19

19

Уже в 20-х числах марта 1709 г., по совершенно согласным показаниям семи казаков, захваченных в разное время, когда они ездили за провиантом, Меншиков знал, что король и Мазепа стоят в Будищах, знал также, какие приблизительно силы неприятеля находятся в окрестных деревнях, но точной численности шведской армии ни эти захваченные люди, ни добровольные «выходцы» сообщить русскому командованию не могли.[411]

Уйдя из Коломака, Карл пошел к Полтаве, которая лежит несколько западнее Коломака (и близ впадения в Ворсклу той же речки Коломак, на верховьях которой был расположен городок этого имени). Предполагалось, что Полтава плохо укреплена, вероятно, не очень задержит дальнейшее победоносное движение шведского "Александра Македонского" вперед, к новым лаврам, ждущим его на востоке.

Подойдя к Полтаве, Карл немедленно лично произвел первую рекогносцировку. Результаты ее были самые отрадные. Валы невысоки, укреплений, достойных этого названия, нет вовсе, а есть какой-то деревянный забор и наскоро возведенные пристройки. Значит, даже с оставшейся у шведов очень слабой возможностью артиллерийского огня Полтаву можно принудить к сдаче, грозя ей штурмом после некоторой артиллерийской подготовки. Можно и без артиллерийской подготовки взять город, не тратя снарядов.

Ни Карл, ни Реншильд, ни Левенгаупт, по-видимому, не вникли серьезно в тот факт, который едва ли мог все-таки остаться им неизвестным при всей недостаточности шведской разведки. Мы имеем в виду не только присутствие Шереметева в Хороле и Голтве, к западу от Полтавы, гарнизоны в Миргороде, в Лубнах, в Переяславле, в Прилуках, в Нежине, но также и расположение Скоропадского у реки Псел и на Днепре близ устья реки Псел, по правую ее сторону. Если кем-либо из окружающих Карла приближенных было правильно учтено зловещее значение сосредоточения крупных русских сил к западу от шведской армии, то вероятнее всего графом Пипером и Гилленкроком. Становилось ясно, что риск ведущейся опаснейшей игры усиливается с каждым днем. Когда Гилленкрок и Пипер так взволновались внезапно загоревшимся желанием Карла под влиянием разговора с Мазепой разведывать из Коломака пути в «Азию», когда они убеждали короля не об Азии думать, а уходить за Днепр и там, но не иначе, как там, дать армии отдохнуть и соединиться с подкреплениями из Польши и Швеции, то они уже явно беспокоились, как бы поскорее уйти, пока еще возможно. Теперь, когда шведская армия вернулась из бесполезной прогулки к Ахтырке, потом к Краснокутску, потом к Коломаку, куда ее водил король, и когда она расположилась лагерем у полтавских валов, дело изменилось к худшему в глазах Пипера и других штабных сторонников отступления к Днепру и за Днепр. Теперь шведам пришлось бы преодолевать не только речные преграды — Псел, Сулу, Днепр, — но и с боем проходить через Украину, наталкиваясь авангардом на отряды Шереметева, Скоропадского и подвергаясь на арьергарде налетам казаков и регулярной конницы.

Ранней весной 1709 г. Петр получил сведения, будто неприятель намерен уходить через Днепр к Белой Церкви. В этом случае фельдмаршалу Шереметеву рекомендуется тревожить шведов при переправе и нападать на их арьергарды: "Ежели неприятель пойдет за Днепр, то возможно будет на переправе над задними неприятельскими войсками знатной промысел учинить". А если шведы откажутся от мысли уйти за Днепр, то фельдмаршалу надлежит расположиться около полков Миргородского, Полтавского и Лубенского, между Ворсклой и Сулой. И пока не пройдет весенний разлив рек и будет еще невозможно действовать "стройною конницей и пехотой", то надлежит действовать нападениями небольших отрядов: "чрез легкие партии неприятелю докучать".[412]

Из этого создаваемого русской тактикой окружения, то невидимого, то дающего себя знать, движущегося с тыла, спереди, слева параллельно с наступающей к югу шведской армией, Карлу XII уже выбиться не пришлось. Покинув Гадяч и Ромны, шведам уже не удалось с той поры, т. е. с середины декабря 1708 г., занять ни одного пункта, сколько-нибудь напоминающего город. Пока держалась зима, с половины ноября 1708 г. до половины февраля 1709 г., пока нужно было затем спасать себя и свой обоз от гибели при раннем и небывало бурном разливе рек и таянии снега, начиная с 14–15 февраля, в течение второй половины февраля, всего марта и апреля 1709 г., до той поры не время было думать о больших военных предприятиях.

Но вот пригрело весеннее солнце, и вопрос о том, где и зачем будет вестись дальше эта война, самая тяжелая для шведской армии, какие вел до сих пор Карл XII, стал перед шведским полководцем и его штабом и не получил исчерпывающего ответа.

Где воевать? На Украине, конечно. Не ждать же решения дела от Любекера, который сам был стеснен, отброшен еще в августе 1708 г. и ничего не мог поделать с ингерманландским русским корпусом. И не в Польше, разумеется, где Станислав еле держался на престоле и держался только потому, что шведский отряд, оставленный там, его поддерживал. Да и то его уже начали понемногу колотить сторонники Августа. Но чтобы воевать на Украине, чтобы создать себе на Украине сколько-нибудь надежный тыл, необходимо было завладеть хоть одним из нескольких укрепленных пунктов, которые давно готовились к вторжению шведов и при деятельном участии населения заградились земляными валами и рвами. Самым скромным и по размерам, и по богатству из этих пунктов была Полтава. Но ведь даже взятие Полтавы вовсе не разрешало вопроса: можно ли будет, взяв Полтаву, двинуться дальше, на Белгород, на Харьков, на Москву? Ведь в русских руках останутся, не говоря уже о Киеве, Нежин, Чернигов, Переяславль, и, если даже удастся сразиться в открытом поле и победить, это не устранит для русских возможности поправить и пополнить разбитую (если она будет разбита) армию и отступить к Харькову.

Но если еще в середине сентября 1708 г., послав сначала Лагеркрону с авангардом, а потом двинувшись 16 сентября со всей армией в Северную Украину, Карл отказался от самой для него соблазнительной мысли идти на Смоленск-Можайск-Москву и отказался только потому, что знал о разорении всей смоленской дороги и понимал, что, не дождавшись Левенгаупта с обозом, нельзя было идти этим путем, моря армию голодом, тем менее было оснований теперь, в начале апреля 1709 г., считать возможным идти на далекий восток с его редкими деревнями по дороге, которая, конечно, будет опустошена и «оголожена» не хуже смоленской, и идти в страну, если только это мыслимо, еще более враждебную, чем Украина. Разорение и полный разгром Запорожской Сечи снова показали, что у сторонников Мазепы никакой поддержки в народе нет. Бежавших после разгрома и скитавшихся по Украине запорожцев население убивало или представляло русским военным властям.

Однако если не идти на Белгород и Харьков, то куда же идти? Отказаться от мечтаний о Москве Карл XII все еще не хотел. А если Реншильд, Пипер, Гилленкрок, Левенгаупт так слабо с ним спорили, то не потому, что они считали еще возможным успешный поход на восток, но, по-видимому, потому, что у них самих не было готового плана. Ждать внезапного появления польской выручки, которую приведет Станислав Лещинский? Но откуда он ее приведет? Правобережная Украина с Киевом и Белой Церковью во главе решительно отвернулись от Мазепы, а как правобережные украинцы встретят вторжение поляков, об этом очень красноречиво напоминало имя возвращенного Петром из ссылки Палия, старого казацкого вождя, освободителя Правобережной Украины от насилий польской шляхты.

Были еще мечтания о крымских татарах, о турецкой помощи. И татарам и туркам агенты из Стокгольма рассказывали очень много о блестящей победе "великого короля" над Россией, доказательством чего было продвижение шведской армии так далеко на юг. Но турецкие и крымские эмиссары воочию видели, что Карл со своей сильно уменьшившейся армией сдавлен географически Днепром и Ворсклой, а стратегически — русскими силами: на востоке — армией Шереметева, а с запада, откуда дорога через Киев, грозят вооруженные силы Д. М. Голицына. Эти эмиссары из Константинополя и Крыма видели, что им даже и добраться-то до шведских стоянок, затерянных где-то между Ворсклой и Днепром, очень нелегко. Это сопряжено с риском, с ухищрениями и приключениями, и что Карл XII, осадивший в апреле 1709 г. Полтаву, сам начинает несколько походить на осажденного.

Уходя из Слободской Украины, Карл переночевал с 17 на 18 февраля в Рублевке, которую при выходе приказал сжечь, и 19 вошел в Опошню. Но здесь шведы чувствовали себя очень неспокойно, русские налеты учащались. Король перенес свою главную квартиру южнее, в Великие Будищи, куда и прибыл 3 марта и куда стала стягиваться вся шведская армия. Но и в Будищах Карл оставался недолго. Он перебрался еще южнее и туда же стал направлять армию: к деревне Жуки, а затем и к городу Полтаве.

Безвыходность положения Карла постепенно начала становиться более или менее ясной именно в Польше. В Стокгольме хоть и беспокоились отсутствием сколько-нибудь обстоятельных известий, но в победу верили. А в Польше и особенно в Литве усилилось всегда там бывшее «шатание» в лагере Лещинского. Подскарбий Поцей сообщил Меншикову, что Вишневецкие его уведомили о своем намерении перейти на сторону России и "многие хорунгви войска Литовского с собой привести", если им обещано будет прощение. И уже "многие хорунгви" к нему, Поцею, явились от них.[413]

Голод и болезни донимали в эту холодную весну и шведов и русских. До русского командования доходило, что у шведов до трех тысяч больных ложится на 20 «недополненных» полков, которые у них остались. Разлитие рек, непросыхающая земля, отсутствие медицинской помощи косили людей. Болел в эту тяжелую весну Петр, болел очень тяжело и Меншиков от лихорадки и каких-то еще «скорбей», довольно загадочных по наименованию, но, по-видимому, широчайше распространившихся ("фебра", «горячка» и еще какой-то "брух")*. Убыль больными русские могли восполнять из своих неисчерпаемых людских резервов, но шведы ниоткуда пополнений не получали.[414]

В апреле уже вся армия шведов была у валов и палисадов Полтавы. К ней прибавилось несколько тысяч запорожцев, но зато произошла чувствительная убыль в той части шведской армии, которая была особенно ценна по своим боевым качествам: из состава «природных» шведов, числившихся еще недавно в регулярных полках, около 2 тыс. лежали больные, и лечить их было нечем. Скитания сначала в сугробах Слободской Украины в обстановке беспощадной народной вражды, без крова, без отдыха, среди безлюдных деревень, при свирепой стуже, а потом нестерпимо трудный долгий путь в весеннее половодье от Краснокутска к Коломаку, оттуда опять к Краснокутску, затем к Опошне, к Будищам, к Жукам сильно сказались на здоровье злополучных шведских «завоевателей», когда они, наконец, стали постепенно приближаться к валам Полтавы, роковому месту, где их сторожила полная гибель.