ЗАЩИТА ВОСТОЧНОЙ ГРАНИЦЫ ЧЕРЕЗ НАСТУПЛЕНИЕ: ПЛАН ГАЛЬДЕРА, ИЮНЬ 1940 г.

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

После отвода почти всех боеспособных частей на Западный фронт в Польше остались только десять резервных дивизий, которые могли обеспечить лишь слабую оборону. Этого было достаточно, чтобы вызвать обеспокоенность в руководстве сухопутных сил. Сталин все еще мог использовать занятость основных сил вермахта на Западе, чтобы самому отважиться на нападение. Начальник штаба при Главном командовании на Востоке генерал-майор Адольф Холлидт получил в ноябре 1939 г. поручение Гальдера заняться рассмотрением вопроса о возможном характере советского нападения{396}. В своем анализе он исходил из того, что Красная армия отважится выступить против Германии только в случае тяжелого поражения вермахта на других фронтах. Для этого она располагала примерно 80 дивизиями и ввиду плохой оперативной подготовки командования была в состоянии осуществить лишь несложную операцию. Следовало ожидать наступления двумя группировками в направлении Варшавы и Восточной Пруссии. Поскольку эффективность Красной армии расценивалась как крайне низкая, это была оценка, которая со всей очевидностью была подтверждена зимой 1939/40 г., когда Холлидт только приступил к своей работе, то в Главном командовании «Ост» не было никаких сомнений в том, что Германия в случае необходимости сможет ответить на эту чисто гипотетическую опасность собственными ограниченными военными силами.

Основой аналитического исследования Холлидта послужила разработка раздела «Иностранные сухопутные силы на Востоке», в котором он, по требованию Гальдера, должен был дать оценку соотношения сил России и Германии. По оценке экспертов, Красная армия в Польше располагалась таким образом, что могла как отразить возможное нападение, так и провести наступательную операцию в западном направлении. Однако советское наступление было возможно только в случае значительного укрепления операционной базы в Восточной Польше, выяснения соотношения сил с Японией на Дальнем Востоке и внутреннего упрочения СССР. Это было достаточно пространное описание предполагаемого хода событий, которое, во всяком случае, не сигнализировало о серьезной опасности.

Важным в этом документе был тот факт, что в случае конфликта вермахту будут противостоять 80 дивизий противника. В начале 1940 г. сухопутные войска Германии располагали всего 116 боеспособными дивизиями, которые можно было, в зависимости от поставленной задачи, ввести в бой на Востоке либо на Западе. К началу мая были дополнительно сформированы новые крупные соединения, всего 41 дивизия. Если сравнивать эти данные с предварительными расчетами Гальдера, сделанными относительно Франции в октябре 1939 г., то у Германии, располагавшей тогда всего лишь 75 дивизиями, не было оснований бояться Красной армии. Отсюда напрашивался вывод, что разгрома советской военной машины в европейской части СССР можно было добиться в ходе относительно легкой военной кампании, несопоставимой с решающим сражением против западных держав, которые стояли в ожидании немецкого нападения отмобилизованные и в полной боевой готовности под защитой ощетинившейся стволами орудий линии Мажино. 10 мая 1940 г., в самом начале наступления на Западе, армия союзников включала 151 дивизию, а немецкие сухопутные войска ввели в бой 135 дивизий, при этом 45 дивизий оставались в резерве.

Весной 1940 г. Гитлер с напряжением смотрел на Запад. Причин было несколько: погодные условия, кризисное состояние транспорта и др. Это заставляло его несколько раз переносить начало столь желанного им наступления. Кроме того, он должен был постоянно учитывать тот факт, что Великобритания и Франция могли в любой момент перехватить инициативу, чтобы отвлекающим маневром поколебать решимость немецкого военного командования. Эти союзники действительно располагали планами, в соответствии с которыми они намеревались занять Норвегию и, возможно, нанести удар по нефтяным промыслам на Кавказе, что могло существенно затруднить Германии доставку из Швеции столь важной для военной промышленности железной руды и осложнить снабжение горючим. И еще в соответствии с секретным протоколом Гитлер обещал Сталину Бессарабию, которую тот постоянно требовал у Румынии и мог использовать ее вместе с румынскими нефтяными промыслами в целях расширения своей сферы влияния, как это произошло и в случае с финским стратегически важным никелевым рудником в Петсамо.

Таким образом, имелось множество причин не упускать из вида ситуацию на Востоке. Но Гитлер постоянно стремился к тому, чтобы не изменять соотношение сил с СССР, пока решение о наступлении на Западе оставалось открытым. Поэтому даже в своем ближнем кругу он воздерживался от агрессивных антисоветских высказываний. В результате его распоряжения касательно подготовки в Польше плацдарма для будущего нападения в октябре 1939 г. был принят ряд мер, не все из которых с военной точки зрения можно было назвать разумными и которые основывались на противоположных идеях соперничавших группировок. Этому способствовал и сам Гитлер с его противоречивыми амбициозными планами и целевыми установками. Важным решением, принятым осенью 1939 г., стали упразднение военного управления и разделение оккупированной территории на несколько зон, администрирование которых возлагалось на разные ведомства. Это вызвало бурный рост различных управленческих учреждений и структур, на которые ведомство Гиммлера оказывало постоянно усиливающееся влияние. В такой ситуации соблюдение чисто военных интересов, входивших в компетенцию Главного командования на Востоке, которое с июля 1940 г. было переименовано в Военное командование Генерал-губернаторства, было не очень простой задачей.

Одной из важнейших задач стало создание новых полигонов и учебных центров для подготовки резервных подразделений Западного фронта, что позволило придать военному управлению определенную автономию и отделить его от системы гражданского управления и одновременно дистанцироваться от диких акций СС по перемещению населения в Польше. С созданием полосы безопасности сухопутные войска получили своеобразный экстерриториальный коридор по Висле и Нареву, проходивший поперек всего Генерал-губернаторства. Согласование и реализацию всех этих мероприятий взял в свои руки Кейтель, главный военный советник Гитлера и шеф ОКБ{397}. Подразделениям вермахта и СС вменялось в обязанность уточнить расположение их передовых позиций. Ведомство Гиммлера, в частности Рейхскомиссариат по вопросам консолидации германского народа, занималось подготовкой и реализацией планов по переселению в Генерал-губернаторство — своеобразную «резервацию для поляков» — почти семи миллионов человек из «включенных в состав рейха Восточных областей». Этот центр НСДАП по проведению расистской политики выразил идеи партии в плане переселения, в соответствии с которым вдоль новой границы рейха на глубину до 200 км предусматривалось создание большого числа так называемых «крестьянских военных поселений».

Главное командование сухопутных сил выступило 16/17 января 1940 г. в Лодзи на совместном заседании военной и гражданской администраций с собственной программой, которая была связана с приказом о создании зоны безопасности на Востоке. Гитлер уже дал свое согласие на то, чтобы эта зона, проходившая вдоль рек, была существенно расширена. Но он не хотел расселять там фольксдойче — этнических немцев. Поэтому Гиммлер был вынужден ограничить депортацию польского населения в связи со сложными условиями в Генерал-губернаторстве. Кроме того, Гитлер одобрил предложение расселять на Востоке преимущественно бывших фронтовиков, что можно было реализовать лишь после окончания войны, и это препятствовало на данный момент осуществлению политики СС в вопросах переселения. Представитель ОКХ во время совещания в Лодзи уже заявил о том, что 400 тысяч семей с территории рейха будут переселены в Центральную Польшу и размещены в качестве людского резерва на захваченной территории вокруг обширных полигонов и в зоне безопасности. Речь не шла о Восточном вале как о совокупности оборонительных сооружений, а подчеркивалась необходимость создания стратегического плацдарма. Предполагалось, что восточнее Вислы будут расположены активные подразделения, «которым поручается удерживать границу в случае неожиданного столкновения с русскими войсками»{398}. Таким образом непосредственно на границе по линии рек Нарев — Висла -Сан должен быть создан передовой оборонительный рубеж и основной рубеж охранения. Западнее этой линии на территории запланированных военных полигонов предполагалось расположить важнейшие гарнизоны и сборные пункты для принятия пополнения.

Гиммлер предвидел опасность того, что в вопросах переселения вермахт сможет взять инициативу в свои руки, как это уже произошло в восточных областях во время Первой мировой войны. Но он давно уже решил, что Восток будет принадлежать его СС. Поэтому он приказал спешно подготовить проект генерального плана «Ост», в соответствии с которым должна была определяться политика переселения на Востоке после завершения войны, а с целью улучшения отношений с сухопутными войсками предпринял хитрый ход, который был направлен на то, чтобы отделить процедуру получения приказа на расселение от постановки задачи по его исполнению военными. Идея Гиммлера заключалась в том, чтобы вырыть танковый ров, настоящее военное укрепление, непосредственно перед германо-советской границей, используя для этого 2,5 миллиона евреев в качестве принудительной рабочей силы. Если бы вермахт захотел убрать этих евреев из запланированной зоны безопасности, а генерал-губернатор воспротивился разместить всех польских евреев на подвластной ему территории, то такой «еврейский вал» мог бы стать прекрасным оправданием депортаций, а также объяснить факт порабощения и уничтожения еврейского населения условиями военной необходимости. Это было началом процесса, который год спустя с нападением на СССР сделал вермахт соучастником Холокоста.

Командование сухопутных войск приказало проверить предложение по созданию «еврейского вала». Один из генералов инженерных войск при Главном командовании на Востоке, ответственный за исполнение данного приказа, высказал свои серьезные сомнения. Командование группы армий «Центр», которое несло ответственность за данный участок границы, также посчитало этот проект излишним и ничего не хотело знать о «еврейской колонне», так как изначальная задача по возведению военных укреплений могла перейти в руки СС{399}. Военные предпочли скрытый отход. О собственных планах вермахта по переселению речь уже не шла, и у Гиммлера появилась возможность выступать перед высшим генералитетом на тему политико-демографических задач СС на Востоке и улучшить, таким образом, взаимопонимание сторон{400}.

В результате ОКХ полностью согласилось с проектом «еврейского вала». Какую роль в этом играл майор Рейнхард Гелен, руководитель группы по возведению укреплений и протеже Гальдера в оперативном отделе, неизвестно. Гелен вскоре занял одну из ключевых позиций в планировании и реализации плана «Барбаросса». Генерал Йоханнес Бласковиц, главнокомандующий вооруженными силами на Востоке, смиренно принял этот шаг ОКХ и с сарказмом предложил без промедления отдать восточную часть Генерал-губернаторства в руки СС. У Гальдера таких далекоидущих планов не было, и он позаботился о том, чтобы Бласковица сместили с должности. Тем не менее компромисс был найден: каждый еврейский строительный батальон получил небольшой участок границы. Они начали с рытья танкового рва на юго-восточной границе между Бугом и Саном. К началу 1941 г. было готово всего 13 км «еврейского вала», бессмысленного с военной точки зрения в отсутствие там войск и выполненного на дилетантском уровне{401}. Идею Гитлера загнать польских евреев в болота Припяти, в предполье Восточного вала, Гиммлер превратил в проект «еврейского вала», из которого позднее выросли лагеря смерти.

Наконец, 9 апреля 1940 г. началось успешное наступление на Западе. Вначале были заняты или захвачены Дания и Норвегия, 10 мая последовало наступление на Бельгию, Люксембург и Францию. После неожиданного прорыва под Седаном немецкие танки вышли к побережью Ла-Манша и окружили продвинувшийся на территорию Бельгии экспедиционный корпус западных союзников. То, что позднее превратилось в немецкую легенду «блицкрига», было в конечном счете оперативно-тактическим успехом, причем неожиданным для Гитлера и командования вермахта{402}. Это было в большей степени результатом неумелого оперативного управления противника, который хотя и располагал численно превосходящими силами, но не смог выдержать темпа навязанных ему решений и исходил к тому же из устаревшей концепции обороны.

Успех немецкой армии вытекает, кроме того, из интенсивных подготовительных мероприятий последних месяцев и смелой оперативной концепции, идея которой принадлежала генералу фон Манштейну. Эта идея в конечном счете убедила и Гитлера в его борьбе с руководством вермахта за сроки начала нападения. Суть идеи заключалась в том, чтобы заставить противника направить свой удар на Бельгию, а самим совершить неожиданный прорыв через Арденны и выйти к Ла-Маншу. С окружением мобильных сил противника забрезжила возможность быстрой победы на Западе. Однако командование сухопутных войск, исходившее из опыта Первой мировой войны, считало вполне возможным, что после первых успехов в Северной Франции наступление может остановиться и перейдет в стадию позиционной войны. Все планирование оборонной промышленности для организации этой кампании строилось на том, что ее пик придется на весну 1941 г. Ресурсов для строительства крепостей и оборонительных сооружений предоставлялось намного больше, чем для производства танков. С началом ожидаемых «массовых сражений» был еще выше поднят уровень мобилизации германской экономики{403}. Все это еще раз подтверждает сдержанность Гитлера относительно прогнозов на начало войны против СССР весной 1940 г.

Стремительный крах французской армии и бегство англичан на их острова стали полной неожиданностью для немецкого руководства. Неописуемой была эйфория от входа в Париж и от предложения Франции подписать договор о перемирии. Во время Первой мировой войны германской армии пришлось в течение четырех лет истекать кровью в тяжелейших боях в Северной Франции. Этого даже не смогла перевесить давшаяся с большим трудом победа над русскими в 1917–1918 гг. А сейчас, в июне 1940 г., казалось, не было ничего невозможного. Возникал очевидный вопрос: а не нацелиться ли на последнюю из оставшихся континентальных держав, на потенциального противника? С другой стороны, германо-советские отношения не испытывали никакой напряженности и прекрасно развивались дальше. Сталин обеспечил тыловое прикрытие Германии в войне против Англии, которая в данный момент в одиночку противостояла немецкой военной машине. Самым сильным оружием Черчилля в борьбе против Гитлера была блокада, но она оказалась неэффективной, потому что с окончанием зимы, когда улучшились погодные условия, советские грузовые поезда снова двинулись на запад.

А как же происходила перенастройка вермахта с уже бывшего Западного на будущий Восточный фронт? Шла ли речь действительно только о рутинных мероприятиях в рамках оборонной стратегии страны, т. е. «абсолютно нормального процесса»{404}, из которого позднее поэтапно вырос план «Барбаросса» и разразилась большая война за «жизненное пространство на Востоке»? Могла ли этому способствовать личная инициатива Гитлера, как предполагает широкий круг исследователей-историков на протяжении уже нескольких десятилетий?{405}

Ведь вообще-то следовало ожидать, что Гитлер после подписания перемирия с Францией 22 июня 1940 г., а может быть, даже неделей раньше, когда немецкие войска без боя вошли в Париж, должен был поделиться с командованием вермахта своими мыслями относительно планов на Востоке, а точнее, плана «Ауфбау Ост» («Строительство на Востоке»), под названием которого скрывался план «Барбаросса». Произошло ли это? Подтверждений этому нет. Во время обсуждений военного положения и в беседах с Геббельсом он был, казалось, полностью занят мыслями о скорейшем окончании войны с Великобританией. Это неудивительно, поскольку означало стратегический поворот к ситуации лета 1939 г., когда он надеялся достичь соглашения с британцами и когда они могли бы развязать ему руки на Востоке.

Своим пропагандистским лозунгом о «мире» Гитлер никоим образом не собирался ответить на стремление германского народа к миру, а напротив, хотел, наконец, реализовать центральную идею своей политической программы. Теперь, когда фюрер, по собственным представлениям, преподал урок британцам и вышвырнул их с континента, он мог надеяться, что его стратегический счет вырастет. Но оставался открытым вопрос, как и когда будет решена «восточная проблема». Новый премьер-министр Уинстон Черчилль оказался человеком другого калибра, нежели те, с кем он столкнулся в Мюнхене почти два года назад. Британское правительство продолжало считать немыслимым признание германского господства на континенте, причем ни в коем случае не на условиях Гитлера. Поэтому оставалось принять следующее политическое решение: в результате продолжительного военного давления лишить британцев всякого мужества до такой степени, что они, в конце концов, уступят, или завоевать их остров. Оба эти варианта представляли собой крайне рискованные и требующие больших затрат предприятия. Потому неудивительно, что после прекращения огня во Франции 25 июня 1940 г. у фюрера в мыслях была лишь одна перспектива, а именно подготовка «мирной речи», чтобы, по возможности, суметь уговорить британцев пойти на уступки. При этом он рассчитывал на поддержку «партии мира», в существование которой в Англии искренне верил. Сразу же после грандиозного парада победы, состоявшегося в Берлине 7 июля, Гитлер приступил к подготовке речи и одновременно обратил пристальный взгляд на военное планирование возможной высадки на британских берегах. 16 июля он издал директиву № 16 под кодовым названием «Зеелёве» («Морской лев»), а спустя три дня выступил с большой речью в рейхстаге.

За прошедшие три недели конечно же было достаточно причин обдумать будущую позицию Германии в отношении СССР. После вступления немецких войск в Париж советская внешняя политика вдруг стала необычайно активной и спешно началась реализация уступок, сделанных Гитлером годом ранее. После оккупации восточной части Польши в 1939 г. началось ультимативное давление на прибалтийские государства с целью принудить их вступить в состав СССР. Одновременно от Румынии потребовали уступить Бессарабию и Северную Буковину. Германского диктатора это, кажется, нисколько не обеспокоило, а вот его окружение было встревожено. Так, 5 июля 1940 г., в дни подготовки к параду победы в Берлине, Геббельс записал в своем дневнике: «Славянизм распространяется по всему Балканскому полуострову. Россия пользуется моментом. Возможно, в будущем нам все-таки следует выступить против Советов». И на следующий день: «Наконец-то мы можем навести порядок в Европе. Россия стремится ухватить куски побольше, пока перед ней не захлопнулась дверь. Нам надо быть осмотрительней»{406}.

«Выступить в будущем против Советов» — должно ли это свидетельствовать об уже принятом решении фюрера? Едва ли! Июнь и июль 1940 г. можно расценить с точки зрения выбора направления дальнейшего движения как поворот к мировой войне, поскольку Англия приняла решение даже в одиночку продолжать борьбу с нацистской Германией, когда та уже обратила свой взор на Восток и приступила к военным приготовлениям. С сегодняшней точки зрения драматизм этого поворота можно расценить как более острый по сравнению с ситуацией сентября-октября 1939 г., когда Германия начала подготовку войны на Западе.

Тогда дело дошло до драматических стычек Гитлера с командованием сухопутных войск и до резких высказываний диктатора, в которых тот подчеркивал свою решимость начать наступление на Францию. Кроме того, проводились детальные обсуждения вопросов, вызывавших сомнения и опасения, оперативных разработок, средств и целей наступления на Западе.

Спустя девять месяцев, летом 1940 г., сложилась совершенно иная картина. Толчок к началу военного планирования и к подготовке наступления на Востоке был дан далеко не в результате принятия конкретного «решения», подвергшегося подробному обсуждению. Все развивалось, скорее, как спиралеобразный процесс случайных поступков, который начался незаметно и достиг определенной динамики лишь спустя несколько недель и даже месяцев. Как же в таком случае командование сухопутных войск могло расценивать сложившуюся ситуацию и какие выводы оно делало? Уже в конце июня Гитлер высказался за создание в будущем «сухопутных сил мирного времени» в составе примерно 70 дивизий. Он настаивал на свертывании военных приготовлений, чтобы дать возможность германскому народу насладиться плодами победы{407}. Министерство экономики рейха уже готовило планы перехода к послевоенному развитию. На всех уровнях экономики и в концернах началось планирование в соответствии с «новым порядком организации германской экономики, перешагнувшей национальные границы» («Neuordnung der deutschen Gro?raumwirtschaft»).

Уже 15 июня, через день после вступления в Париж, Гитлер отдал приказ о сокращении сухопутных войск со 155 до 120 дивизий, поскольку «в преддверии полного краха противника сухопутные войска выполнили свою задачу, и мы, находясь на территории врага, можем спокойно провести эту реорганизацию в качестве основы для перехода к миру»{408}. Что касается авиации и военно-морского флота, то перед ними ставилась задача «продолжать военные действия против Англии». Гальдер мог не разделять оптимизма фюрера в том смысле, что вермахт и с оставшимися частями был якобы в состоянии сокрушить британцев, но как начальник Генерального штаба он не мог возражать против сокращения личного состава и материальных ресурсов и должен был делать все возможное, исходя из сложившейся ситуации. Основная масса сухопутных войск была связана задачами по обеспечению защиты территории от Норвегии до границ Испании в случае возможного нападения англичан. Остальные подразделения были отправлены на родину, частично демобилизованы либо реорганизованы с целью улучшения их качества, оснащения и вооружения, но прежде всего — усиления и моторизации.

Если попытаться представить себе ситуацию, которая определяла отправную точку в планировании войны против СССР, то при внимательном рассмотрении можно понять, что она соответствовала тому, что было описано выше, т. е. это были обычные «стандартные мероприятия». 18 июня, через три дня после приказа Гитлера о сокращении сухопутных войск, у Гальдера состоялась беседа с майором Рейнхардом Геленом из отдела ОКХ, отвечавшего за возведение укреплений на оккупированной территории. Гелен одновременно занимал должность адъютанта Гальдера. С начала октября 1940 г. он был руководителем группы оперативного отдела, а с 1942 г. — начальником отдела «Иностранные армии на Востоке» («Fremde Heere Ost»). Он был таинственной личностью и отвечал за оценку состояния Красной армии и ее планов. После окончания войны он возглавил Федеральную службу разведки и контрразведки ФРГ и сыграл важную роль в истории страны, однако у него были веские причины не упоминать в вышедших позднее мемуарах о своей деятельности в качестве помощника Гальдера в июне-июле 1940 г. и об участии в разработке плана «Барбаросса».

В июне 1940 г. Гелен и Гальдер обсуждали ход работ по возведению укреплений вдоль восточной границы. С учетом ограниченных ресурсов военного командования оккупированных районов Польши достигнуто было не очень много, и даже одиозный «еврейский вал», за который отвечали СС, находился еще в рудиментарном состоянии. Гальдер изложил основной принцип, в соответствии с которым для строительства укреплений разрешалось использовать только минимум собственных людских ресурсов. «Те силы, которыми мы располагаем, должны служить исключительно наступательным целям»{409}. Затем последовал длинный перечень мероприятий оборонительного характера: возведение противотанковых препятствий вдоль русла рек, установка минных полей и, в первую очередь, организация применения мобильных сил, которые можно было привлечь в кратчайшие сроки после нападения противника и использовать для нанесения ответного удара. Это были стандартные военные мероприятия тактического уровня. Ранее такие мобильные силы не располагались на территории Польши по германо-советской границе. Слабо подготовленные и оснащенные третьеразрядные подразделения могли использоваться в этих целях в крайнем случае, чтобы занять немногие опорные пункты по Висле.

Информация Гелена была, несомненно, реакцией на то, что Сталин четырьмя днями ранее усилил давление на прибалтийские страны и Румынию. Он стремился как можно быстрее реализовать договоренности, достигнутые благодаря пакту с Гитлером. Особых причин для беспокойства, что военные мероприятия русских нацелены непосредственно против рейха, таким образом, не было.

Но это означало тем не менее, что вермахт и Красная армия, встретившиеся в Польше в сентябре прошлого года, теперь соседствовали на границе Восточной Пруссии. Советские силы тем временем стягивались к румынской границе, и Бухарест был принужден уступить бывшие российские провинции — Бессарабию и Буковину. Берлину пришлось ответить отказом румынскому правительству на его призывы о помощи, что, по словам Геббельса, было крайне неприятно и обидно.

Однако за советскую поддержку военных действий Германии надо было платить высокую цену, а после победы над Францией и в ожидании скорого падения Британии эта цена казалась еще выше, чем осенью прошлого года. Так как, на трезвый взгляд германского Генштаба, это означало болезненное понимание того факта, что оба главных направления в возможной войне против СССР оказались блокированы. Тем острее вставал вопрос о создании предпосылок для возврата к политическому решению, выработанному в 1938–1939 гг. Если считать, что вермахт, а точнее говоря, сухопутные войска в соответствии с приказом Гитлера встали на путь преобразования в армию мирного времени, то план «Ауфбау Ост» («Строительство на Востоке») можно рассматривать только как возврат к статус-кво 1939 г., т. е. к политическому решению, позволявшему в любой момент начать военные действия против СССР, причем как в рамках наступательной обороны в случае вероятного наступления соседа, так и в результате его более серьезных силовых действий.

Нам неизвестно наверняка, вынашивал ли Гитлер уже в июне 1940 г. планы переустройства вермахта с целью скорой войны против СССР. Стратегические перемены на Востоке не были неожиданными и не носили угрожающей формы. Не происходило ничего такого, что могло бы его сильно встревожить. В тот день, когда состоялась беседа Гальдера с Геленом, Гитлер встречался с министром иностранных дел Италии Чиано. По результатам встречи тот записал в своем дневнике следующее: «Гитлер сейчас похож на игрока, сорвавшего банк. Он хочет встать из-за стола и больше не рисковать»{410}.

23 июня состоялось обсуждение положения на фронте, на котором было затронуто множество практических вопросов, обусловленных результатами окончания кампании во Франции. В рабочих записях Гальдера мы не найдем никаких замечаний относительно России, они встречаются в рабочих документах подполковника Бернхарда Лоссберга, отвечавшего в штабе оперативного руководства вермахта за оперативные вопросы сухопутных войск. Исходя из его заметок, Гитлер выразил убежденность, что Англия вскоре пойдет на уступки, потому что сражаться с надеждой на успех британцы смогут только в том случае, если им удастся втянуть в войну США и СССР{411}.

Нужно ли делать из этого вывод, что уже наступил тот момент, когда следует начать наступление на СССР? Это имело бы смысл только в том случае, если бы были достигнуты договоренности с Лондоном, так как в ходе расширения военных действий против британцев германский удар на Востоке естественным образом лишь воодушевит врага на Западе.

Но если, с другой стороны, существовала полная уверенность в том, что противника на Востоке удастся сокрушить в кратчайшее время, одновременно угрожая противнику на Западе, чтобы после победы на Востоке снова развернуться на Запад, то в такой стратегии был определенный смысл. Это никак не было связано с идеологией национал-социализма или с многоступенчатой программой Гитлера. Такая идея соответствовала логике серединного расположения Германии, которая еще во времена Шлиффена, до Первой мировой войны, привела к появлению плана, в соответствии с которым врага следовало сдерживать ограниченными силами на Западе или на Востоке, чтобы превосходящими силами добиться решительной победы на другом фронте. Именно эта идея с тех пор насквозь пронизывала и определяла стратегическое мышление Германии.

Гитлер постоянно находился под давлением мысли, что Россию необходимо лишить роли английского «штыка на континенте», что следовало предотвратить такую ситуацию, когда бы под влиянием Англии Россия могла повернуть свои военные силы против рейха. Такого рода мысли давали ему повод для принятия решения о подготовке войны на Востоке, но вот насколько всерьез думал он об этом именно 23 июня, не совсем ясно. Из мыслей и рассуждений Гитлера можно, в конце концов, сделать вывод, что у него были хорошие консультанты, советовавшие развивать взаимопонимание со Сталиным, потому что только так можно было лишить Англию ее мужества. Такой стратегический контекст был, между прочим, далеко не новым. Еще пятнадцатью годами ранее в своей книге «Майн кампф» Гитлер отмечал как величайшую ошибку кайзеровской Германии тот факт, что она позволила втянуть себя в войну на два фронта, вместо того чтобы договориться с одной из сторон, т. е. с Англией или Россией.

Спустя два дня после совещания у Гитлера Гальдер обсуждал с начальниками отделов ОКХ последствия приказа о сокращении и реорганизации сухопутных войск, после чего сделал запись в своем дневнике: «Новая точка зрения: решающая роль — Востоку». Это заставляет насторожиться. При подготовке к изданию в 1962 г. дневников Гальдера его редактор, историк Ганс-Адольф Якобсен, сделал примечание, что «это запланированное Гитлером усиление Восточного фронта (включая 9 быстрых дивизий) стало реакцией на продвижение Советского Союза в Прибалтике»{412}. В настоящее время в результате ряда исследований стало известно, что это Гальдер сам инициировал проведение данных мероприятий{413}. В приказе о перегруппировке сухопутных войск, подписанном верховным главнокомандующим сухопутными войсками, восточная граница никоим образом не рассматривалась как драматический второстепенный аспект. В то время как на Западе против Англии были сосредоточены восемь армий, на Востоке с целью обеспечения безопасности была предусмотрена только одна армия. Она должна была получить личный состав и оснащаться за счет расположенных там резервных дивизий, а также дивизий седьмой волны. Причем речь шла о частях, сформированных в конце 1939 г. с целью создания резерва для Французской кампании, в которые были призваны преимущественно солдаты так называемых «седых» возрастов{414}.

Через три дня, когда Гальдер находился в узком кругу сослуживцев, кое-что для него прояснилось. На совещании в Версале он высказался в том смысле, что военные действия на Западе закончились. «В длительной перспективе здесь, на Западе, уже некого и нечего побеждать». По его словам, центр тяжести войны переносится на Англию, а для применения сухопутных войск вначале следует создать необходимые предпосылки. «Только командованию 18-й армии на Востоке предписываются особые боевые задачи. В первую очередь необходимо “обосновать присутствие германских сухопутных сил на Востоке”. При этом ни в коем случае нельзя допустить проявления явной враждебности». Такого рода формулировки в протоколе совещания{415} указывают на то, что Гальдер выразил свои намерения в явно завуалированной форме. В центре внимания и этого совещания стоял вопрос о расформировании 35 дивизий и реорганизации на более низком уровне. Относительно моторизованных дивизий было принято решение разделить действующие на две части с целью создания на этой основе новых дивизий. Это решение имело далекоидущие последствия для ведения военных действий на Востоке.

29 июня Браухич подписал специальное распоряжение командованию 18-й армии. В соответствии с ним оно должно было «нести полную ответственность за обеспечение безопасности на востоке на границе Германии с Россией и с Литвой». С этой целью было приказано провести подготовительные работы, которые позволят замедлить продвижение сил противника в случае его наступления и остановить его на линии рек Сан — Висла либо на границе Восточной Пруссии, а затем, с вводом в бой подвижных частей группы Гудериана, контратаковать и вернуть потерянную территорию.

Такие установки, однако, не должны были вызвать «впечатление, что Россия угрожает наступлением» — обычный стандартный прием военных, но тем не менее это был явный признак того, что такой сценарий, как и в 1939 г., рассматривался всерьез. На первом этапе армии передавались семь корпусов с 15 пехотными дивизиями{416}. Для обеспечения «нормальной», т. е. соответствовавшей условиям мирного времени, безопасности восточной границы этого, несомненно, было достаточно, но с учетом десятикратного превосходства противника все более проявлялась опасность, что «впечатление об угрозе нападением со стороны России» все-таки может возникнуть.

В субботу 30 июня, в свой день рождения, Гальдер принимал в гостях статс-секретаря Министерства иностранных дел Эрнста фон Вайцзеккера. По результатам этой встречи он записал несколько пунктов, которые его издатель Якобсен в 1962 г., возможно, по согласованию с Гальдером представил как высказывания Гитлера и личные взгляды Вайцзеккера, что, однако, вовсе не согласуется с текстом оригинала. По этой причине два пункта приписываются Гитлеру: «с) направить пристальный взгляд на Восток; d) нам, вероятно, придется еще раз продемонстрировать Англии нашу военную мощь, прежде чем она уступит и обеспечит нам безопасный тыл для движения на Восток»{417}.

С точки зрения содержания эти замечания мог сделать и сам Гальдер. Ведь в них в конечном итоге дается однозначная оценка стратегической ситуации, в которой вермахт оказался уже в 1938–1939 гг., когда в результате нападения на Польшу состоялась первая «демонстрация» такого рода — только с какой целью? Основная цель в 1939 г. была такой же, как и в 1940 г.: возможность нанесения военного удара по СССР. Если автор этого аргумента Гитлер, то это было первое замечание диктатора в январе 1940 г. касательно его намерений на Востоке. Но даже и в этом случае Гальдер опередил его на несколько дней{418}. Тем не менее абсолютно понятно, что Гальдер, которому едва удалось избежать сурового приговора Нюрнбергского трибунала, при издании своего дневника придавал особое значение формулировке «обеспечит нам безопасный тыл для движения на Восток» и однозначно приписывал ее авторство Гитлеру. В литературных источниках часто повторяется следующее предложение: «В целом — удовлетворение от ограничения России»{419}. В преданных позднее гласности документах Вайцзеккера никаких замечаний по поводу беседы с Гальдером, впрочем, нет.

Более поздняя маскировка первой инициативы наступления на Восток строилась по определенной системе. На Нюрнбергском трибунале, обвинявшем верхушку рейха в подготовке агрессии, речь шла не только о головах обвиняемых, но и о роли Генерального штаба и всего высшего военного командования. Делались попытки свалить всю ответственность на Гитлера как на верховного главнокомандующего, и это в большой степени могло бы снять обвинение с военного руководства, если бы авторство стратегических мотивов в принятии решения удалось приписать фюреру и тем самым объявить Сталина главным виновником случившегося. Поэтому неудивительно, что не только сам Гальдер, но и многие другие обвиняемые, объясняя перед трибуналом свои действия, активно упирали на этот шаблон.

Франц Гальдер в 1949 г. опубликовал небольшую статью о Гитлере как о полководце{420}. В то время бывший начальник Генерального штаба был консультантом американской армии и считался самым большим авторитетом как благодаря своим контактам со старой антигитлеровской оппозицией в среде военных, так и как благодаря нимбу последнего (что было ошибочно) представителя добрых традиций германского Генерального штаба{421}. Гальдер в своем анализе событий проигрывал июль 1940 г., указывал на угрозу нападения со стороны Сталина и на декабрьский приказ Гитлера по плану «Барбаросса» 1940 г. При этом он утверждал, что Гитлер принял окончательное решение о наступлении только в апреле 1941 г. Он якобы не обращал никакого внимания на предостережения своих военных советников. А далее Гальдер разъясняет собственный план с вводящей в заблуждение датировкой в качестве якобы реального существовавшего решения. Нетрудно догадаться, что оно основывалось на более старых представлениях о возможной военной интервенции.

Франц Гальдер о Гитлере как о полководце, 1949 г.:

«К началу 1941 г. безопасность всех фронтов была в значительной степени обеспечена, и германских сил на Востоке могло бы вполне хватить, чтобы нанести решительное поражение противостоящим силам русских, представленным практически основной массой войск России, расположенных в европейской части страны. Таким образом, военная активность России исключалась на продолжительный срок. Германских сил должно было хватить, чтобы в результате военной оккупации большей части Украины, Белоруссии и прибалтийских стран создать стратегическую полосу обеспечения вдоль границ Германии и Румынии и тем самым одновременно получить залог для ведения мирных переговоров»{422}.

В таких выражениях Гальдер реагировал и на высказывание Альфреда Йодля, бывшего начальника штаба оперативного командования вермахта, который в 1946 г. указал на то, что в сухопутных силах план нападения был разработан еще до того, как Гитлер отдал свой приказ{423}. Таким образом, становится понятно, что Гальдер был крайне заинтересован в том, чтобы завуалировать собственную инициативу, прикрываясь мотивами Гитлера.

Если даже начальник Генштаба говорит о фюрере, что тот якобы всего лишь отреагировал на угрозу нападения Сталина, то и адъютанты Гитлера в этом вопросе не смогли остаться в стороне. Так, Дэвид Ирвинг, ссылаясь на Николауса фон Бюлова, офицера люфтваффе, рассказывает об одной прогулке в июне 1940 г. в омытом дождями Шварцвальде вблизи штаб-квартиры фюрера в Танненберге. Тогда главный адъютант Гитлера Рудольф Шмундт, будучи в подавленном настроении, рассказал, что фюрер сделал вскользь замечание о появляющейся у него иногда мысли относительно похода на Россию. В мемуарах Бюлова эта сцена отсутствует, но зато он вспоминает, что Гальдер и Браухич, не высказав никакого беспокойства, приняли решение Гитлера, чтобы «дать ему скатиться к собственному краху»{424}.

Воспоминания о приписываемых Гитлеру высказываниях не показались бы столь поразительными, если представить себе, что он на протяжении многих лет вынашивал мысль о войне против СССР. Однако праворадикальный английский писатель Дэвид Ирвинг — как и многие другие вслед за ним, а немецкие генералы в своих мемуарах еще и до него — пытается в своей книге «Великое решение» («Der gro?e Entschluss») исходить из того, что инициатива в вопросе похода на Россию исходила от Гитлера{425}. Еще одним офицером, у которого также были личные причины скрывать свою причастность к плану «Барбаросса», был уже упомянутый подполковник Бернхард фон Лоссберг, сотрудник личного штаба Гитлера, занимавшийся оперативными вопросами сухопутных войск. Он автор самостоятельного исследования похода на Восток, к которому мы еще обратимся ниже.

В опубликованных в 1949 г. мемуарах он «забывает» о своем аналитическом докладе и утверждает, что якобы выразил штабу оперативного руководства вооруженными силами «свои крайние опасения относительно войны на два фронта». Все авторитетные представители вермахта, по его словам, были «без преувеличения» против войны с Россией, но, в отсутствие единого фронта, не располагали достаточной силой, чтобы выступить против Гитлера{426}. В 1956 г. в одном из личных писем фон Лоссберг пишет по данному поводу, что начал свою работу еще в июле 1940 г. Предысторию вопроса в мемуарах он не описывает, поскольку на него оказал давление Гельмут Грейнер, отвечавший в ОКВ за ведение журнала боевых действий. Тот якобы вынудил его сделать Гитлера единственно ответственным за планирование похода на Россию{427}. В 1954 г. фон Лоссберг писал историку Андреасу Хилльгруберу, что Гитлер летом 1940 г. высказывался в том смысле, что после решения вопроса с Англией он не сможет «поставить в строй» переутомленный германский народ и выступить против России. В своей образцовой работе о стратегии Гитлера Хилльгрубер выводит из этого «существенную причину» принятия Гитлером решения о начале войны на Востоке в июле 1940 г. В дневнике Гальдера это замечание Гитлера, однако, датировано 17 февраля 1941 г.{428}

Постоянное соперничество ОКХ и ОКВ продолжилось и после окончания Второй мировой войны, потому что перед Нюрнбергским трибуналом должны были предстать руководители ОКВ, а верхушку ОКХ в значительной мере пощадили. Поэтому вполне естественно, что более поздние мемуары (1962) Вальтера Варлимонта, бывшего заместителя начальника штаба оперативного командования ОКВ, нашли в историографии большое признание, поскольку он представляет собственную версию событий. Основная цель Варлимонта заключалась в том, чтобы снять вину с бывшего начальника, осужденного военного преступника Альфреда Йодля. Так, глава, посвященная походу на Восток, начинается с заглавия «Первенство ОКХ» и со следующих слов…

Из воспоминаний Вальтера Варлимонта, опубликованных в 1962 г.:

«Пожалуй, самым необычным событием в истории ставки германского Верховного главнокомандования был тот факт, что в период с конца июля до начала декабря 1940 г. высшая штабная инстанция вермахта вместе со своим командующим принимала лишь незначительное участие в подготовке величайшего похода Второй мировой войны. При этом в отношении России не существовало основательного, всесторонне продуманного плана, как это сделал в свое время старый Генеральный штаб Пруссии, а Гитлер в преддверии Западной кампании выражал свои взгляды на проведение операции не иначе как в форме легковесных фраз, которые он бросал мимоходом. Поэтому вся разработка плана, от его зарождения до вопросов стратегического сосредоточения и развертывания, а также определение первоочередных целей наступления были поручены исключительно ОКХ, который, со своей стороны, своевременно подключал к подготовительной работе руководство люфтваффе и кригсмарине. Штаб оперативного руководства вооруженными силами стоял в этих вопросах в стороне. Ни один гость или наблюдатель этого штаба не принимал участие в больших военных играх по отработке операции на Востоке, организованных Генеральным штабом сухопутных сил осенью 1940 г., а генерал Йодль совершенно открыто не предпринял никаких шагов, чтобы взять на себя руководство и включиться в эту работу в соответствии с поставленной задачей и характером своего штаба».

Подготовленный фон Лоссбергом аналитический доклад был представлен Йодлю лишь в середине ноября 1940 г. В данных о входящих документах журнала боевых действий ОКВ по вине ответственного сотрудника была допущена ошибка: проставлена дата 19 сентября. Сам же доклад по вопросам планирования Восточной кампании был сделан значительно позже, а дата поступления документа была внесена ошибочно задним числом{429}.

Такая безответственность и путаница с датами стали, вероятно, своеобразной нормой в работе. Генерал Георг фон Зоденштерн, также подготовивший доклад по вопросам подготовки войны с Россией, к которому мы обратимся ниже, сообщил в 1955 г. историку Карлу Клее о высказывании Гитлера, которое тогда было на слуху. 2 июня 1940 г. он посетил штаб группы армий «А» в Шарлевиле. Там состоялась сугубо личная беседа Гитлера с Гердом фон Рунштедтом, командующим этой группой, и самим Зоденштерном, в то время начальником штаба группы армий. Гитлер высказался в том смысле, что после ожидаемого заключения мира с Англией у него, наконец, будут развязаны руки на Востоке и он приступит к решению своей главной задачи — борьбе против большевизма. Только у него возник один вопрос: «Как я скажу об этом моим детям?» — очевидно, имелся в виду немецкий народ, а не командование вермахта. Следует дать оценку значению этого источника: Зоденштерн объяснил историку, что «только по политическим соображениям он никому не разглашал содержание этого разговора, но, учитывая значимость предмета беседы, точно помнит ее содержание»{430}.

Подполковник Герман Беме — в июне 1940 г. в качестве представителя ОКБ возглавлял штаб по установлению перемирия во Франции — спустя 25 лет сообщил в своей статье, написанной для Института современной истории в Мюнхене, что Гитлер провел вечер 24 июня в кругу своих близких сотрудников в штаб-квартире в Брюли-де-Пеш. Это были последние часы перед наступлением перемирия. Гитлер был охвачен пафосом приближающегося исторического часа и произнес: «Война на Западе закончена. Франция повержена, а с Англией я в скором времени приду к соглашению. Остается только борьба на Востоке. Но это такая задача, которая вызовет к жизни множество мировых проблем, например, отношения с Японией и раздел сфер влияния в Тихом океане. Скорее всего, мы сможем подойти к решению этой задачи через десять лет, а может быть, мне придется передать ее моему преемнику. Сейчас у нас на много лет вперед полно работы. Нам необходимо переварить то, чего мы добились в Европе, и консолидировать наши силы»{431}. Это личное воспоминание тоже не поддается проверке.

Вернемся к исходной ситуации, сложившейся к концу 1940 г. С полной уверенностью можно сказать только одно: Гальдер в течение следующих трех недель без всяких на то указаний Гитлера придал вопросам дальнейшего военного планирования однозначно наступательный характер. «Ведь в конечном итоге речь шла не о наступательном виде обороны в рамках проводимой кампании, а об акте, означавшем начало войны»{432}.

Если обратиться к офицерам, которые взяли в свои руки планирование войны против СССР, то можно натолкнуться на так называемые «синьки» (т. е. готовые копии документов) возможного начала Восточной кампании в 1939 г. Выбор такого решения, как мы уже говорили выше, обсуждался в среде высшего военного руководства. Поэтому правомерно будет задать себе вопросы, было ли что-то — и что конкретно — изменено на начальной фазе разработки плана «Барбаросса» или работа просто продолжалась без каких-либо изменений? Насколько велики были изменения в Красной армии с 1938 г. и какие цели преследовал Сталин? Это были важные вопросы, которые имели большое значение для планирования и выверки возможного военного столкновения.

Необходимо было получать информацию о военном потенциале СССР и делать, исходя из нее, соответствующие выводы о намерениях противника, а также о собственных возможностях. Эти задачи решались отделом «Иностранные армии на Востоке» при Главном штабе сухопутных сил{433}. Отдел был создан осенью 1938 г. и обрабатывал всякую смесь данных по разным странам, включая некоторое время и Италию, а до 1942 г. — даже и США, которые географически никак нельзя отнести к Востоку. Отдел «Иностранные армии на Востоке» работал параллельно с отделом «Иностранные армии на Западе». Во главе обоих отделов стоял обер-квартирмейстер IV, полковник Курт фон Типпельскирх, который редко писал аналитические доклады по стратегическим вопросам своему непосредственному начальнику, Гальдеру. Информацию он получал не только от офицеров из отделов «1с», отвечавших при штабах сухопутных войск за оценку состояния противника, но и от разведывательной и шпионской сети абвера, который также был подчинен ОКБ.

На первом этапе разработки плана «Барбаросса» Типпельскирх был консультантом Гальдера в вопросах оценки Красной армии. Затем он сменил место службы на должность командира пехотной дивизии. Для каждого офицера Генштаба это был обязательный и важный трамплин на пути к следующему званию — генеральскому.

С точки зрения сохранения последовательности в оценке состояния противника такое личное желание ведущего офицера означало определенную трещину, даже если на эту должность в качестве преемника и пришел полковник Герхард Матцки, который был одно время военным атташе в Токио и получил важный опыт для выполнения своих новых обязанностей.

Это относится и к Эберхарду Кинцелю, который командовал отделом «Иностранные армии на Востоке» с 1938 по 1942 г. В конце 1920-х гг. в Министерстве рейхсвера ему было поручено заниматься координацией военно-политических вопросов с Красной армией, и в 1932 г. он лично познакомился с Тухачевским. В 1933–1935 гг. он был «помощником» военного атташе в Варшаве и одно время замещал его, но в глазах своих подчиненных всегда оставался беззаботным весельчаком. В должностные обязанности руководителя группы II при отделе «Иностранные армии на Востоке» входило наблюдение за армиями СССР, Скандинавии и Дальнего Востока, и эта должность оставалась вакантной с октября 1939 г. до июля 1940 г.! Майор генштаба Эрих Хельдах, кандидатура которого была рекомендована на эту должность, смог приступить к исполнению своих обязанностей лишь к моменту начала работы Гальдера по планированию «Барбароссы». Тогда эта работа проводилась в Фонтенбло, в месте временной дислокации отдела «Иностранные армии на Востоке». В 1970-е гг. Хельдах выступал перед общественностью в качестве поборника тезиса о превентивной войне{434}. В руководимой им с июля 1940 г. рабочей группе вопросами Красной армии занимались всего два офицера старшего возраста из так называемой службы комплектования, призванных на службу в 1930-е гг., и один офицер-помощник, которые владели русским или польским языками. С такой слабой кадровой базой было, естественно, сложно представлять начальнику Генерального штаба обоснованные и реагирующие на быстрые изменения данные. Это ли не результат невнимания к важным вопросам и глубоко укоренившегося чувства превосходства? Скорее всего, это говорит о недооценке потенциального противника на Востоке. Германское руководство, очевидно, мало волновало то, что происходило в Москве и какими кадровыми и экономическими ресурсами располагал СССР. По некоторым утверждениям, Гитлер запретил абверу осенью 1939 г. использовать агентуру против соседа и инфильтрировать руководство в Москве{435}. Разоблачение, возможно, было бы более неприятным, чем вероятный выигрыш.

Представление о Красной армии с началом войны нисколько не изменилось, а напротив, благодаря встрече с советскими войсками в Восточной Польше и по результатам войны с Финляндией была подтверждена прежняя оценка: неподготовленный командный состав, «слегка прикрытое азиатское поведение», простой солдат — непритязательный и тугой на ум{436}. В данном случае интересно не столько предположение, что речь идет о традиционном чванстве офицеров германского Генерального штаба, которое привело к опасной недооценке Красной армии{437}, сколько то, что немецким ответственным офицерам в качестве трофеев достались документы Генштаба польской армии, и в них была найдена аналогичная оценка, которую использовали в подтверждение немецкой{438}. Независимо от моральной оценки противника на Восточной кампании, например, фатальным образом сказался тот факт, что от германских разведслужб ускользнуло наличие у Красной армии танка Т-34.

Он уже, правда, применялся в боях против японцев летом 1939 г., но его не показывали на военных парадах, и в финской войне он не участвовал. Т-34 стал самой большой неожиданностью в Восточном походе 1941 г.[22]

Первый приказ о начале подготовки вероятной войны против СССР Гальдер направил командованию 18-й армии в июне 1940 г. Там появились первые наброски этого похода. Но что могло отличать именно эту армию, а точнее говоря, ее штаб, что именно она получила такой приказ? Это были в основном офицеры, которые могли еще в июне 1939 г. заниматься подготовкой военных действий против Красной армии. Поэтому трудно себе представить, что в июне 1940 г. у них не оказалось уже готовых документов, к которым они прибегли, исполняя приказ Гальдера. Речь идет о штабных офицерах I военного округа (Кенигсберг), которые до лета 1939 г. занимались разработкой обороны Восточной Пруссии. Как уже отмечалось, это была задача наступательного характера, которая еще в 1938 г. предусматривала продвижение в направлении Прибалтики и Северо-западной России. Именно эта специальная группа офицеров в августе 1939 г. и составила штаб вновь сформированной 3-й армии под командованием генерала артиллерии Георга фон Кюхлера{439}.

Кюхлер (род. 1881 г.) относился к старшему поколению генералов вермахта, которые приобрели опыт работы в высших штабах во время Первой мировой войны на Западном фронте. В 1919 г. он получил назначение в Прибалтике, затем был переведен в Восточную Пруссию. Кюхлер был выходцем из старинного гессенского дворянского рода, большинство представителей которого были военными. Он занимал разные должности и оказался тесно связан с Восточной Пруссией — «аванпостом» рейха. В 1937 г. он был назначен командующим I военным округом. Своими прусскими частями в составе 3-й армии он завершил окружение Варшавы восточнее Вислы. Часть кёнигсбергского штаба составила после окончания Польской кампании штаб сформированной 16-й армии. Она принимала участие в боях в Люксембурге и под Верденом. После завершения войны во Франции ей вменялась в обязанность подготовка операции «Морской лев» — планировавшаяся высадка в Англии. Во время нападения на СССР она вместе с 18-й армией образовала группу армий «Север» и из Восточной Пруссии продвинулась до Ленинграда.

В ноябре 1939 г. Кюхлер принял командование вновь сформированной 18-й армией. В ее штаб были включены штабные подразделения бывшего пограничного округа «Митте», отвечавшего за безопасность восточной границы на территории Польши. 18-ю армию позднее перебросили на Западный фронт, где она участвовала в овладении Нидерландами и Бельгией. Штаб возглавлял генерал-майор Эрих Маркс. Он родился в 1891 г. и относился к группе молодых офицеров Генерального штаба времен Первой мировой войны и, как и Гальдер, сделал свою карьеру в рейхсвере в 1920-е гг. С 1935 г. он занимал должность начальника штаба VIII армейского корпуса, а во время Польской кампании участвовал со своими войсками в прорыве в направлении Украины.

Подводя краткий итог, можно утверждать, что с выбором 18-й армии для выполнения специальной задачи на Востоке Гальдер нашел в лице Кюхлера опытного командующего для северного направления «Восточная Пруссия — Прибалтика», а в лице Маркса — начальника штаба, который был знаком с южным украинским направлением. Оба были, в любом случае, представителями старой консервативной элиты, которым Гальдер полностью доверял, и не относились к тем рубакам и национал-социалистам, которые были наиболее близки фюреру.

Записями от 30 июня 1940 г. заканчивается первый том изданного дневника Гальдера; возможно, это случайность, но в контексте дискутируемой темы — имеет свой особый смысл. Там встречаются фразы «устремив взгляд на Восток» и «освободив наш тыл для битвы на Востоке» — эти слова-лозунги же упоминались в беседе со статс-секретарем Министерства иностранных дел Эрнстом фон Вайцзеккером. Это были банальности, характеризовавшие внешнеполитическую ситуацию на тот момент и относившиеся к кризисной ситуации в Румынии. Но насколько они действительно отражали реакцию Гитлера, остается под большим вопросом. Вполне возможно, что в них отражены перспективы самого Гальдера.

В последовавшие дни Гальдер уточнил задание, данное штабу 18-й армии. В этом также нельзя узнать «почерк» Гитлера, скорее — восприятие старых представлений о возможной войне против СССР. У Гальдера в то время было много срочной работы, связанной с планированием военных действий против Англии, с организацией военного управления во Франции, а также с реорганизацией сухопутных войск. 1 июля он записывает в своем дневнике: «Русско-польская война: запросить ОКБ, снят ли запрет с публикации»{440}. То, что он именно в тот момент посчитал чрезвычайно важным историческое исследование исключительно для внутреннего пользования и решил ознакомить с ним своих офицеров, — это конечно же не просто случайность.

Спустя два дня, 3 июля, Гальдер обсуждает со своим начальником оперативного отдела полковником Гансом фон Грейфенбергом первоочередные задачи планируемой высадки в Англии. В этой взаимосвязи он хотел рассмотреть и «восточный вопрос». Со слов Гальдера, речь шла о том, «как следует наносить удар по России, чтобы заставить ее признать господствующую роль Германии в Европе. Причем расхождения точек зрения на прибалтийские или балканские государства могут привнести дополнительные варианты».

Вопреки более поздним возражениям Гальдера — к этому мы еще обратимся — нельзя приписывать этот план войны исключительно одному Гитлеру. Он никогда не ограничивался простым «ударом по России». Диктатор в своих программных документах и политических заявлениях никогда не говорил о том, что в целях достижения господства Германии в Европе хочет «признать» Россию. А то, что Гальдер называл «расхождением точек зрения», Гитлер явно понимал как наступление на СССР в Прибалтике и на Балканах. Именно этими вариантами была занята военная мысль все прошедшие годы. Все это было известно Гальдеру, когда он обсуждал предстоящие задачи со своим начальником оперативного отдела. Именно вследствие стратегической политики, основанной на силе политического диктата, а не благодаря нацистской идеологии взгляд Гальдера был направлен на Восток. При этом речь шла о том, чтобы сохранить за собой инициативу в борьбе с Англией с целью скорейшего окончания войны и стабилизации германской сферы влияния. 3 июля Гальдер еще мог предполагать, что решение касательно Англии так или иначе будет вскоре принято, а затем, судя по обстоятельствам, надо будет нанести еще и короткий «удар по России». Это показывает, что традиционная модель войны против России отнимала больше времени и сильнее влияла на процесс планирования Восточной кампании Гитлером, чем предполагается в общепринятых интерпретациях.

Уже 4 июля, когда англичане атаковали французский флот в Оране, что заставило всполошиться Берлин и было расценено как шаг отчаяния, Кюхлер и Маркс прибыли к Гальдеру для ознакомления с задачами, которые ставились перед штабом 18-й армии. Речь шла о деталях тактического и организационного характера, а также о мероприятиях, которые должны были ускорить переход от начальной стадии продвижения на Восток к быстрому достижению состояния боевой готовности. Кроме того, был заслушан доклад Кинцеля о дислокации подразделений Красной армии. Значение этого доклада и данной в нем оценки сложившейся обстановки, проведенной отделом «Иностранные армии на Востоке», трудно переоценить, так как данные Кинцеля в ближайшие месяцы послужили основой для принятия решения германским командованием. Результаты доклада легли на карту, которую штаб 18-й армии использовал в конце июля в своей дальнейшей подготовительной работе и на совещаниях у Гитлера. Достаточно одного беглого взгляда на эту карту, чтобы сразу же понять, кто был реальным автором принятых решений и как выглядели их планы.

В глаза сразу же бросаются два массовых скопления войск Красной армии в Прибалтике и в Бессарабии — результат территориальных изменений в соответствии с пактом Гитлера — Сталина — и наличие относительно слабых сил в занятых районах Восточной Польши, а также резервных частей в Подмосковье и в центре Украины. В Прибалтике в количественном выражении речь шла о 24 стрелковых и кавалерийских дивизиях, а также 10 танковых бригадах. Это примерно соответствовало тем силам, с которыми предполагалось столкнуться в случае вероятного военного конфликта с Красной армией еще в 1938 г. Разница заключалась только в том, что советские соединения 8 июля 1940 г. стояли уже непосредственно на границе Восточной Пруссии. В центре, вдоль польской границы, было сосредоточено 12 стрелковых и 9 новых кавалерийских дивизий, что по стандартам того времени представляло собой довольно слабую группировку, которая, во всяком случае, была неспособна вести наступательную операцию. Бессарабская группировка выглядела иначе. Имея в наличии 30 стрелковых, 9 новых кавалерийских дивизий и 10 танковых бригад, она вполне могла представлять существенную угрозу для румынской армии, была способна проводить операции средних масштабов. Незначительные тыловые резервы можно было не принимать в расчет.

С точки зрения командования 18-й армии, такая расстановка сил могла иметь следующие последствия: подтянув собственные силы в составе 15 пехотных дивизий и группу Гудериана с приданными ей моторизованными частями, вполне возможно было организовать оборону в ее обычном понимании. Правда, необходимо было усилить позиции в Восточной Пруссии, а в центре — создать условия для того, чтобы в результате непрекращающихся боев отойти на линию Вислы и затем контрударом отбросить противника. На юго-восточном направлении советские войска были нацелены на Венгрию и Румынию. Оценка данной расстановки сил Красной армии указывала на то, что она не могла рассчитывать на подкрепления из центральных районов страны.

Такая расстановка сил была весьма соблазнительной, если смотреть на нее глазами германского штабного генерала, который недавно одержал неожиданную грандиозную победу над Францией и рассчитывал на то, что и британцы в скором времени прекратят сопротивление. В соответствии с традиционным германским оперативным мышлением вырисовывались возможности разгрома армии противника в решительном приграничном сражении и возврат территорий, отданных Сталину в 1939 г., хотя они — как и в период Первой мировой войны — неизменно входили в сферу интересов Германии. Тот, кто сумеет выйти на линию Дерпт (Тарту) — Минск — Киев и к нижнему течению Днепра, будет располагать бесценными экономическими ресурсами европейской части России и сможет легко достичь Кавказа с его нефтяными промыслами. Исходя из сложившейся расстановки сил, Москва оставалась слабо защищенной, а с учетом того, что эта гигантская империя Востока была «колоссом на глиняных ногах», можно было вполне рассчитывать на скорое окончание войны.

Записи в дневнике Гальдера указывают на то, что он в те дни был занят большим количеством совершенно иных вопросов. Поэтому трудно себе представить, чтобы он предложил штабу 18-й армии какие-то новые мысли по «восточной проблеме», не говоря уже о том, чтобы сам Гитлер подтолкнул его к этому. Если бы это произошло, то могло бы привести к совершенно иным действиям на Востоке, как и в октябре 1939 г. при принятии решения о наступлении на Францию.

Так, Гальдер разъяснял Кюхлеру и Марксу, что, хотя и нет никаких «политических оснований» для спешки, тем не менее штабу армии следует уже заниматься разработкой плана боевых действий{441}. Конкретные сроки не устанавливались, но командующему армией и начальнику штаба потребовалось для этого лишь шесть дней. Это свидетельствует о высоком профессионализме и позволяет одновременно предполагать, что такая скорость объясняется наличием уже готовых документов и идей, к которым прибегли разработчики. По крайней мере, этот факт еще раз подтверждает, что летом и осенью 1939 г. план кампании при необходимости мог быть разработан в течение нескольких дней. Если вспомнить военную игру Гальдера в мае 1939 г., то там изготовка войск восточнее Вислы и их враждебное отношение к Красной армии были такими же, какими их видел штаб 18-й армии в июне 1940 г.

Что же сделала на основании приказа Гальдера небольшая группа штабных офицеров, которые были недавно расквартированы в Бломберге со своим штабом армии? Маркс, как обычно, со знанием дела приступил к работе. В первых набросках от 9 июня, сделанных для оперативного отдела Гальдера, Кюхлер рассматривает цели и задачи 18-й армии, в соответствии с которыми ее дивизии должны быть готовы к обороне по границе Восточной Пруссии и в верхнем течении реки Сан, соответственно по четыре на каждом участке. Основная масса сил, всего восемь дивизий, должна была, таким образом, оставаться в восточной части Генерал-губернаторства, чтобы в ходе собственного наступления «воспрепятствовать наступательным приготовлениям русских за пределами их сферы интересов». В этом заключалось качественное отличие от предыдущего приказа и появлялась возможность превентивного удара по СССР. Маркс предполагал, что можно будет создать две наступательные группировки. Одна нацеливалась на юго-восток, т. е. в известном направлении на Украину, а другая — на северо-запад, начальной точкой при этом должна выступать не Восточная Пруссия, а район восточнее Варшавы. В отличие от 1939 г., это было новое оперативное решение, поскольку в бывших нейтральных прибалтийских государствах уже находилась группировка советских войск, и фронтальное наступление на нее было бы неразумным. Группу Гудериана следовало расположить таким образом, чтобы ее можно было ввести в бой в составе наступающих войск как на северном, так и на южном направлениях{442}.

Вот так идея Гальдера о «коротком ударе» претворялась в оперативный план, и этот удар надо было суметь нанести в течение 48 часов. Было абсолютно ясно, что реализация какого-то альтернативного плана потребует дополнительного времени на его разработку. Но для этого не было необходимых организационных предпосылок, так как вначале все следовало согласовать с прежним военным территориальным командованием, улучшить инфраструктуру и, не в последнюю очередь, решить вопрос размещения войск в районе стратегического сосредоточения, что могло привести к трениям даже с СС. Тем не менее этот скрытый план наступления имел то преимущество, что благодаря ему можно было вводить в заблуждение СССР, так как в количественном отношении передвижение войск на восток было незначительным, хотя в результате этого на смену размещенным там резервным подразделениям пришли настоящие боеспособные дивизии.

Одновременно имела место установка на то, что достаточно большое количество подразделений будет дополнительно переброшено спустя несколько дней после начала боевых действий для придания наступлению большей ударной мощи. На этот случай «восточный гласис» был полностью готов еще в 1939 г. Поэтому штаб 18-й армии, опираясь на имевшиеся в его распоряжении старые документы, смог уже в июле 1940 г. подготовить карты основных и вспомогательных дорог, ведущих к линии фронта, а также мест выгрузки, размещение которых четко указывало на основные направления предполагаемых ударов: юго-восток Украины и северо-восток Прибалтики.

Открытыми оставались вопросы о глубине и целях наступления, а также о том, следует ли рассчитывать на поступление дополнительных сил с территории рейха. Поскольку командование сухопутных войск было настроено на проведение десантной операции в Англии, то план Гальде-ра открывал два возможных решения: во-первых, это перестраховка на случай, если Сталин во время операции в Англии решит оказать давление на восточные границы рейха, а во-вторых, если Англия вскорости прекратит сопротивление, появлялся шанс в короткие сроки перебросить основную массу сухопутных войск на Восток. Для этого передвижения потребуется несколько недель — в октябре 1939 г. оно шло в обратном направлении — и оно не останется не замеченным противником. Поэтому для осуществления превентивного удара имелась лишь одна реальная возможность: начать наступление ограниченными силами с их постепенным усилением и расширением операции. В октябре-ноябре 1939 г. под давлением Гитлера Гальдеру пришлось в сжатые сроки разрабатывать именно такой план. Вполне возможно, что для осуществления поворота на Восток он еще в июле 1940 г. занялся таким планом, чтобы снова не оказаться с пустыми руками, когда от фюрера последует соответствующий приказ.

Главнокомандующий сухопутными войсками одобрил предложенный план 11 июля. В дальнейшей разработке уже окончательного официального варианта «приказа на развертывание войск», проверенного и утвержденного Гальдером, были сделаны лишь некоторые уточнения. Теперь начало документа выглядело так: «В случае военного конфликта с Россией в бой на Востоке будут введены значительные германские силы. До их прибытия обеспечение безопасности германской границы возлагается на 18-ю армию»{443}. Это уже означало существенную эскалацию вероятного наступления, выходящую за рамки ранее запланированного. Для осуществления наступательной операции в распоряжении 18-й армии было две ударные группы. «Цель и план выполнения операции в деталях» должны были определяться «в случае возникновения реальной опасности», исходя из оценки расположения войск противника, политической обстановки (!) и сил врага. Но уже сейчас было определено конкретное направление удара на Лемберг и Тернополь, а для группы «Север» — на Белосток и далее в восточном направлении. Это было острие наступательных клиньев в рамках ограниченной в пространстве операции 18-й армии, за которой должны были последовать «значительные германские силы». В соответствии с организацией военного времени{444} армия по состоянию на 22 июня 1940 г. наряду с частями люфтваффе, четырьмя бронепоездами и тяжелой артиллерией располагала 11 пехотными дивизиями во фронтовой линии и тремя в резерве. Для прикрытия некоторых участков фронта в ее тактическом подчинении находились две пехотные дивизии в Восточной Пруссии и пять — в Генерал-губернаторстве. Кроме того, армии придавалась группа Гудериана с четырьмя танковыми и двумя пехотными мотодивизиями — все вместе представляло собой внушительную силу.

В приложение к приказу на развертывание войск наряду с данными о «военной силе русских» была включена карта, причем она предполагала, что с увеличением территории СССР основная масса танковых и механизированных подразделений и две трети стрелковых дивизий европейской части России находились на западной границе. В приказе, правда, ничего не говорилось о том, что эти войска при благоприятных условиях можно разбить. Кюхлер между тем подчеркивал, что советское правительство в то время не думало о наступлении в западном либо в юго-западном направлении. Однако ситуация могла измениться в любой момент.

Приказ в 23 экземплярах был передан армейскому командованию. В нем уже содержались конкретные распоряжения отдельным корпусам, в соответствии с которыми следовало проверить способы переправы через водные преграды по обе стороны границы, подготовить соответствующие средства, а также распорядиться о предмете дополнительных исследований, командно-штабных учений и обсуждения характера местности. На август Кюхлер назначил «военную игру с участием фюрера» с целью проверки стратегического сосредоточения и развертывания войск с точки зрения командного управления. Времени было в обрез, и это указывало на то, что ему, возможно, еще в августе-сентябре 1940 г. предстояло реализовать план Гальдера. С точки зрения сезонных условий времени для нанесения запланированных ограниченных «ударов» вполне бы хватило. В октябре-ноябре из-за плохой погоды серьезную операцию осуществить уже было бы невозможно. Это показал опыт Первой мировой войны. Завершившаяся не так давно победоносная кампания против трусливого противника — Франции заняла всего четыре недели. Поэтому на Россию, которая расценивалась как слабый противник, должно было потребоваться не намного больше времени. (Даже спустя год германское командование исходило из того, что на всю кампанию, т. е. на решительные сражения, потребуется от четырех до шести недель.) Если бы наступление началось в августе 1940 г., то в октябре как раз вовремя могла наступить оперативная пауза, которую можно было бы использовать для начала переговоров с советским правительством, как это было в начале 1918 г. в Брест-Литовске. Мы не можем исключать, что Гальдер мыслил в том же направлении.

13 июля 1940 г. Гитлер собрал в Бергхофе совещание, на котором хотел ознакомиться с информацией о подготовке нападения на Англию. Это была одновременно своеобразная консультация по его запланированной «мирной речи», на которую он возлагал большие надежды. Гальдер подготовился к совещанию наилучшим образом. Гитлер одобрил представленные им материалы, и они были оформлены в виде официального распоряжения. В дискуссии по вопросам политического и стратегического положения Гитлер изложил командованию вермахта целый ряд идей, которые позволили бы оказать давление на Англию, но при этом он не сомневался в том, что ему будет трудно справиться с англичанами одними только военными средствами. Развал Британской мировой империи не принес бы Германии никакой пользы{445}.

Записи в дневнике Гальдера не позволяют сомневаться в том, что он и Браухич поддерживали предположение Гитлера о надеждах Англии на военное вмешательство России, которое побуждало Лондон к сопротивлению. Браухич предложил не расформировывать полностью 20 из 35 определенных для этого дивизий и отправить их личный состав «в отпуск», чтобы использовать этих солдат в качестве рабочей силы для форсирования военного производства. Эти 20 дивизий оставались бы всегда под рукой. Кроме того, они могли рассматриваться и в качестве резерва для кампании на Востоке, если основная масса сухопутных войск все еще будет связана на Западе. 

В эти дни Гитлера, очевидно, мучила мысль о том, что британское руководство цеплялось за возможность возникновения германо-советского конфликта, в результате которого можно было бы втянуть рейх в войну на два фронта, как это случилось в Первую мировую войну. Поэтому 19 июня 1940 г., выступая с официальной речью в рейхстаге, он подчеркнул, что вера в разобщение Германии и России лишена всякого реализма.

Выдержка из речи Гитлера в рейхстаге 19 июля 1940 г.:

«Германо-советские отношения определены окончательно. Причина этого в том, что Англия и Франция, поддерживаемые определенными малыми государствами, постоянно подталкивали Германию к агрессии в тех регионах, которые находятся вне зоны каких бы то ни было германских интересов. То они говорили о том, что Германия стремится завоевать Украину, то — войти в Финляндию. Иной раз они утверждали, что мы угрожаем Румынии, или начинали пугать нами Турцию. Поэтому в таких условиях я посчитал правильным трезво определить наши интересы именно с русскими, чтобы раз и навсегда внести ясность в понимание вопроса, что хочет видеть Германия в будущем в качестве своей зоны интересов и, наоборот, что считает Россия важным, для ее существования.

На основании таких четких разграничений обоюдных сфер интересов произошло переустройство германо-советских отношений. И всякие надежды на то, что в результате этого между нами может возникнуть напряженность — просто детские фантазии. Ни Германия не сделала ни одного шага, который бы выходил за пределы сферы ее интересов, ни Россия»{446}.

В последующие дни вопрос Англии занимал главное место в работе Гальдера, так как постоянно следовали настоятельные указания фюрера. Когда его «предложение о мире» не нашло положительного отклика у адресата, командующих сухопутными войсками и военно-морским флотом вызвали 21 июля на совещание, целью которого было обсуждение сложившейся ситуации. Гитлер не мог позволить вырвать из его рук военно-политическую инициативу{447}. Он стоял перед принятием решения по операции «Морской лев»: начинать ее уже этой осенью или перенести на весну следующего года. Нанесение запланированного на ближайшее время удара силами флота подвергалось большому риску. Это вызывало большой страх у адмирала Редера и заставляло его настаивать на переносе операции на предстоящую весну. А вот самого Гитлера в высшей степени интересовал вопрос, почему Англия не пошла на уступки. Вполне возможно, что в качестве объяснения на совещании была упомянута и «надежда англичан на русских». Лондон мог подталкивать русских к атаке на топливную базу рейха. Правда, по словам самого Гитлера, очевидных признаков этого не наблюдалось. Поэтому он настаивал на продолжении военных приготовлений против Англии. Тем не менее для Гитлера было вполне естественно отдать распоряжение: «Полностью обратиться к русской проблеме. Продумать все подготовительные вопросы». И в этот момент оказалось, что Гальдер уже давно предпринял определенные меры.

Из дневника генерал-полковника Гальдера, запись от 22 июля 1940 г.:

«Доложено фюреру:

a) стратегическое сосредоточение и развертывание займет 4–6 недель.

b) разбить русские сухопутные силы или, по крайней мере, занять столько территории, сколько необходимо для предотвращения авиационных налетов противника на Берлин и промышленный район Силезии.

Желательно продвинуться вглубь территории противника настолько, чтобы наша авиация смогла уничтожить основные районы России.

c) Политические цели:

- Украинское государство.

- Союз прибалтийских государств.

- Белоруссия.

- Финляндия.

Прибалтика — «червь, точащий изнутри».

d) Требуется 80–100 див.: у России 50–70 хороших див.

Если нападение на Россию произойдет этой осенью, то налеты на Англию отпадают. Америка может начать поставки Англии и России.

e) Операции: Какие мы можем определить цели? Какими силами? Время и место занятия исходных позиций?

Основные операционные направления: Прибалтика, Финляндия, Украина.

Защита Берлина и района Силезии.

Защита румынских нефтепромыслов»{448}.

После 1945 г. Гальдеру удалось по-своему интерпретировать и эту запись в дневнике и толковать ее как инициативу Гитлера по развязыванию войны на Востоке{449}. Причем он твердо настаивает на том, что это был «доклад» Браухича, вызванный требованием Гитлера «продумать все подготовительные вопросы» по «русской проблеме». По всей вероятности, Гитлер был очень озабочен мыслью, что если летчики Геринга будут и дальше связаны атаками на Британию, то от советских ВВС может исходить реальная угроза жизненным интересам рейха. А все то, что докладывалось по вопросам стратегического развертывания и сосредоточения, политических целей и операционных направлений, — все это можно однозначно считать словами Браухича. Это соответствовало и плану Гальдера по ведению ограниченной войны на Востоке, т. е. тому сценарию, который сложился уже значительно раньше. Если обратить внимание на политические цели, то становится абсолютно понятно, что речь идет о старых представлениях военных, а не о программе Гитлера по завоеванию жизненного пространства. «Союз прибалтийских государств» как «червь, точащий изнутри» Россию?

Очевидно, Гитлер лишь в общем обсудил с Браухичем план Гальдера. Аргумент относительно стратегии воздушной войны, возможно, выдвинул и Гитлер, поскольку в последние дни он был постоянно занят проблемой обеспечения превосходства в воздухе. Это было необходимое условие для успешного осуществления высадки в Англии. По структуре и содержанию записи в журнале боевых действий трудно определить, что Гитлер дал новые указания или даже приказ на фундаментальный стратегический поворот.

После этого доклада Гальдер вполне мог увидеть для себя шанс реализовать в ближайшие недели свою идею нанесения стремительного удара по Красной армии. Для подготовки операции «Морской лев» на Западе все еще оставались задействованными 40 дивизий, которые можно было использовать в иных целях в случае отсрочки высадки в Англии. Поэтому он отдал дополнительные распоряжения своему оперативному отделу и Кинцелю плотнее заняться «русской проблемой». Кроме того, он приказал Марксу явиться к нему в Фонтенбло для обсуждения подготовительных мероприятий, осуществленных штабом 18-й армии{450}. Документы, которые Маркс привез с собой, 25 июля, т. е. когда основная масса соединений уже прибыла в район сосредоточения 18-й армии, подготовил старший штаб-офицер полковник Артур Шмидт{451}. Шмидт был еще одним опытным штабным офицером, служившим ранее в прусской ставке. Через два года, будучи начальником штаба 6-й армии, он превратится в фанатичного надсмотрщика над командующим в Сталинградском котле — Паулюсом.

В июле 1940 г. Шмидт считал абсолютно невероятной возможность неожиданного нападения со стороны советской группировки в Прибалтике, тем более что некоторые соединения Красной армии были оттуда выведены. В случае наступления кризиса в «германо-английской войне» СССР мог оккупировать Румынию, но рейх не потерпел бы этого. Если бы Германия победила Англию, то можно было потребовать возврата Буковины, захват которой Сталиным выходил за рамки достигнутых ранее договоренностей. Далее могли появиться следующие варианты развития событий: Советский Союз уступает под давлением германского развертывания войск или в результате ограниченной войны его принуждают к этому, либо — вариант на крайний случай — военные действия начинаются по всему фронту, что будет означать «поход на Москву».

В данном случае также появляется известный сценарий военной интервенции, как это уже было и в 1938–1939 гг. 26 июля Гальдер принял Кинцеля с докладом о распределении сил Красной армии, хотя сам был занят выяснением уймы деталей касательно возможной высадки в Англии. Представленная Кинцелем карта с нанесенной на ней обстановкой не могла не вызвать замечаний Гальдера. Так, лучшую возможность осуществления операции он видел «в нанесении удара в направлении Москвы с одновременным обеспечением левого прибалтийского фланга. Далее ударом с севера русская группировка на Украине и на Черном море будет вынуждена сражаться перевернутым фронтом»{452}. На следующий день начальник его оперативного отдела, полковник Ганс фон Грейфенберг, преподнес Гальдеру новую идею: наступление усиленной южной группой. Тем не менее Гальдер оставался при своем прежнем мнении, его увлекла захватывающая идея удара силами северной группы, когда после решительного сражения она наносила противнику на юге удар с тыла{453}.

В конце концов, это был всего лишь обмен мнениями относительно «оперативной идеи», вызванный категориями времени, места и силы удара. При этом не исключено, что вытекавшее отсюда последствие — «поход на Москву» — оказалось именно тем пунктом, который заставил Гальдера помедлить с принятием окончательного решения. После того, как он получил данные о предполагаемой линии развертывания, он пригласил к себе на запоздалый завтрак 29 июля Маркса и поручил ему внимательнее проверить идеи, изложенные в предложенном проекте.

В тот же день Гитлер обратился к своему ближайшему военному советнику Йодлю с вопросом, насколько возможно нанести удар по России еще этой осенью (напомним: это была идея Гальдера, а не Гитлера). На поставленный вопрос Йодль сразу же ответил резким отказом, но это подтолкнуло его ознакомить свой штаб с содержанием беседы и начать собственные разработки{454}.

Следующее совещание у фюрера было назначено на 31 июля. Ожидалось, что на нем будут определены дальнейшие неотложные меры, способные повлиять на будущий ход событий. Накануне Гальдер обсудил с Браухичем сложившуюся ситуацию. Оба были едины в том, что военно-морской флот не справится с броском на Англию, по крайней мере этой осенью, но инициативу при этом ни в коем случае нельзя выпускать из рук. Поэтому далее они обсудили ряд возможных ударов по британским позициям в Средиземном море: по Гибралтару, Суэцкому каналу и Хайфе. Выдвигалась также идея «натравить» Россию на англичан и заставить русских наступать в направлении Персидского залива.

Из беседы Гальдера с Браухичем 30 июля 1940 г.:

«d) В случае, если мы не сможем добиться решительной победы над Англией и возникнет опасность, что Англия объединится с Россией, и начнется война на два фронта, то возникает вопрос, а не начать ли нам с войны против России? Ответ в этом случае может быть только один: лучше поддерживать дружеские отношения с Россией. Желательна встреча со Сталиным. Намерение России заполучить черноморские проливы и их нацеленность на Персидский залив нам нисколько не мешают. На Балканах, которые в экономическом отношении попадают в сферу наших интересов, мы можем уступить. В Средиземном море Италия и Россия не будут мешать друг другу.

В этих условиях мы сможем нанести англичанам решительное поражение в Средиземном море, оттесним их в Азии, поможем итальянцам создать их средиземноморскую империю, а сами с помощью России расширим пределы нашего рейха, созданного в Западной и Северной Европе. Потом мы спокойно можем смириться с необходимостью вести многолетнюю войну с Англией»{455}.

Имеются некоторые признаки того, что эта, скорее общепринятая, стратегия исходила от Браухича. Она отвечала интересам Редера и кригсмарине. Моряки не могли забыть старого врага на Востоке и постоянно помнили о том, что их балтийские базы с отводом сухопутных войск на Западный фронт остались оголенными. Главное командование кригсмарине все еще придерживалось старых мечтаний о том, чтобы превратить Балтийское море в «mare nostrum» — в свое море. Начальник оперативного отдела штаба руководства морскими операциями контр-адмирал Курт Фрике также воспользовался потаенными ящиками своего рабочего стола, достал оттуда разработки 1938–1939 гг. и использовал их для подготовки своих «Наблюдений по России», представленных 28 июля 1940 г.{456} Чтобы покончить с «опасностью со стороны большевиков» и улучшить снабжение Германии важным русским сырьем, Фрике считал необходимым использовать в качестве козырной карты войска, высвободившиеся после победы во Франции. Он исходил из того, что политическое руководство намеревалось решить «восточный вопрос» и создать автаркическую экономику, выходящую за рамки национальных границ. С аннексией Прибалтики и части Украины, а также при условии усиления германского влияния на Балканах могла бы появиться возможность «диктовать мирные условия, опираясь на новые владения». После захвата прибалтийских государств и Ленинграда русский флот потеряет свои базы и прекратит существование. В результате внезапного нападения вполне может появиться возможность ограничения свободы передвижения советского флота и уничтожения соединения тяжелых надводных кораблей в портах базирования. Это был план Гальдера, но уже перелицованный на морской лад. В военной игре 1938 г. исходили из того, что условное нападение на СССР произойдет 3 сентября 1940 г. Теперь это могло стать реальностью.

Докладную записку Фрике так и не передали Гитлеру. Она послужила предметом обмена мнениями внутри руководства флота и дала возможность Редеру подготовиться к совещанию, состоявшемуся 31 июля, на котором Гитлер потребовал от главнокомандующего кригсмарине дать четкий ответ о шансах операции «Морской лев». В своем докладе Фрике напомнил об известной альтернативной стратегии — повороте на Восток. Можно вполне предположить, что фюрер рассматривал и такой поворот, находясь в нерешительном поиске решения вопроса о том, как завершить войну с Великобританией.

Вернемся к беседе Гитлера с генералом артиллерии Альфредом Йодлем. Ему, как начальнику главного штаба сухопутных войск, подчинялась небольшая группа штабных офицеров различных родов войск. Эта группа, по идее Гитлера, должна была стать его личным штабом и координировать общее планирование крупных военных операций. По словам заместителя Йодля, полковника Вальтера Варлимонта, после беседы с фюрером генерал доверительно сообщил своим весьма изумленным подчиненным, что Гитлер принял решение «раз и навсегда» очистить мир от опасности большевизма, причем сделает это в мае 1941 г. Отсюда понятно, что и обстоятельства, при которых ОКВ присоединился к планированию вероятной войны против СССР, основываются также на сомнительных данных.

В 1945 г. Варлимонт откровенно рассказывал американским военным следователям об их работе, но в своих мемуарах, опубликованных в 1962 г., постоянно извинялся за то, что тем самым помогал собирать обвинительные материалы против своих бывших начальников. Теперь он начал сваливать «неожиданный поворот» на Гитлера, ссылаясь при этом на некую докладную записку Кейтеля и Йодля, в соответствии с которой время, характер местности и погодные условия делали наступательную войну против СССР невозможной{457}. Эта докладная записка вообще-то никогда не была обнаружена, но для Хилльгрубера, который опирается на мемуары Варлимонта, ее «значение на момент вероятного похода на Восток абсолютно неоспоримо»{458}. Реальным фоном этого мог послужить тот факт, что в ОКВ «подхватили доклад» Браухича, представленный Гитлеру 21 июля, и составили себе тем самым представление о плане Гальдера. А вот точку зрения на то, что наступление на СССР в августе/сентябре 1940 не будет иметь решающего успеха, Гитлер, очевидно, приписал себе накануне этого важного совещания.

Главнокомандующий сухопутными войсками, этот бывший мальчик на побегушках при кайзере, был в дискуссиях с Гитлером о наступлении на Западе скорее сдержанным и проявил себя исключительно как человек, стремящийся избегать любых конфликтов{459}. Несколькими днями ранее, в одном из распоряжений в адрес офицерского корпуса, Браухич высказал дружеские слова об отношениях с СССР. Была ли это действительно лишь маскировка начавшейся подготовки похода на Восток или его личная точка зрения, нам неизвестно. Сам же фюрер в его «мирной речи» 19 июля открыто заявил: «Вопрос германо-советских отношений решен окончательно»{460}. С этой линией совпадают и выводы командования сухопутных войск о необходимости поддерживать дружеские отношения со Сталиным, и предложение военных об организации с этой целью визита в Москву. Тем не менее на следующий день во время решающего заседания ни Браухич, ни Гальдер не проинформировали Гитлера об их собственной точке зрения.

Промежуточный результат может быть следующим: в июне 1940 г. Гальдер вернулся к старой идее собрать «на Востоке ударные силы» в целях обеспечения стратегической безопасности на восточной границе либо для создания предпосылок возможных действий против Советского Союза. На начальном этапе для этого планировалось задействовать 17 дивизий, ядро которых должна была составлять группа Гудериана. В случае вероятного обмена ударами с Красной армией на стыке польской и белорусской границ предполагалось провести кратковременную и одновременно эффективную операцию, так называемое «малое» решение, которая должна была привести к захвату территории противника. Благодаря этому вермахт получил бы «залог», чтобы «в результате достигнутых успехов на Востоке как можно скорее добиться заключения мира»{461}. Опираясь на линию Вислы, можно было бы развивать наступление в направлении Прибалтики и/или Украины в соответствии с военно-политическими планами, которые преследовались до 1939 г. Военная стратегия должна была сопровождаться политическими мероприятиями, чтобы пробудить стремление к независимости в окраинных областях СССР. Там следовало создавать местные правительственные органы под германским протекторатом и после уничтожения «живой силы» противника принудить его к заключению мира в кратчайшие сроки.

Насколько Гитлер был готов действовать по модели военной интервенции 1918 г., должно было проясниться на совещании в Бергхофе 31 июля 1940 г.