Заключение

Заключение

Это был бы блестящий замысел, если бы Гитлер все еще располагал силами и ресурсами, которые могли бы обеспечить ему в конечном счете успех.

Сэр Бэзил Лиддел Гарт («По другую сторону холма»)

Крупная авантюра, направленная на раскол западных союзников с помощью прорыва двух танковых армий через Арденны к Антверпену, была последним большим наступлением верховного военачальника — Гитлера, ибо после потери его мобильных резервов, нескольких сотен танков и самоходных орудий и полного уничтожения военной авиации, потерявшей более тысячи самолетов, он уже был не в состоянии завладеть стратегической инициативой.

В течение тех ста дней, которые прошли между провалом его наступления и его самоубийством среди развалин Берлина, все военные распоряжения Гитлера относились только к обороне, и хотя он твердо держал в руках нити от своих марионеток, он ограничивался запрещением отступать и отвергал предложения о тактической перегруппировке, говоря, что не видит смысла в перенесении катастрофы с одного места на другое. Бедственный результат того, от чего он ожидал сокрушительного удара, подорвал его уверенность и превратил из охотника в затравленного зверя — перемена роковая для того, кто хотел стать властелином мира.

К концу января 1945 года немцы были отброшены назад к тому месту, откуда они начинали наступление за шесть недель до того. Слева от них дивизии, участвовавшие в операции «Нордвинд»,[107] были повсюду остановлены, и их командующие знали, что лишь вопрос времени, когда контрнаступление союзников отбросит их на территорию Германии. На обоих этих фронтах потери немцев в людях и снаряжении были очень тяжелыми, как и у союзников (в то время каждая сторона объявляла вдвое больше потерь у противника, чем у себя; как сейчас стало известно, потери были примерно равными), но немцы не могли уже восполнить свои потери, в то время как союзники могли и делали это.

На Западе шансы склонялись все более и более в сторону союзников, немцы же были вынуждены отправить дивизии на Восточный фронт, чтобы противостоять страшным ударам, наносимым пробудившимся разъяренным русским гигантом.[108] Уже обороняясь по всему Западному фронту, немцы поспешно отходили за «линию Зигфрида». Все это означало, что у крупного наступления на Западе было мало шансов,[109] и Верховное командование союзных экспедиционных сил в Европе могло дать приказ идти вперед для заключительной кампании по очищению территории западнее Рейна, перейти Рейн и продвигаться на восток, в Германию, не считаясь с логическим ответным ударом немцев — сильной фланговой атакой против основных сил вторжения. Семнадцать немецких дивизий в Скандинавии представляли скрытую угрозу, но не было никаких признаков их вступления в сражение.

В ночь на 17 января Брэдли отвел назад свою 1-ю армию и позволил Ходжесу продвинуться до Кёльна; Девере, подкрепленный пятью дивизиями, вновь захватил инициативу на юге, хотя и не без тяжелых потерь: в 12-й группе армий Паттон начал со своей 3-й армией прорыв через Эйфель к Рейну, а Монтгомери, которому была переподчинена 9-я армия США,[110] начал сражение на рейнской земле. Это было началом конца для немецкого Западного фронта.

Полный провал крупного гитлеровского наступления оставил немцев во власти атакующих. Было ли обоснованным решение Гитлера рискнуть всем для внезапной атаки против значительно более сильного противника? Выиграла ли что-нибудь Германия от этой дорогостоящей жертвы?

Думаю, что можно дать утвердительный ответ на оба эти вопроса, хотя трудно при провале какого-либо дела утверждать с большей или меньшей точностью, что его можно было осуществить. Тем не менее мы можем высказать разумные предположения о том, что могло было быть, и, взглянув на общий итог, увидеть, принес ли риск какие-либо преимущества, которые можно противопоставить окончательным потерям.

Рассматривая по существу решение сосредоточить все наличные силы для броска к Антверпену, мы должны проанализировать также и другие предложения. Первое. Выбор между наступлением и тем, что Гитлер назвал «гнилым бесплодием обороны». Если бы все силы немцев отвели для создания «общенационального редута» в легкообороняемой части страны, единственным результатом этого была бы отсрочка поражения: оставленную территорию быстро бы оккупировали, а объединенные воздушные силы противника свободно сбрасывали бы свои бомбы на обороняемые районы. Снабжение было бы прервано, склады уничтожены, и погибло бы значительно большее число немцев. Конечным результатом, хотя и несколько более поздним и с большими для союзников потерями, также была бы безоговорочная капитуляция. Решение продолжать сопротивление до последней капли крови без надежды на победу никогда не было практическим предложением, хотя и заключало в себе некоторый эмоциональный призыв.

Второе. Сознательное поражение и капитуляция, на что пошли бы профессиональные военные, если бы решали они. Логически это было лучшее решение, поскольку уже после сентября 1944 года победа Германии стала невозможной. Но Адольф Гитлер не был логичен и, как мы видели, воля его все еще превалировала.

Третье. Начать наступление где-нибудь в другом месте — и этот вопрос серьезно рассматривался. На решение атаковать на Западе, а не на Востоке сильно повлияла оценка разрушительной мощи собранных сил, которой можно было бы уничтожить при благоприятном исходе около 30 дивизий. Такая потеря не имела бы большого значения для русских, но представляла одну треть экспедиционных войск западных союзников.[111] На Восточном фронте не находилось также и такого стратегического объекта, «противоположного полюса», каким и был как раз Антверпенский порт. В общем, Гитлер недооценивал американских солдат, считая, что они «рассыплются», как только по ним сильно ударят.

После исключения Восточного фронта — как возможного места наступления — оставалась только Италия, но ее железные дороги не были рассчитаны на то, чтобы перевезти необходимые 500 составов с грузом, и при этом воздушная разведка союзников обнаружила бы сильное движение на дорогах, при котором терялся основной элемент — внезапность.

Значит, оставался Западный фронт. Но был ли раскол между союзниками и занятие Антверпена достаточно оправданной целью? Не лучше было бы остановиться на «малом решении» Моделя и Мантейфеля? Полагаю, что нет, так как решение атаковать с целью уничтожения американского Ахенского выступа означало бы броситься в самую гущу крупных американских сил, атака не могла быть внезапной и, если бы даже и прошла успешно, не дала бы ничего, кроме изменения в линии фронта, временной неудачи западных союзников.

С другой стороны, захват 6-й танковой армией Антверпена мог бы совершенно изменить ситуацию.

После войны фельдмаршала Йодля[112] спросили, каковы были дальнейшие наступательные планы Германии. Он ответил: «Поскольку понадобились бы более крупные силы, мы взяли бы больше резервов со всего фронта. Мы рассчитывали, что союзники будут не способны произвести атаку на каком-нибудь другом участке фронта. Мы бы двинули войска из каждого армейского сектора и начали бы концентрированные атаки на Ахен из Моншау, Маастрихта и Голландии. Перерезав их линии снабжения, мы подавили бы ваши силы в “ахенском мешке”. Это был единственный метод, который что-то обещал. Мы могли бы подавить эти крупные силы, только перерезав их снабжение.

Если бы мы взяли Антверпен, положение союзников стало бы затруднительным. Трудно сказать, уничтожили бы мы войска в этом “мешке” или же вы, полностью используя авиацию, снабжали бы их воздушным путем. Так или иначе, это произвело бы устрашающее впечатление на политическое, военное и общественное мнение».

Исходя из того, что альтернативы безоговорочной капитуляции не было и что она еще не являлась приемлемой, можно считать, что решение Гитлера взять на себя инициативу было единственно правильным для Германии. Правильно выбран был и участок, а цель, каким бы трудным ни было ее достижение, не могла быть меньшей. Оправданно было и то, что рисковали силами, собранными с таким трудом. Гитлер принимал много ошибочных военных решений, особенно в последние годы войны, но Арденнское наступление не принадлежит к их числу.

Тем не менее наступление провалилось, и через шесть недель Германию вновь ожидало стремительное наступление союзников на Западе, но на этот раз она не только оказалась без резервов, но еще и была целиком вовлечена в великое сражение на Восточном фронте. Что же дало тогда Арденнское наступление, если оно вообще что-то дало?

Во-первых, в пользу Германии говорит то, что союзники лишились инициативы и их давно запланированное заключительное наступление пришлось отложить на пять недель; во-вторых, военной машине союзников в критический момент был нанесен серьезный ущерб; в-третьих, еще более ослабла неудачная командная структура Эйзенхауэра, хотя и не оправдались расчеты Гитлера на разрыв между английским и американским командованием. Перемены в командовании, ссоры и взаимные обвинения, которые возникали вместе с ходом сражения, оказывали длительное неблагоприятное действие на усилия союзных штабов единодушно вести войну к цели.

С другой стороны, ни один из этих выигрышных моментов не имел решающего значения для Германии: потерянное время было широко компенсировано последующим ослаблением Германии; военная машина союзников, хотя и претерпела серьезный ущерб в снаряжении и людях, не была выведена из строя или серьезно повреждена; Верховное командование союзников продолжало функционировать.

Но в конце января 1945 года германское Верховное командование посчитало, несмотря на провал своего крупного наступления, что оно принесло ему некоторое существенное преимущество: «Из имеющейся информации видно, что противник использовал практически все войска, которыми он располагал, и что некоторые их них можно считать надолго непригодными для боя, — так было сказано в “Немецком военном вестнике”. — Другим преимуществом было то, что две отборные американские воздушно-десантные дивизии были использованы как пехота; у союзников было нарушено равновесие, и они понесли такие серьезные потери в снаряжении и живой силе, что в течение долгого времени будут не способны подготовить большое наступление».

Потери союзников были действительно крайне тяжелыми. Сейчас невозможно дать статистически точные цифры, так как многие документы потеряны или уничтожены и лишь немногие из оставшихся отделяют период Арденнского сражения от того, что происходило до или после него.

В современных материалах называется очень большое число пропавших без вести. Это связано с прежней путаницей и подвижностью сражений; многие из указанных в списках пропавших без вести позже вернулись в свои части или оказались в госпиталях. В отношении других подтвердилось, что они были взяты в плен или убиты. Наиболее верная оценка, которую можно сделать теперь из сравнения официальных американских данных по различным военным соединениям, иногда совпадающих, а иногда отличных, показывает, что американцы потеряли по разным причинам не менее 140 тысяч человек, из них около 16 тысяч убитыми. Эти данные охватывают период между 16 декабря 1944 года и 25 января 1945 года, включая потери при сдерживании операции «Норвинд», а также, когда группа армий «Б» была отброшена за «линию Зигфрида». Потери англичан в Арденнах составили примерно 1500 человек, из них 200 убитыми.[113]

Немцы действительно уничтожили две американские пехотные дивизии и нанесли сильный урон 9 из 14 других, действовавших в Арденнах. Тяжело пострадали все восемь американских танковых дивизий, участвовавших в операции, и пять из них были выведены, по крайней мере на какое-то время, из числа активно действующих. Все три воздушно-десантные дивизии и в дальнейшем не могли быть использованы по назначению.

Уже и так острая нехватка пехоты в американской армии стала еще ощутимее, а потери в высококвалифицированных специалистах — таких, как военные инженеры, артиллерийские техники, персонал военно-воздушных сил, службы связи, медики, техническое обслуживание, снабженцы, — серьезно снизили способность американцев организовать на широком фронте и в полном составе наступление на Германию. Эффективные живые силы западных союзников сократились в результате Арденнского наступления на 10 процентов.

И это было не все.

Потери в оружии и военном снаряжении были также очень серьезны: более тысячи танков, 500 самолетов, тысячи винтовок, пулеметов, минометов, артиллерийских орудий вплоть до самого большого калибра за шесть недель боев в Эльзасе и Арденнах. Было израсходовано более миллиона с четвертью артиллерийских снарядов и несколько миллионов патронов для стрелкового оружия. Были потеряны тысячи машин всех типов, и сожжено огромное количество горючего. Потери союзников в танках, орудиях и другом военном снаряжении составили от 15 до 35 процентов того, чем они располагали в Европе 16 декабря.

И это было еще не все.

В январе 1945 года огромный промышленный комплекс США был ориентирован на военную продукцию, и с ленты конвейеров непрерывно сходили танки, орудия, самолеты и машины всех видов, начиняемых на заводах снарядами, бомбами и пулями. Это была продукция, о которой нельзя было и подумать несколько лет назад. Сложнейшая проблема быстрейшей доставки этой огромной техники к театру военных действий разрешалась благодаря американскому опыту транспортировки столь крупных и громоздких товаров на большие расстояния и, с другой стороны, готовности к расходам на таком уровне, который привел бы к банкротству всякую другую экономику.

Хотя американцы израсходовали в четыре раза больше снарядов и в шесть раз больше горючего и потеряли больше танков, орудий и машин, чем общее число того, что немцы могли собрать для своего наступления, они оказались способны восстановить всю эту продукцию в течение двух недель. Резервы, собранные для наступления в Руре и Сааре, раздавались действующим дивизиям, а грузовые суда поспешно отсылались назад, чтобы вновь наполнить трюмы.

Вскоре после получения сообщения о крупном немецком наступлении Объединенное англо-американское командование ускорило отплытие семи дивизий и назначило к отправлению в февральском рейсе еще две, не предназначенные первоначально для Европейского театра военных действий. С этим потоком людей и военного снаряжения союзники оказались через две недели после начала наступления с большим количеством людей, танков, самолетов, орудий — фактически всего, — чем когда начиналось наступление. Громоздкость американского обоза, которая так часто подвергалась критике ее союзником, вполне оправдала себя в Арденнах.

С одной стороны, тяжело завоеванная, дорогостоящая победа укрепила воевавшие американские дивизии, так как их потери были восполнены, а оставшиеся в живых знали, что они противостояли самой мощной атаке, которую только могли подготовить немцы, и они оказались способными отбросить их назад. Вместе с большим уважением к противнику пришло сознание, что он может быть побежден.

С другой стороны, для немцев результат сражения стал катастрофой как в материальном отношении, так и в отношении морального духа. Потери не могли быть восполнены, и те немцы, которых ввели в заблуждение в отношении возможности победы, знали теперь, что поражение можно было только отсрочить.

Установить потери немцев с 16 декабря по 25 января еще труднее, особенно за последние две недели, после начала русского наступления, которое привело к таким потерям, которые намного превзошли потери немцев на Западе. Сверх того, и не считая потери, понесенные во время отступления из Арденн к «линии Зигфрида» (очень хорошо проведенная операция, в которой немцы потеряли значительно меньше, чем можно было ожидать), группа армий «Б» потеряла по крайней мере 13 тысяч убитыми, 40 тысяч ранеными и более 30 тысяч попавшими в плен. За последние две недели снова немцы потеряли около половины того же, большинство погибло в операции «Нордвинд».

Многие дивизионные военачальники давали свои собственные, хотя и не всеобъемлющие, оценки потерям, которые составляют от 2 до 3 тысяч человек на дивизию. Зепп Дитрих говорил: «Я потерял 37 тысяч убитыми, ранеными и замерзшими». Это, вероятно, довольно точная оценка, но она не включает тяжелые потери в «фольксгренадерских» дивизиях на его правом фланге, которые были разбиты на подступах к укреплениям Моншау — Хёрен. Те дивизии, которые позже вступили в бой, часто теряли половину своего состава в течение нескольких дней. 9-я танковая дивизия произвела свою первую атаку в ночь под Рождество, когда у нее было 90 танков и 35 самоходных орудий. Через четыре дня ее танковый полк остался с 20 танками, а каждый из обоих танковых гренадерских полков насчитывал около 400 человек. Среднее число стрелковых рот 212-й дивизии «фольксгренадеров», отступавших через реку Зауэр, составило от 25 до 30 человек. Начальник штаба Зеппа Дитриха генерал Крамер говорил, что, когда 560-я «фольксгренадерская» дивизия была придана 6-й танковой армии после сражения за Хоттон и Марш, «численность ее была сведена почти к нулю». Многие немецкие дивизии, участвовавшие в сражении, были так разбиты, что их пришлось почти полностью восстанавливать, прежде чем можно было снова использовать.

Общие потери немцев в Арденнском наступлении и операции «Нордвинд» составили не менее 130 тысяч, из них около 19 тысяч убитыми. Такие потери уже невозможно было восполнить, и Зепп Дитрих, направляясь после Арденнского наступления со своей армией к Будапешту, получил пополнение в 22 тысячи человек вместо прежних 37 тысяч — его танковые дивизии СС имели приоритет над всеми другими.

Немецкие потери в оружии и материальной части были также очень тяжелыми. Зепп Дитрих допускает, что потери составили от 300 до 400 танков и от 25 до 30 процентов всех боеприпасов и транспортных средств, работающих на жидком топливе. По дороге на Восток он оставил тысячу машин, нуждающихся в ремонте. 5-я танковая армия потеряла более 200 танков и множество другого снаряжения. Немецкие потери в боевой технике, хотя и не столь тяжелые, как у союзников, были серьезнее, так как их нельзя было восполнить.

Третьим выигрышным моментом немцев в их наступлении был ущерб, нанесенный структуре союзного командования. Отношения между Эйзенхауэром и Монтгомери, между Брэдли и Монтгомери, Эйзенхауэром и Паттоном и между штабом 3-й армии и штабом Верховного командующего союзных войск в Европе уже раньше были натянутыми. В ходе Арденнского сражения произошли некоторые события, которые еще более обострили эти отношения. Некоторые из них вызвали раздражение, но одним из них, почти вызвавшим крупный разрыв, несомненно, была пресс-конференция, созванная Монтгомери 7 января, на другой день после опубликования в газетах приказа Эйзенхауэра, назначавшего его командующим Северным фронтом.

Отношения Монтгомери с военными корреспондентами никогда не были благополучными. Одной из главных причин было то, что он недооценивал их способности и объем технических знаний, уверовав в это из-за того, что они писали в упрощенной манере для невоенных читателей и сами говорили друг с другом в такой же манере…

Сейчас, обращаясь к многочисленным корреспондентам, он хотел «объяснить, как в ходе Арденнского сражения союзники, отбросив всякие государственные соображения, откликнулись на призыв и как их солидарность спасла положение».[114] Однако этот вполне достойный мотив потерпел неудачу, когда фельдмаршал вошел в одну из своих любимых ролей, излагая простыми словами перед завороженной аудиторией, как именно он оказался способен выиграть трудную битву.

В своих мемуарах Монтгомери приводит полный текст записок, по которым он говорил на пресс-конференции, и там не отрицается, что он обращался за поддержкой к Эйзенхауэру как к «капитану команды». Он отдает должное боевым качествам американских солдат, говоря: «Я попытался представить себя почти американским солдатом, так что я не мог совершить какое-нибудь недостойное действие или чем-то обидеть их». Он закончил горячим призывом к совместным действиям.

И тем не менее он глубоко оскорбил американских солдат, заявив, что практически он сам, один, навел порядок в хаосе и что положение спасли британские войска. И упоминая о совместных действиях, он давал понять, что Эйзенхауэра приходится терпеть только потому, что он является «капитаном команды», а не из-за его качеств руководителя. Монтгомери мог так думать, но не должен был об этом открыто заявлять в такое сложное время.

Описав, как немцы раскололи надвое американские военные силы, он поведал о своих собственных действиях перед отдачей приказов: «Как только я увидел, что произошло, я предпринял некоторые шаги, чтобы в случае, если немцы дойдут до Мааса, не дать им перейти реку».

Проанализируем это заявление.

Первая акция Монтгомери имела место 19 декабря, на четвертый день наступления, когда бывшие в его распоряжении войска — Центр пополнения личного состава танков в Брюсселе, персонал некоторых штабов и отряды войск специальных авиационных служб — были посланы к переправам через Маас между городами Намюр и Живе. Они прибыли 20 декабря, и в тот же день 29-я бронетанковая бригада, состоявшая из трех танковых полков (около 160 танков) и моторизованного разведывательного батальона, двинулась с северо-запада Бельгии, чтобы принять от этих войск тяжелую задачу удерживать линию в 35 миль по реке Маас против танковой армии. Все британские вооруженные силы, вместе взятые, имели меньше танков и меньше артиллерии поддержки, чем одна американская танковая дивизия.

Монтгомери прикрыл переправы через Маас от Намюра до Льежа, поставив на протяжении 35 миль на северо-запад одну бронетанковую и три пехотные дивизии. Эти части находились на позициях в ночь на четверг 21 декабря.

Таким образом, после шести дней боев тонкая линия английских танков и орудий удерживала на Маасе переправы, против которых были направлены три бронетанковые дивизии 5-й танковой армии, в то время как переправы, которые были объектом четырех бронетанковых дивизий 6-й танковой армии СС, были практически беззащитны, а ближайшим серьезным противником был 30-й корпус, расположившийся на полпути между Маасом и Антверпеном.

Но по графику немцев две свежие танковые дивизии СС уже должны были перейти Маас южнее Льежа не позднее чем в ночь на 20 декабря, имея слева от себя танки 5-й танковой армии, уже перешедшие реку Самбру. Если бы американцы не удержали Сен-Вит и гребень Элзенборн, или если бы боевая группа Пейпера могла перейти через Амблев, или 5-я танковая армия не была бы задержана на Уре и у Клерфа и вокруг Бастони, проблема охраны переправ через Маас была бы чисто академической.

Выступление Монтгомери перед прессой продолжалось: «Генерал Эйзенхауэр назначил меня командовать всем северным фронтом. Я использовал всю имеющуюся в моем распоряжении мощь британской группы армий… и в конечном счете она была введена в бой, и английские дивизии сейчас ожесточенно сражаются на левом фланге 1-й армии США».

Ключевой фразой здесь было: «…всю имеющуюся в моем распоряжении мощь», которую присутствовавшие журналисты, естественно, поняли как «крупную силу». В то самое время, когда фельдмаршал беседовал с прессой, бой вели одна английская пехотная дивизия, два батальона воздушно-десантных войск и два танковых полка,[115] охраняя фланг главной атаки 1-й армии, а 2-я английская пехотная дивизия и 3-й танковый полк находились в резерве в том же районе. Все эти войска хорошо сражались, несли потери и достигли поставленных целей; они были отведены только через 10 дней в связи с сокращением немецкой линии фронта. Но основную тяжесть контрнаступления союзников, которое отбросило назад немцев, несли две мощные американские силы — четыре дивизии 1-й американской армии и пять — из 3-й американской армии, и позже к их атакам присоединились еще 11 дивизий в других местах вокруг выступа.

Различие в данных о потерях — объективный показатель относительной численности действовавших войск: когда Монтгомери беседовал с прессой, число погибших в Арденнах американцев составляло более 8 тысяч, а англичан — менее 200 человек. Через несколько дней после этого в палате общин Черчилль попытался ослабить вред, нанесенный англо-американским отношениям: «Повествуя о нашей доблестной истории, следует остерегаться приписывать британской армии незаслуженную долю участия в том, что, бесспорно, является величайшей американской битвой в этой войне и, я надеюсь, будет рассматриваться как навечно прославленная американская победа». Его недовольство еще сильнее проявилось в последней ворчливой фразе: «Не позволяйте никому поддаваться болтовне интриганов, когда выход из этих важных последствий успешно решается с помощью меча».

Большинство присутствовавших репортеров восприняло замечания Монтгомери как то, что американцы были на грани поражения и что спасло их только высокое полководческое искусство и широкомасштабное вмешательство английских войск. Английские газеты стали опять требовать, чтобы Монтгомери был назначен командующим всеми сухопутными войсками; немцы перехватили сообщение корреспондента Би-би-си, искусно подделали его и передали под видом передачи Би-би-си. На эту удочку попались штабы Брэдли и Паттона.

Неудивительно, что они были в ярости от того, что сразу же за сообщениями прессы о том, что две американские армии в течение 17 критических дней находились под командованием Монтгомери, появилось его заявление, подтверждавшее, что он командовал этими армиями — и это не было опровергнуто ставкой Верховного командования союзных сил в Европе.

Брэдли опубликовал собственное заявление, также не подтвержденное ставкой Верховного командования союзных сил в Европе, в котором с раздражением пояснялось, что эта замена была чисто временной и в руках Эйзенхауэра опять оказалось тяжелое бремя главного командования. Только за неделю до того как напряженная ситуация достигла кульминации, Эйзенхауэр решил ответить положительно на просьбы Монтгомери о предоставлении ему большей власти.

Де Гинган[116] поразил Монтгомери тем жестоким фактом, что если все затрещит, то ему, Монтгомери, придется уйти в отставку. И фельдмаршал немедленно дал знать о безоговорочном отказе от всех своих просьб. Эйзенхауэр думал, что проблема командования сухопутными войсками разрешена, но теперь пресса вновь поднимала ее.

Эйзенхауэр с раздражением отнесся к вопросу о возможной отставке Брэдли и подтвердил, что, как только северная и южная группировки объединятся, 1-я армия снова вернется к нему. Он совершенно четко пояснил, что речь не идет о передаче кому-то каких-либо полномочий Верховного командования или об изменении стратегии широкого фронта.

Но причиненный вред был непоправим. Отношения между Монтгомери и Брэдли постоянно портились, а это, в свою очередь, вызывало соперничество между обеими армиями, результатом чего было промедление в продвижении в Германию в заключительной фазе войны.

Причины, толкнувшие Монтгомери на то, чтобы поставить английскую прессу на грань, которая могла лишь ухудшить отношения между ним и американскими генералами, навсегда останутся загадкой. Генерал де Гинган, весьма авторитетный и служивший Монтгомери с неизменными преданностью и восхищением, сказал однажды о нем: «Когда он убежден, что его особая линия действий правильная, он считал себя вправе использовать любую поддержку, чтобы выиграть свое дело; в сущности, финал оправдывает почти любые средства» (разрядка моя. — Авт.).

Здесь, возможно, и находится ключ не только к пресс-конференции, но и к некоторым заявлениям и действиям Монтгомери в период замешательства, вызванного внезапной и яростной атакой немцев. Выведенные из равновесия, Эйзенхауэр и Брэдли в течение некоторого времени были не в состоянии укрепить и контролировать подвижной фронт — главным образом из-за отсутствия коммуникаций. На всех уровнях были либо страх, либо паника. Успехи немцев переоценивались, а прочность американской обороны, которая действовала в те очень важные первые дни, не была оценена должным образом.

В тот момент, когда моральное состояние было на самом низком уровне и американское высшее командование, казалось, могло поддаться оказываемому на него давлению, Монтгомери использовал все возможное влияние, чтобы добиться своего: первое — командовать всеми силами в северной части Арденн, затем — получить под свое командование группу армий Брэдли.

Полагая, что только таким путем может быть скорее выиграна война, он обрисовывал положение в более черных красках, чем оно было на самом деле, для того чтобы заручиться искренней поддержкой фельдмаршала Брука, начальника имперского генерального штаба, и Уинстона Черчилля.

Вечером 19 декабря, до того как телефонный звонок от Эйзенхауэра известил его о том, что он достиг своей первой цели, Монтгомери послал Бруку длинное телеграфное послание об обстановке — оно начиналось так: «Обстановка в зоне американской армии НЕ — повторяю — НЕ ХОРОШАЯ… — и затем начал перечислять, что немцы взяли Мальмеди, Вильзам, Хоттон, Марш и Ла-Рош и что в этой части 1-й армии севернее линии Уденбрехт — Дюрбюи имеет место большой переполох и налицо все признаки всеобщего отступления… Брэдли еще в Люксембурге, но я понимаю, что он уйдет, как только его штабы окажутся в опасности… Мое личное мнение… немцы могут достичь Мааса у Намюра, не встречая сопротивления…»

В этом донесении на высоком уровне встречается удивительно большое число ошибок. В то время все пять городов были в руках американцев; город Ла-Рош был оставлен через трое суток для создания линии обороны 7-го корпуса; Вильзам пал через пять дней, после Сен-Вита, но три других города никогда не были заняты немцами. Относительно Мальмеди следует указать, что о его падении сообщила британская пресса; американское военное издательство «Старс энд Стрипс» опубликовало карту, показывающую этот город в руках немцев, и в «Крестовом походе в Европу» Эйзенхауэра карта Арденнской битвы также приписала Германии взятие этого города.

Линия на севере, в которой Монтгомери увидел широкомасштабный отход войск, включала прочную позицию Моншау и гребня Элзенборн, ключевые узлы коммуникаций Сен-Вита, Ставелот, который американцы только что отбили и который вместе с Труа Пон и Стоумонтом включал боевую группу Пейпера; и сектор 82-й воздушно-десантной дивизии.

Ближайшие немецкие войска находились в 15 милях от Люксембурга, и Брэдли не собирался выводить свои штабы.

Мнение Монтгомери о том, что немцы могут дойти до Мааса и до Намюра, «не встречая сопротивления», могло относиться только к угрозе, исходящей от передовой части 1-й танковой дивизии СС, боевой группы Пейпера, так как 116-я танковая дивизия, которая могла бы атаковать Хоттон, только что отошла назад к мосту Бертонь, возвращаясь через Уффализ, за 20 миль, а другие дивизии, направлявшиеся к реке Маас, 2-я танковая и танковая «учебная дивизия»,[117] вели бои около Бастони.

Войска Пейпера были отброшены американцами, удерживающими Труа Пон, они были отсечены, когда американцы вновь отбили Ставелот и были остановлены возле Стоумонта, который находился в 40 милях от Намюра и более чем в 30 от переправы через Маас в Юи, к которой стремился Пейпер.

После этого громкого набатного звона Монтгомери, как всякий упорный борец, перешел к атаке: «Я сказал Уайтли, что Айк должен бы дать мне оперативное командование всеми войсками северной части фронта. Я считаю, что он должен дать прямой приказ об этом» (курсив мой. — Авт.).

Эта телеграмма произвела ожидаемый эффект. Начальник имперского генштаба послал копию Черчиллю, а тот позвонил Эйзенхауэру и представил все так, что в «деле» Монтгомери следовало сказать только одно, а именно: решение, которого он добивался, уже принято.

Генерал-майор Кеннет Стронг, начальник Отдела разведки в штабе союзных сил в Европе, пояснил,[118] что рекомендация о смене командования поступила от него прежде всего к начальнику штаба генералу Беделлу Смиту и была сделана исключительно из военных соображений, независимо от действий Монтгомери или соображений национального престижа.

Около 20 декабря напряжение, вызванное непрерывными атаками на всем протяжении фронта, начало сказываться на штабе 1-й армии, и его внезапный уход за день до этого из хорошо устроенных и комфортабельных помещений в Спа не способствовал укреплению морального состояния. Прибытие в Шофонтэн фельдмаршала Монтгомери, преисполненного самоуверенности и несущего с собой ореол своей известности, было чрезвычайно успокаивающим, как утверждают те, кто при этом присутствовал. Собственный комментарий Монтгомери в его последующем донесении начальнику имперского генштаба: «Они, казалось, были в восторге от того, что кто-то может отдавать им приказы…», вероятно, недалек от истины.

Но, учитывая неожиданность и силу немецких атак на самом слабом своем участке, 1-я армия хорошо проявила себя в этом критическом положении, и нет сомнения в том, что Монтгомери со своей стороны был весьма доволен тем, что положение было далеко не таким плохим, как он думал.

На крайнем левом крыле атакуемого фронта оборону позиций Моншау — Хёфен держала свежая пехотная дивизия — 9-я; 2-я и 99-я пехотные дивизии, удерживавшие гребень Элзенборн против 6-й танковой армии СС, были вовремя усилены 1-й пехотной дивизией. Поэтому очень важный северный выступ был в надежном положении. Участок от Веймса к Ставелоту удерживался 30-й пехотной дивизией, которая, сковав 3-ю воздушно-десантную дивизию Дитриха, также атаковала с фронта и тыла боевую группу Пейпера. 3-я бронетанковая и 82-я воздушно-десантная дивизии атаковали Пейпера частью своих сил, в то время как остальная часть вместе с 84-й дивизией протянули оборонительный заслон 1-й армии на всем пути к Маршу. И в конце концов был восстановлен контакт со смешанными силами танков, пехоты и артиллерии, удерживающихся в Сен-Вите.

В своем отчете о сражении генерал Мантейфель описывал обстановку как «серию изолированных действий» и приписывал Монтгомери расширение оборонительного фронта от Ставелота до Марша. Такое суждение несправедливо по отношению к распоряжениям по 1-й армии, которые были приняты еще до 20 декабря. Отдельные действия, неизбежно вытекавшие из немецких атак, были объединены на севере в стройную линию обороны — Моншау — Бутгенбах — Мальмеди; в центре наступление противника постоянно сдерживалось; на правом фланге был создан заслон и отданы приказы о двух контратаках.

1-ю армию обоснованно критиковали за то, что ее первые ответные меры были слабыми, терялось ценное время; коммуникации были разрушены и быстро не восстановлены; в своей оценке намерений немцев слишком долго считали, что главной их целью является город Льеж. В тактическом отношении контратаки были назначены слишком рано, некоторые передовые позиции удерживались без достаточных военных оснований, и не делалось попыток создать резервы.

Монтгомери был уверен, что танковые армии направятся к переправе через Маас южнее Льежа, для того чтобы выйти на слабо пересеченную местность и пройти на большой скорости к Антверпену. Он уже предпринял некоторые шаги, чтобы воспрепятствовать этому продвижению, и теперь хотел усилить восточно-западную линию обороны 1-й армии, позволяя немецким танкам пройти на юго-запад; это удлиняло их коммуникации без какого-либо компенсационного преимущества. Тем временем Монтгомери создавал мощный резерв на их фланге, для того чтобы уничтожить их в нужный момент.

Одно из высказываний на пресс-конференции, возмутившее американских генералов на другой половине поля сражения, заключалось в следующем: «Сражение было крайне интересным: думаю, вероятно, одним из самых интересных и искусных, которые я когда-либо вел. Это сражение имеет некоторое сходство с тем, которое началось 31 августа 1942 года, когда Роммеля “выпроваживала” 8-я армия».

Упомянутое им сражение было под Алам Хальфа, когда Африканскому корпусу дали пройти вперед на несколько миль между двумя сильными английскими позициями и, как Монтгомери описывает это в своих мемуарах, «были даны строжайшие приказы не выпускать танки против армии Роммеля; им нельзя было двигаться; неприятелю дали возможность ударить по ним и понести тяжелые потери». Это действительно произошло так, и главные танковые силы немцев, зажатые в перекрестном огне скрытых в блиндаже орудий и невидимых танков, были близки к полному уничтожению. Но, к изумлению Роммеля, Монтгомери позволил им уйти, не сделав попытки преследовать их. Здесь не место вдаваться в обсуждение причин, побудивших Монтгомери принять такое решение, но значение Алам Хальфа для Арденн заключалось в том, что оно дало германскому Верховному командованию[119] ключ к разгадке намерений Монтгомери, ибо он планировал использовать вновь ту же тактику.

Это требовало создания сильного резерва, поставленного вдоль естественной оборонительной линии. Резерв мог быть сформирован только при условии прекращения наступательных действий и отхода от выступов, с тем чтобы образовать безфланговый фронт, а выбранная позиция могла быть удержана, если расположенные вдоль нее части не ввяжутся в бой раньше времени. Монтгомери попытался осуществить оба эти условия и довести до конца свои приказы — тогда сражение вполне могло быть закончено подобно битве при Алам Хальфа, — но они не были доведены до конца.

Каждая дивизия, прибывавшая для формирования резерва, оказывалась втянутой в бой, отвечая на атаку контратакой, что не позволяло искусно завлечь немцев на такую позицию, на которой их можно было бы атаковать свежими силами, стоящими наготове. К тому же Ходжес, поддерживаемый неофициально Брэдли, решительно отказался отходить куда-либо на свой левый фланг или в центр, утверждая, что это означало «бросить» Сен-Вит. Вместо этого он настаивал на том, чтобы 18-й воздушно-десантный корпус Риджуэя атаковал немцев, чтобы отбросить их к линии Мальмеди — Сен-Вит — Уффализ. Учитывая мощь действовавших там немецких дивизий, это было почти нереальной целью. Итог положения на фронте 1-й армии подвел Честер Уильмот: «Упорное решение оставаться на своих позициях было источником большой оборонительной силы американцев, но временами это приводило к значительному ущербу в тактической гибкости и в стратегическом балансе». Тем не менее, и это было удивительно, Монтгомери согласился на использование 18-го воздушно-десантного корпуса.

Если бы была предпринята попытка «привести в порядок» фронт, например создать более или менее сильную линию обороны от Моншау до Мальмеди, то прижатые танковые дивизии СС могли быть высвобождены, результаты чего сейчас нельзя определить. Но почти наверняка это привело бы к захвату Сен-Вита и, вероятно, к высвобождению и сильному подкреплению Пейпера.

Поскольку главные силы 6-й танковой армии сдерживались почти на их стартовой линии, а правое крыло 5-й танковой армии сдерживалось в критический период защитой Сен-Вита, Монтгомери имел достаточно времени для прибытия нового корпуса. Эти промедления на правом фланге немецкого наступления вместе с промедлением на левом в связи с обороной Бастони означали, что немецкие силы, встретившиеся с 18-м воздушно-десантным корпусом и с 7-м корпусом, не были достаточно сильны, чтобы пробиться через относительно тонкую линию союзников.

Затем, когда авиация союзников нанесла ущерб передовым частям немцев и фактически лишила их снабжения, немцы упустили инициативу. К концу битвы 26 декабря наступление на фронт Монтгомери было остановлено, что дало ему время собрать силы для контрнаступления. Через неделю, после того как это наступление началось, Верховное командование немцев отдало приказ о последовательном отходе на три линии, первой из которых была Ла-Рош — Бастонь. Поэтому Монтгомери начал атаку не против фланга растянутых наступающих немецких сил, а против частей, развернутых для обороны и получивших приказ к отступлению.

Но, по-видимому, ничто из этого не принималось им в расчет в то время, когда он ликующе сообщил репортерам, как, по его мнению, он вел бой: «Первое, что я сделал, — это упорядочил район сражения, распределил все. Я разместил резервы в нужных и хорошо продуманных местах. Я реорганизовал американскую и британскую армии. 7-й корпус был разбросан. Я сказал: “Так дело не пойдет. В бою его сразу проглотят”. Я принялся за дело и вновь сформировал корпус. И когда он вновь начал таять в оборонительном сражении, я снова сформировал его. Вы должны иметь хорошо сбалансированный, аккуратный бой, когда попали в свалку».

В действительности же главный бой, проходивший между Манэй и Селль с 21 по 26 декабря и решивший исход сражения в северной части Арденн, никогда не был «аккуратным боем». Ибо это была не игра в шахматы, а ссора в баре. Это была беспорядочная серия неистовых схваток, почти не связанных друг с другом, которые отличались разрушением коммуникаций и ссорами командующих почти на каждом уровне.

Так, например, Риджуэй хотел, чтобы 7-я бронетанковая дивизия стояла и сражалась к востоку от Зальма. Ее командир Хэзбрук заявил, что если так сделать, то от дивизии ничего не останется, и Монтгомери поддержал его. Но позже вспыльчивый Риджуэй возразил против отвода 82-й воздушно-десантной дивизии к практически недоступному гребню на юге Вербомона, и на этот раз его поддержал Ходжес. Монтгомери уступил, и 82-я воздушно-десантная дивизия почти вся погибла, когда немцы начали мощную атаку, в результате которой был взят Гранмениль.

Везение и удача, а не военная рассудительность руководили на поле сражения; и если последнее закончилось в пользу союзников, то это произошло лишь благодаря тому, что немцы не смогли обеспечить горючим свои бронетанковые силы, подкрепить свои истощенные в атаках войска или возместить их потери, защитить себя от мощных воздушных атак или состязаться с союзниками в скорости наращивания средств. Ну и, конечно, основным фактором поражения немцев была совершенно неожиданная для них способность американских солдат восстанавливать силы после сокрушительной атаки, которая разрывала их фронт, внося хаос и смятение, и выстоять, сражаться, а затем самим атаковать. Это была реакция, опрокидывавшая точный расчет времени, от которого зависело наступление.

Руководство Арденнским сражением на севере перешло к Монтгомери после четырех критических дней, во время которых уже появилось большинство тех факторов, которые обрекли потом наступление на провал. Случай и другие факторы, над которыми Монтгомери был не властен, свидетельствуют о том, что он был не способен осуществлять тот абсолютный контроль, который присущ его стилю полководческого искусства.

Фельдмаршал лорд Монтгомери Аламейнский — один из тех немногих солдат второй мировой войны, которые достигли звания «великого полководца», и его репутация прочно покоится на столпах битвы в Северной Африке и при высадке на северо-западе Европы. Ничто не может отнять у него его место в истории, но когда дадут окончательную оценку его карьере, я думаю, битва в Арденнах не будет рассматриваться как один из его триумфов.

В южной части поля сражения внезапность, ярость и сила немецких атак, казалось, вначале ошеломили Верховное командование, и возникло опасное промедление по крайней мере в 36 часов в подготовке тактического и стратегического отпора этому крупному наступлению. Только то, что немцы в конце 1944 года были не способны воспользоваться этим промедлением, помешало им достигнуть по меньшей мере Мааса. Недостаток в людях и снаряжении вместе с несбалансированным развертыванием сил способствовал первоначальному провалу планов немцев, но столь же важным было и то, что американцы удерживали свои позиции тогда, когда холодная военная логика говорила «это невозможно», а они срывали расписание, и задуманный «блицкриг» обернулся тяжелым, изнурительным состязанием, которое немцы не могли выиграть.

Верховное командование экспедиционными силами союзников в Европе и штаб 12-й группы армий сосредоточили свое внимание на той части фронта, которая была ближе к ним, и предоставили 1-й и 9-й армиям США отражать атаки на севере по своему усмотрению. Ходжес, который рано потерял в сражении оперативный контроль над 8-м корпусом, сказал Монтгомери, что не видел ни Брэдли, ни Эйзенхауэра с того момента, как началась атака на его армию. К счастью, он и командующий 9-й армией генерал Симпсон были давнишними друзьями, и передача дивизий от одного к другому совершалась неформально, по телефону, без обращения в Верховное командование союзными силами в Европе, что было «нарушением», которое немцы никак не могли предусмотреть в своих планах.

В связи с расстройством коммуникаций и «значительным смятением и дезорганизацией в тылу американских войск».[120] Верховное командование плохо представляло, что происходило на линии сражения вплоть до третьего дня, поэтому и большинство донесений о битве начинается с этого времени. Позже, когда крупное немецкое наступление потерпело поражение, роль тех рот, которые приняли на себя первый удар и держались в течение часов и даже дней, пока не были разбиты, была недооценена, в то время как о частях, участвовавших в конечной победе, писали в героических терминах. Пропаганда — это также оружие войны, а мертвые не дают интервью.

С другой стороны, генерал Паттон всегда находил время для бесед с корреспондентами, и благодаря его колоритной фигуре и живописной речи 3-я армия редко сходила со страниц газет. Несмотря на то, что 3-я армия не была введена в бой до тех пор, пока немцы на западе не были весьма значительно ослаблены почти полным уничтожением их сил, загнанных в «Фалезский мешок», Паттон, убежденный, что война развивается недостаточно быстро, думал, что он покажет, как это надо сделать.