором с обеих сторон участвовало до 40 000 конницы. Здесь Войска ВСЮР понесли такие потери, которые уже не смогли больше восполнить. Весть об этом сражении быстро облетела оба фронта — и белый, и красный. Только если красным войскам она придавала больше сил, то белым еще больше подорвала боевой дух и повергла в уныние. Участились случаи их перехода на сторону Красной Армии.
В конце февраля и Добровольческий корпус под Батайском тоже понес ощутимые потери, и началось общее отступление белых войск на всех направлениях. В эти дни штабс-капитан Орлов сделал такую запись в своем дневнике:
— «Чувствуется, что красные хотят разделаться с нами окончательно и воюют с остервенением. Офицеры стали открыто говорить, что это конец, это полное поражение... Пора раскланиваться»{86}.
Гражданская война в России имела одну существенную особенность — состав ее рядовых участников в обеих противоборствующих армиях по социальному положению почти не отличался. Сходство солдатской массы было и в том, что как красные, так и белые были плохо одеты и обуты. Поэтому первое, что делали выигравшие бой, — они снимали с пленных и убитых противников их обувь и одежду, чтобы тут же надеть на себя. Нередко родственники и односельчане оказывались, в результате частых мобилизаций, по разные стороны фронта, хотя врагами друг друга не считали и переманивали друг друга на свою сторону, выдвигая в качестве главных аргументов более высокое денежное содержание и лучшее обеспечение в своих частях. Даже нумерация соединений и частей у красных иногда была такой же, как и у белых, и это нередко приводило к трагикомическим ситуациям.
Когда, например, в ночь с 8 на 9 января Красная Армия заняла Ростов, то, поскольку сильных боев при этом не было, не только обыватели, но даже и не все белые офицеры на утро знали, чья власть в городе. Утром 9 января в трамвае ехала такая группа офицеров на службу. Настроение у них было хорошее, рассказывали анекдоты, смеялись, и вдруг на подножку вагонов вскочило несколько красноармейцев. Офицеры возмутились, пытались призвать их к порядку, делать замечания за неуставной внешний вид. Каково же было их самочувствие, когда им тут же надавали по физиономиям и выбросили из вагонов.
Этим же утром, когда Нахичевань (район Ростова. — Н.К.) еще был в руках у белых, расторопные квартирьеры и ординарцы уже начали подыскивать квартиры для красных командиров. Когда постучали в одну из них, хозяйка не признала красноармейцев и возмутилась: «Сюда нельзя. Здесь господа офицеры живут!» И действительно, когда они вошли в квартиру — увидели там сидящего в обществе своих молодых офицеров деникинского генерала.
По этой же причине среди белых войск распространился слух, что убит сам Буденный. А дело было так. В 1-й конной вместе с Семеном Михайловичем Буденным служил его родной брат — Емельян Михайлович. Когда белые вторично взяли Ростов, он, не зная об этом, прибыл туда из Таганрога поездом и решил пройтись от вокзала пешком, чтобы посмотреть, как выглядит город после недавнего ухода из него белых. И вдруг его внезапно окружил казачий патруль. Емельян схватился за наган, но офицер успел выстрелить ему в лицо. Очнулся он в медпункте, куда его поместили как белого солдата, а потом перевели в госпиталь, который белые на второй день бросили, когда внезапно пришлось опять уходить из Ростова. Документы Емельяна остались у белых и, когда кто-то их невнимательно посмотрел, то решил, что они принадлежат убитому С.М. Буденному, тело которого большевики выкрали.
Еще один интересный случай произошел потому, что и у белых, и у красных нередко совпадала нумерация частей. Захватив село Богородицкое, бойцы 4-й дивизии армии Буденного накормили лошадей и улеглись спать. Вскоре туда приехали квартирьеры белых. Они стали заходить в дома и очень ругались, обвиняя красноармейцев в том, что они самовольно заняли дома. И те, и другие в перебранке называли одни и те же номера полков, поэтому никто не подозревал, что они являются противниками. В одном из домов белых особо крепко выругали и прогнали. Тогда они, узнав, где находится штаб дивизии, пришли к начальнику штаба Касогову с жалобой. И только он, после того, как его назвали «ваше благородие», понял, с кем разговаривает. Обезоружив казаков, Касогов выяснил, что у белых тоже есть 4-я дивизия с такими же номерами полков, как и у красных.
В связи с описанными и другими поражениями белых войск на Юге России, особенно донских казаков, и участившимися случаями их перехода на сторону красных, командование ВСЮР сделало попытку переломить ситуацию и добиться обратного процесса — спровоцировать переход красноармейцев к белым. Оно обратилось к Верховному Кругу с предложением объявить амнистию тем красноармейцам, которые будут сдаваться в плен. Амнистия была объявлена. Согласно принятому решению всем офицерам, казакам и солдатам, перешедшим на сторону Донской, Кубанской и Добровольческой армий с оружием или без него, объявлялось полное помилование. Все они должны освобождаться на 2 месяца от военной службы, если сами, сразу после сдачи в плен, не захотят вступить в белую армию. Воспрещалось отбирать, кому бы-то ни было, вещи у сдающихся.
Потом, очевидно в пропагандистских целях, был запущен слух о том, что на помощь прибывает Болгарский корпус. Его личный состав якобы будет переодет в гражданскую одежду, так как по условиям Версальского договора Болгарии запрещалось иметь свою многотысячную армию — военную форму, говорили в войсках, пришлют Англия и Франция. Из штаба ВСЮР «просочилась» также информация о том, что еще две дивизии присылает король Сербии и что в боевых действиях против большевиков скоро примут участие страны Антанты. Когда эти слухи дошли и до красных, то вскоре с самолета в расположение деникинских войск ими были сброшены листовки, в которых помимо прочего можно было прочитать: «Покажите нам хоть небольшую часть союзников, и мы сложим оружие»{87}.
Вообще-то в белых войсках на Юге России, слухи о том, что войска Антанты вот-вот прибудут на фронт и вместе с Добровольческой армией начнут воевать против большевиков, возникали часто. Особенно большое распространение они получили в марте-апреле 1919 г. Тогда поводом для разговоров послужил факт прибытия на английском пароходе из Константинополя группы якобы иностранных военнослужащих, которую включили в состав 1-го корпуса Кавказской армии. Однако вскоре выяснилось, что эти «иностранцы» — русские, прибывшие из Франции, где находились в составе русских Особых бригад. Во время 1-й мировой войны они вместе с французами принимали участие в боевых действиях против Германии. Как следует из материалов исследования, проведенного М. Чиняковым, этот факт имел место. Тогда в районе Луганска в одну из частей Кавказской армии генерала Покровского было действительно включено свыше 300 солдат и офицеров из состава бывших Особых бригад, изъявивших желание воевать на стороне белых. До самого окончания Гражданской войны ни одной иностранной воинской части, которая бы вместе с белогвардейцами воевала против большевиков на Юге России, не было. Имелся только английский батальон в Новороссийске, но он был предназначен для охраны иностранных миссий.
К марту 1920 г. сопротивление белых армий на Юге России практически было сломлено. Им больше не удалось провести ни одной сколько-нибудь значительной оборонительной или тем более наступательной операции. Большие претензии у командования ВСЮР были к Кубанской армии. Выступая на заседании Верховного Круга генерал Деникин говорил с большой обидой:
— «Под Ростовом и Новочеркасском, к нашему стыду, мы имели превосходство над противником в технике и в силе, но дух был подорван... Шли горячие бои под Ростовом, и я видел под Батайском целые вереницы веселых и здоровых всадников на хороших лошадях, уходящих с фронта в тыл... Странно, что из всего многочисленного кубанского войска на фронте были только 3,5 казачьи дивизии и 3 пластунских бригады»{88}.
Эту ситуацию хорошо отразил в своем дневнике и штабс-капитан Г. Орлов. «Паника. Даже небольшие разъезды красных выстрелами гнали перед собой целые части белых. Корниловский полк, испугавшись разведки красных, бросил Батайск, его остановили только на окраине города»{89}.
Разложение коснулось и самой боеспособной части ВСЮР — Добровольческой армии. Причина та же — следующие одно за другим поражения, разочарование в неосуществимости провозглашенных лозунгов, влияние красной пропаганды и др. Нужно учитывать также, что Добровольческая армия теперь комплектовалась преимущественно пленными красноармейцами и насильно мобилизованным мужским населением на подконтрольной белым территории. Среди этого пополнения изредка попадались, конечно, идейные противники большевизма, но подавляющее большинство все же составляли люди, не имеющие никакого желания воевать и класть свои головы за непонятное, а чаще за чуждое им дело. Поэтому они неизменно сдавались, как только положение становилось опасным. Победители, как красные, так и белые, чаще всего щадили пленных из числа мобилизованных принудительно. Вояки эти всегда имели при себе справки, свидетельствующие о том, что они попали в армию по мобилизации. Причем у некоторых одновременно были справки и от белых, и от красных.
Негативные изменения произошли и среди офицерского состава Добровольческой армии. Как писал генерал А.Г. Шкуро: «Первые добровольцы — горячие патриоты и идейные беспартийные сподвижники генерала А.Г. Корнилова были уже выбиты. К этому времени офицеры в подавляющем большинстве были бывшие пленные и перебежчики из Красной армии, мобилизованные в освобожденных от большевиков районах или приезжавшие из Украины, Грузии и других окраин бывшей царской России. Прежние лозунги остались, но внутреннее содержание их стало другим. Совершенно не ощущалась внутренняя спайка между офицерами и солдатами»{90}.
Особенно развращали армию различного рода реквизиции. По словам того же Шкуро, армия обеспечивалась в основном за их счет, «реквизиции и грабежи для белых войск стали синонимами», — писал он{91}.
Существовала специально созданная структура для реализации военной добычи — «Реалдоб». Она имела несколько уровней, но смысл всех их был один — поощрять самообеспечение войск. Бывший начальник отдела пропаганды Особого совещания профессор К.Н. Соколов писал по этому поводу:
— «Реалдоб» вошел в нравы наших войск еще в то время, когда «реализация военной добычи» была главным, если не единственным источником средств Добровольческой армии. Рядом с «реалдобом» закономерным и даже подотчетным укрепился групповой или индивидуальный «реалдоб», который представлял собой не что иное, как самый откровенный грабеж»{92}.
Генерал Врангель, принявший в конце1919г. командование «добровольцами» от генерала Май-Маевского в беседе с командующим Донской армией 24 декабря был так шокирован ее состоянием, что сделал вывод о скором поражении Белого движения и всерьез предлагал подумать о своем будущем. По его оценке на фронте в то время находилось лишь 3—4 тысячи человек, которые доблестно дерутся и ценой невероятных усилий сдерживают натиск большевиков. Все остальное — это колоссальнейшие тылы, развращенные до последних пределов. По результатам его проверки было установлено, что отдельные полки имели до 200 вагонов различного имущества. Воинские части, главная масса офицерства, вообще командного состава усиленно занимались спекуляцией. Военная добыча отправлялась в тыл, ее сопровождали в большом количестве офицеры, масса различных воинских чинов, для реализации этого имущества, для разного рода спекулятивных операций.
Крайне отрицательное влияние на уровень боевой готовности белых войск, на их моральное состояние, оказывал плохо организованный тыл. Пожалуй, никакая другая структура Вооруженных Сил Юга России не подвергалась такой критике, не вызывала стольких нареканий. Снабжение войск, несмотря на огромные усилия союзников, в основном англичан, по сути дела было парализовано. Среди чиновников всех рангов процветало воровство и коррупция. Склады в Новороссийске ломились от военного имущества, но по назначению оно не попадало и разворовывалось вагонами. По признанию самого начальника железнодорожной станции Новороссийск, он лично оказывал «услуги» разного рода дельцам — пропускал вне очереди вагоны, в которых вместо снарядов для фронта везли различные товары спекулянтов. Фронт голодал и замерзал, а к эшелону прицепляли всего один вагон с военным грузом, а остальные были загружены мануфактурой, парфюмерией, шелковыми чулками, перчатками и др{93}.
Попав в Добровольческую армию, солдаты иногда все же получали английское обмундирование, в котором потом и перебегали к красным. Были ловкачи, которые умудрялись по 3—4 раза послужить в каждой из враждующих армий, и получалось так, что заботу о вещевом снабжении обеих армий невольно брал на себя и без того некудышний тыл белых. Известен случай, когда оборванные и разутые солдаты прежде, чем оставить горящий ростовский вокзал красным, попытались завладеть обмундированием из горящего на путях состава, но рядом взорвался вагон со снарядами, и на воздух взлетела целая рота дроздовцев.
Не лучше в белой армии обстояло дело и с организацией железнодорожного сообщения. Приближение надвигавшейся катастрофы особенно бросалось в глаза тому, кто с фронта приезжал в остающиеся еще под контролем белой армии города, особенно Екатеринодар. Такого рода поездка была сопряжена теперь с целым рядом приключений. Ввиду паралича железнодорожной сети, для передвижения от станции к станции в этот период, даже те, кто ехал по срочным делам, пользовались уже или лошадьми, или передвигались пешком. За исправными паровозами представители власти устраивали своеобразную охоту, просто отбирали их друг у друга и затем тщательно охраняли специальными караулами.
Даже поезда главнокомандующего и командующих армиями на каждой станции или разъезде могли очутиться в безвыходном положении из-за умышленной порчи паровоза рабочими. На некоторых станциях выросли целые кладбища из «издохших» паровозов. Железнодорожные пути были забиты поездными составами, свезенными со всего юга России. Ремонтные мастерские из-за общей разрухи на железных дорогах и деятельности большевиков-подпольщиков работали только для соблюдения формы. В довершение всего неожиданный рейд Буденного спугнул железнодорожную администрацию. Бросив на произвол судьбы свои станции, они, особенно занимавшие ответственные посты, ринулись в Екатеринодар и Новороссийск.
Положение командования сильно осложнялось так же отсутствием связи с отступающими и потому постоянно менявшими места своего расположения частями. Штабы не были ориентированы в обстановке из-за дезорганизации телеграфной и телефонной связи и затруднений, связанных с невозможностью посылать на дальние расстояния ординарцев и отсутствием нужного количества автомобилей. Поэтому большая нагрузка легла на авиаторов. Они все время летали на разведку и заменяли другие средства связи, сообщая о местонахождении не только неприятельских, но и своих частей.
Чаще других к услугам авиации прибегал командующий Донской армией генерал Сидорин, наверное, потому, что сам был летчиком. В1905—1907 гг. он окончил авиационную школу и получил специальность пилота и наблюдателя. Теперь не получая ниоткуда поддержки, предоставленный самому себе, он почти каждый день, а иногда по два раза вылетал на фронт, где на месте изучал обстановку и принимал непосредственное участие в руководстве боевыми операциями. Летал он обычно с полковником Стрельниковым. Такие полеты были связаны с большим риском, и однажды генерал Сидорин оказался в критической ситуации.
В очередной раз они со Стрельниковым полетели на фронт и посадили самолет возле станицы Павловской, расположенной в двух верстах от станции Сосыка. В станице в это время шел бой. Красные теснили казаков и их арьергардные лавы начали быстро покидать Павловскую. Быстро оценив ситуацию, Сидорин и Стрельников запрыгнули в кабину, чтобы покинуть опасное место. Была дорога каждая секунда, и хотя мотор запустили сразу же, но самолет с места не двигался, его колеса глубоко увязли в жирном черноземе. Летчики выпрыгнули из самолета и приготовились поджечь его, чтобы не достался красным. Несколько казаков, узнав Сидорина, подскочили к нему и один из них предложил командарму свою лошадь. В это время из-за станицы показалась задержавшаяся калмыцкая сотня, которой было приказано немедленно спешиться и тащить аэроплан из грязи на руках, чтобы вывезти его на сухое место. Затея удалась. Самолет поставили на сухую дорогу, и летчики уже под выстрелами красноармейцев подняли его в воздух{94}.
Сплошной линии фронта не существовало. Ее начертание угадывалось только по перечню населенных пунктов и речных переправ, упоминавшихся в военных сообщениях. Этим успешно пользовалась красная конница, применяя глубокие обходы и охваты белых частей, прорываясь в их тылы и расположение штабов. Большой урон живой силе белых наносили пулеметные тачанки. Впервые такой вид оружия был применен в 1918 г. в бою под Романовкой у хутора Харитонова. Тогда две сотни красных кавалеристов отбивали атаку вчетверо превосходящих сил белых. В самый напряженный момент боя казак-агитатор Ф. Нефедов поставил пулемет «максим» на тачанку и, выскочив на ней во фланг белоказакам, открыл огонь, и тем спас положение. С тех пор боевую тачанку стали активно внедрять, сначала по собственной инициативе войск, а потом она была принята на вооружение уже официально{95}. Однако существует так же мнение, что впервые пулеметную тачанку применили махновцы.
В итоге крупных неудач Белого движения на Юге России к концу февраля 1920 г. вся территория Войска Донского перешла в руки Красной Армии. Только часть беженцев, все еще надеясь на улучшение ситуации, сосредоточились на границе с Кубанью. Армии же, Донская, а еще раньше Добровольческая, перешли на ее территорию. Ни те, ни другие не были здесь желанными гостями. Население кубанских станиц нередко встречало их враждебно, и тому были свои причины. «Добровольцев» и донцов упрекали в том, что они бегут, а в это время Деникин очищает кубанские станицы от казаков и бросает их на фронт. Не вызывало дружелюбия к донцам и их участие в поисках дезертиров на кубанской территории. Солдаты-«добровольцы» из числа мобилизованных ставропольских крестьян теперь открыто вымещали на местных жителях свои обиды. В 1918 г. многие села Ставропольской губернии восстали против Добровольческой армии, и карательные операции тогда проводили кубанские части, входившие в ее состав. На ставропольцев в наказание была наложена контрибуция в три миллиона пудов хлеба, и кубанцы охотно и откровенно грабили тогда крестьян.
Вскоре среди донцов и «добровольцев» прошел слух о том, что кубанцы вообще намерены их разоружить, выдать большевикам и получить, таким образом, себе право на автономию в составе РСФСР. Казаки с таким трудом созданных новых кубанских частей начали митинговать, решая — идти на фронт или подождать, пока Рада заключит с большевиками соглашение. Сформированный, например, в станице Славянской полк, почти два месяца митинговал, не решаясь выступить на фронт. Лишь после того, как в станицу прибыл карательный отряд донских казаков, каждого 10-го расстрелял, а каждого 60-го выпорол, кубанцы отправились оборонять свою столицу. Дело дошло до того, что командующий Донской армией генерал Сидорин после ряда телеграмм, посланных в Екатеринодар, где требовал срочной отправки кубанских частей на фронт, заявил атаману Букретову, что будет вынужденным объявить Кубань своим тыловым районом, со всеми вытекающими последствиями.
Какие формы приобрели в то время взаимоотношения между донскими и кубанскими казаками, убедительно передал Е.Н. Раковский, свидетель и участник тех событий. «Я наблюдал это, — пишет он, — когда наш поезд благополучно проехал совершенно опустевшую Тихорецкую и подошел к следующей станции—Малороссийской, где кубанцы, как оказалось, громили донской интендантский склад. Одновременно с нами к станции подошел донской броневик и открыл из орудия огонь по станице Архангельской, жители которой, разграбив один склад, шли на станцию грабить другой. Когда заработал еще и пулемет, наблюдавший за этим атаман Таганрогского округа генерал Филатов спокойно изрек: «Так и нужно. Давно бы так: пора бросить церемониться с ними»... Но, — продолжает Раковский, — в этих словах чувствовалась и тяжкая боль за родное казачество, и горечь разочарования, и слабая надежда на то, что кубанцы отрезвятся»{96}.
Отступление приобретало всеобщий характер. Поезда, идущие на юг, были переполнены. В них кого только не было: отбившиеся от своих частей офицеры, солдаты, казаки. Все с чемоданами, сумками, мешками. Они облепляли вагоны, словно рой пчел, ехали на крышах, переходных площадках вагонов, не брезгуя и теми, в которых перевозили лошадей и скот. На станциях и вокруг них стояли настоящие таборы беженцев, ожидающих свободных поездов. Тифозные и раненые перемешались со здоровыми, дети, старики и женщины находились в одинаково антисанитарных условиях с войсками и беженцами. Параллельно железнодорожным путям двигались нескончаемые обозы вперемешку с воинскими частями, практически уже потерявшими воинский вид.
3 марта 1920 г. войска Красной Армии приступили к проведению заключительной, на Юге России, Кубано-Новороссийской операции. Для решения ее задач привлекались войска Кавказского фронта в составе 8-й, 9-й, 10-й, 11-й общевойсковых и 1-й Конной армий.
Нужно отметить, что красные тоже были в сложном положении. Кавказский фронт ввиду угрозы нападения Польши перестал получать подкрепления, собственные тылы из-за непролазной грязи сильно отстали и темпы наступления стали падать. Численного превосходства ни у одной из сторон практически не было. По оценке Л. Троцкого, обе стороны совершенно выдохлись и вопрос заключался только в том, у кого из них окажется крепче воинский дух.
Тем не менее, красное командование стремилось поскорее завершить разгром Деникина, поэтому войска получили задачу — не смотря ни на что неотступно преследовать противника, не давать ему закрепиться на рубежах рек: Челбас, Бейсуг и Кубань. К этому времени и красные и белые уже знали, что полностью разгромлены Колчак, Юденич и Миллер, остались только «добровольцы» с казаками да Махно. Эти сведения еще больше подрывали дух белого воинства. Дезертирство в его частях достигло небывалого размера. В «добровольческих» дивизиях и полках бежали не только солдаты, но и их командиры. Орудия оставались без прислуги, некоторые офицеры садились за ездовых. Так, в 1-м батальоне Дроздовского полка оставалось всего 40 человек, причем 20 из них были дезертирами из других частей. Их по дороге отловили и поставили в строй{97}.
Тем не менее, Добровольческий корпус фронт не бросал. Его боевой порядок генерал А.П. Кутепов построил так, чтобы лучше использовать свои боеспособные части, полнее учесть при этом рельеф местности и перейти к прочной обороне. В центр была поставлена Дроздовская дивизия, слева от нее части кубанских казаков, справа Алексеевская дивизия, а дальше — остатки кавалерийской дивизии генерала И.Г. Барбовича и донцы. Корниловская дивизия оставалась в резерве, а Марковскую он вывел из боевого состава для пополнения. (Она под Ростовом понесла большие потери.) Неплохо продуманный план, тем не менее, осуществлен не был. Закрепиться где-либо «добровольцы» не смогли. Красная конница все время старалась отрезать их от переправ, которых становилось все меньше. Почти все мосты по пути следования армии были взорваны. Там, где все же переправа была возможна, воспользоваться ею стремилось такое количество войск и беженцев, что преодолеть мост или брод было крайне тяжело. Отступающие добровольческие части у переправы через реку Челбас догнали свои тылы, которые перемешались с беженцами. «Здесь, — пишет штабс-капитан Г. Орлов, — стоял сплошной крик, понукание лошадей и волов, стоны раненых. В непролазной грязи колеса повозок увязали так, что их не было видно. Лошади и волы выбились из сил, образовались заторы от сцепившихся осями и перевернувшихся повозок»{98}.
Все, и «добровольцы» и казаки, стремились теперь успеть уйти за Кубань, однако, что будет потом, руководители Белого движения толком и сами не представляли. А между тем отход в Закубанье не мог спасти белые войска. Район, расположенный по левому берегу реки, до станицы Усть-Лабинской, был слабо населен, до крайности беден хлебом и большевистски настроен. Местность в этом районе была низменная и болотистая, с трудно проходимыми дорогами; полностью отсутствовала связь между населенными пунктами. Дальше начиналось предгорье и выход к побережью Черного моря в места еще более бедные. Таким образом, при быстром отходе туда армия и беженцы вынуждены были бы жить исключительно на собственные средства, ибо для создания там продовольственных запасов времени уже не осталось.
Если бы обстановка потребовала и пришлось идти дальше через горы на Туапсе и Джубгу или на Новороссийск побережьем Черного моря, то и этот вариант для отхода тоже был не пригоден, так как там тем более не было ни хлеба, ни фуража, ни мяса. Не решал проблему и отход еще дальше в направлении на Грузию, так как последняя сама переживала голод и, кроме того, возникал серьезный вопрос — даст ли грузинское правительство разрешение пройти через свою территорию вооруженным частям.
А между тем события развивались так, что Верховному командованию уже нужно было думать, как защищать столицу Кубани — Екатеринодар. В городе начиналась паническая эвакуация. Как и в других, оставляемых Вооруженными Силами Юга России городах, она происходила в хаотической обстановке мародерства, сопровождалась грандиозным расхищением и разграблением огромных ценностей. Гражданская власть городской думой была передана самочинно возникшему Временному Комитету. Военная власть перешла к командующему Донской армией. Своим приказом генерал Сидорин объявил город на осадном положении, а начальником гарнизона назначил генерала Г. Бандурина.
Улицы Екатеринодара были забиты бесконечными, на десятки километров растянувшимися беженскими и военными обозами, одиночными всадниками и частями. Задача командования сводилась к тому, чтобы дать возможность армии и беженцам перебраться по единственному мосту за Кубань. Правда, сделали попытку построить еще и деревянный мост, но он был закончен лишь в день сдачи Екатеринодара.
В несравненно лучшем положении находился Добровольческий корпус, у него была возможность переправиться за Кубань в ее нижнем течении. Некоторые части Донской армии, находившиеся на правом фланге, смогли переправиться в верхнем течении Кубани, главным образом, у Усть-Лабы, где не было сильного давления со стороны большевиков.
Положение Екатеринодара осложнялось еще тем, что через город и мост должны были проследовать не только Донская и части Кубанской армий, но и десятки тысяч беженских обозов, учреждения и те, кто эвакуировался из города. В довершение всего в нем с часу на час ожидалось выступление местных большевиков.
Оборона Екатеринодара была возложена на инспектора донской артиллерии генерала Майделя. Руководство переправой — на инспектора донской пехоты генерала Карпова. В их распоряжении находилось несколько сот надежных стрелков и пулеметчиков, а также бронепоезда. Всю ночь с 16 на 17 марта по улицам города и мосту катилась непрерывная лавина людей, лошадей и телег. Все улицы города были заполнены до отказа. То и дело возникали огромные пробки, которые рассасывались с большим трудом. Непосредственно на мосту стали регулировать движение. В последнюю ночь и день по мосту передвигались главным образом вырвавшиеся из подчинения своих начальников воинские части и обозы с беженцами. Из всех своим необычным видом выделялись конные и верблюжьи упряжки калмыков.
Утром 17 марта в город стали доходить слухи о том, что красные находятся верстах в 15 от Екатеринодара и что они продвигаются, не испытывая никакого сопротивления. Утром в этот день деревянный мост еще не был готов. Он начал пропускать через себя людей и повозки только с 12 часов дня, а генералу Карпову уже нужно было думать о том, как бы его вовремя взорвать. Командующий Донской армией генерал Сидорин со своим штабом на бронепоезде покинул город, он решил остановиться в станице Георгие-Афипской. Майдель негодовал, почему конница не сдерживает красных — создавалась угроза, что не будет завершено минирование железнодорожного моста. Поэтому он распорядился подвести к нему поближе бронепоезд.
Паника в городе еще более усилилась. То и дело стали раздаваться выстрелы, которые вскоре перешли в перестрелку. Это стреляли пока немногочисленные восставшие большевики, а им наугад отвечал кто попало. Вскоре и комендант города генерал Бандурин покинул город, переложив всю ответственность за поддержание порядка в нем на строевых начальников. Начался грабеж винных складов и магазинов, а потом дошла очередь до всего остального, чем только можно было поживиться. После полудня через мост проследовали Кубанский атаман Букретов, правительство, многие члены Рады. Затем со стороны фронта прибыл начальник конной группы генерал Секретев. Он предупредил генерала Майделя, что времени до подхода большевиков осталось не больше 3-х часов.
Поток покидавших город еще более уплотнился, но тут от станции на мост ринулись поезда. Они шли сплошной лентой, по три-четыре состава. Люди на мосту, и те, кто ожидал своей очереди, чтобы вступить на него, появление поездов встретили проклятиями. Прибавилась толпа и у нового деревянного моста, но через час, после того как люди начали по нему движение, местные повстанцы вдруг начали их обстрел из винтовок и пулеметов. Оказавшиеся под обстрелом в панике резали постромки, бросали повозки и бросались тоже к железнодорожному мосту. Бронепоезд своим огнем разогнал стрелявших большевиков, но люди к деревянному мосту больше не пошли.
Этот инцидент многие восприняли как появление красных частей в городе, хотя они были только на подступах к нему. Те, кто стоял в толпе на улицах перед мостом, опасались быть отрезанными и, бросив все свое имущество и повозки, понеслись налегке к мосту. Беженцы и военные втискивались в промежутки между поездами и вынуждены были двигаться с их скоростью.
Многие нашли свою смерть сорвавшись с моста. Иногда передний поезд, подталкиваемый сзади идущим, увеличивал скорость, и тогда люди и лошади попадали под его колеса. Воинские части, которые были назначены прикрывать эвакуацию города, тоже прибыли к мосту и пошли через него напролом. Несколько раз один из их командиров истерически подавал команду: — «Шашки вон, за мной, руби эту сволочь». К счастью ни разу подчиненные его не послушались. Были случаи, когда панически настроенные люди с моста бросались в Кубань и погибали. Некоторые калмыки и калмычки, лишившиеся здесь своих повозок и гуртов скота, считая, что все погибло и сейчас они попадут к большевикам, резали своих детей и бросали их в воду.
До подхода большевиков все, кто хотел перейти Кубань, все же успели сделать это. В городе осталось огромное количество брошенного военного и гражданского имущества, а на его окраинах скопились гурты скота и табуны лошадей. Пока по Екатеринодару с опаской передвигались первые разъезды красноармейцев, городской сброд продолжал еще грабить обозы. Был небольшой промежуток времени, когда мосты уже опустели, шли последние приготовления к их взрыву, и некоторые ловкачи успели сходить в город пограбить и вернуться с узлами и чемоданами.
Бронепоезд генерала Майделя перед самым взрывом мостов вернулся на вокзал, и его команда могла наблюдать, как и там шел грабеж. Местные жители «громили» вагоны с интендантским имуществом. Но вот появились красные, и мародеры в панике стали группироваться около бронепоезда. По команде генерала по ним открыли пулеметный огонь, и бронепоезд по кучам трупов, стреляя направо и налево по залегшей у моста красной пехоте, последним ушел за Кубань. В ночь с 17 на 18 марта огромный железнодорожный мост был взорван.
В Екатеринодар вошли соединения и части красной 9-й армии и 1-го конного корпуса. По советским данным ими было взято в плен 20 000 пленных, захвачено 40 орудий, свыше 100 пулеметов, 4 бронепоезда и 30 самолетов{99}.
После сдачи Екатеринодара на фронте наступило относительное затишье. Многие надеялись, что после столь победоносного наступления Красная Армия сделает передышку. Считали, что разлившаяся весенним паводком Кубань, с ее взорванными мостами, станет для красных серьезной преградой. Были надежды, что обороняться по водному рубежу можно будет даже незначительными силами. Расположение белых войск оставалось прежним. На их левом фланге находился Добровольческий корпус, в центре — Донская армия, а справа, в районе Усть-Лабы, были расположены разрозненные, в большинстве своем не имевшие связи ни со ставкой, ни с донским штабом, сильно порадевшие части Кубанской армии. Штаб Донской армии, на который была возложена задача руководить боевыми действиями донцов и кубанцев, находился в станице Георгие-Афипской, ставка Деникина перебралась в Новороссийск.
В станице Афипской и ее окрестностях остановилось большинство тех, кто прибыл с Дона и правого берега Кубани, войска и таборы беженцев. Все задавали себе один и тот же вопрос — куда бежать дальше. Е.Н Раковский записал характерный для той ситуации разговор казака и калмыка.
— «Ты себе можешь спокойно отходить, — говорил калмык казаку, — погоны снимешь, звезду налепишь и ты — красноармеец. А у меня морда кадетская («кадетами» красные называли своих противников)»{100}.
Настроение у всех было все таким же неопределенным. Все сознавали тяжелую безвыходность положения, и разговоры, в основном, сводились к тому, куда отступать дальше, что будет с ними через день, через два. Одни говорили, что отступать нужно в горы, к морю; другие считали, что отходить нужно на Таманский полуостров; третьи предлагали сначала двигаться в хлебный Майкопский отдел Кубанской области, а затем в Грузию. Затем людьми овладели какая-то апатия и относительное спокойствие. Наверное потому, что, во-первых, рядом находились многочисленные войска, а во-вторых, никто не хотел верить в то, что такая масса людей вдруг может погибнуть, надеялись — какой-то приемлемый выход все же будет найден.
Туда же, в Афипскую, прибыла и донская фракция Верховного Круга. Парламентарии уже раскаивались в том, что на последнем заседании, вопреки воле большинства военачальников, поддержали предложение о разрыве с Деникиным. К тому же генерал Кельчевский, которого назначили военным министром нового правительства, вдруг объявил, что своего согласия принять этот пост никому не давал. Что касается кубанских властей, то они продолжали ратовать за самостоятельность, считали что нужно идти в Грузию и там переждать этот острый период, если к тому времени не удастся войти в соглашение с большевиками о признании независимости казачьих областей как Советской Россией, так и Антантой.
В ставке Деникина тоже намечали пути дальнейшего отступления. В итоге более-менее согласованное решение смогли принять только в отношении Добровольческого корпуса. На него была возложена задача защиты участка от устья Кубани до Ольгинской. Кубанская армия, выйдя из подчинения Верховного главнокомандующего, предпочла действовать самостоятельно, а командующий донскими войсками генерал Сидорин вылетел в Новороссийск, чтобы на месте принять решение по донцам.
Во время разговора с Деникиным он настаивал на том, чтобы немедленно наладить подвоз продовольствия и боеприпасов к горным проходам вдоль побережья, на путях к Геленджику, создать там базы для обеспечения войск и беженцев. Деникин возражал. Он убеждал Сидорина, что лучше отойти на Таманский полуостров. Говорил о том, что уже дал распоряжение сосредоточить там такое количество судов Черноморского флота, которого, в случае необходимости, хватит вывезти в Крым не только людей, но и лошадей. Кроме того, он говорил Сидорину, что Тамань легко и сколько угодно долго можно удерживать небольшими заслонами и что такую задачу командир Добровольческого корпуса генерал А.П. Кутепов уже имеет. В пользу Тамани говорило и наличие там большого количества продовольствия. Деникин обещал вдоль побережья разместить плавучие базы с питанием и боеприпасами, но предупредил при этом, что сена и фуража не будет.
А в это же время Кавказский фронт красных продолжал свою Кубано-Новороссийскую операцию. Его войска благополучно переправились ниже Усть-Лабы, а вскоре заработал мост в Екатеринодаре. Как выяснилось позже, задача первостепенной важности — охрана этой переправы, была поставлена абсолютно небоеспособным и редким по численности заставам, расположенным друг от друга на расстоянии в 5—10 верст. В результате двум ротам красноармейцев удалось закрепиться на левом берегу Кубани против Екатеринодара. 19 марта спасать положение послали бронепоезд «Атаман Самсонов», которым лично руководил инспектор артиллерии генерал Майдель. Начальники частей, охранявших Кубань, тоже спохватились, бросились исправлять ошибки, но было уже поздно. 20 марта красные починили лишь чуть-чуть разрушенный деревянный мост, и стало ясно, что переправа у них теперь есть.
Это грозило крушением всех надежд. Рассуждали так, если даже целых два корпуса, которые обязаны были не допустить красных на левый берег Кубани, не смогли задержать двух рот красноармейцев, то нет смысла рассчитывать на какой-то успех в дальнейшей борьбе с большевиками. Форсировав реку, красные двинулись на юго-запад. Первые бои на левобережье Кубани произошли у аула Тахтамукай. Донцы контратаковали неудачно и возникла угроза того, что красноармейские части прорвут фронт и клином войдут между 4-м и 2-м Донскими корпусами, разорвав, таким образом, Донскую армию на две части.
На Кубанскую армию надежды были слабые. Ее командующий генерал Улагай почти все время предпочитал находиться возле штаба генерала Сидорина, хотя его части в это время находились на Туапсинском шоссе. Связи с ними он практически не имел и принял решение вместе со своим штабом ехать на поезде в Новороссийск, чтобы обсудить там с Деникиным вопросы дальнейших действий своих войск.
Генерал Сидорин 19 марта провел совещание с начальниками корпусов, где довел до них решение идти на Таманский полуостров. Оно было поддержано всеми начальниками, и началась подготовка к маршу. Одновременно начальник штаба Донской армии генерал Кельчевский самолетом вылетел в Новороссийск, чтобы информировать Деникина об обстановке и решить ряд вопросов. Полагая, что в случае эвакуации в Крым из Тамани придется проводить ее вместе с Добровольческой армией, Сидорин и его штаб решили принять меры к тому, чтобы их не обманули и не бросили на побережье. Поэтому генерал Кельчевский должен был предупредить Деникина, что первой из эвакуирующихся должна быть одна из донских дивизий. Кроме того, не доверяя добровольцам и начальнику штаба Главнокомандующего генералу Романовскому, донское командование решило иметь при Деникине особых представителей.
Эти лица должны были следить за всеми мероприятиями, связанными с эвакуацией войск, и не допускать при этом, чтобы ущемлялись интересы Донской армии. Обо всех происходящих перевозках они должны были информировать штаб своей армии, а заодно о том, что происходит в Новороссийске. Миссия выглядела внушительно. В нее вошли генерал Майдель — председатель, и члены: два генерала — братья Калиновские и начальник оперативного отделения армии полковник Добрынин. Эта группа 21 марта выехала в Новороссийск, получив, кроме того, задачу добиться права обращаться к Деникину непосредственно, минуя начальника штаба. Этот факт убедительно показывает, до какой степени дошло недоверие между ставкой и казаками.
Когда по прибытии в Новороссийск генерал Кельчевский сообщил Деникину обо всем этом, тот был страшно возмущен, посчитав, что донцы берутся контролировать его действия.
Но донской начальник штаба доказал, что Верховного главнокомандующего неверно информируют о положении дел и донские части могут быть поставлены в очень тяжелое положение. В то же время Кельчевский сообщил Деникину, что Донская армия выполнит его приказ — будет отступать на Тамань, а потому попросил срочно направить туда огромные инженерные средства и транспорты, построить нужное количество пристаней. Деникин заверил его, что это уже делается.
На фронте продолжались бои за Кубанью. 21 марта белых выбили из аула Тахтамукай. Сбылись самые плохие прогнозы — Донская армия была разделена на две части. От главной ее массы был отрезан лучший и самый многочисленный «Мамонтовский» 4-й корпус. Начальник конной группы генерал Секретов в это время находился в отпуске. Его заменил генерал Коновалов, а командовать 4-м корпусом стал генерал Стариков. Накануне, по плану Таманской операции, корпуса должны были отходить на линию железной дороги Екатеринодар—Афипская—Новороссийск. Находившийся в районе Усть-Лабы 4-й корпус, после двухдневного перехода приближался к Афипской, как вдруг выяснилось, что она уже оставлена штабом армии, а сама станица в руках у красных. Путь на Тамань был отрезан, и Старикову ничего другого не оставалось, как вместе с Кубанской армией отходить горными перевалами на Туапсе. В этом корпусе насчитывалось свыше 17 000 коней. Такое огромное их количество объяснялось просто. Во время отступления казаки, побросав артиллерию, пулеметы и обозы, сели на коней, превратившись в верховых.
Так, на завершающем этапе Гражданской войны, в силу обстоятельств, все Вооруженные Силы Юга России оказались расчленены на три почти изолированные друг от друга группировки: Добровольческая армия в районе Таманского полуострова; Основные силы Донской армии, без ее 4-го корпуса, под Екатеринодаром; Кубанская армия, с прибившимся к ней 4-м Донским корпусом, на пути к горным перевалам, для следования на Туапсе или на Тамань. Ни о каких контрнаступательных действиях уже речи не было, все вместе и каждая из этих группировок в отдельности преследовали только одну цель — спастись.
Колонна, которую составляли кубанцы и казаки Донского корпуса Старикова, представляла собой безотрадное зрелище. Это была движущаяся масса войск и бронепоездов вперемешку с беженцами и гуртами домашних животных. Красные части двигались следом на некотором удалении, но решительных действий не предпринимали, подбирая и разоружая отставших и сдающихся казаков. Среди отступающих было немало тех, кого недавно мобилизовали из станиц, которые сейчас попадались на пути или были расположены неподалеку. Этих казаков больше всех тянуло к побегу; не останавливало даже то, что в станицах уже были красные.
Первыми начали уходить казаки предгорных станиц, и вскоре в 1-м Черноморском полку 2-й Кубанской дивизии, например, оставалось всего около 50 человек. Но вдруг дезертиры ринулись назад и еще с большей скоростью побежали в свои части. В результате их там иногда становилось даже больше чем при мобилизации. Причина такого явления проста. Красные, заняв ту или иную станицу, тут же предъявляли счет тем, кто всю войну просидел дома и творил насилия над семьями иногородних и казаков, воевавших на стороне красных. Как правило, этим занимались казаки старших возрастов, избежавшие мобилизации и поверившие в окончательную победу Белого движения. Репрессии обрушились даже на тех из них, кто в 1905—1906 гг. разгонял рабочие демонстрации в центре России. Когда дезертиры узнали о расправах, творимых у них на родине, то тут же побежали догонять свои полки.
Бывший командир 2-й кубанской дивизии генерал Н.В. Шинкаренко в своем дневнике отметил, что в результате этих событий его 1-й Черноморский полк «разбух» до 1000 человек, а во 2-й прибыло 600 человек такого пополнения{101}. Однако всем было ясно, что возвращались казаки не для того, чтобы продолжать воевать. Все испытывали желание уйти хоть куда-нибудь и выждать — когда и чем все это кончится.
Постепенно войска и беженцы втягивались в район безраздельного господства «зеленых». Нужно было решать две первоочередные задачи. Во-первых, окончательно определиться, куда идти дальше — на побережье, куда звала Рада, или на Тамань, куда хотел отпочковаться 4-й корпус генерала Старикова. Во-вторых, надо было сделать так, чтобы избежать боевых действий с «зелеными».
Основные силы Донской армии в это время вдоль линии железной дороги держали путь на Таманский полуостров. Под натиском Красной Армии они отходили к станциям Ильской, Абинской, Крымской. Начались дожди, движение шло очень медленно. Бронепоезда, железнодорожные составы, колонны войск и беженцев двигались по сути дела с одинаковой скоростью. Все железнодорожные пути были запружены массой телег, конными и пешими людьми. Ехать же по грунтовым дорогам возле рельсов было невозможно, так как липкая засасывающая мартовская грязь быстро обессиливала и без того еле идущих лошадей. Машинистам поездов надоедала такая езда, они то и дело давали предупредительные свистки. С крутой насыпи телеги сворачивали направо и налево. Многие не могли этого сделать и, съезжая с рельс, тут же останавливались, несмотря на приближающийся поезд. То и дело он цеплялся за телеги, раздавался сухой треск, повозки ломались, крошились, переворачивались. Те, кто не имел возможности вовремя соскочить, а это были больные и раненые, скатывались на землю и далеко не все могли потом подняться с нее.
23 марта донцы вели бои в 80 километрах от Новороссийска, у станции Ильской. Из штаба главнокомандующего сведений никаких уже не поступало, хотя линии связи были вполне исправны. Все ожидали возвращения начальника штаба армии генерала Кельчевского, надеясь, что все идет по тому плану, который он утвердил у Деникина. А между тем в этот день большевиками была занята Анапа, и части Добровольческого корпуса, бросив Тамань, спешно двигались на Новороссийск.
На станции Абинской штабной поезд генерала Сидорина был окружен «зелеными». Здесь сама местность была идеально приспособлена для их действий. Всего в двух километрах от нее тянулись горные цепи, а предгорная равнина была плотно покрыта высоким кустарником, в котором прятались села и хутора, наводненные партизанами. Рано утром 24 марта весь штаб был разбужен пулеметной и ружейной стрельбой. Огонь вели наступающие цепи «зеленоармейцев». Они находились метрах в пятистах. Все офицеры и охрана, состоявшая из юнкеров, отвечали плотным огнем, потом перешли на бронеплощадки и стали стрелять из орудий. Вскоре прибыла конвойная охранная сотня 3-го корпуса, и только тогда нападение было отбито. Если бы охрана не заметила нападавших вовремя, штаб Донской армии мог бы стать легкой добычей «зеленых».
А в самой станице Абинской, расположенной менее чем в километре от станции, в это время царила невероятная сумятица. Пришедшие туда ночью донские части расположились в станице, которая была уже занята «зелеными» и разъездами красных. В трех соседних избах в некоторых местах ночевали и белые, и красные, и «зеленые». Можно себе представить, какая суматоха началась в станице утром, когда все проснулись и увидели, с кем имеют дело. Одни разоружались, другие отстреливались и уходили, третьи метались из одной стороны в другую, попадая то к красным, то к «зеленым», то к белым, и совершенно теряли всякое представление о действительной обстановке. В таком состоянии находился и отряд, сформированный перед уходом из Екатеринодара членом Донского и Верховного Круга Гнилорыбовым и носивший громкое название «Отряд Донского и Войскового Круга». Такие сцены разыгрывались и в других населенных пунктах. В этот и на следующий день Донская армия переживала один из самых тяжелых моментов своего существования. Даже непродолжительное пребывание ее частей в горах тяжело отразилось на них. Проходя через зону «зеленых», армия оказалась окруженной со всех сторон: где были большевики, где «зеленые», разобрать было трудно. Повстанцы расслоили Донскую армию, окончательно дезорганизовали ее тыл. Воинские части, потерявшие надежду уйти от большевиков, то переходили к «зеленым», то оказывали им пассивное сопротивление, то снова уходили и двигались дальше. Е.Н. Раковский, вспоминая об этих событиях, пишет:
— «Одно время казалось, что главная масса Донской армии превращается в «зеленых». В Крымской, например, командир 2-го корпуса генерал Сутулов официально доложил, что две бригады его корпуса перешли к «зеленым». Потом выяснилось, что так оно и было, но, побывав у «зеленых», переговоривши с ними, ознакомившись с обстановкой, бригады снова ушли вслед за войсками, оставив там значительную часть своего состава. Осталось от бригад совсем немного»{102}.
Из Абинской 24 марта штаб Донской армии перешел в Крымскую, где к нему присоединился генерал Кельчевский. И здесь же выяснилось, что пути отступления у Донской и Добровольческой армий совпали. Оказывается, красные, форсировав нижнее течение Кубани и взяв Анапу, находятся в глубоком тылу у донцов. Добровольческий корпус начал занимать оборону в районе Тоннельная—Абрау-Дюрсо. Менять направление движения армия не могла, последний путь через горы, которым можно было воспользоваться, шел на Шапсугскую и Геленджик и уже остался позади. Путь на Тамань был отрезан. Оставалось идти всей армией на Новороссийск или часть ее отправить побережьем на юг. Генерал Деникин приказал Сидорину немедленно прибыть в Новороссийск, воспользовавшись одной из якобы имеющихся на станции Крымской мотодрезин. Так как дрезин не оказалось, Сидорину сообщили, что за ним послан бронепоезд.
Штаб армии на своем огромном поезде тоже двинулся в Новороссийск. По горной дороге его могли везти не менее четырех паровозов — два в голове и два в хвосте. Были приняты все меры предосторожности. На случай внезапных нападений, на крышах вагонов залегли стрелки, кроме броневых площадок, которые были в составе поезда, его защищал еще и бронепоезд. Он шел впереди, но главной его задачей стала расчистка железнодорожного пути от лавины обозов и отступающих частей. Здесь кроме донских беженцев двигались уже также обозы и части Добровольческого корпуса.
«Добровольцам» тоже было не сладко. У них был свой тернистый путь к Новороссийску. Как уже говорилось, 7 марта Деникин подписал директиву Донской армии и Добровольческому корпусу отстоять Таманский полуостров. Он действительно был очень удобен для обороны. Его перешейки, изобилующие болотистыми лиманами, были трудно преодолимы и могли быть перекрыты, в случае необходимости, корабельной артиллерией. Генералу Кутепову поручалась основная задача — не допустить красных к Темрюку с севера. Одновременно Керченская флотилия малых судов, усиленная дополнительными плавсредствами, готовилась к работе в этом узком проливе, больших транспортов и не потребовалось бы. Сам Деникин даже рассматривал возможность воспользоваться этим путем для эвакуации своей ставки и планировал для начала перевести ее поближе, в Анапу.
20 марта был отдан последний приказ Деникина об обороне Таманского полуострова и мерах по эвакуации с него всех тех, кто не успевал воспользоваться Новороссийском. Но этот приказ остался на бумаге. Ни Сидорин, ни Кутепов его не выполнили. Обстановка окончательно вышла из-под контроля. Как написал участник тех событий Д. Лехович: «Психология массы сметала расчеты стратегов, и руководство армией было утеряно»{103}.
Факт окончательного поражения становился все более очевидным, и на этой почве у Деникина испортились отношения с генералом Кутеповым. Все началось несколько раньше, когда Добровольческий корпус был введен в состав Донской армии и подчинен генералу Сидорину. Кутепов считал, что его новый начальник, несмотря на многочисленность своих, донских, войск, сознательно направляет «добровольцев» на наиболее опасные участки фронта, где они несут серьезные потери. Стена недоверия между Кутеповым и Сидориным росла день ото дня и передавалась войскам. Назревал опасный инцидент с тяжелыми последствиями.
Зная об этом, Деникин решил не допустить открытого столкновения двух генералов. Он вынужден был изъять корпус у Сидорина и подчинил его непосредственно себе. Но теперь Кутепов решил, что может принимать самостоятельные решения по любому поводу, и допустил действия, вызвавшие возмущение Деникина. Опасаясь, что волна отступающих донских частей, утративших всякую боеспособность, наводнит Новороссийск и захватит все имеющиеся там корабли, предназначенные для эвакуации в Крым, он послал главнокомандующему очень обидную телеграмму. В ней перечислялось до десятка требований, многие из которых больно били по самолюбию Главнокомандующего. В частности, в одном из пунктов телеграммы Кутепов требовал, что если все-таки придется уходить из Новороссийска, то вся власть в его районе должна быть предоставлена ему. При этом он подчеркивал, что чины Главного штаба будут эвакуироваться последними. Очевидно, смелости Кутепову придала другая телеграмма. Она была получена из Крыма. Там в это время разворачивались события, финалом которых должно было стать смещение Деникина и замена его Врангелем. В телеграмме говорилось о том, что Кутепов получит необходимое количество судов для эвакуации своего корпуса, но он должен бросить ставку Деникина в Новороссийске. Деникин отчитал Кутепова, заявив, что тот может быть уверен, Верховный главнокомандующий «выедет последним, если до этого не погибнет»{104}.
Когда в Крымскую прибыл еще и штаб Добровольческой армии, то там началось настоящее столпотворение. Штабы и управления, правительства, учреждения и комитеты всех уровней стремились сделать отсюда последний бросок к черноморским портам, главным образом в Новороссийск. Но путь этот оказался самым сложным. Возник целый ряд проблем, порою просто непреодолимых. Двигаться можно было бы по шоссе, оно было рядом, но там подстерегала опасность попасть в засады к «зеленым». По данным разведки, их сильные отряды перерезали дорогу в нескольких местах и могли нанести удар и с фронта и с тыла. Поэтому ничего не оставалось, как двигаться прямо по железной дороге, нередко прямо по шпалам. Особенно трудно было преодолевать многочисленные железнодорожные мосты. Передвигаться по ним можно было только узкой лентой, рискуя каждый раз свалиться в пропасть или расщелину, а обойти было нельзя. Длительное движение по шпалам приводило к частым поломкам повозок, и тогда их сбрасывали с высокой насыпи, и количество идущих пешком все время увеличивалось. Некоторые части сделали специальные деревянные щиты, которыми накрывали рельсы, но их было так мало, а разбивались они так быстро, что скорость движения практически не увеличивалась.
Находившийся в штабном поезде Донской армии Е.Н. Раковский так описывает увиденное им.
— «Поезд обгоняет обоз Добровольческого корпуса. По рельсам двигается масса повозок с семьями офицеров. Вот идет группа израненных старых полковников и генералов. Вот шагает офицер с женой. Другая супружеская чета отдыхает, сидя на камне. На лицах их тяжелая, безнадежная тоска и апатия. Едут верхом на мужских седлах изящные женщины. Шагом продвигается экипаж с генералом. За ним — семья донского казака с телятами и детьми на телеге, за которой идут волы. Обоз корниловцев... офицеры сами правят лошадьми...
И у каждого, находившегося в этом потоке, в этой лавине неотвязно стоял один вопрос:
— А что же будет с нами в Новороссийске?{105}»
Отход Добровольческого корпуса прикрывала Алексеевская дивизия. Дорога шла по узкому ущелью, справа и слева высились горы, и случись оттуда обстрел, отступающим деваться было бы некуда. От станицы Нижнебакановской свернули в горы, чтобы по бездорожью выйти на станицу Неберджаевскую, дальше уже можно было двигаться по шоссе. Однако этот путь преодолеть смогли не все. Пошел дождь, дорога стала скользкой, и многие лошади на крутых подъемах не могли вытащить тяжелые повозки. Особенно трудно пришлось дроздовцам, они продолжали двигаться с остатками своей артиллерии. Поэтому сначала вытаскивали наверх одну часть обоза, впрягая дополнительно по несколько лошадей, взятых из оставленных внизу повозок, а затем возвращались и вытаскивали вторую. В итоге за целый день не смогли преодолеть те пять километров, которые отделяли колонну от шоссе.
А у станицы Неберджаевской случилась настоящая трагедия. Сначала на подступах к ней добровольцев встретили плотным огнем «зеленые». Посланный уничтожить их полк самурцев{106} с задачей не справился. Когда засаду все же обошли с флангов и приблизились к станице, то оказалось, что она занята двумя полками под командованием полковника Сухенко. Желая перейти к красным и загладить свою вину перед ними, 4 марта он отбил у них станицу Новоминскую, Сухенко решил не пропустить белых. По его приказу эти части открыли по колонне губительный ружейно-пулеметный и артиллерийский огонь. Потом на помощь к Сухенко подошло еще 10 орудий красной артиллерии. Своим огнем они накрыли не только авангардные, но и замыкающие колонну части Алексеевской дивизии{107}.
С огромными потерями, бросив артиллерию и значительную часть обозов, колонна вынуждена была снова по бездорожью об- ходить станицу и наконец-то вышла на шоссе. Здесь же выяснилось, что личный состав остался только со стрелковым оружием, да и то почти без патронов к нему; дроздовцы даже лишились своих вещмешков. В этой неразберихе на сутки отстали Корниловская и 1-я Донская генерала Дьякова дивизии.
В состоянии паники основные силы Добровольческого и донских корпусов подходили к Новороссийску. Главная цель, которую ставили себе все — как можно скорее попасть на какой- нибудь корабль. За 3—4 километра до Новороссийска оттуда стали слышны орудийные выстрелы и звуки рвущихся снарядов. Паника снова охватила войска и беженцев, пронесся слух, что город уже у красных. Но вскоре тревога понемногу улеглась. Выяснилось, что это один из бронепоездов и английский корабль расстреливают нефтяные емкости в порту, чтобы они не достались красным. Наконец колонна стала втягиваться в городские улицы.