13. КРУГОМ ВРАГИ…

13. КРУГОМ ВРАГИ…

Почти все описания Смутного времени завершаются изгнанием поляков из Москвы и избранием царя. А дальше, вроде, все пошло путем… Нет. Это была нижайшая точка падения России на всем промежутке от 1237 до 1917 г. Тысячи населенных пунктов обратились в пепелища, уцелевшие жители разбрелись кто куда. Даже на более благополучном севере в 15 уездах из 37.750 крестьянских дворов 3.609 стояли заброшенными. Во многих местностях не пахали землю — не было лошадей, семян, работников. Да и какой смысл растить хлеб, если все равно ограбят? Поголовье скота упало. В России царил голод. От разлагающихся трупов, “осадных сидений”, плохого питания начались эпидемии.

По инициативе игумена Троице-Сергиева монастыря Дионисия обитель устроила в своих слободах странноприимные дома и больницы, давала приют калекам и беженцам, обеспечивала их работой, одеждой, питанием, лечила хворых, а монахи по окрестностям собирали и хоронили покойников. Один из них писал: “Мы сами с братом Симоном погребли 4 тясячи мертвецов, потом по приказу архимандрита отправились по селам и деревням и за полгода погребли по смете более 3 тысяч”. Некоторые исследователи полагают, что население страны сократилось на треть, другие считают — на четверть.

Сожженная Москва только начинала отстраиваться — люди жили в землянках, шалашах, рубили первые избы. Но прежде москвичи кормились ремеслами и торговлей, а теперь торговли не было, и возвращались немногие. О состоянии государства говорит хотя бы то, что Михаил Федорович, отправляясь в столицу, распорядился к его приезду привести в порядок Золотую палату и жилые помещения для себя и матери. Бояре отвечали, что успеют приготовить лишь несколько комнат, да и то “скоро нельзя” — кремлевские дворцы стояли без крыш, полов, окон, мебели, а отремонтировать их не было ни средств, ни мастеров. А в Ярославле царь застрял из-за отсутствия подвод. Нашли только для самого монарха, а все сопровождающие его лица должны были идти пешком.

И со всех сторон — враги. Молодой шведский король Густав II Адольф был одним из лучших подководцев Европы. Взойдя на трон, начал реформы армии, чтобы еще выше поднять ее боеспособность. Перевооружал новейшими мушкетами и пушками, формировал кадровые полки, привлек к службе дворянство, даровав ему большие привилегии — беспошлинную торговлю, полицейскую и судебную власть над крестьянами. Шведы продолжали покорять Северо-Запад. Были взяты Гдов, Порхов, Ивангород, Старая Русса. Шведы и наемники вели себя примерно так же, как привыкли в любой завоеванной стране. Голландские послы, посетившие эти края, застали в некогда богатой Старой Руссе пожарища, руины церквей и монастырей. Писали: “Жители были умерщвлены, и все окрестные города опустошены”. Губернатор Делагарди ставил во всех городах отряды и двух начальников — шведа и русского, но русскому гарнизон не подчинялся. Была предпринята вторая попытка захватить Псков. Но горожане по-прежнему покоряться “немцам” не желали и врага отбили. Изгнали захватчиков и из Тихвинского монастыря, где находилась знаменитая Тихвинская икона Богородицы, по преданию написанная самим Св. апостолом Лукой. Здесь народ поддержал избрание Михаила Романова, а когда шведы заявились в обитель, намереваясь пограбить, люди восстали, создали ополчение, нанесли поражение неприятельскому отряду на р. Усть и вышвырнули из монастыря.

Польские гарнизоны стояли в Вязьме и других западных городах. Лисовский с 2,5 тыс. рейтар безобразничал на Псковщине. Ширяй с украинцами разграбил Вологду. По стране бродили и более мелкие отряды поляков, запорожцев и “воровских казаков”. А Сигизмунд III о мире слышать не хотел. После прошлых неудач собрать “рыцарство” ему было трудно. Но эмиссары короля призвали удачливого запорожского гетмана Сагайдачного, совершившего еще один морской рейд и разграбившего Кафу. Запорожцы вторглись крупными силами, взяли Козельск, Болхов, Перемышль и нацелились на Калугу.

Что касается Крыма, то почти все Смутное время Россию отчасти выручали турецко-иранская и турецко-польская войны, куда отвлекались контингенты татар. Но в 1612 г. с шахом был заключен мир, и орды крымцев привычно рванули за добычей на север. Прежних оборонительных систем не существовало, гарнизоны крепостей, казаки и дворяне ушли с самозванцами, земскими ополчениями, кто сгинул, кто служил в другом месте. И загоны хищников действовали беспрепятственно. Вся южная окраина, заселенная при Федоре и Годунове, окрестности Воронежа, Оскола, Белгорода, снова превратились в пустыню. Степняки проникали к Туле, Рязани, Белеву, Одоеву, Данилову. И жители, жаловались, что татары “живут у них без выходу”. Сколько народу угнали в полон, неизвестно. Одни оценивают в 50 тыс., другие в 200 тыс.

К набегам присоединились и ногаи. Был полностью истреблен и сожжен Саратов. Правда, астраханскому воеводе Хворостинину удалось нанести им поражение и пленить князя Джан-Арслана, но бунтовали и черемисы, мордва, чуваши. Одним хотелось пограбить, другие восставали из-за того, что не стало центральной власти, способной их защитить от произвола местных начальников — в Смуту руководящие посты часто захватывали не лучшие кандидатуры. Колобродили и волжские казаки. В отличие от донских, они не представляли этнической или организационной общности, а были почти сплошь “воровскими”, из вольницы, разбойничавшей на этой речной магистрали, или “кормовых казаков”, т. е. матросов, очутившихся без работы в портовых городах.

На Кавказе после того, как самая буйная вольница схлынула с “царевичем Петром”, остались более дисциплинированные стрельцы и казаки во главе с терским воеводой Петром Головиным. И продолжали удерживать рубежи и служить России (порой уже неизвестно какой). Без надежды на помощь сами принимали решения и пытались лавировать в здешней политике. А она была сложной. Очищая от турок Восточное Закавказье, шах Аббас решил попутно подмять и Дагестан. В 1607 г. послал отряд на Табасаран, что вызвало столкновения с горцами. Тогда шах стал готовиться более тщательно. Опорную базу организовал в Дербенте, куда переселил верных ему тюрок-надаров, а на местных суннитов начал гонения. Шамхал Тарковский совсем недавно присягал туркам, помогая им громить Койсинский и Сунженский остроги, но теперь дагестанцы забеспокоились — действия Аббаса в Закавказье и Дербенте показывали, что речь идет не о покровительстве, а о порабощении. И правители Тарков Гирей и Ильяс Сурхановы обратились к русским, опять просясь в подданство, только бы помогли. Ну а что мог сделать Головин? Обнадеживал, вел переговоры, слал доклады в Астрахань. И готовил к обороне собственную крепость. Но предпринятый персами в 1611-12 гг поход в Дагестан провалился, они увязли в боях за горные селения и отступили.

В Сибири возникли свои проблемы. Русская Смута и здесь аукнулась восстаниями. Кодская княгиня Анна с обдорским князьцом Василием взбунтовали несколько хантских родов, осадили Березов, но в бою были рассеяны. Анна не унялась, стала сколачивать союз с князьцами Чумеем, Кеулом и Таиром Самаровым, устанавливать связи с иртышскими татарами, тюменскими и туринскими хантами. Но и у русских нашлись доброжелатели, предупредили. И власти сумели предотвратить выступление, внезапным рейдом арестовав главных заговорщиков. Много неприятностей доставляла славившаяся крайней жестокостью “юрацкая кровавая самоядь”, нападала и на русские, и на остяцкие селения, разбойничала по дорогам, охотилась за судами в Обской губе. Бывало, что служилые в острожках и городках по несколько дней “сидели от самояди в осаде”.

Впрочем, с такими трудностями справлялись. Освоение Сибири продолжалось даже в смуту. Землепроходцы, действующие из Мангазеи, в 1607 г. заложили при впадении р. Турухан в Енисей Туруханский острог, построили Инбацкое зимовье. Позже экспедиция “торгового человека” Кондратия Курочкина обследовала фарватер Нижнего Енисея, совершила плавание на Таймыр. Причем шел он уже по известному, проторенному ранее маршруту. Продвигаясь на юге, русские землепроходцы встретились с новым для себя народом — могнолами. И установили с ними неплохие отношения, при Шуйском в Монголию отправилось русское посольство, а в Москву монгольское. Провели переговоры о торговле, о взаимопомощи, о “размежевании” податей, которые те и другие берут с местных племен. Но монголы не были политически едины. В эти же годы у них разгорелась внутренняя борьба, и отделилась западная ветвь, ойраты (калмыки). Четыре племени — торгоут, дербет, горос, хошут, покинули прежние кочевья и начали мигрировать на запад. Они были куда более многочисленны, чем другие сибирские народы, каждое племя — десятки тысяч кибиток. Были отлично организованы и вооружены. Калмыки начали появляться у русских сибирских форпостов, произошли первые столкновения.

А из Москвы, пользуясь Смутой, сбежал сын Кучума Ишим. И принялся поднимать жителей Сибири против русских, разнося слухи о крушении Московского государства. В 1608 г. его подручный Урус-мурза совершил налет на Тюмень, погромил хозяйства служилых и два юрта местных татар. В погоню за ними отправился атаман Дружина Юрьев с отрядом казаков, “служилой литвы” и татар, догнали за Исетью, разгромили и отбили полон. Но дальше “кучумовичи” породнились с калмыками — и вот тогда-то заполыхало в полную силу. К их союзу примкнули енисейские киргизы, “кузнецкие татары”. Нападения пошли постоянно. Деревни и мелкие острожки горели и погибали вместе с защитниками. Более крупные города кое-как отбивались. Хотя с другой стороны, эта угроза помогла сплотить вокруг русских тех же хантов, манси, иртышских и обских татар, не ожидавших для себя от “кучумовичей” и ойратов ничего хорошего. И поддержка “ясачных” во многом способствовала успешной обороне.

Новый фронт мог возникнуть даже на Севере. Один из палачей Москвы, капитан Маржерет, вовремя уехавший в Европу, вместе с несколькими английскими офицерами подкатывался к британскому королю Якову I с проектом послать эскадру в Архангельск и захватить “бесхозные” районы России. Другой авантюрист, Штаден, обращался с подобными предложениями к германскому императору Рудольфу II, королям Дании и Швеции, высчитывая, сколько для этого надо кораблей, пушек и солдат. Аналогичные планы обсуждались при испанском дворе. Однако Яков был мудрым и взвешенным политиком, и авантюру отверг, хорошо понимая, что даже призрачная удача поссорит англичан с русскими и не окупит выгод, которые Британия имела от торговли.

Тем не менее было сделано несколько попыток самим проникнуть в Сибирь. В 1607–1608 гг Гудзон по договору с английской Московской компанией совершил два плавания, но не смог пробиться через льды. После чего он перешел к голландцам и предпринял третью экспедицию в Карское море. Его команда испугалась суровой погоды, взбунтовалась, а на обратном пути судно отнесло к Америке, где Гудзон открыл новую бухту — место будущего Нью-Йорка. Испанского Филиппа III возможность захвата русского Севера заинтересовала. Но очень уж не с руки получалось, весь путь туда пролегал мимо протестантских государств и оказывался под потенциальными ударами англичан, голландцев, датчан и шведов. Императору Рудольфу из-за войн с братом было не до того. А шведы, как уже отмечалось, пробовали подчинить Север ультиматумами и воззваниями, но применить силовые меры не могли — кораблям пришлось бы идти мимо Норвегии, а она принадлежала враждебной им Дании.

Тем не менее, и без северного фронта Россия очутилась в кольце врагов. Да и внутренний развал давал себя знать. “Казанское государство” во главе со своим лидером дьяком Шульгиным кочевряжилось и торговалось, пыталось сохранить некую самостоятельность и отказывалось присягать Романову. Не признала царя и Астрахань с Лжедмитрием IV — она в период безвременья разбаловалась и привыкла никому не подчиняться. А Заруцкий старался раздуть новый пожар Смуты. Он со своими отрядами разграбил Коломну и ушел добывать “воренку” Рязань. Был отражен воеводой Михаилом Бутурлиным, но захватил слабее укрепленный г. Михайлов. Сюда к нему стекался всякий сброд, и под знаменами “царевича Ивана Дмитриевича” набралось 3 тыс. чел. Сперва решили взбунтовать крестьян, призывая их громить поместья. Но вскоре и крестьян совершенно достали, поскольку с ними бандиты тоже не церемонились, грабили и насильничали.

Вот в таких условиях Михаилу довелось принимать царство. Армии не существовало. Не было уже корпуса стрельцов, невозможно было собрать дворян и летей боярских “конно, людно и оружно”, поскольку их поместья были разорены, не имелось ни коней, ни людей, и не на что было вооружиться. Вместо прежних грозных полков действовали лишь небольшие отряды, собранные с миру по нитке. Когда Михаил Федорович прибыл в Ярославль, его встретила толпа с челобитными — в Смутное время грамоты на поместья служилым раздавали все, кому не лень, и Шуйский, и самозванцы, и поляки, и семибоярщина, и земские правительства, и возникла полнейшая путаница. А купцы, посадские и крестьяне жаловались на разорение, просили помощи. То же самое повторилось в Ростове.

Когда царь добрался до Троице-Сергиева монастыря, увидел вдруг группу дворян, израненных и раздетых донага — разбойники обобрали их в Мытищах, и им чудом удалось остаться в живых. А сразу вслед за этим примчались в панике беженцы, сообщившие, что “воровские казаки” захватили и грабят Дмитров… Борьбу за восстановление России приходилось начинать чуть ли не с нуля, “подручными средствами”. Казанцев угрозами и церковными увещеваниями все же вразумили, они принесли присягу. О безобразиях разбойников царь направил грамоту в Москву. Земский Собор распорядился зачитать ее в Успенском соборе перед ополченскими казаками и атаманами, и те на кругу постановили самим унять бандитизм, выделив отряды для патрулирования дорог. А в Москве и слободах назначили земских “объезжих голов” для наблюдения за порядком.

Несколько казачьих станиц отправили в Псков — помочь единственному городу Северо-западного края, который еще сопротивлялся иноземцам. Еще 2,5 тыс. казаков ушли в Калугу и остановили появившиеся у ее стен авангарды Сагайдачного. Особую опасность представлял Заруцкий. Все оборонительные и созидательные меры ничего не стоили, если бы ему удалось вновь развязать гражданскую войну. Против него назначили Ивана Одоевского, приказав ему собирать рать из служилых Владимира, Суздаля, Рязани, Тулы, Брянска, Ельца, Тарусы. Атаман узнал, что на него скликают силы и из Михайлова ушел к Лебедяни. Одоевский в конце апреля выступил за ним. Заруцкий стал отступать к Воронежу, но в мае царское войско догнало его. Бились в степи два дня “беспрестанно”. Однако атаман уже терял авторитет у казаков, имя “воренка” после избрания Михаила привлекало все меньше, а примкнувший сброд был сомнительными вояками. Одоевский победил, отбил всю артиллерию, обоз. Заруцкий бежал на Медведицу, 2,5 тыс казаков отдилились от него, пошли в Москву и принесли повинную. Но и Одоевский не добил врага. В степях рыскали татары, а дворянам и детям боярским южных городов вовсе не улыбалось оставлять свои края беззащитными. Войско вернулось в Тулу.

Царь между тем въехал в Москву, торжественно встреченный Земским Собором и ополчением. 11 июля Михаила венчали на царство в Успенском соборе. Были награждены руководители освободительного движения. Дмитрий Трубецкой получил в вотчину богатую Вагу, Пожарского пожаловали в бояре, Минина в думные дворяне. Но правительство сформировалось крайне слабое. 16-летний Михаил никогда к правлению не готовился, комплексовал. И, естественно, выдвинулись родственники. Это тоже можно было понять, после стольких лет междоусобиц кому можно было доверять, кроме родни? Но отец царя Филарет оставался в плену, а толкового и мудрого дядю Ивана Романова оттерли в сторону. Михаил целиком оставался под влиянием матери, недалекой инокини Марфы, а главными советниками стали родственники по ее линии, Борис и Михаил Михайловичи Салтыковы. Они не были изменниками, как их дядя Михаил Глебович Салтыков, Борис участвовал в освободительном движении, пусть и на вторых ролях. Да вот только людьми были неумными, крайне вздорными и тщеславными.

Посольство, отправленное в Речь Посполитую с предложениями о мире и размене пленных, вернулось ни с чем. Поляки избрания Михаила не признали, объявив “законным” царем своего Владислава. Приходилось воевать, а казна была пуста совершенно. Например, коломенский воевода докладывал: “Денег твоему Госудереву Величеству собрать нальзя. Не с кого”. Рязанский архиепископ писал, что край “разорен до конца”. Уцелевшие дворяне и дети боярские предпочитали оставаться в поместьях, чтобы восстановить хозяйство, а при необходимости защитить близких. Но другие служилые, потерявщие все, что имели, потянулись в Москву — единственное место, где они могли пристроиться к делу и получить хоть какое-нибудь жалование, чтобы прокормиться. Началось формирование армии.

Положение Руси отчасти облегчалось ошибками ее противников. Шведский король при всех своих военных талантах был посредственным политиком. Он возмечтал стать полным хозяином на Балтике. Завоевания в России счел уже обеспеченными, для окончательного усмирения оставил под Новгородом наемников и объявил войну Дании, выступив против нее с лучшими войсками. А в Речи Посполитой пошел разлад. Литовские паны настаивали на активизации войны с Россией — надеясь за счет захватов увеличить собственные владения. А польские магнаты скаредничали, не желая нести лишних расходов ради приобретений короля и литовцев. К тому же их собственным владениям угрожали турки. Очередным яблоком раздора между Стамбулом и Варшавой стала Молдавия — в период турецкой смуты поляки стали сажать на молдавский престол своих ставленников и считали их своими вассалами. Теперь же Порта вновь окрепла, развязала руки в Закавказье и нанесла несколько поражений войскам Потоцкого и Жолкевского. И находившийся в плену Шеин сумел передать в Москву: “У Литвы с Польшей рознь большая, а с турками мира нет; если государевы люди в сборе, то надобно непременно литовскую землю воевать и тесноту чинить, теперь на них пора пришла”.

Россия надеялась воспользоваться польскими затруднениями. Было собрано 12 тыс. войска, которое возглавили Дмитрий Черкасский и Михаил Бутурлин. Воеводы действовали грамотно. На востоке у поляков остались лишь запорожцы и гарнизоны крепостей, разложившиеся от грабительства. Русские перешли в наступление, отбросили врага от Калуги, взяли Вязьму, Дорогобуж. Разбитый Сагайдачный отступил в Белую. Там его осадили. Гетман с небольшими силами сумел вырваться и бежать, а значитальная часть его отряда сдалась. Черкасский подступил к Смоленску. Но для овладения столь мощной крепостью сил было недостаточно, да и тяжелая артиллерия осталась в Москве — ведь сохранялась опасность нападения поляков и татар на столицу. И Черкасский принял единственно верное решение выморить гарнизон блокадой. Выслал отряды, которые возвели острожки на старой границе, перекрыв дороги, по которым в Смоленск могли поступать подкрепления и припасы. А остальная армия встала у города, окружая его полевыми укреплениями.

Но правительство Салтыковых делало ошибки еще и более грубые, чем шведы и поляки. На волне первоначального энтузиазма после избрания царя оно сумело наскрести вторую армию, около 5 тыс. И вместо того, чтобы подкрепить Черкасского, командование войском вручили Дмитрию Трубецкому и Мезецкому и отправили их против шведов. И без того мизерные силы были распылены на два фронта. Армия вышла на подступы к Новгороду. Разумеется, брать его столь малочисленным контингентом было немыслимо. Очевидно, рассчитывали, что сами новгородцы поддержат. Но ведь у них было уже свое, “Новгородское государство”! А если бы кто и захотел выступить на стороне соотечественников, то разве это позволил бы Делагарди и его гарнизон? Например, архимандрит Хутынского монастыря Киприан за свою патриотическую позицию был брошен в тюрьму. В результате Трубецкой остановился в Бронницах, в 30 км от Новгорода, где и застрял, не зная, что делать дальше.

А Салтыковы проявили склочный характер и активно утверждали собственный авторитет, попирая других. Хотя руководители освободительного движения недавно получили награды, временщики сразу принялись ставить их “на место”. Просьбы Трубецкого о подкреплениях и снабжении его войска оставлялись без внимания. А с Пожарским был спровоцирован местнический спор. Местничество являлось давней традицией русской знати. Каждый род вел учет происхождения, чинов и постов своих предков. И если, к примеру, Иванов был воеводой, а Петров у него в товарищах, то правнук Иванова отказывался быть в подчинении потомка Петрова. Даже несмотря на царские опалы, твердо стоял на своем. Или требовал особую “невместную грамоту” — чтобы в данном случае быть “без мест”. Иначе возник бы прецедент, что род Петровых выше Ивановых. А поскольку отношения были весьма запутанными, нашлось бы еще несколько родов, получивших повод потеснить Ивановых еще ниже по иерархической лестнице.

Кстати, подобное было характерно не только для Руси, аристократы той эпохи везде крайне болезненно относились к старшинству своих родов. Скажем, во Франции принцы Суассон и Конде поспорили, кому принадлежит право подавать салфетку за королевским столом, и стали смертельными врагами. Но если французские аристократы в таких случаях начинали плести заговоры или хватались за шпаги, то в России поединки были запрещены Иваном Грозным, и стороны начинали местнический спор, который предстояло рассудить царю и Боярской Думе.

Пожарского сперва втянули в местничество с Гаврилой Пушкиным, а потом с Борисом Салтыковым. И если спор с Пушкиным, явно более “худородным”, царь и его окружение оставили без последствий, то в конфликте с Салтыковым Пожарского официально объявили проигравшим и “выдали головой” временщику, что теоретически означало вообще отдачу в холопы. Хотя на практике ограничивалось тем, что проигравший должен был пешком явиться на двор победителя, поклониться до земли, выслушать на коленях все, что тот скажет, и получал от него прощение. Но это считалось жутким бесчестьем. Салтыковы таким образом оскорбили и фактически выперли со службы лучшего полководца. А блестящий командир Дмитрий Лопата-Пожарский, командовавший у брата авангардами, очутился на воеводстве в заштатной крепостенке Самаре — при прежних царях она считалась местом ссылки. Позже был арестован Троицкий архимандрит Дионисий, один из вдохновителей земской борьбы, по глупому и непроверенному доносу о ереси попал в заточение, подвергался побоям и глумлениям.

А между тем снова напомнил о себе Заруцкий. Он попытался обосноваться на Дону, но казаки его не приняли. Тогда атаман с Мариной и тясячей оставшихся сторонников подался в Астрахань. Судьба Лжедмитрия IV неизвестна, то ли Заруцкий с ним покончил, то ли его не стало раньше, но сперва самостийная Астрахань приняла атамана доброжелательно. И Заруцкий развернул обширные планы втянуть в русские дела еще и персов с турками, отправил послов к Аббасу, обещая отдать ему Астрахань за помощь. Воевода Хворостинин встревожился, намеревался противодействовать. Атаман оказался расторопнее. Убил воеводу и других начальников, арестовал архиепископа. А из тюрьмы выпустил ногайского князя Джан-Арслана. И, угрожая нападением ногаев и своих казаков, заставил подчиниться кочевавших поблизости астраханских татар, уже присягнувших Михаилу. У их князей Иштерека, Тильмамета и Каракелмамета взял в аманаты (заложники) сыновей. А астраханцев, в свою очередь, привел к покорности, опираясь на союз с татарами и ногаями.

Город терроризировал он жесточайше. Всех неугодных хватали вместе с женами и детьми, пытали огнем, каждый день происходили казни. “Царица” Марина запретила даже звонить к заутрене — опасаясь, что это может быть сигналом к бунту. Заруцкий собирал лошадей и строил струги, чтобы весной начать поход по Волге на Москву. Разослал гонцов к волжским, яицким, донским казакам, на Терек, пытался связаться с калмыками. Отправил грамоты к “воровским казакам”, банды которых бродили по менее разоренному северу. Однако Аббаса перспектива приобрести Астрахань не прельстила. Ссориться с Россией, важнейшим торговым партнером Ирана, было бы себе дороже. Терек тоже не поддержал. Когда Заруцкий вызвал к себе тамошнего воеводу Головина, казаки и стрельцы постановили его не выдавать и отписали: “Разве с Головиным хотите сделать то, что уже сделали с Хворостининым? Не быть нам с вами в воровском совете, не отстать нам от московских чудотворцев”.

Не поддержал и Дон. Здесь считали Михаила “своим” царем. А правительство в трудной ситуации взяло курс на улучшение отношений с казачеством. Михаил своим указом запретил впредь называть казаками разбойников, “чтобы прямым казакам, которые служат, бесчестья не было”. А на Дон было отправлено посольство. Вручило войсковое знамя и, несмотря на тяжелое положение страны, жалование — деньги, сукна, вино, хлеб, порох. Донцы вполне оценили такой жест. Каялись: “Много разорения причинено нашим воровством, а теперь Бог дал нам государя милостивого, так нам бы уже более не воровать, а преклониться к государю”. Прибыли сюда и священники, в городке Черкасске была построена первая на Дону часовня, что еще прочнее объединяло казаков с Российским государством общими православными традициями, общими ценностями и святынями. И Заруцкий получил твердый отказ.

Но в Астрахань явилось 560 чел. волжской рвани, собирались туда двигаться и разбойники, кочевавшие на севере. Царь и освященный собор послали к Заруцкому грамоты, обещая амнистию, если повинится и прекратит приготовления к войне. Хотя в его добрую волю мало верили, и не дожидаясь ответа (которого так и не последовало), весной 1614 г. стала собираться рать боярина Одоевского. Рать совершенно сборная, другой не было — ополчение поволжских городов. Например, от Курмыша требовалось 150 чел., от Свияжска — 23, от Чебоксар — 25. Со своими стругами и с оружием, какое есть: с пищалями, рогатинами, луками. Единственной боеспособной частью были стрельцы. Но этого оказалось достаточно. Одоевские выставил заслоны у Свияжска, чтобы к Заруцкому не прорвались шайки с севера, а потом начал продвигаться вниз во реке, попутно замиряя поволжские народы. И, надо сказать, без единого выстрела — мордва и черемисы охотно присягали царю, получая защиту от бандитов.

Заруцкий активизировал приготовления к войне. Но жители Астрахани, доведенные его бесчинствами до предела, узнав о приближении Одоевского, подняли восстание. Татары тут же отпали и изрубили назначенных к ним командиров. Заруцкого и “царицу” с 800 сторонниками осадили в кремле. На помощь астраханцам с Терека Головин выслал отряд стрельцов под командованием Хохлова. Получив информацию, что с двух сторон идут рати, Заруцкий вырвался из кремля и уплыл вверх по Волге, чтобы не встретиться с терцами. Хохлов прибыл 13 мая. А от Самары двигался авангард Одоевского, и Заруцкий повернул назад, попытавшись проскочить мимо Астрахани. Его заметили, горожане и терцы сели на струги, и на реке разыгрался бой. Кого побили, кого потопили, но часть прорвалась, уйдя в протоки дельты.

1 июня прибыл Одоевский с основными силами. Разослали разведчиков, караулили Заруцкого на Тереке, думая, что он ушел в море. Наконец, вычислили, что он перебрался на Яик. Туда послали отряд стрелецких голов Пальчикова и Онучина. Взяв проводников из яицких казаков, они отправились по еще необжитой реке, выслеживая беглецов. И нашли их на Медвежьем острове, где “воры” сооружали острожек. От пленного узнали, что они ищут лошадей, намереваясь переволочь струги в р. Самару и снова очутиться на Волге. Что их 600 чел., но многие ранены, и власть Заруцкого кончилась, всем заправляли атаманы Треня Ус и Верзига. По этим известиям Одоевский направил подмогу со стрелецким головой Баимом Голчиным. Воины окружили острог, и казаки без боя сдались, выдав Заруцкого и Мнишек.

Целовали крест Михаилу Федоровичу и получили прощение, а важных пленников отправили в Москву, причем в инструкции Баиму Голчину указывалось — если будет попытка освободить их, то “Маринку с выблядком и Ивашка Заруцкого побити до смерти, чтоб их воры живых не отбили”. По прибытии в столицу Заруцкого посадили на кол. Одновременно были повешены Лжедмитрий III Матюшка, изменник Федор Андронов и четырехлетний “воренок”. Жестоко? Может быть. Но время-то другое было. А после пережитого кошмара Смуты оставлять в живых претендента на престол, пусть и малолетнего, было слишком уж накладно. Мнишек вскоре умерла в тюрьме. Поляки потом утверждали, будто ее умертвили. Хотя это вряд ли. Русские послы приводили в ответ вполне достоверный аргумент: “Нам и надобно было, чтоб она была жива для обличения неправд ваших”. Она слишком много знала о подоплеке Лжедмитриев. И если кто-то действительно “помог” ей умереть, то уж конечно не русские.