8. К ГРУЗИНСКОЙ ГРАНИЦЕ
В 11.00 27 марта 1920 г. Новороссийск пал. Накануне вечером остатки белых войск общей численностью до 15 000 человек, не успевшие или не пожелавшие эвакуироваться, двинулись на юг, по направлению к грузинской границе. К этому времени было известно, что на их пути, в 19 километрах от города, в Кабардинке находится отряд «зеленых». Но, по имевшимся данным, он был малочисленным и его легко можно сбить, чтобы прорваться к Геленджику. Там планировалось организовать круговую оборону и ожидать корабли, которые заберут хотя бы часть группировки.
Морское командование тоже рассматривало такой вариант спасения войск и кое-что делало для этого. Основной расчет был на те мелководные суда, которые предназначались для эвакуации войск с Таманского полуострова. Так как она не состоялась, то высвободившиеся корабли решили срочно направить к Геленджику, где бухта тоже была не глубокая. Эти суда должны были снимать людей с побережья и перевозить их на крупные транспорты. Ожидался приход из Константинополя парохода «Колыма», из Севастополя вышел большой транспорт «Рион». Новые рейсы могли также сделать корабли, разгружавшиеся в Феодосии. На помощь должен был также подойти и только что возвращенный англичанами эскадренный миноносец «Дерзкий».
Среди отступающих от Новороссийска наиболее многочисленными были части 2-го и 3-го Донских корпусов, 3-го Кубанского корпуса генерала Топоркова, 1-й Донской дивизии генерала В.А. Дьякова, остатки пехоты из отряда князя Мещерского, солдаты и офицеры 3-го Дроздовского полка во главе с командиром полковником В.В. Манштейном. Среди организованных частей на юг двигалось также множество мелких групп, одиночных солдат и офицеров, а также беженцы. Среди всех войск выделялся отряд в 700 человек черкесов полковника К.К. Улагая. На небольшом расстоянии от берега двигались английские боевые корабли, которые огнем своей артиллерии собирались прикрывать отступающих. Состояние у всех было тревожное, со стороны Туапсе в любое время могли появиться красные.
Намерения у находившихся в колонне людей были разные. Одни надеялись на то, что если не в Кабардинке, то в каком-нибудь другом порту на побережье все же удастся сесть на пароход и эвакуироваться в Крым. Другие планировали дойти до Грузии и скрыться на ее территории до лучших времен, третьи тоже хотели бы эвакуироваться, но не в Крым, а куда-нибудь в Европу.
Пройдя путь до Кабардинки, авангард колонны, как и предполагалось, столкнулся с противником, только это были не одни «красно-зеленые», но и отряд красноармейцев, прошедший горами со стороны станицы Шапсугской. Белые предложили обойтись без кровопролития, потребовав беспрепятственного их прохода через населенный пункт. Красные дали на это согласие, но при этом выдвинули условие — белые должны сдать все имеющееся оружие. После короткого совещания старших военачальников, имевшихся в колонне, было принято решение отвергнуть условия красных и пробиваться с боем.
Наступление назначили на утро, а главную роль в его проведении отвели полковнику Улагаю и его черкесам. К.К. Улагай в то время стал заметной фигурой среди командного состава белых войск и о нем следует сказать особо. Адыг по национальности, он являлся дальним родственником другого Улагая — генерал-лейтенанта, бывшего командующего Кубанской армией. Перед 1-й мировой войной судьба свела Кучука Улагая с С.М. Буденным. Вначале 1914 г. он командовал взводом в Петербургской кавалерийской школе наездников и у него на должности унтер-офицера служил С.М.Буденный. Они неплохо ладили в то время. Потом Улагай участвовал в 1-й мировой войне, имел награды и ранения. Во время Гражданской войны он командовал Черкесской дивизией и теперь с ее остатками отступал под ударами 1-й Конной армии, которой командовал его бывший подчиненный красный командарм С.М Буденный.
Согласно выработанному плану, К.Улагай должен был отобрать 300 самых боеспособных бойцов и с рассветом в конной атаке сбить с пути колонны передовые подразделения противника, завершение их разгрома отводилось пехоте Мещерского. Черкесы выполнили задачу лишь частично. Им удалось отбросить заслон красных на входе в Кабардинку, но развить успех они не смогли, а пехота их вовсе не поддержала. Это были мобилизованные солдаты, которые, узнав с вечера о предстоящих событиях, ночью разбежались. Общее руководство боем осуществлял К.К.Улагай, который под впечатлением этой неудачи повел себя непредсказуемо. Дело в том, что в 1-ю мировую войну он был серьезно контужен, и теперь в сложных ситуациях с ним нередко случались нервные припадки, во время которых он отрешался от всего происходящего. Так случилось и в этот раз. Улагай вдруг впал в глубокую депрессию{199}.
Возникла ситуация, при которой поражение огромной массы войск от горстки противника было неминуемо. В какой-то мере положение спасла офицерская рота дроздовцев численностью в 60 человек. Она пошла в атаку во фланг оборонявшим Кабардинку, отвоевывая буквально метр за метром ее территории. Дроздовцев поддержали калмыки дивизии генерала Дьякова и Атаманский полк. Казалось, наступил перелом и красные сейчас побегут из Кабардинки. Но тут медвежью услугу белым оказали союзники — корабль французов. Этот миноносец имел право открывать огонь по красным только в том случае, если его самого обстреляют. В течение длительного времени французы пытались понять, что происходит на берегу, но, так и не разобравшись, решили снять людей с пристани. Так как бухта в Геленджике мелководная, то командир миноносца направил к берегу семь шлюпок, чтобы ими эвакуировать хоть какую-то часть военнослужащих и беженцев. С Крыма и из Тамани суда все не подходили.
Когда атакующие со своих позиций увидели приближающиеся шлюпки, то бросили поле боя и ринулись к пристани. К ним присоединились и оставшиеся в живых дроздовцы. В ожидании шлюпок огромная масса людей и лошадей сгрудилась на ветхом причале, совершенно неприспособленном для такой эвакуации. Деревянные конструкции пристани не выдержали и рухнули. Утонули немногие, но почти все веши оказавшихся в воде людей ушли на дно. Все поняли, что теперь причаливать лодкам некуда и многие бросились к ним вплавь, некоторые даже на лошадях. Не ожидавшие ничего подобного французы опешили, потом стали отбиваться от лезущих со всех сторон людей веслами. Когда возникла угроза опрокидывания лодок, их экипажи пустили в ход оружие.
Кое-как порядок был восстановлен, и французы увезли небольшую часть находившихся в колонне людей — в основном раненых, медсестер и беженцев, боеспособных французские моряки брать отказывались. На эсминец переправился и полковник Манштейн, пообещав горстке остающихся своих подчиненных, что он все равно спасет их. Те, кому не повезло, хорошо осознавали безвыходность своего положения, оно усугублялось еще и предположением о том, что красные, возможно, уже послали им вслед части из Новороссийска, а гарнизон Кабардинки мог быть в любое время усилен войсками, подошедшими со стороны Туапсе. Так прошел день. На ночном совещании было принято решение — бросить раненых на попечение местных жителей и обойти Кабардинку горными тропами. Некоторые раненые узнав, какая участь грозит им, просили сослуживцев пристрелить их, но не оставлять красным.
Бросив раненых и обоз, колонна белых войск обошла Кабардинку по горам и вышла на дорогу в районе станицы Шапсугской. До грузинской границы оставалось пройти еще около 300 километров. Однако этот путь не предвещал ничего хорошего, так как вскоре выяснилось, что в Шапсугской разместился штаб Красной Армии Черноморья и некоторые его наиболее сильные отряды. Снова руководители колонны вынуждены были вести переговоры, в ходе которых головная сотня казаков сдалась без боя. Остальным красные предложили сделать то же самое, и часть войск согласилась. Остальным ничего не оставалось, как снова горами обходить станицу, держа направление на Туапсе. В пути колонну ожидали новые испытания. Вскоре она наткнулась на другие сильные отряды «красно-зеленых». В ходе нескольких стычек с ними колонна разделилась на несколько отрядов. Часть из них ушли дальше в горы и через некоторое время присоединились к «бело-зеленым» отрядам генерала Фостикова. Другие же вышли на побережье и продолжили путь к грузинской границе.
Путь на черноморское побережье в это время держала и Кубанская армия. Ее войска, как и части 4-го Донского корпуса, продолжая движение от Краснодара, после боев с «зелеными» и «красно-зелеными» к 20 марта подошли к станице Божедуховской, где нужно было сосредоточиться, чтобы, согласно директиве Деникина, двигаться на Туапсе. В эту группировку должны были войти: 4-й Кубанский конный корпус генерала Писарева, действовавший под Ставрополем, 2-й Кубанский корпус генерала Науменко, группа генерала Шифнер-Маркевича, 4-й Донской конный корпус генерала Старикова. 20 марта 1920 года, накануне соединения 2-го и 4-го Кубанских корпусов, генерал Писарев получил через летчика обстановку на Новороссийском направлении и приказ туапсинской группировке переменить направление и отходить не на Туапсе, а на Таманский полуостров для погрузки на транспорты. Посовещавшись, генералы пришли к выводу, что это приказание запоздало, и не исполнили его. В Божедуховскую прибыли также: Кубанский войсковой атаман, генерал-майор Букретов, краевое правительство, члены Рады, Кубанское и Сергиевское военные училища, учебные части, конный дивизион, батальон пластунов и Атаманский полк (бывший гвардейский дивизион, получивший новое название как конвой войскового атамана). Из станицы Лабинской прибыл партизанский отряд в две сотни казаков под командой войскового старшины Козликина.
Последней расположенной на равнине станицей по пути к Туапсе была Хадыженская. Она находится в котловине между отрогами Главного Кавказского хребта, и именно здесь примыкают друг к другу и дальше идут параллельно железная дорога из Екатеринодара и шоссе из Майкопа. Как уже упоминалось, противник отступавших — Красная Армия Черноморья, накануне разделилась на два фронта: Приморский под командованием И. Моренца и Северный — Черникова. Главной задачей обоих партизанских фронтов было — перекрыть пути отступления белых к Новороссийску. Черникову с тремя батальонами нужно было выйти на Кубань и там действовать на путях отступления белых. Но это, как вскоре признали руководители операции, было большой ошибкой. Гойтхский перевал, находящийся на пути к побережью, остался незащищенным.
Командующий Красной Армией Черноморья Е.С. Казанский 17 марта получил от члена Реввоенсовета И. Шевцова, находившегося с одним из батальонов в районе Майкопа, сообщение о том, что на Туапсе движется многотысячная группировка белых. Стало ясно, что нужно перекрывать белым путь не к Новороссийску, а к побережью. 18 марта он вместе с членом Реввоенсовета Соркиным срочно прибыли в район Хадыженской, то есть за день до появления там Кубанской армии белых, чтобы попытаться исправить свою ошибку и организовать защиту Гойтхского перевала. Отсюда они отдали приказание отрядам, находящимся в районе Апшеронской и Белореченской, срочно отойти к Гойтхскому перевалу и заблаговременно занять там оборону. На помощь им были также направлены отряды Моренца из Туапсе. Чтобы ускорить выполнение задачи, Черников погрузил свои батальоны в захваченный поезд и поспешил к Хадыженской. Но его постигла неудача. Под станцией Белореченской паровоз и часть вагонов опрокинулись и к перевалу отступили только около 600 бойцов Черникова, причем сильно деморализованных перенесенным крушением.
Красноармейцы не успели закрепиться. Дивизия генерала Шифнер-Маркевича и ее казаки без особых усилий 22 марта сбили красных с перевала. Не помогло и подкрепление из Туапсе.
«Красно-зеленые» отступили, сначала к селу Небуг, а затем дальше, до Казачьей балки, что в 22 километрах от Туапсе.
Командование Кубанской армии, 4-го Донского корпуса и черкесской дивизии, получив сообщение о том, что Гойтский перевал взят, начали движение на Туапсе. Узкая дорога и отсутствие обходных путей заставляло белых двигаться узкой лентой. Войска, обозы и масса беженцев растянулись на огромное расстояние. Только колонна одного корпуса по длине занимала свыше 10 километров. «Сколько десятков тысяч конников, — напишет впоследствии находившийся там же со своей 4-й Кубанской дивизией полковник Елисеев, — вошло в общей сложности в бедную, бесхлебную и гористую Черноморскую губернию, сейчас трудно сказать»{200}.
Из станиц Кубани беженцев было очень мало, зато в Лабинскую и Линейную бригады, влилось много ранее дезертировавших конных казаков. Много было беженцев с Дона, но еще больше калмыков с гуртами скота. Их семьи следовали на непривычных для кубанцев громоздких подводах с крышами. Каждая была запряжена четверкою волов, которых вели молодые девушки. В долинах была жидкая мартовская грязь, а девушки шли босиком. С подвод безучастно смотрели лица стариков и старух. Все благополучно миновали Гойтский перевал. В арьергарде находился 2-й Кубанский корпус генерала Науменко. Его 2-я дивизия стала за перевалом у станции Кривянка, а 4-я — в Туапсе. Штаб корпуса тоже разместился в Туапсе. Остальные войска двинулись дальше на юг по побережью{201}.
28 марта в Туапсе в городской гостинице «Европа» состоялось совещание с участием прибывшего из Крыма генерала Улагая, атамана Букретова, Председателя кубанского правительства Иваниса и высших чинов Кубанской армии. Армейское представительство было очень внушительным — от войск прибыло 14 генералов и 4 полковника. Председательствовал атаман Букретов. Объяснив сложившуюся обстановку, он предложил выработать решение о дальнейших действиях. По его мнению, необходимо было решить три главных вопроса. Во-первых, наладить надежную связь и нормальные взаимоотношения со ставкой в Крыму, во-вторых, окончательно решить — куда отходить: в Крым или в Грузию, и в-третьих, как обеспечить продовольствием почти 60 000 человек. По первому вопросу было принято положительное решение, по второму — большинство высказалось за переход в Грузию, а при обсуждении третьего вопроса — отвергли внесенное Букретовым предложение — совершить несколько рейдов на Кубань за продовольствием, но взамен ему ничего другого не нашли.
С занятием Туапсе у белых появилась возможность хотя бы частично провести эвакуацию войск и беженцев силами Черноморского флота. В этот порт на миноносце «Беспокойный» прибыл командир восточного отряда судов капитан 1-го ранга Лебедев. Он телеграфировал командованию флота срочно прислать пароходы из Феодосии. Одновременно было принято решение направить в Туапсе все еще находящийся у Новороссийска эскадренный миноносец «Дерзкий» и те транспорты, которые под командованием капитана 1-го ранга Н.Н. Машукова должны были заняться эвакуацией людей сначала с Тамани, а потом из Геленджика. 29 марта Машуков прибыл со своим отрядом в Туапсе. В его составе были переоборудованная из ледокольного парохода канонерская лодка «Георгий». У нее на буксире была десантная баржа-болиндер. Вместе с ними прибыл так же сторожевой катер «Старший лейтенант Макаров». Чуть позже пришли тральщик № 412 и пароходы из Феодосии. Здесь же бросили якорь английские корабли: крейсер «Калипсо» и эскадренный миноносец «Стеддэст».
Немедленно началась погрузка казаков Донского корпуса, астраханцев, некоторых подразделений Добровольческой армии, прибывших из Новороссийска, и беженцев. Желающих эвакуироваться было значительно больше, чем могли принять корабли. Из Феодосии были вызваны те пароходы, которые накануне прибыли из Новороссийска. Вскоре прибыл пароход «Тигр», и его тут же отдали больным, раненым и беженцам. Часть людей взяли на борт английский и французский пароходы. 3 апреля в Туапсе прибыла вторая партия пароходов: «Лазарев», «Колыма», «Россия», а также транспорт «Николай» и французская канонерская лодка «Дюшаффо»; они в значительной степени ускорили эвакуацию. Практически корабли взяли всех желающих, и несколько судов даже вернулись в Крым порожними. Всего через Туапсе в короткий промежуток времени было вывезено более 15 тысяч человек.
Так как части продолжали движение к границе, то флоту белых была поставлена задача — прикрыть их с моря. В Джубге корабли белых захватили два небольших буксира и пароход «Тайфун» противника. У Небуга 2 апреля на эсминец «Дерзкий» переправился генерал В.Г. Науменко, он временно заменял на этом участке генерала П.К. Писарева, уже убывшего со своим корпусом в Крым. Одновременно корабли белых контролировали участок побережья от Новороссийска до Туапсе и препятствовали частям Красной Армии преследовать отступающих, ведя огонь по их отрядам.
Решив идти в Грузию, командование приняло меры по обеспечению безопасности движения и прежде всего прикрытию войска с тыла. Именно оттуда можно было ожидать нападения красных. Поэтому в арьергард был выделен целый корпус генерала Науменко. Он развернул войска у Туапсе фронтом на север, а его 2-я дивизия должна была удерживать дорогу, идущую от Гойтхского перевала.
Получив эту задачу, полки 4-й дивизии прибыли в указанный район и после утомительного перехода расположились вдоль реки Туапсинки. Казаки кормили и поили лошадей, когда вдруг по телефону от генерала Науменко последовал срочный приказ — сниматься с места и выступить на юго-запад через село Георгиевское, затем перейти хребет и спуститься к морю. Оказалось, что дорогу на Туапсе и сам город уже захватили красные, спустившиеся с гор. Когда казаки арьергарда подходили к Георгиевскому, оттуда по ним вдруг был открыт сильный ружейно-пулеметный огонь. Командир дивизии полковник Ф.И. Елисеев бросил было в атаку на село казаков Лабинского полка, но им в спину красные с кряжа повели еще более губительный огонь, а потом начала бить и артиллерия. Путь казакам к морю тоже был отрезан. Дивизии пришлось срочно уходить на юг, в лесистые горы.
Переночевав наверху в поселениях греков, дивизия утром следующего дня стала спускаться с гор вниз на побережье. Преодолев около 30 километров в юго-западном направлении, она вышла к морю, где была встречена командиром корпуса генералом Науменко. Затем части дивизии расположились в греческом селе Лазаревском, на самом берегу моря, в 25 километрах к югу от Туапсе. Здесь позицию заняли пластуны генерала Морозова, а корпус отступил еще дальше на юг, заняв фронт по реке Шахе. Люди испытывали большой недостаток пищи, в лучшем случае им приходилось утолять голод мамалыгой из кукурузной муки. Кони тоже голодали. Казаки шашками рубили молодые побеги деревьев и стволы кукурузы, но лошади ели их неохотно. К грузинской границе прошло около пятидесяти тысяч войск и беженцев. По дороге они забрали все, что было пригодно для пропитания.
В колонне отступающих были умершие от голода и заражения трупным ядом павших животных. Только у донских казаков в эти дни пало около пяти тысяч лошадей. Все надежды были на то, что в Сочи могут находиться хоть какие-то запасы продовольствия. Действительно, кое что там нашли, кроме того, союзное командование из своей базы в Константинополе прислало 24 апреля 50 тонн муки. Ее доставил русский пароход «Святой Николай». Выгрузив продовольствие, пароход взял на борт 1 100 больных, 400 других пассажиров и доставил их в Ялту.
Не намного лучше чувствовали себя и преследователи. Горные преграды, весенняя распутица, отсутствие фуража сильно мешали и им. Узкое пространство, по которому двигались войска, не давало возможности наступать широким фронтом, а горы мешали коннице обходить противника и проводить удары по его флангам. Пока в боевых действиях участвовала 1-я Конная армия С.М. Буденного, скорость преследования белых войск была достаточно высокой, но вдруг поступил приказ эту армию вывести из состава Кавказского фронта и перебросить ее на Польский фронт.
Основным преследователем стала 34-я стрелковая дивизия красных. До этого она с боями прошла от Волги до Майкопа, полки ее сильно поредели. Из записей в полковом журнале, сохранившемся у бывшего командира 306-го полка этой дивизии А.У. Клочкова, можно судить, настолько обескровленными были красные части. В этом полку из 3 200 человек числилось едва ли 300{202}.
Если бы белое командование захотело в эти дни переломить ситуацию в свою пользу, оно имело много шансов на успех. Но такая ситуация длилась не долго. В помощь 34-й дивизии прибыла кавалерийская бригада под командованием Левады, а решением командующего 9-й армии Уборевича в состав этой дивизии были влиты части 50-й и 22-й дивизий, а также части Красной Армии Черноморья, находившиеся в районе Майкоп — Туапсе. В результате состав 34-й стрелковой дивизии в короткие сроки был доведен до 5 000 штыков и 500 сабель. Общее руководство группировкой поручили командованию 50-й дивизии. Начальником ее стал молодой командир бригады П.В. Егоров — выпускник Лионского (Франция) военного училища. Первую мировую войну он закончил в звании капитана, а затем был на различных командных должностях в Красной Армии. Командиром 3-й бригады этой дивизии стал бывший начальник штаба Красной Армии Черноморья В.В. Фавицкий. Как и их противник, красные находились на крайне скудном продовольственном и фуражном обеспечении. Кроме того, урон их численности наносили постоянные обстрелы, которые вели английские боевые корабли.
В начале апреля объединенный штаб всех белых частей, находившихся на Черноморском побережье, расположился в г. Сочи. Атаман Букретов, оставив за себя генерала Шкуро, убыл в Крым. Туда же выехал и командующий Донской армией генерал Стариков. Оба хотели там принять окончательное решение, что делать со своими войсками, оставшимися на побережье. Кроме того, Старикову нужно было изменить отношение Врангеля и «добровольцев» к его казакам. Дело в том, что в Крыму «добровольцы» стали открыто обвинять донцов в Новороссийской катастрофе. На улицах Феодосии и Евпатории по этой причине происходили стычки, а донским казакам отказывали в квартирах даже для высшего комсостава. Слухи обо всем этом дошли до войск на побережье, и это сильно осложняло принятие людьми решения по поводу того, стоит ли эвакуироваться Крым.
Пока в Севастополе происходила смена главнокомандующего, для кубанцев и донцов, находившихся теперь на маленьком клочке Черноморского побережья, в районе Сочи, наступал критический момент. Безвыходность положения ощущалась всеми. Офицеры и казаки нервничали, волновались и горячо обсуждали создавшееся положение. Кубанский атаман и председатель правительства Иванис в это время находились еще в Севастополе.
Длительное отсутствие атамана и председателя правительства, о которых не было никаких сведений, способствовало тому, что находившиеся на побережье все больше стали говорить о мире с большевиками. Среди казаков распространялась молва о том, что Букретов специально уехал в Крым подписывать мир с ними. В это же время в грузинских газетах, печатавшихся на русском языке и передававшихся через границу, появились сообщения об английском ультиматуме, о том, что союзники требуют от белого командования заключить мир с большевиками, иначе они прекратят всякую помощь ему.
Ввиду отсутствия точной информации казаки все это принимали на веру. Положение офицеров, которые старались разубедить их и доказать нелепость этих слухов, становилось необычайно тяжелым еще и потому, что в войсках начинала распространяться версия, будто этот мир с большевиками выгоден для казаков, но не для офицеров. В войсках шло разложение, а в некоторых частях все чаще высказывалось предложение о том, что, вопреки желаниям кубанских властей в лице атамана, правительства и Рады, необходимо эвакуироваться в Крым и уж потом продвигаться на Кубань. Рада и правительство в это время бездействовали, единственным представителем гражданской власти на побережье был член кубанского правительства Белашев, замещавший уехавшего Иваниса.
За время отсутствия Букретова в Сочи приезжал из Севастополя командующий Кубанской армией генерал Улагай. Недовольный деятельностью генерала Писарева, он назначил своим заместителем генерала Шкуро, а сам, ознакомившись с положением дел, возвратился в Крым.
Довольно, таки в неопределенном положении оказался и командующий Донской армией Стариков. На свой страх и риск он послал к грузинскому военному министру Лордкипанидзе председателя донской фракции Верховного Казачьего Круга Гнилорыбова и своего начальника штаба полковника Фаге с предложением присоединить свой корпус к грузинским войскам, чтобы совместно бороться против большевиков. По его просьбе грузины должны были пропустить донских казаков с оружием на свою территорию. На это Старикову ответили, что корпус будет пропущен но предварительно он должен быть разоружен, причем лошади и оружие поступят в распоряжение грузин. Старикова это не устроило, и тогда он вслед за Букретовым и Иванисом поехал в Севастополь к Врангелю и Донскому атаману. У них он намеревался выяснить, почему корпус не хотят перевезти в Крым, почему не присылают денег, продовольствия и снарядов.
Так получилось, что к началу апреля в Севастополе собрались атаманы всех казачьих войск: генерал Богаевский от Дона, генерал Букретов от Кубани и генерал Вдовенко от Терека. Чтобы как-то урегулировать вопрос о взаимоотношениях главного командования с казаками, а также принять те или иные меры в отношении войск, находившихся на восточном побережье Черного моря, под председательством генерала Врангеля состоялось несколько совещаний. В них, кроме атаманов, принимали участие: помощник главнокомандующего Шатилов, командующий Кубанской армией Улагай, управляющий морским ведомством адмирал Герасимов, командующий Донской армией Стариков и др.
В итоге Старикову удалось убедить представителей главного командования, что Донской корпус вполне боеспособен, что никаких митингов в нем нет, как и разговоров о сдаче большевикам. Это было необходимо потому, что в Севастополь дошли слухи о разложении донцов, причем в значительной мере это объяснялось продолжавшимся антагонизмом между находившимися на побережье донцами и кубанцами. Не последнюю роль здесь играли и слухи, распространяемые некоторыми из кубанских генералов, о небоеспособности донцов, о полной дезорганизации их частей, о необходимости спасать в первую очередь находящихся якобы в полном порядке кубанцев. Учитывали и то, что кубанцев совсем нет в Крыму, тогда как донцов туда перевезено не одна тысяча. Эта агитация имела успех, тем более, что Врангель, как бывший командующий Кавказской армией, был теснее связан с кубанцами, нежели донцами.
Казалось бы, что ввиду наличия в крымских портах большого количества русских и иностранных судов, можно было бы своевременно вывезти и донцов, и кубанцев всех без исключения. Но главное командование почему-то медлило. На совещании, в котором принимал участие и Стариков, решено было перевозить только 4-й Донской корпус, однако никаких конкретных мер к проведению и этого решения в жизнь принято не было. Букретову тоже был поставлен вопрос, согласен ли он на перевозку и кубанцев. Но тот ответил, что по этому поводу он опросит казаков. «Но, это митинг!» — возмутился Врангель. «Не забывайте, что я выборный атаман, — ответил Букретов. — Я не могу поступать против желания казаков»{203}. При продолжении этого разговора Букретов добавил, что ни одного кубанского казака он в Крым не перевезет. Кубанские казаки, по его мнению, всегда были в Добровольческой армии пасынками, и он не хочет, чтобы это продолжалось и дальше.
Врангель никогда не доверял Букретову, знал, что тот хочет стать во главе Кубанской армии и быть совершенно самостоятельным в принятии любых решений. Естественно возник вопрос — зачем тогда он вообще прибыл в Севастополь? Врангель удалил его с совещания, но покидать Крым запретил. Когда же Букретов спросил: арестован ли он, Врангель ответил утвердительно.
Остальные атаманы и даже помощник главнокомандующего генерал Шатилов неодобрительно высказались по поводу того, как Врангель вел себя по отношению к Букретову, и тот, поостыв немного, признал, что действительно не имеет права арестовывать атаманов, но при этом выразил уверенность, что рано или поздно такой атаман погубит Кубанскую армию, сдав ее большевикам. Под воздействием других атаманов Врангель решил все же не порывать связь с Букретовым и даже согласился назначить его командующим Кубанской армией. В конце заседания генерал Шатилов съездил за Букретовым и привез его обратно. Генерал Врангель тут же извинился перед атаманом за свою горячность.
Улагай, таким образом, перестал быть командующим Кубанской армией, и все генералы, находившиеся в оппозиции Букретову: Науменко, Бабиев, Муравьев, Шкуро и другие, когда Кубанский атаман еще был на пути к побережью, получили приказ Врангеля выехать в Крым в его распоряжение. Причем им дали недвусмысленно понять, что назад они уже не возвратятся. Все должны были взять с собой верховых лошадей, вестовых казаков и полученное за два месяца вперед жалование. Остающимся на побережье показалось очень странным, что никто из отъезжавших в Крым генералов не отдал напоследок никакого приказа своим частям, даже не попрощался с ними{204}.
Во время уже упоминавшегося совещания 15 апреля было достигнуто также соглашение, в силу которого Главнокомандующий объединял в своих руках всю полноту власти военной и гражданской без всяких ограничений. Что касается казачьих вооруженных сил, то Врангель являлся теперь высшим военным начальником, обладающим всей полнотой военной власти в отношении стратегического и тактического применения и этих войск. В отношении внутреннего гражданского устройства казачьи войска и области должны были пользоваться полной автономией. Они являлись, таким образом, не зависимыми от главного командования. Однако при сношении с правительствами иностранных государств никакие сепаратные решения не допускались без согласования с главным командованием. В свою очередь, Главнокомандующий при сношении с иностранными правительствами по всем вопросам, касающимся казачьих областей, предварительно должен был советоваться с казачьими атаманами.
В Донском корпусе ситуация также была сложной. В командование его войсками на Черноморском побережье вступил тем временем генерал Калинин. Стариков же был назначен представителем Донского атамана на побережье. Голодающие донцы и кубанцы находились по-прежнему в выжидании, так как перевозка частей в Крым все еще не начиналась. В Кубанской Раде и правительстве снова подняли вопрос о мире с большевиками, о необходимости заключить хотя бы временное перемирие. Между представителями донского и кубанского командованиям и воинскими частями нарастал антагонизм, причем дело иногда доходило даже до вооруженных столкновений. Так как представители Грузии по-прежнему давали уклончивые ответы по поводу пропуска казаков через границу, то донцы все больше стали склоняться к мысли о необходимости разбить грузинские войска и пройти до Поти. Кубанская же Рада и правительство категорически высказались против вооруженных столкновений с грузинскими войсками. Местное население продолжало страдать от бесчинств белого воинства и готово было на все, чтобы поскорее развязаться и с донцами, и с кубанцам. Все смелее и смелее становились «красно-зеленые». С каждым днем к Сочи приближались большевики. Некоторые казаки и даже целые подразделения вынашивали планы уйти в «бело-зеленые», но горы еще были покрыты снегом, и это их сдерживало.
После своего назначения заместителем командующего Кубанской армией генерал Шкуро вызвал в Сочи из отряда генерала Морозова полковника Дрелинга и предложил ему пост начальника штаба всей группировки войск на побережье.
Дрелинг потом рассказывал, что: «Никаких распоряжений и указаний свыше мы не получали. По словесному распоряжению Улагая наша задача заключалась в том, чтобы держать за собой плацдарм на Черноморском побережье. Для какой цели мы должны были это делать, для планомерной эвакуации войск или же для развития наступательных операций, нам не было указано. В воинских частях в это время наблюдалась страшная дезорганизация. Не было денег, продовольствия, свирепствовала эпидемия, войска занимались грабежами. Нужно было употреблять колоссальные усилия, чтобы бороться со всем этим»{205}.
Сведения о готовящемся перемирии Врангеля с большевиками получали все больше подтверждений, и находившиеся на побережье члены кубанского правительства: Белашев, Филимонов, Курганский и генерал Болховитинов приняли 7—8 апреля постановление о необходимости заключить с большевиками перемирие. Когда об этом постановлении узнал генерал Шкуро, он заявил, что лично ему не подчинится без разрешения ставки и что, в любом случае, для этого необходимо решение Кубанской Рады.
Обо всем этом штаб группировки телеграммой сообщил союзному командованию в Константинополь, английскому адмиралу Де-Робеку, а также в Крым, в ставку Главнокомандующего. С учетом сложившейся обстановки генерал Шкуро одновременно просил освободить его от командования войсками, иначе, как он выразился, вынужден будет принять «самостоятельное решение».
На другой день он выступил в Раде, где в мрачных тонах обрисовал общую обстановку, создавшуюся на побережье. После обсуждения этого сообщения Кубанская Рада признала решение правительства о необходимости заключения перемирия правильным, о чем тут же были поставлены в известность находившиеся в Сочи англичане.
22 апреля в Сочи прибыль на линкоре «Аякс» адмирал Де-Робек. По его инициативе было проведено совещание с участием Шкуро, начальника его штаба Дрелинга и приглашенного из селения Хоста командира Донского корпуса генерала Калинина.
Шкуро сообщил адмиралу о тяжелом положении армии и двухдневном запасе продовольствия. Он еще раз подтвердил, что Кубанское правительство и Рада вынесли постановление о прекращении кровопролития, так как они не видят смысла вести борьбу, раз идут переговоры о заключении мира с большевиками. Дальше Шкуро сказал о том, что он не может взять на себя ответственность за выполнение решения правительства и Рады, так как является заместителем командующего армией, а не командующим, а потому и попросил освободить его от занимаемой должности.
Де-Робек сообщил, что ему не известно ни о каком готовящемся перемирии с большевиками и что борьбу нужно продолжать, так как на самом деле обстановка не изменилась. По просьбе Шкуро адмирал сделал такое же заявление прибывшему на корабль заместителю председателя кубанского правительства Белашеву. Здесь же Шкуро заявил, что в связи с сообщениями адмирала Де-Робека, постановление правительства о перемирии теряет свою силу. Адмирал в свою очередь сказал о том, что на побережье, где находятся донцы, кубанцы, терцы и астраханцы, из Севастополя выезжают атаманы казачьих войск и Главнокомандующий. Он просил продержаться и ни в какие переговоры до приезда атаманов не вступать. Белашев с этим согласился. Де-Робек уехал, предварительно отдав все продовольственные запасы корабля казакам.
Однако ни Врангель, ни атаманы на побережье не прибыли. Зато 21 апреля во второй раз войска посетил командующий Кубанской армией Улагай. Он упрекнул Шкуро за слишком откровенные признания, которые тот сделал при общении с английским адмиралом, сообщил также, что отчисление от должностей генералов Науменко, Бабиева, Муравьева и самого Шкуро сделано Врангелем по просьбе атамана Букретова и что скоро он сам прибывает на побережье и вступит в командование Кубанской армией. На другой день на пароходе «Бештау» действительно прибыл Букретов, а с ним председатель кубанского правительства Иванис и командующий Донской армией генерал Стариков. Букретов сообщил, что он вступает в командование не только Кубанской армией, но и всеми войсками, находящимися на побережье.
Нельзя сказать, что это сообщение пришлось по душе донским казакам. Командир Донского корпуса генерал Калинин, определенно не доверял Букретову, особенно после того, как атаман в разговоре с ним высказался в том смысле, что перевозить части в агонизирующий Крым—это преступление, так как из Крымского «мешка» никто не выберется. Вместе с тем, Букретов весьма резко охарактеризовал Калинину генерала Врангеля, назвав его авантюристом.
В середине апреля части Красной Армии перешли в решительное наступление. Они форсировали реку Шахе, оттеснили кубанцев и заняли Сочи. Букретов со штабом перебрался в Адлер и 28 апреля на английском миноносце (два-три английских корабля все время находились у побережья) вместе с Дрелингом отправился в Гагры для переговоров с грузинами. Они велись с начальником грузинских войск, находившихся у границы — генералом Артмедладзе, который не обладал нужными казакам полномочиями и по каждому вопросу запрашивал Тифлис. Грузины давали уклончивые ответы и, по выражению Дрелинга, «кормили завтраками», а потому кубанцы, не добившись определенного результата, вернулись обратно. Когда Букретов сообщил об этом генералу Калинину, тот предложил прорвать границу Грузии силой оружия. Но Букретов не поддержал это предложение, сославшись на то, что англичане тут же прекратят свое содействие и всякую помощь.
А между тем 29 апреля большевики атаковали арьергард сводно-кубанского корпуса, находившегося под командованием генерала Морозова и, прорвав фронт, заняли селение и дом, где находился штаб одной из кубанских бригад. Красные воспользовались телефонной связью, которую отступавшие не успели уничтожить, и вызвали к телефону командира корпуса. К аппарату подошел генерал Морозов.
Сразу же выяснилось, что его вызвал Егоров, командир 50-й стрелковой дивизии красных. Она входила в состав 9-й советской армии, которой командовал Василенко.
«Я нарочно вызвал вас к телефону, — заявил Егоров Морозову, — чтобы указать на безнадежность вашего положения. Выхода вам нет. Во имя чего же и мы, и вы льем сейчас русскую кровь, когда вопрос о прекращении Гражданской войны — вопрос самого близкого будущего? Мне кажется, что пора войти в переговоры. Во всяком случае, я вам делаю это предложение».
«Я не в праве входить в какие бы то ни было переговоры, — ответил Морозов. — О том, что вы сказали, я донесу по команде»{206}.
В это время Букретов и его начальник штаба Дрелинг с часу на час ожидали, что грузины разрешат переход границы, и разрабатывали технические вопросы ее перехода. Предстояло через один пограничный пост пропустить около 50 000 кубанцев и донцов, которые по фронту занимали пространство от Сочи до Романовска, то есть более 50 километров. Получив доклад от Морозова о предложении красных, Букретов 29 апреля в Адлере созвал совещание войсковых начальников, на которое были вызваны генерал Калинин, генерал Шифнер-Маркевич, Иванис, Дрелинг, военный министр Болховитинов и др. На совещании Иванис доложил, что от грузин получено уведомление, из которого следует, что ни один русский, ни пеший, ни конный, с оружием или без него, через границу пропущен не будет и что грузинские войска уже занимают оборону на сопредельной территории. Большинство присутствующих высказались за заключение мира с большевиками. Только генерал Калинин со своими донскими командирами занял другую позицию. Он решил сам вести переговоры с грузинами. Для отвода глаз и выигрыша времени он назначил генерала Голубинцева вести переговоры на уровне пограничников, а сам отправился к англичанам и обратился к ним с просьбой дать ему миноносец для поездки в Грузию. По Дороге он встретился с начальником черкесской дивизии Султан-Келеч-Гиреем. Оба генерала, ввиду того предательства, которое, по их мнению, совершал Букретов, решили ехать в Грузию и, если переговоры и на этот раз не увенчаются успехом, пройти границу с боем.
Тем временем, снятый с должности Шкуро, предчувствуя, что до катастрофы остаются считанные дни, а может и часы, получил в Севастополе несколько кораблей и спешил с ними на побережье. В море миноносцы, на которых шли Калинин и Шкуро, случайно встретились. Калинин объяснил, с какой целью он движется в Грузию. Шкуро в свою очередь показал предписание, полученное им из ставки. Там указывалось, что генерал Шкуро прибыл руководить эвакуацией кубанцев и что донцев будут брать в последнюю очередь. Эвакуировать предполагалось только вооруженных людей. От себя Шкуро добавил, что никакой надежды на эвакуацию Донского корпуса практически нет, спасти можно только донской командный состав. Это решение Врангель потом объяснял так: раньше в Крым перевозили только донцев, поэтому нужно было в первую очередь вывозить кубанцев и астраханцев, которых в Крыму почти не оказалось. Калинин лишний раз убедился, что у донцев остается единственная надежда на спасение от красного плена — переход в Грузию, и он продолжил туда путь.
Но миссия Калинина не увенчалась успехом. Разрешение на переход границы донскими войсками грузины категорически давать отказались. Исключение делалось только для Кубанского атамана, членов Верховного Казачьего Круга, членов Кубанской Рады, кубанского правительства и почетных стариков кубанских станиц.
Тем временем с красными уже начались переговоры о перемирии. В комиссию по их проведению со стороны белых вошли: председатель кубанского правительства Иванис, начальник штаба командующего войсками на побережье полковник Дрелинг, представитель донцов генерал Голубинцев. Председателем комиссии Букретов назначил генерала Морозова. На первой встрече представителей сторон командующего дивизией Егорова не было. Как сообщили красные парламентеры, его вызвал к себе в Туапсе в штаб 9-й армии ее командующий. Советскую сторону представляли командир полка 50-й дивизии, на участке которого происходили переговоры, его начальник штаба и политкомиссар, заместитель Егорова. Во время разговора большевики были любезны и величали Морозова «господин генерал» и даже «ваше превосходительство», генералы же называли своих партнеров — «товарищи».
Первые переговоры не дали конкретных результатов, так как красные парламентеры заявили, что не имеют соответствующих полномочий. Поэтому Морозов предложил им решить эту проблему до следующей встречи и со своей стороны обещал ко времени ее проведения составить свои условия перемирия. После этого переговорщики разъехались.
На следующий день, 30 апреля, члены комиссии, за исключением находившегося на позициях Морозова, собрались и составили одобренный Букретовым текст первого предложения большевикам в таких выражениях, чтобы при его обсуждении выиграть больше времени. Условия перемирия без всяких подписей были переданы красным. Они предусматривали:
1) Прекращение враждебных действий и заключение перемирия впреть до подписания мирного договора.
2) В основание при выработке условий перемирия, а впоследствии мирного договора должны быть поставлены следующие идеи:
а) Обе стороны должны смотреть друг на друга, как на части одного великого народа и не стремиться к уничтожению или унижению противника, как это бывает при внешних войнах. Сторонам надлежит думать лишь о светлом, общем будущем.
б) Заключенные соглашения должны вести к долгому прочному миру, т.е. не иметь в своем содержании никаких пунктов, которые бы являлись обидными или унизительными для какой-нибудь стороны, оставляли бы чувство недоброжелательства или даже мести, не могли бы служить поводом к новым восстаниям и борьбе.
в) Для достижения целей, указанных в первых двух пунктах, необходимо принять во внимание особый уклад казачьей жизни и казачьего быта.
3) Почти трехлетняя гражданская война создала атмосферу взаимного недоверия, подозрительности, непримиримости. Поэтому при ведении переговоров необходимо проявлять и подчеркивать особое доверчивое отношение сторон друг к другу.
4) Условия перемирия:
а) Демаркационная линия сторон, нейтральная полоса: река Сочи — правый берег, река Бзуга — левый берег. Между ними — нейтральная полоса.
б) Срок перемирия — до подписания мирного договора.
в) Передвижение желающих жителей в местности, занятой противной стороной, с разрешения надлежащих начальников не ниже начальников дивизий. Ныне же — выход на полевые работы. Гарантирование им полной неприкосновенности личной и имущественной, как во время движения, так и на местах и снабжение их надлежащими документами с обеих сторон{207}.
Со стороны красного командования в письменной форме 30 апреля через генерала Морозова были переданы условия капитуляции. Чтобы обсудить их, на следующий день, 1-го мая 1920 г, атаман Букретов в Адлере созвал широкое совещание старших командиров. Председательствовал он сам, от 4-го Донского корпуса присутствовали генералы Секретев и Голубинцев, от Кубанского войска — генералы Шифнер-Маркевич и Сидоренко. Кроме них, было приглашено еще около 40 кубанских полковников. Ход этого, можно сказать, судьбоносного для войск на побережье совещания полностью записал присутствовавший на нем полковник Ф.И. Елисеев. В его изложении события развивались так:
«Атаман встает и говорит: Господа, Кубанская армия находится в тяжелом положении. Случайно мы установили связь с командованием красных, действующих против нас, и их командование через посредство генерала Морозова, который возглавляет наши арьергардные части, предложило нам мир. Для выяснения условий красных был отправлен для переговоров начальник штаба всех наших войск, полковник Дрелинг, который сейчас и доложит вам обо всем.
Поднялся Дрелинг и начал читать условия мира:
1. Гарантируется свобода всем сдавшимся, за исключением уголовных преступников, которые будут подлежать суду революционного военного трибунала.
2. Гарантируется освобождение от всякого преследования всем сдавшимся, искренне раскаявшимся в своем проступке и выразившим желание искупить свою вину перед революцией поступлением в ряды Красной Армии и принятием активного участия в войне против Польши, посягнувшей на исконные русские территории.
3. Инициаторам и руководителям восстаний свобода не гарантируется.
4. Все огнестрельное оружие, шашки и кинжалы подлежат сдаче.
5. Содействие возвращению на родину будет оказано, поскольку позволят пути, разрушенные войной.
6. Гарантируется неприкосновенность личности всем.
7. На ответ дается 12 часов. Условия будут считаться нарушенными, если хоть один человек после получения условий перемирия будет пропущен в Грузию или уедет в Крым.
Подписали: командующий 9-й Советской армией Василенко, член Военно-Революционного Совета Онучин. Передавал этот документ белым военный комиссар 50-й дивизии Рабинович».
Дальше, по словам Елисеева, Дрелинг сообщил, что у Бук-ретова и других белых военачальников по получению этого документа тут же возникло несколько вопросов по содержанию предъявленных условий. По телефону запросили красных и попросили, в частности, разъяснить, кого следует считать уголовными преступниками. В ночь на 2-е мая красные дали ответ на все вопросы, возникшие у сдающихся. По поводу уголовных преступников там было сказано, что таковыми считаются все совершавшие расстрелы без суда и следствия, грабежи, насилия, а также офицеры, бывшие в составе Красной Армии и добровольно перешедшие затем в деникинские войска. Еще раз со стороны красных было подтверждено, что всем добровольно сложившим оружие гарантируется жизнь и свобода, им будет разрешено разъехаться по домам. О генералах и офицерах сообщалось, что всем им, кто не подпадает под условия пунктов 1 и 2 ультиматума от 1 мая, также будет предоставлена свобода. Был уточнен окончательно срок истечения ультиматума — 4 часа 15 минут 2 мая 1920 г.
«Сообщив все это, — пишет дальше Елисеев, — Дрелинг от себя заявил: О сдаче армии не может быть и речи. Наша цель — затянуть переговоры на три-четыре дня, пока к нам не прибудут суда из Крыма для переброски туда». Атаман предложил голосовать поименно. Все были против мира с большевиками. Было решено с оружием в руках пробить грузинскую границу и там ждать суда из Крыма. После голосования наступила гробовая тишина. «А вы, генерал, что скажете?» — обратился атаман к генералу Шифнер-Маркевичу? — «Позвольте мне говорить сидя», — ответил тот Букретову, никак, не титулуя его. «Пожалуйста, пожалуйста, генерал», — разрешил атаман. Против своего обыкновения говорить быстро Шифнер-Маркевич сейчас с напряженным спокойствием четко произносит каждое слово, ни к кому в отдельности не обращаясь и ни на кого не глядя:
— Война окончена. Надо ясно осознать, что мы побеждены. Денег и снарядов нет. Союзники колеблются, поддержать ли нас. Вести десятки тысяч казаков в неизвестность — нельзя. Наш священный долг старших начальников — насколько можно безболезненно, бескровно спасти людей, не считаясь ни с чем. Крым также скоро должен пасть. Крым будет гораздо худшей ловушкой, чем та, в которой мы оказались здесь. Тем, кто в Крыму, условия сдачи, надо полагать, будут предъявлены более суровые, чем нам. Там уже не все спокойно. Там от лица офицеров выступил капитан Орлов — выступил против главного командования. И по моему, глубоко продуманному убеждению, ваше превосходительство (тут он поднялся со стула), наилучший исход таков: надо капитулировать...
Сказав это, он тяжело опустился на стул, достал из кармана платок и вытер выступивший на лбу пот.
Голоса протеста, оспаривавшие мнение Шифнер-Маркевича, зазвучали с такой силой, что атаман попросил всех остепениться и обратился к Дрелингу, чтобы тот повторил цель переговоров с красными. Скорбным голосом, со скорбным лицом, Дрелинг еще раз сказал: «Цель переговоров — выиграть время, чтобы успели прийти транспорты из Крыма, на что потребуется 2— 3 дня. Я сам красным не верю. В переговорах играю только техническую роль. Я ни за что не останусь здесь и уеду в Грузию или в Крым.
Генерал Сидоренко резко спрашивает атамана: «Каково же решение совета?»
Снова раздался голос Шифнер-Маркевича. Он подчеркивает: «Пафос Белой идеи казакам малопонятен. Война окончена. Губить людей нельзя. Казаки — народ простой. Они земледельцы, т.е. в сущности — крестьяне, и по отношению к ним красная власть особых репрессий не предпримет. А офицеры могут уехать самостоятельно, в одиночку. На пароходе «Бештау», который стоит на рейде у Адлера, места для них найдутся. Время не терпит. И если сегодня же мы не дадим положительного ответа, красные перейдут в наступление. Прольется ненужная кровь, а результаты будут все те же, даже хуже. Мое мнение окончательное и категорическое: сдаваться».
Слова генерала о том, что пафос Белого движения «казакам не понятен», не понравились присутствующим. Еще более странным показалось им последовавшее заключение атамана: «Ну, господа... Делать нечего... Мы сдаемся. И наша обязанность — теперь же ехать по своим частям и объявить это и уговорить их принять такое решение. Считаю заседание Военного совета закрытым». Сказав это, атаман собрал со стола часть лежащих на нем бумаг и скорым шагом пошел к себе на второй этаж.
После этого Букретов составил ответ красным и поручил генералу Морозову передать его. В этом документе атаман соглашался с условиями капитуляции, но при этом предупреждал, что он не в силах предотвратить исход казаков в Грузию и Крым, так как делается это ими самовольно. Одновременно он просил дать еще 2—3 дня, чтобы довести условия капитуляции до частей, растянутых по фронту более чем на 50 километров. Получив этот ответ, красные предложили генералу Морозову прислать к ним авторитетную комиссию, чтобы совместно выработать конкретные технические вопросы проведения сдачи белых войск. Морозов немедленно проинформировал об этом Букретова, но он и Иванис порекомендовали ему не спешить назначать такую комиссию, чтобы выиграть время. Однако генерал сказал, что это будет однозначно воспринято красными как срыв переговоров, и они тут же начнут наступление, а фронт белыми войсками уже брошен. После этого Морозову было рекомендовано самому выехать к красным»{208}.
Как вспоминает полковник Елисеев, на совещании он не до конца поверил, что Кубанская армия должна капитулировать, и тут же из Адлера позвонил генералу Морозову, которому еще недавно был подчинен. Тем более, что на Военном совете было сказано, что это он ведет переговоры с красными. Он просил уточнить, действительно ли армия капитулирует и что в таком случае делать офицерам? Морозов подтвердил еще раз то, что было сказано на совещании, и добавил: «Офицерам оставаться со своими казаками, так как отъезд офицеров будет расценен красным командованием как нарушение перемирия»{209}.
Офицеры оказались в сложной ситуации. Во-первых, нужно было прямо сказать своим подчиненным о поражении и напрасно понесенных жертвах, во-вторых, сообщить им какое решение об устройстве своей собственной судьбы принимают они сами. Вот как об этом и дальнейших своих шагах в той тревожной, непредсказуемой обстановке пишет тот же Елисеев:
«Затуманилась моя головушка! Как же я должен объявить это своему храброму 1-му Лабинскому полку после таких великолепных конных атак под Кавказской, где мы пленили две красные стрелковые дивизии со всем командным составом?
Я позвонил своему помощнику, полковнику Ткаченко, сказал, что приеду через час; прошу построить полк в резервную колонну, выслушать мое сообщение о том, что решено в штабе Кубанского войска. Сев в свой экипаж, выезжаю из городка с тяжелыми думами. Думы эти перебивает казак-кучер: «Господин полковник! Навстречу нам едет генерал Шифнер-Маркевич!»
Выглянув из-за спины казака, вижу генерала на велосипеде в нескольких шагах. Соскочив, я расставил руки в стороны и остановил генерала. Он в той же серой черкеске, в которой я помню его, когда мы еще отступали от Воронежа. Полы черкески подоткнуты за пояс. Он весь в пыли и поту. «А, Елисеев!» — восклицает он, остановившись.
— Откуда вы, ваше превосходительство, и в таком виде?
— Фу-т-ты... Только что уговорил 1-й и 2-й линейные полки Майкопского отдела, чтобы сдавались... Не хотят казаки оставаться... Боятся красных, но кажется уговорил, — быстро, как всегда, чуть заикаясь, пояснил он. Речь шла о полках его дивизии, с которыми он занял Гойтхский перевал, Туапсе, Сочи и вот теперь дошел до грузинской границы...
Он весь в поту и, сняв папаху, вытирает ею мокрую голову. Я спрашиваю его: «Неужели нет выхода?» И он мне повторил все то, что сказал на собрании несколько часов назад. Еще добавил дружеским тоном, что офицерам надо бы оставаться с казаками. «А вы останетесь, ваше превосходительство?» — испытующе гляжу я на него. — «Душа моя здесь, с казаками, но разум твердит: надо уезжать, — отвечает он с горькой усмешкой, — знаю, что красные меня не помилуют за сотрудничество с генералом Шкуро».
Пожав друг другу руки, мы расстались. Я больше не видел этого умного, доброго человека, показавшего себя в боях распорядительным и смелым генералом».
Свой разговор с личным составом полка Елисеев передает так:
«... Громадный четырехугольник резервной колонны 1-го Лабинского полка предстал передо мной — тысяча пятьсот казаков На правом фланге полка горят две пирамиды сухих поленьев, освещая местность таинственным светом. Офицеры и казаки в черкесках, в черных папахах. Команда встречи, рапорт Ткаченко — и мое сообщение в полной тишине. Рассказываю все, что говорилось и что решили на совещании в Адлере. Заканчивая, бросаю в ночной темный строй полка: «Решено и приказано остаться на месте и ждать распоряжений о сдаче Кубанской армии перед силой Красной России».
Мертвой тишиной встречены мои последние слова. Молчат казаки, молчат и офицеры. В этой тишине, после паузы в несколько секунд, из задних рядов строя раздалось только: «А вы с нами останетесь?»
«Что это — упрек, просьба, испытание? — пронеслось у меня в голове. Умел водить полк в победные конные атаки, а вот теперь — куда и как поведешь полк?! Выдержав паузу в несколько секунд, я протяжно, что бы все услышали и поняли сразу, произнес только одно слово «Ос —та —нусь»{210}.
2 мая 1920 г о решении сдаваться уже знали все штабы и войска, находившиеся на побережье. Люди страшились сдачи, хотели быть поближе к Адлеру, где, как они понимали, должны произойти основные события, связанные с капитуляцией. Многие части начали движение по направлению к городу, порту и дальше к самой границе. На рейде Адлера стоял буквально облепленный людьми пароход «Бештау». Многие завидовали тем, кто попал на этот корабль. Для сосредоточения перед погрузкой желающим офицерам и семьям был назначен прибрежный хутор «Веселый» в 30 километрах от Адлера. Была еще надежда, что корабли подойдут туда раньше, чем красные.
Командиры 1-й и 2-й Кубанских дивизий генералы Лебедев и Шинкаренко приняли решение самостоятельно, силами своих соединений, дать отпор красным и сорвать капитуляцию. Однако из этого ничего не вышло — полки отказались им повиноваться. Все решили сдаваться. Только черкесской дивизии генерала Султан-Келеч-Гирея повезло. Значительную ее часть приютили абхазы, близкие черкесам по национальному признаку{211}.
Не пожелавшие сдаваться командиры полков и дивизий по собственной инициативе разослали по побережью офицеров с задачей — разыскивать и захватывать любые корабли и использовать их для спешной эвакуации. Но никто из них так и не вернулся, скорее всего, единственное, что они могли сделать, это погрузиться при первой же возможности на какой-либо корабль в индивидуальном порядке. Некоторые из не пожелавших сдаваться кубанских частей бросились к грузинской границе, но в некоторых местах ее перекрыли донские подразделения и не пустили их.
Командующий донскими соединениями и частями генерал Калинин доложил Букретову, что выходит из подчинения ему, приказал своим войскам занять фронт по реке Псоу и стал намечать место на грузинской границе, по которому нанести удар своим корпусом. Грузины, узнав об этом, разрешили пропустить на свою территорию часть донских беженцев. Когда же они с поднятыми руками пошли через границу, со стороны кубанцев по ним стали стрелять. Те в отчаянии и панике смели грузинских пограничников и армейские подразделения. Грузинское командование вынуждено было вызывать подкрепление и броневики. Тогда Калинин принимает новое решение. К этому времени прибыл английский транспорт, и Калинин двинул донцов к морю, чтобы оттеснить эвакуировавшихся кубанцев и занять их место на погрузке. Но те не уступили, и донцы смогли грузиться лишь после того, как желающих уезжать кубанцев больше не было, но всем желающим места все равно опять не хватило.
Чтобы взять как можно больше людей, англичане приказали казакам бросить все, оружие и лошадей, к тому же из-за мелководья погрузка шла с лодок. Казаки расседлывали лошадей и гнали их от берега. Кони жалобно ржали, возвращались к морю тысячными табунами. Некоторые даже заходили в море, как бы умоляя погрузить их тоже на корабли. Лошадей снова гнали от берега, так как они сильно мешали погрузке. Многие казаки плакали, не стесняясь своих слез. Конь не раз спасал казаку жизнь, за уход и ласку платил ему преданностью. Генерал Стариков вспоминал потом: «Я сам пережил это, так как у меня там брошен конь. А на этом коне я проездил всю войну с Германией и всю Гражданскую войну, никогда не был ранен, не боялся никаких опасностей и ценил его прямо как чудесный талисман»{212}.
Нужно иметь в виду также, что абсолютное большинство лошадей нередко было приобретено ценой больших лишений, так как наличие коня помимо всего прочего свидетельствовало и о состоятельности казака. Безлошадному прямой путь был только в пластуны. Кубанский казак из станицы Ильинской, например, Гавриил Солодухин оставил такое воспоминание. «Когда Гражданская война докатилась до моей станицы, я очень хотел попасть в корпус генерала Шкуро. Чтобы купить мне строевого коня мать продала 8 овец (из 15 имевшихся в хозяйстве), двух свиней, корову и несколько мешков пшеницы. Насобирала 500 рублей. Еще 100 рублей и шашку подарил брат матери. Но самый дешевый строевой конь стоил 750 рублей. Так и не собрав сына в кавалерию, — пишет Солодухин, — мать сказала мне:
«Милый мой сыночек! Войди в положение своей бедной матери. Ты сам видел, как я стараюсь тебя справить, снарядить в кавалерию. Все, что я смогла продать, все продала. Не могу же я продать последнюю корову... Прошу тебя, сынок, — пожалей свою мать... иди в пластуны»{213}.
Некоторым офицерам англичане разрешили погрузиться на подошедший их крейсер «Кардиф». Среди них был и командир 2-й Кубанской казачьей дивизии генерал Шинкаренко. Потом он записал в своем дневнике, что в знак благодарности подарил командиру этого корабля богато инкрустированную шашку и тот в ответ на это, предоставил генералу место в каюте. Каково же было его удивление, когда там он встретил генерала Шкуро. Тот, как уже упоминалось, прибыл на побережье, чтобы спасти наиболее близкие ему кубанские части, в том числе «Волчий» и «Партизанский» полки.
Вспоминая об этой встрече, Шинкаренко записал в своем дневнике:
«А где же ваша дивизия, генерал?» — спросил Шкуро.
«Не смог увести, осталась сдаваться со всеми», — ответил я.
«Ну и г... же вы», — сказал Шкуро
«От такого г... слышу», — последовал мой ответ»{214}.
В полках и дивизиях все еще можно было кое-чем поживиться из военного имущества и запасов, но все понимали, что все это у них отберут красные, поэтому особо никто ни на что и не претендовал. Единственное, что было сделано, это выданы остатки денег и продуктов.
Корабли действительно все же подошли. Когда генерал Морозов узнал, что идет полным ходом погрузка донцов на пароход «Вампоа», он лично прибыл в порт и приказал немедленно прекратить ее, так как это нарушало ультиматум красных. Однако его никто не слушал. На Морозова бросился с револьвером командир 45-го Донского полка полковник Шмелев, ударил генерала два раза плетью и приказал своим подчиненным арестовать его. Отстреливаясь из револьвера, генерал Морозов скрылся{215}.
Корабли увезли в Крым около 3 000 человек. Атаман Букретов перебрался в Батум и оттуда собирался руководить капитуляцией своих войск. Армия оказалась обезглавленной и предоставленной самой себе. Все нити руководства сдачей войск взял на себя генерал Морозов. Его штаб разместился в Мацесте. Все сдавшиеся двигались в Сочи, и вскоре он был буквально запружен морем черных папах и черкесок. Казаки несли на себе походные сумы, свернутые в скатку бурки, ждали отправки дальше на север, для начала в Туапсе. Здесь весь старший командный состав побывал у командира красной дивизии, пленившей их, у А.И. Егорова. Он занимал одну из дач на окраине города. Все уже знали, что Егоров из мещан, окончил юнкерское училище, в 1-ю мировую войну дослужился до звания капитана. Все, кто побывал у него в кабинете, терялись в догадках, почему он, вызывая их всех поочередно, ни с кем не поговорил. Просто смотрел на каждого представившегося и потом коротко и тихо бросал: «Идите».
Так произошла капитуляция Кубанской армии, корпуса которой еще недавно дошли до границ Саратовской губернии. Армия, которая потеряла в боях тысячи казаков, пять генералов и двадцать полковников.
Сдавшихся казаков прямо полками отправляли в Туапсе, всех штаб-офицеров выделили в отдельную команду и с наступлением темноты, погрузив на буксируемую баржу, отправили туда же. У многих сразу же возникли опасения, что их отвезут подальше в море и утопят, но были и оптимисты, которые высказывали надежду, что в море их поджидают корабли белого Черноморского флота, захватят баржу и отбуксируют в Крым. Но ни первого, ни второго не произошло, всех благополучно доставили в Туапсе. На утро заставили сдать и шашки, и кинжалы, и револьверы. Кое-кто пытался возражать, и всем вежливо объяснили, что их холодное оружие будет возвращено в Екатеринодаре, а чтобы это выглядело правдоподобно, стали записывать характерные приметы кинжалов и шашек. Потом офицерам раздали специально заготовленные анкеты, где нужно было ответить на 40 различных вопросов. При этом генерал Морозов посоветовал давать только правдивые ответы, так как, по его словам, этот документ будет следовать за каждым, а все записанное в ней будет потом еще не раз сверяться с тем, что напишут сдавшиеся в других анкетах. Вскоре прибыли и рядовые казаки. Всех их накормили и стали грузить в железнодорожные составы. Офицеров опять отделили, дав им отдельно от казаков тоже товарные вагоны.
Дальше станицы Белореченской поезда не шли. Здесь казаки переночевали, затем их снова накормили и пешим порядком отправили в станицу Старокорсунскую, что на северном берегу Кубани. Шли полк за полком, на себе несли походные сумы, бурки и шубы. Некоторые казаки сумели нанять у местных жителей вместительные подводы, запряженные быками, и, сгруппировавшись в артели, погрузили туда свои пожитки. Охраны не было вовсе. Единственный матрос, в полной морской форме, скакал на кабардинском коне вперед и назад колонны, следя за движением. Кто хотел, в это время мог свободно скрыться, чтобы добраться домой, но их было, очевидно, не много. Все хотели получить официальные документы на право возвращения в свои станицы.
В Старокорсунской моста через Кубань не было, и огромная масса кубанских и донских сдавшихся казаков целый день переправлялась паромом и лодками. Местное население встречало прибывших радушно, хорошо кормили их, расспрашивали о тех своих родных и близких, с кем потеряли связь. Впереди был Екатеринодар и надзиравший за всеми матрос приказал сгрузить вещи с повозок, взять все в руки и следовать через город на его окраину, в предместье Дубинка. Там казакам отвели территорию огромного кирпичного завода с его производственными помещениями и множеством сараев. Через несколько дней туда же прибыл со своим небольшим штабом и генерал Морозов. Он рассказал, что через его контрольный пункт прошло 34 000 строевых казаков, почти сплошь конных, и свыше 4 000 пластунов. 30 000 коней, шашек и винтовок казаки бросили по сторонам шоссе{216}.
В Екатеринодаре отделили генералов и штаб-офицеров, их набралось свыше 80 человек, и после проверки в ЧК отправили в Ростов, где после еще одной проверки часть отправили на польский фронт, часть на курсы подготовки красных командиров, часть в ссылку на поселение в Калужскую губернию на Урал и другие места. Рядовых казаков прямо в составе их прежних полков, только дав им наименование кубанских и донских кавалерийских, под теми же номерами стали спешно отправлять на польский фронт.
Итак, основная масса казаков сдалась красным у грузинской границы и в спасении больше не нуждалась. Но были части, которые ушли в леса и горы и продолжали взывать к Врангелю и его штабу найти возможность перевезти их в Крым. Уже в конце мая Астраханско-Терская бригада под командованием Колоссовского перешла горы со стороны Кубани и была снята с побережья вооруженным ледоколом «Гайдамак» и болиндером уже на территории Грузии, в районе города Поти. Сложно складывалась эвакуация более крупной группы войск, главным образом терских казаков во главе с их атаманом генералом Г.А. Вдовенко. Она отступила в Грузию по Военно-Грузинской дороге, но грузины потребовали их покинуть страну, так как опасались осложнения и без того натянутых отношений с Советской Россией. Врангель поручил урегулировать этот вопрос адмиралу А.М. Герасимову как своему полномочному представителю в Грузии. Тот прибыл в Батум и еще до окончания переговоров вызвал туда эскадренный миноносец «Жаркий», транспорт «Сарыч» и подводную лодку «Утка». Это был внушительный аргумент для переговоров с грузинами, так как на содействие англичан, уже ликвидировавших свою базу в Севастополе и Батуме и 28 июня принявших решение о прекращении интервенции в Россию, им рассчитывать не приходилось. Грузинское руководство дало добро на эвакуацию терцев.
Не просто сложилась судьба и тех донских казаков, которые в Новороссийске не смогли погрузиться до 27 марта на корабли, но и не захотели идти к грузинской границе. О том, как развивались события дальше, оставил свои воспоминания донской казак Е.Ф. Кочетов{217}. По его словам, их полк накануне катастрофы 10 дней пробивался через леса и горы к Новороссийску. Есть было нечего ни людям, ни лошадям. Все страшно отощали. Лошади поотъедали друг другу хвосты и гривы, а когда вышли к морю, бросились облизывать соленые камни. Полк прибыл на пристань в последний день погрузки, 26 марта. Рядовых казаков на корабли не пускали. Когда один подхорунжий все же решил взойти на трап, то тут же был застрелен. Донской атаман А. Богаевский, уходя с последним пароходом, прокричал: «Не волнуйтесь, братцы! Пароход придет и всех заберет!» Но было ясно, что никакого парохода больше не будет. Все стали снимать с лошадей седла и угонять их в горы.
Утром 27 марта у пристани появился конный разъезд красных, человек в 20 с командиром во главе. Командир прокричал: «Товарищи, война окончена!» Гул среди собравшихся на пристани прекратился. Все стали озираться, куда бы скрыться, шептали молитвы. Один офицер вскочил на коня, зарубил пытавшихся остановить его красных всадников и ускакал под выстрелами. Вскоре последовала команда: «Всем уходить с пристани». Покидая ее, казаки бросали в море ценности, документы, погоны, часы, револьверы, боевые награды.
В отведенном месте всех пленных разбили на группы и под конвоем местных «красно-зеленых» развели по красным частям для их пополнения. Многие находили среди красных казаков тех своих бывших сослуживцев, кто сдался раньше, и стремились попасть в их подразделения. Это не возбранялось. Потом всем разрешили идти в горы и искать лошадей. Некоторым удалось найти даже своих собственных. Отдельные группы казаков, которые ушли в горы накануне и скрывались неподалеку, прислали в Новороссийск своего представителя, чтобы узнать, как к ним отнесутся, если они тоже сдадутся. При этом признались, что свои патроны, седла и лучших коней они отдали черкесам, которых увел Кучук Улагай. Красные их заверили, что они все будут прощены.
Те, что сдались на пристани, наблюдали, как вышедших из леса казаков красноармейцы тут же окружили, отобрали все их личные вещи и оружие, некоторых раздели до белья. Всех сдавшихся влили в части 21-й стрелковой дивизии, отправлявшейся на польский фронт. Через весь юг и запад европейской части России эту дивизию, где пешком, где по железной дороге, перебросили на запад. В пути следования и на новом месте казаков обучали пешему строю. Так получилось, что в 83-м и 84-м полках дивизии большинство составляли бывшие белоказаки. Они сразу же стали готовиться к переходу на сторону поляков при первом же удобном случае. Каким-то образом полякам стало известно об этом, и казакам было сообщено, что там, где будут наступать их полки, сопротивление оказываться не будет и они, таким образом, перейдут линию фронта.
Об этих приготовлениях своих бывших подчиненных знали находившиеся при штабе дивизии полковник Г. П. Духопельников и есаул Б.П. Каклюгин. Они просили, чтобы казаки предупредили их, когда те пойдут сдаваться, чтобы присоединиться к ним.
Несколько раньше уже был случай, когда в рейд по тылам поляков направили 4-ю кавалерийскую бригаду, состоявшую тоже в основном из пленных белоказаков, тогда есаул Аржановский сагитировал всю бригаду сдаться. При этом перебежчиками был застрелен комиссар части. Для надежности в осуществлении задуманного один из инициаторов перехода полков к полякам тайно послал к ним парламентеров, но они по неизвестной причине не вернулись. Не дождавшись ни их, ни приказа о наступлении, казаки ночью уничтожили всех имевшихся в полках коммунистов, захватили личное оружие, пулеметы, 4 орудия и ушли. Перебежчики не предупредили полковника Духопельникова и есаула Каклюгина и те вынуждены были воевать на стороне красных до конца Гражданской войны. Только двадцать лет спустя, уже в Великую Отечественную войну, когда на Дон пришли немцы, оба этих офицера перешли на их сторону и по согласованию с атаманом Красновым стали организаторами казачьих частей, воевавших против Красной Армии.
Что касается тех двух полков, то об их уходе очень скоро стало известно красному командованию, и вслед им пустили кавалерийский полк. Но казаки предусмотрительно устроили пулеметную засаду, отбили их атаку и благополучно перешли линию фронта. Капитуляцию полков принимали два польских генерала: Желиговский и Карницкий. Но казакам и на этот раз не повезло. В следующую ночь буденовцы прорвались в расположение, где находились сдавшие полякам оружие и интернированные казаки. Оказавшие сопротивление были тут же зарублены, остальные снова сдались и опять были поставлены в строй. Через некоторое время они все равно перешли к полякам.
Новороссийская катастрофа и последующая за ней сдача белых войск у грузинской границы как бы подвели черту под существованием регулярных Вооруженных Сил Юга России на Дону и Кубани. Однако на местах, где устанавливалась Советская власть, очень скоро возникло сопротивление, и оно в различных формах просуществовало еще многие годы.