38. “НА БАСУРМАН!”

38. “НА БАСУРМАН!”

В середине XVII в. Османская империя уже “болела”. Она еще была могущественной державой, раскинувшейся от Алжира до Персидского залива и от устья Дона до порогов Нила, выставляла огромные армии, в Стамбул стекались колоссальние богатства. Но “голова рыбы” стала гнить. И немалую роль в этом играла специфика жизни турецкой верхушки. Султанский дворец, Топканы Сарай, сам по себе представлял “государство в государстве”. Тут на нескольких смежных дворах сосредоточились монетный двор, арсенал, казна, канцелярия великого визиря, зал для заседаний Дивана (совещательного органа при султане). А главной частью всего этого механизма, естественно, являлся тот узел, где пребывал сам монарх. То есть сераль, султанская резиденция. Который, в свою очередь, был настоящим “городом в городе”. Его пышность и роскошь достигли немыслимого уровня.

Одна только личная прислуга султана насчитывала 5 тыс. чел. Существовали такие должности, как старшина кофеваров, податчики фруктов, маринадов, воды, старший наматыватель тюрбана (с целым штатом помощников), зажигатель трубок, открыватели дверей. И все они оказывались весьма важными персонами, чуть ли не на уровне министров, и жили соответствующе. А были еще и слуги главных слуг, всякие шуты, карлики, глухонемые для секретных поручений. И многочисленный персонал гарема. В мусульманских странах жены правителей часто играли важную роль в политике — скажем, в империи Моголов. Но не в Турции. После того, как супруга Сулеймана Великолепного украинка Роксалана активно вмешивалась в государственные дела и пыталась фактически руководить империей, придворное окружение предприняло меры и подрегулировало законы. Султаны вообще перестали жениться.

Все обитательницы гарема считались только наложницами. И весь быт был строго ритуализирован. Скажем, при купании султана его раздевали совсем юные девочки, мыли опытные пожилые женщины, а умащать и одевать являлась бригада девиц лет по 13–14. Точно так же сопровождались сложными церемониалами отход владыки ко сну или привод в его опочивальню кого-то из женщин. Рабыни с Балкан, Кавказа, из России, Польши, арабских стран попадали в гарем в возрасте 10–11 лет после тщательного отбора. Их долго обучали правилам этикета, музыке, танцам, искусству секса. Но только после того, как девушка обратит на себя внимание монарха, и он бросит к ее ногам платок, она приобретала первый гаремный чин “гезде” — замеченная. Таких было множество, и далеко не каждая превращалась потом в “икбал”, побывавшую на ложе. “Икбал” уже получали собственные покои, прислугу, драгоценности. Хотя и без гарантии, что султан с ними переспит второй или третий раз. А это было важно, поскольку следующую ступень занимали наложницы, родившие ребенка.

Правительницей гарема считалась мать султана. Второе место занимала мать наследника престола, ниже шли матери других сыновей. А непосредственное регулирование деятельностью этого многолюдного “предприятия” осуществляли евнухи. Высшими должностями среди них были “кызылар агаси” — господин красавиц, и “ага дома блаженства”, всего же их насчитывалось 200. По мусульманским законам калечить рабов запрещалось. Однако поставляли их эфиопы и евреи. В приграничных местах, под Асуаном и в Причерноморье, существовали специальные “мастерские”, где и производились соответствующие операции. Мальчиков кастрировали, девочкам удаляли молочные железы — если кому-то потребуется служанка или наложница, не способная забеременеть.

Еще одно новшество ввел Ахмед I. Взойдя в 1603 г. на престол, он отменил прежнюю жестокую традицию и не стал убивать всех своих братьев. Вместо этого их начали сажать в “клетку”. Охраняемый комплекс, где создавались все удобства, но от любых связей с внешним миром они изолировались. К ним допускали лишь евнухов и наложниц, не способных к деторождению по возрасту либо в результате упомянутой операции. Если же какая-то из них случайно забеременевала, ее умерщвляли, дабы дополнительно не усложнять вопрос престолонаследства. Теоретически новшество выглядело “гуманным”, гарантировало преемственность власти — после смерти бездетного государя можно было извлечь из “клетки” следующего по очереди претендента. Но реально в подобных условиях заточения принцы попросту деградировали. И каждый следующий султан был слабее и беспомощнее предыдущих, попадая под все более сильное влияние “гаремных партий”.

А борьба между этими партиями шла постоянная. Ведь вопрос престолонаследия был запутан до крайности. Подрастали дети здравствующего монарха, множество его родственников дурело в “клетке”. И при грядущей смене на троне какая-то из наложниц (и только одна!) могла выдвинаться на место матери султана — сместив тем самым прежнюю властительницу гарема. А дети остальных отправятся в “клетку”. С соответствующими последствиями для матерей. Претендентки вовлекали в интриги евнухов. К той или иной из них примыкали и младшие обитательницы гарема в надежде с помощью старших наложниц и тех же евнухов обойти соперниц и выдвинуться на ступень “гезде” или “икбал”. Образующиеся партии не брезговали доносами, ядами, колдовством. Выигравшие укрепляли положение. Проигравшие отправлялись на казнь или перемещались на должности рядовых рабынь… Готовясь к ожидающимся дракам за власть, гаремные партии вербовали сторонников среди визирей, янычар, духовенства. А попутно летели головы или рушились карьеры тех, кто считался потенциальным противником. И поскольку речь шла о личных судьбах, государственные интересы шли по боку. Собственно, Мурад IV был последним султаном, пытавшимся править самостоятельно, принимать какие-то решения и проводить собственную политику. Но устои империи уже расшатывались.

В Аравии восстал Йемен, провозгласил независимость, и туркам пришлось уйти оттуда. В Ливане Порта попыталась ликвидировать очаг сепаратизма, направила войска и перекупила нескольких вассалов Фахр-ад-Дина. Его осадили в горном замке, он бежал, но был пойман, отвезен в Стамбул и казнен вместе со всей семьей. Власть в Ливане отдали турецкому ставленнику Алям-ад-Дину. Но против него тотчас взбунтовались подданные, свергли, и поставили правителем Мельхема Маана, племянника Фахр-ад-Дина. И султану ничего не осталось, как утвердить его в качестве эмира. В результате положение в Ливане осталось прежним, а выиграла лишь английская Левантийская компания, помогавшая в ходе заварухи обеим сторонам, прочно обосновавшаяся в Халебе (Алеппо) и вышедная на первое место в левантийской торговле.

Подняли мятеж и буджацкие татары. И мудрено ли, что султан смотрел сквозь пальцы на дела крымского хана? Не выходит из подданства — и то хорошо, так что лучше не нажимать на него слишком сильно. По оценкам историков, за первую половину XVII в. татары угнали из России около 200 тыс. чел. Помосты невольничьих рынков в Керчи, Перекопе, Кафе, Анапе и наиболее крупного, в Азове, переполняли русские мужики, юноши, бабы, которым покупатели щупали мускулы, заглядывали в зубы. Самый ценный товар — девушки, маленькие девочки и красивые мальчики, предназначенные для гомосексуальных удовольствий, продавались отдельно, в закрытых шатрах или стационарных “магазинах”, куда допускалась только “солидная”, платежеспособная публика. А царскому правительству приходилось на выкуп уведенных в неволю собирать особый налог, “полоняничные деньги”, по 8 копеек со двора. И отправлять в Бахчисарай богатые “подарки”. Уберечься хотя бы от набегов главных сил хана, даже если он при этом не сочтет нужным удерживать своих мурз с мелкими отрядами.

Иран в войне с Турцией исчерпал свои силы. Но отдавать захваченных территорий не собирался, а у Мурада не получалось “дожать” его. И, не добившись ничего путного в Закавказье, султан опять сделал “рокировку”, перенес центр боевых действий в Ирак. Сам отправился с армией и осадил Багдад. Для российских планов строительства “засечных черт” такая ситуация была выгодной. В Москве понимали, что продвижение в Дикое Поле вряд ли обойдется без конфликта с Бахчисараем и Стамбулом. Но турецкие проблемы давали надежду избежать большой войны. Подготовка к строительству велась в глубокой тайне, чтобы поставить соседей перед фактом и не позволить помешать работам. Хотя подготовка, конечно, потребовалась колоссальная. Новые оборонительные сооружения должны были протянуться более чем на 1000 км. Нужно было обеспечить все это инженерной разведкой, людскими и материальными ресурсами.

Однако получилось так, что в это же время и тоже в тайне донские казаки вынашивали другой проект — захватить Азов и сделать его центром своей вольной республики. Это была мощная крепость, как раз незадолго до того реконструированная и усиленная. Обвод каменных стен достигал 1200 м, высота их доходила до 20 м, твердыню охраняли 11 башен, рвы трехметровой глубины и восьмиметровой ширины, 200 орудий разного калибра. Гарнизон состоял из 5,5 тыс. чел., из них 4 тыс. янычар, остальные — городское ополчение, слуги, местные татары. Но казаки находилось на взлете своей буйной силушки, и такие трудности их не смущали. А вот боеприпасов для предприятия требовалось много. Да и вообще желательно было упрочить контакты с Москвой, поскольку было ясно — с потерей Азова турки и татары не смирятся. И к царю в начале 1637 г. отправили зимовую станицу атамана Ивана Каторжного.

В послании о наступательных планах дипломатично не упоминалось — писали, что “многие орды на нас похваляются, хотят под наши казачьи городки войной приходить и наши нижние городки разорить, а у нас свинцу, ядер и зелья нет”. Сетовали, что в прошлом году государева жалования не было, “и мы помираем голодной смертию, наги босы и голодны”, что в порубежных городах “целовальники стали брать пошлины с казаков”. Пошлины с них брали по приказу Филарета после убийства Карамышева и отказа принести присягу. А по какой причине не было жалования в 1636 г., неизвестно — то ли казаки опять чем-то Москве досадили, то ли просто из-за административных неувязок. Но в принципе после участия донцов в Смоленской войне отношения с ними стали нормализовываться. А проекты строительства “засечных черт” и подавно требовали восстановить прочный союз. Поэтому атамана встретили радушно, пошлины отменили, царь и правительство охотно отпустили жалование. Его повез дворянин Степан Чириков, который заодно должен был встретить ехавшего из Турции посла Кантакузина. А Каторжный, оценив теплый прием, задержался в столице, надеясь выпросить еще и дополнительное жалование.

Пока посольство ездило, инициаторы нападения на Азов бросили клич по всем “верховым городкам и по всем речкам” — собраться в Монастырском городке. На Дону было тогда 48 городков, боеспособное мужское население насчитывало 15 тыс. Но в воззвании оговаривалось, что дело сугубо добровольное, и “нетчикам суда и расправы не будет”, и на круг прибыло лишь 4 тыс. — самые крутые и отчаянные. Но в это же время ухудшалось положение казаков в Польше. После подавления восстания Сулимы катились гонения, и произошел раздрай в Запорожской Сечи. Некоторые считали, что надо продолжать борьбу с поляками. Другие разуверились в успехе и перешли к туркам — их с радостью приняли и направили вместе с янычарами против мятежных буджацких татар. А третья часть, около 1 тыс., вообще решила бросить родные края, уйти в Персию и поступить на службу к шаху. Когда они достигли Дона, их пригласили остаться и принять участие в предприятии.

Запорожцы согласились. На кругу решили — на море в этом году не ходить, а “добывать Азов”. Походным атаманом избрали Михаила Татаринова. Начались приготовления. Делались штурмовые лестницы, ремонтировались челны для подвоза снаряжения. Снимались пушки, прежде стоявшие на казачьих лодках и стенах городков, их набралось 90, в основном, легких фальконетов. И как раз в разгар сборов на Дон по дороге в Москву прибыл Фома Кантакузин с большой свитой. Казаки, конечно, могли бы быстренько спровадить его дальше. Но заподозрили — вдруг он что-то заметил? И арестовали. А от царя приехал Чириков, привез жалование. Он возмутился, доказывал, что с дипломатами так поступать негоже. Ему отвечали, что “Фомка не посол, а лазутчик”, и отпустить отказались. Чириков, так ничего и не добившись, отправился обратно в Москву. А задержанный Кантакузин и впрямь разобрался, что замышляют донцы. И стал предпринимать меры, чтобы предупредить своих. Наудачу отправил несколько писем в Азов, привязывая их к чурбакам и пуская в реку по течению. Послал нескольких слуг пробраться к татарам или ногаям, именем султана приказывая идти на выручку Азову всем, кто может. Одного из гонцов перехватили на Аксае, надзор за послом ужесточили.

А 19 апреля казаки выступили. Основная часть войска, около 4 тыс., двинулась к крепости на челнах и по берегу. Два конных отряда были высланы в степь, создав заслоны со стороны Тамани и Крыма, а отряд на стругах вышел в устье Дона, блокируя Азов с моря (город стоял в 8 км от устья). Но надежда захватить турок врасплох не оправдалась. Оказалось, что они успели организовать оборону, и при подходе казаков стояли на стенах “в стройном чине” с мушкетами и пушками, готовыми к стрельбе. Донцы и запорожцы принялись обкладывать крепость по всем правилам воинского искусства. Окружали шанцами, строили лагерь, прикрывая его валами и рвами от возможных вылазок и нападений из степи, стали приближаться к стенам апрошами (зигзагообразными траншеями). Янычары насмехались, кричали: “Сколько вам под Азовом не стоять, а его вам как ушей своих не видать”.

Конные заставы, выставленные на “крымскую” сторону, обнаружили в это время татарский загон, возвращавшийся из набега на Русь, внезапной атакой разгромили его и освободили 300 пленников. А Татаринов, завершив предварительные осадные работы, все же попытался добыть Азов штурмом. Турки встретили атакующих ружейными залпами, ядрами и картечью, лили со стен кипяток и расплавленное олово и казаков отразили, нанеся им немалый урон. Виновными сочли посла Кантакузина и его толмача Асана. Первого обвинили в том, что он предупредил гарнизон, а второго объявили колдуном. Притащили обоих на круг и убили, после чего отпели молебен и окропили табор святой водой. Настроения стали шаткими. Некоторые сочли, что ничего не получится, а запорожцы опасались, что турки морем пришлют войско и предлагали снять осаду.

Когда происходили эти события, Степан Чириков, вернувшись из Раздор, разумеется, доложил о предприятии донцов. Но… царь и правительство Черкасского предпочли сделать вид, будто по-прежнему пребывают в неведении. Каторжному отпустили дополнительное жалование — “зелье ружное да пушечное и пушечные ядра”, и повез его тот же Чириков! То есть Москва негласно поддержала казаков. Потому что отвлечение турок и татар на Азов благоприятствовало реализации планов строительства на юге. И появилась возможность адекватно рассчитаться за удары в спину в 1632 и 1633 гг. На обратном пути Каторжный вербовал подкрепление из всякой вольницы — этому правительство тоже не препятствовало. Просило лишь не принимать беглых, да и то не слишком настойчиво. Когда воронежский воевода намекнул, что, кроме вольных людей, к отряду пристали и холопы с крепостными, Каторжный отрезал: “Беглых выдавать не велено!” Атаман вообще был мужик горячий. Вдогон ему послали дворянина Мясного с тем же напоминанием насчет беглых — Каторжный его “ударил в душу”, пригрозил убить и кричал, что если сам воевода приедет из Воронежа “беглых людей вынимать, мы и ему отсечем уши и пошлем их в Москву!” Впрочем, это заявлялось уже после того, как отряд покинул российские пределы.

Подмога и боеприпасы прибыли в самый критический момент (причем Чириков получил инструкцию оставаться с донцами в течение всей кампании). Настроения сразу переменились. И, не сумев взять город нахрапом, казаки приступили к правильной осаде. Власти соседних Темрюка и Тамани решили выручить Азов, набрали 4 тыс. конницы из татар, ногаев и черкесов, направив на Дон. Казачество, видимо, узнало о их движении и сосредоточило свои конные отряды на р. Кагальник. Они подстерегли сборное войско противника в удобном месте, ударили, разгромили и рассеяли. Со стороны Крыма нападали мелкие партии татар, в степи постоянно шли стычки и перестрелки. Но более серьезных попыток помочь осажденным не предпринималось — султанская армия торчала под Багдадом, да и рассчитывали, что крепость сама отобьется, казаки подступали к ней не в первый раз.

Осада длилась 2 месяца. Донцы возвели батареи, начали артиллерийскую дуэль с азовцами. И, несмотря на количественное и качественное превосходство турецких пушек — у казаков было лишь несколько орудий средних и крупных калибров — огонь велся метко и успешно: “Башни многи и стены из пушек поразбивали. И окопались… около всего града, и подкоп подвели”. Подкоп предназначался для мины. Этот способ взятия крепостей русские хорошо знали и применяли со времен Ивана Грозного. Но у казаков руководил операцией “немец Иван Арданов”. Возможно, из наемников Смоленской войны, оставшийся на Руси — то ли примкнув к донцам, то ли пришедший с запорожцами. А может, и Москва тайком прислала специалиста. 17 июня работы закончили, в подкоп установили бочки с порохом. Изготовились два штурмовых отряда — один, во главе с Татариновым, со стороны заложенной мины, другой с противоположной — с десятками лестниц и фашинами для закидывания рва.

18 июня взрыв снес часть стены вместе с защитниками, “многих басурман с каменьями пометаша”. Оба отряда ринулись на штурм. Ворвались в пролом, лезли на стену. Опомнившись, турки стали оказывать ожесточенное сопротивление. Но значительные силы казаков уже проникли в город, на улицах, в облаках дыма и пыли от взрыва, пошла “сеча великая”. К вечеру часть уцелевших янычар заперлась во внутреннем замке и 5 башнях, часть бежала в степь. Казаки без перерыва продолжали атаковать оставшиеся укрепления, подтаскивали пушки, свои и трофейные, расстреливая стены. На вторые сутки пали последние очаги обороны. Пленных не брали, кроме женщин и детей. Да турки на милость и не рассчитывали, сражались до последнего. Гарнизон погиб, а бежавших перехватили конные заслоны у Кагальника и “всех посекли”. У казаков погибла пятая часть войска — 1100 чел. Было освобождено 2 тыс. русских рабов и рабынь, служивших местным богачам или ожидавшим продажи в “хранилищах” при невольничьем рынке. И добыча победителям досталась огромная.

Чириков, исполнявший в казачьем лагере обязанности военного наблюдателя, доносил, что донцы теперь решили перенести в Азов “главное войско”. Они и сами направили в столицу посольство во главе с атаманом Потапом Петровым. С просьбами очень неоднозначными. С одной стороны, казачество просило Михаила Федоровича принять Азов в подданство, соблазняя перспективами, что в этом случае “ногайские люди и города Тамань и Темрюк от крымского царя под государеву великую руку поддадутся”. Но с другой стороны, и реального подчинения Москве донцы не желали. Наоборот, просили не присылать царского воеводу, а оставить Азов в полном владении казаков. То есть, лелеяли планы создания собственного автономного государства, которое пользовалось бы покровительством России на правах чисто номинального подданства — как, допустим, кавказские княжества.

Да ведь и правительство этот вариант вполне устраивал, позволяя проводить свою политику и избегать при этом открытого разрыва с Крымом и Портой. Михаил Федорович принял казаков, для порядка попенял за то, что Азов взят “без царского повеления” и особенно за убийство посла — “ибо того не ведется и тогда, когда государи воюют, а я с султаном состою в мире”. Но наградил щедрым жалованием и отпустил с грамотой. В которой донцам поручалось разведать, “что умышляет крымский хан и ногайские мурзы”. Также указывалось: “Наблюдайте за крымцами, скажите ногаям, чтоб они, помня прежнюю присягу свою, шли б под нашу власть, а мы пожалуем вам нашим царским жалованьем смотря по вашей службе”.

Мурад IV, узнав о падении Азова, был взбешен. Направил в Москву посольство “с укоризною” и обвинениями в нарушении мира. Но турецких дипломатов ткнули носом в татарские набеги и развели руками: дескать, крымцы — ваши подданные, а казаки — люди вольные, царю не подчиняются. Так кто же мир нарушает? Султан разослал грозные письма в Бахчисарай, Керчь, Тамань, Темрюк, кляня местных правителей за то, что не помогли Азову и требуя направить рати, чтобы вернуть его. Впрочем, хан отреагировал своеобразно и бросил татар не на Дон, а на Русь. Под Азовом даже в случае удачи крымцам добычи не светило, только потери. А в царских владениях можно было полон набрать. Но выдвинутые к границам русские войска встретили татар и крепко побили, так что многие охотники за “ясырем” сами очутились в плену.

А когда врага отбросили и крестьяне освободились от полевых работ, началось строительство оборонительных систем. При участии всего окрестного населения ремонтировались и старые “засечные черты” — подгонять и уговаривать людей не требовалось, все знали, что на собственную безопасность трудятся. А в Москве с сентября 1637 г. заново стали отстраиваться стены внешнего, Земляного города. Прежние укрепления сгнили, обветшали, валы осыпались, и когда планировали реконструкцию российских защитных систем, это тоже учли. Работы велись ударными темпами. Был составлен общий проект, участки стены поделили между боярами и гостями, возглавившими строительство. К каждому участку приписали те или иные слободы и улицы. Заставили трудиться и татар, взятых в плен во время набега. Вокруг столицы выросли новые мощные валы со рвами, деревоземляные стены с красивыми башнями. И завершилась стройка за несколько месяцев, из-за чего Земляной город получил название “Скородом”.

События, развернувшиеся на юге России, затрагивали и интересы поляков. Но Речь Посполитая оказалась в этот момент парализованной. Потому что за выступлением Сулимы покатилась сплошная цепь восстаний. По сути — гражданская война. Запорожцы избрали гетманом Карпа Гудзана (Павлюка). В 1637 г. он совершил поход против татар, а возвращаясь, налетел вдруг на г. Черкассы, захватил там пушки и обратился с воззваниями к народу — подниматься на защиту православия и вольностей. Причем на его сторону стали переходить и реестровые казаки, разуверившиеся в справедливости и признании панами своих прав и заслуг. Восстание охватило оба берега Днепра. Правительство и магнаты на этот раз отреагировали быстро, двинули армию под командованием коронного гетмана Потоцкого и польного гетмана Конецпольского. В сражениях под Кумейками и Мошнами поляки одолеть Павлюка не смогли, хотя слабо вооруженные и плохо организованные повстанцы были изрядно потрепаны, понесли серьезный урон. А затем коронная армия нанесла им поражение под Боровицей. Среди казаков начался разлад. Этим воспользовался Конецпольский, завязал переговоры с реестровыми, обещая им льготы и милости, и они опять изменили. Принесли повинную и выдали Павлюка и его помощника Томиленко. Их сторонники стали разбегаться. Обоих предводителей отвезли в Варшаву и обезглавили.

А Россия весной 1638 г. стала сосредотачивать на юге крупные силы. Главное командование армией принял сам глава правительства Иван Борисович Черкасский. Вспомогательную рать формировал в Рязани Дмитрий Пожарский. Ожидали нового вторжения хана. Разведка доносила о масштабных приготовлениях. Татарские и турецкие эмиссары опять были направлены к князьям Кабарды, кумыкам, ногаям, силясь привлечь их на свою сторону. Правда, особого успеха не добились. Кабардинцы и дагестанцы отношений с царем портить не собирались. Но кубанских ногаев и черкесов, тяготевших к причерноморским турецким городам, посланцы хана и султана привлекли. В Крыму, Темрюке и Тамани собирались рати.

Однако нашествия на Русь не последовало. Во-первых, в Крыму помнили прошлогоднее поражение и знали о готовности русских армий. А во-вторых, султанский приказ категорически требовал направить удары на Азов. И орды со всех направлений двинулись сюда. Успеха они не добились. Крымские, таманские и темрюкские формирования действовали разрозненно, сами по себе. И состояли из конницы, бесполезной против крепостных стен. Видать, не очень и старались. Налетали, стараясь захватить казаков врасплох. Но и дозоры защитников не дремали. Противник находил ворота запертыми, а попытки атак без особого труда отражались. Вести правильную осаду степняки не умели, грабить под Азовом было нечего. И уходили не солоно хлебавши. А конные отряды казаков еще и беспрестанно клевали их, набрали много пленных.

Для русских отвлечение противника на Азов оказалось очень кстати. Силами войск, собранных на границах, и под их прикрытием, началось строительство самой южной, Белгородской засечной черты. В лесистой местности рубились сплошные засеки, на открытых местах копались рвы, насыпались десятиметровые валы с частоколом. Чтобы связать все это в единую оборонительную систему, строились новые города-крепости Коротояк, Усмань, Козлов. А между городами, через каждые 20–30 км, ставились острожки для гарнизонов, несущих дозорную службу. Производить такие работы русские хорошо умели, в искусстве фортификации они были большими мастерами. Сохранилось описание итальянца Руджиери, что полевые крепости строились “с невероятной быстротой”. Дескать, русские “инженеры” осматривают местность, в лесах идет заготовка бревен — которые там же обрабатываются, подгоняются друг к другу и размечаются. По реке их сплавляют к нужному пункту, “разбирают знаки на бревнах, в один миг соединяют, засыпают землей и ставят гарнизон”.

Дополнительная система засечных черт создавалась на юго-востоке, в районе нынешней Пензы, для прикрытия Руси от набегов калмыков, волжско-яицких ногаев и присоединявшихся к ним башкир. В Тамбове эта система смыкалась с Белгородской чертой — и таким образом возникала огромная сплошная линия укреплений, прикрывающая густонаселенные районы. Разумеется, ее требовалось охранять. Именно с этой целью правительство, начиная с 1634 г., наращивало численность стрельцов. Теперь их ставили гарнизонами по приграничным крепостям. “Новые” стрельцы занимали менее привилегированное положение, чем московские, форму носили победнее, оклады получали меньше. Но вооружали их хорошо, новыми мушкетами, и обучали на совесть — современной на тот период линейной тактике боя.

Рейтарская тяжелая конница в степной войне показала себя не очень хорошо. Гоняться в доспехах и с мечами-палашами за татарскими загонами было несподручно. Иное дело — драгуны. Способные и нести службу в крепостях, и быстро перебрасываться куда нужно. И на юге началось формирование еще 4 драгунских полков. В них записывали крестьян Воронежского, Лебедянского, Севского уездов. Живя в порубежье, они и без того учились владеть оружием и вели полувоенный быт, готовясь в любую минуту оборонять свою семью или сесть в осаду в ближайшем городе. А теперь получали от казны коней, оружие, 4 руб. в год жалования. Предполагалось, что они будут летом нести службу, а на зиму распускаться по домам. Кстати, успешно шла и подготовка национальных офицерских кадров. Из 744 старших и средних командиров в “полках иноземного строя” 428 были русскими. Их набирали из детей боярских и дворян, но служили они не с поместий, а за жалование. То есть были уже профессиональными офицерами.