5

5

28 января 1708 г. шведская армия, входя в Гродно, отогнала небольшой русский отряд, которому, впрочем, и приказано было при приближении шведов отступить, разрушив за собой мост. Но мост разрушен не был, так как бригадир Мюленфельс (это его настоящая фамилия, но в документах обычно встречается написание Мюленфельд), один из принятых на русскую службу немцев, оказался изменником. За свое показавшееся подозрительным поведение он было отдан под суд, успел скрыться и предложил свои услуги шведам. Карл XII с ним неоднократно беседовал, и изменник окончательно уверил короля в слабости предстоящего русского сопротивления.

Подобные случаи, как измена Мюленфельса, именно и заставили Петра около того же времени гневно поминать при случае иноземных «дураков» и изменников и все более и более стараться ставить на ответственные военные посты русских людей. Из записок Гилленкрока мы узнаем о дальнейшей роли Мюленфельса. Уже в Сморгони в феврале 1708 г. в свите Карла проявилось разногласие: часть генералов во главе с генерал-квартирмейстером Гилленкроком советовала идти на Псков, а оттуда на Прибалтику, чтобы отвоевывать занятые русскими в 1701–1707 гг. территории; другие же, льстиво угождая королю, вполне одобряли его план идти на Москву. И тогда-то к фельдмаршалу Реншильду явился из русской армии изменник бригадир Мюленфельс, бежавший из-под стражи, и внушил генералам Лагеркроне, Акселю Спарре, Нироту, Хорду и другим, что поход на Москву вполне выполнимое предприятие. "Король часто посещал фельдмаршала (Реншильда. — Е. Т.) и несколько раз беседовал с русским бригадиром, и это меня крайне тревожило", — говорит Гилленкрок.

Любопытно отметить, что, когда еще этот Мюленфельс в ожидании суда сидел в заключении, шесть немецких генералов и офицеров русской службы подали царю просьбу ("суплику"), ходатайствуя о милосердии к провинившемуся якобы неумышленно бригадиру, пустившему шведов в Гродно. Петр оказался проницательнее. Его резолюция гласила: "Ежели бы вышереченной бригадир в партикулярном деле был виноват, тогда бы всякое снизхождение возможно учинить, но сия вина есть особливо в сей жестокой случай, государственного интереса. Того ради инако не может, точию по суду быть".[182]

Мюленфельсу, как сказано, удалось бежать из-под стражи, и он явился в Сморгонь к Карлу XII, которого всячески стал убеждать идти не на Псков и Новгород, а прямо на Москву, суля верную и скорую полную победу.

В шведской исторической литературе сообщениям изменника Мюленфельса приписывается нередко значение чуть ли не главной причины того, почему Карл отказался от своего первоначального плана — идти на Псков-Новгород-Нарву и решил покончить с Россией, нанеся прямой удар в сердце, т. е. идя на Смоленск-Москву. Эти преувеличения должно отбросить. Первоначальный план идти сначала на Псков-Новгород-Ингрию принадлежал больше осторожному графу Пиперу, чем королю, а сам Карл нигде и никому не высказал, что он вполне согласен с Пипером. Но, несомненно, Карл был доволен, что имел повод окончательно пренебречь всякими осторожными советами, опираясь на показания бригадира-перебежчика, который сулил легкую победу при прямом ударе на Москву.[183] Царедворцы и льстецы вроде Хорда или Спарре не переставали говорить о Москве. Но, конечно, все эти люди только потому и стали играть роль, что услужливо повторяли все, о чем давно уже думал сам Карл. А генерал-майор Аксель Спарре даже придумал тут же, будто какое-то старинное предсказание гласит, что некто из фамилии Спарре будет когда-нибудь губернатором в Москве. Чтобы уже не возвращаться к бригадиру Мюленфельсу, упомянем, что впоследствии вместе с остатками разгромленной шведской армии он был взят русскими в плен под Переволочной 30 июня 1709 г. и немедленно казнен.

Мюленфельс далеко не был исключением. В этот самый грозный момент начала нашествия на Россию, когда едва ли не вся Европа считала русское дело погибшим, «верность» кое-кого из приглашенного иностранного командного состава сильно поколебалась. Явились, например, два капитана по фамили Саксе и Фок, которые должны были принять участие в одном очень заинтересовавшем шведов плане. Едва ли и самый план не ими был составлен. Речь шла о том, чтобы внезапно похитить царя, царевича Алексея и князя Меншикова. Авторы полагали, что для этого достаточно 100–150 человек, потому что царь бывает без какой-либо охраны вдали от армии. Нужно только, чтобы предводительствовал этой группой человек, который знал бы царя в лицо.[184]

8 февраля 1708 г. Карл XII со своей главной армией вошел в Сморгонь. У него было около 35 тыс. человек, и именно в Сморгони он окончательно решил идти на Москву. Как у него возникла впервые эта мысль и когда возникла, мы в точности не знаем, по-видимому, в 1706 г. Но мы знаем твердо, что именно в Сморгони и в Радашковичах его мысль перестала шведам казаться фантастической и представилась удобоисполнимой. В Сморгони он простоял долго, до 17 марта, а затем перешел в Радашковичи, где и оставался еще несколько недель. Он ждал, чтобы дороги сделались сколько-нибудь проходимыми и проезжими.

И вот тут-то, в Сморгони и затем в Радашковичах, нахлынули в шведский штаб самые бодрящие новости. Весь юг России будто бы объят восстанием, от Волги до Днепра, все ждут не дождутся славного шведского венценосца, прибыли эмиссары от Мазепы, друг Мазепа с 25 тыс. казаков ручается, что могучее казачье воинство и вся Украина сейчас же перейдут на сторону шведов, а в Москве волнения из-за повеления стричь бороды и т. д. Все эти россказни, где быль смешивалась с небылицей, заставили Карла, уже не колеблясь, объявить своим генералам о главной цели похода — о Москве. А кроме того, в двух шагах от Сморгони и Радашковичей находился собственной своей особой король польский Станислав Лещинский. Правда, кроме своей собственной особы, он пока никого Карлу не представил, но зато обещал сформировать большую польскую армию и вторгнуться в Киев, а оттуда в Левобережную Украину, где уже ждет могущественный тайный друг — гетман Мазепа. Наконец, 31 марта прибыл с докладом в Радашковичи к королю сам генерал Левенгаупт из Риги. Доклад был утешительный. Он, Левенгаупт, деятельно собирает громадный небывалый обоз с провиантом и боеприпасами и, когда соберет, то выступит из Риги и присоединится на походок королю. «Небольшая» неприятность заставившая Левенгаупта внезапно вернуться в Ригу гораздо раньше намеченного срока, заключалась в том, что, пока он радовал короля Карла своим докладом, русский генерал Боур уже подходил к Риге. Левенгаупт отбыл в Ливонию спасать Ригу. Но эта неприятность нисколько не повлияла на короля, планы которого (повествует его летописец Адлерфельд) остались неизменными, так как угроза Риге, по догадке Карла, должна была служить лишь диверсией, придуманной русскими, которые "в паническом страхе" желали отсрочить вторжение Карла в Россию, неизбежную гибель Русского государства. Итак Карл решился. Шведы двинулись на Минск, и Петру стало сразу же ясно, что Карл пойдет не на север помогать Любекеру в операциях против Петербурга, а на Смоленск и Москву.

Армия Карла XII, пополненная новобранцами из Швеции и собранная в Польше, состояла к началу нашествия из 43 650 человек. Из них шесть полков Карл решил оставить при Станиславе Лещинском, так как знал, что без этой поддержки Лещинский долго не процарствует, а для "экспедиции против царя" (как выражается Адлерфельд) король предназначил всю остальную армию, т. е. 35 650 человек.

Поход непосредственно к государственной границе России был начат 7 июня 1708 г. из Минска, где Карл XII сосредоточил свою армию. Запасов у него было ровно на три месяца. Но даже и на этот срок не очень хватило, и армии пришлось «подголадывать», еще не дойдя до Могилева. Шведы считали, что их хотят донимать «оголожением» местности, т. е. разорением дороги, по которой они шли. Но они не учитывали другого: ведь по обе стороны дороги были места, где не побывала русская конница и которые она вовсе не затронула и не могла затронуть, потому что не хватило бы ни времени, ни сил, поэтому генерал-квартирмейстер Гилленкрок имел, казалось бы, основание рассчитывать на добровольный подвоз и продажу продуктов из этих подальше расположенных деревень. Но здесь уже начала сказываться народная борьба против агрессора. В Литве крестьяне еще доставляли шведской армии продукты, но в Белоруссии ни деньгами, ни насилием ничего почти добыть было невозможно. Значит, должно было рассчитывать исключительно на свой собственный обоз. Карл велел еще до выступления своего из Минска дать знать Левенгаупту, чтобы он, уже давно собиравший громадный, невиданный до той поры в шведской армии, обоз, шел из Курляндии и возможно скорее присоединился к армии. Расчет (так казалось) был правильный: запасов, имеющихся у армии в Минске, хватит на три месяца, т. е. с избытком на время, нужное для вторжения в Смоленскую область. А там, от смоленско-польской границы до Москвы, армию будет продовольствовать колоссальный "движущийся магазин" Левенгаупта, и, что еще важнее, Левенгаупт привезет артиллерию и боевые запасы, которых было желательно иметь в возможно большем количестве.

Все эти расчеты оказались неверны. И минских запасов не хватило при полных рационах на три месяца, и Левенгаупт не пришел с обозом вовремя, а пришел с большим опозданием и без обоза, который попал отчасти в лесные чащи и топи белорусского Полесья, а отчасти в руки русского летучего отряда ("корволанта") под Лесной.