Уильям Ширер Англо-французские переговоры с Советским Союзом летом 1939 года[8]

Уильям Ширер

Англо-французские переговоры с Советским Союзом летом 1939 года[8]

18 марта 1939 года, через три дня после оккупации немцами Чехословакии, народный комиссар иностранных дел СССР М. Литвинов предложил срочно созвать в Бухаресте конференцию шести государств — Франции, Великобритании, Польши, Советского Союза, Румынии и Турции с целью создания «мирного фронта», чтобы остановить Гитлера. Советское правительство уже выдвигало подобное предложение год назад, сразу же после «аншлюса» — поглощения Германией Австрии. Предложение, однако, встретило холодный прием в Париже и Лондоне. Министр иностранных дел Франции Боннэ не упоминает его в своих пухлых мемуарах, и нет никаких сведений о том, предпринял ли он вообще какие-либо шаги в связи с этим предложением. Английский премьер-министр Н. Чемберлен счел его «преждевременным». Правительство Его Величества, заявил он в палате общин 23 марта 1939 года, «не хочет создавать в Европе противостоящие друг другу блоки». Чемберлен по-прежнему относился к Советскому Союзу с глубокой неприязнью. Писатель Фейлинг в своей книге «Жизнь Невилла Чемберлена» приводит следующее высказывание английского премьер-министра в личном письме от 26 марта 1939 года: «Я должен признаться в глубочайшем недоверии к России, я ни капли не верю в ее способности вести успешные наступательные действия, даже если бы она хотела. И я не доверяю ее мотивам». Самое большое, на что он мог бы пойти, заявил Чемберлен 21 марта министру иностранных дел Франции Боннэ, посетившему Лондон с официальным визитом, — чтобы Франция и Великобритания выступили вместе с Польшей и Советским Союзом с официальной декларацией, гласящей, что они «немедленно начнут консультации» о шагах по предотвращению дальнейшей агрессии в Европе. Боннэ согласился, и в тот же день это предложение было сделано министру иностранных дел Беку в Варшаве, который отклонил его из-за участия в такой декларации Советского Союза.

Таким образом, отказавшись положительно ответить на советское предложение о немедленном созыве конференции с целью создания антигитлеровской коалиции, Великобритания и Франция намеренно отвергли эту первую возможность привлечь Советский Союз на свою сторону. Даже Боннэ понимал, что без военной помощи Советского Союза Польшу защитить нельзя. Внезапно встревоженный перспективой упустить союз с Советским Союзом по недосмотру, он попросил премьер-министра Даладье созвать заседание совета национальной обороны.

Пасхальные праздники принесли новые тревожные сообщения, усилившие треволнения в Париже. 7 апреля 1939 года итальянские войска вторглись в Албанию. Чрезвычайное заседание состоялось в воскресенье 9 апреля. Основное внимание на нем было уделено Италии. Было решено, что в случае возникновения военных действий в Европе французские вооруженные силы сосредоточат свои усилия на том, чтобы в первую очередь нанести нокаутирующий удар по итальянцам. Но Боннэ главным образом интересовала позиция Советского Союза. Он указал, что Польша отказывается вести переговоры с русскими, и поэтому предложил начать прямые переговоры с Москвой по дипломатическим каналам. Совет одобрил предложение Боннэ. Французскому военному атташе в Москве было поручено обсудить с маршалом К. Е. Ворошиловым военные аспекты проблемы. Это предложение было нереальным, поскольку русские еще ранее разъяснили свою точку зрения, что серьезные военные переговоры между Советским Союзом и Францией, которых они добивались в течение ряда лет, могут состояться только на уровне генеральных штабов.

Совершенно ясно, что в этот критический момент, когда гитлеровская Германия явно готовилась напасть на Польшу, а Италия предприняла вторжение на Балканы, французское и английское правительства не имели серьезных намерений вступать с Советским Союзом в военный союз против Гитлера. Судя по всему, они не понимали, что в сложившейся обстановке Великобритания и Франция больше нуждались в Советском Союзе, чем он в них.

Во всяком случае, было очевидным (или должно было быть), что Кремль не собирается идти на риск вступления в союз с Великобританией и Францией, если Советский Союз не получит гарантий, что западные страны на этот раз действительно сдержат свое слово и конкретно заявят, какую военную помощь они окажут и какими силами, чтобы выполнить свои обязательства. После Мюнхенской сделки Чемберлена и Даладье с Гитлером в 1938 году Кремль с большим подозрением относился к политике западных держав. Советское правительство опасалось, что Даладье и Чемберлен более заинтересованы в том, чтобы втянуть Германию в войну с Советским Союзом, чем создать трехсторонний союз для сдерживания Германии.

15 апреля Великобритания и Франция сделали свои первые предложения Москве. Англичане ограничились просьбой, чтобы Советский Союз выступил с декларацией о готовности оказать помощь Польше и Румынии, аналогичной тем, которые сделали Великобритания и Франция.[9] Французы пошли несколько дальше. Они предложили, чтобы три державы договорились обменяться обязательствами о взаимной поддержке в случае, если одна из них будет втянута в войну с Германией (в результате оказания помощи Польше или Румынии. — Прим. перев.). Но русским это было недостаточно.

Через два дня М. Литвинов выдвинул контрпредложение о действенном трехстороннем союзе между СССР, Англией и Францией. Не о каком-то туманном, как предусматривали французы, а о совершенно конкретном и далеко идущем. Договаривающиеся стороны не только обязывались оказывать друг другу взаимную помощь, но и подкрепляли обязательство военной конвенцией, определявшей, что их соответствующие армии, военно-воздушные силы и военно-морские флоты будут делать в случае войны. Участники союза, к которому могла присоединиться Польша, пожелай она этого, гарантировали всяческую помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями, в случае агрессии против них. Переговоры по военным вопросам должны были начаться одновременно с политическими.

Французский посол в Берлине Кулондр полагал, что советское предложение превосходит все ожидания, и настаивал на его принятии. Черчилль, разделявший это мнение, заявил Чемберлену, что «без активной помощи России создать Восточный фронт против нацистской агрессии невозможно». Позднее он напишет, что такой союз был бы ударом по Германии и мог бы удержать Гитлера от развязывания войны. Но в Лондоне советское предложение вызвало испуг, а в Париже — обычное молчание. Влиятельные французские круги были против какого-либо союза с Москвой.

Во второй половине апреля переговоры с Советским Союзом застопорились. 22 апреля французский кабинет нехотя согласился взять советские предложения за основу переговоров. Но убедить англичан не удалось. Чемберлен и министр иностранных дел Галифакс настаивали, чтобы Москва сперва дала односторонние гарантии Польше и Румынии, аналогичные английским, и только после этого они изучат вопрос о соглашении с Советским Союзом. 29 апреля Боннэ сделал еще одну попытку, предложив Москве договор о взаимной помощи между тремя державами, который должен был вступить в силу, если они окажутся в состоянии войны с Германией «в результате насильственного изменения положения, существовавшего в Центральной или Восточной Европе». Боннэ полагал, что это предложение поможет обойти сложную проблему — как убедить Польшу принять помощь со стороны Советского Союза? Но на Москву это предложение впечатления не произвело; а в Лондоне оно было встречено с явным неодобрением.

Еще 3 апреля — несколько дней спустя после заявления Чемберлена о предоставлении Польше односторонних гарантий — Гитлер утвердил секретную директиву вермахту — план войны против Польши под кодовым названием операция «Вайс». В нем приказывалось «уничтожить польские вооруженные силы внезапным нападением». В качестве даты начала операции было названо 1 сентября 1939 года.

Подготавливая политическую арену для новой агрессии, нацистский диктатор действовал быстро. В своем выступлении в рейхстаге 28 апреля он заявил о денонсации англо-германского военно-морского соглашения 1935 года и — что еще более важно — о расторжении пакта о ненападении с Польшей 1934 года. Примечательно также, что на протяжении всей своей двухчасовой речи фюрер воздержался от привычных для него нападок на Советский Союз и вообще ни слова не сказал о России.

22 мая 1939 года Италия и Германия заключили так называемый «Стальной пакт». Это был открытый военный союз: участники пакта обязались в случае, если одна из сторон «будет вовлечена в военные действия с третьей державой», помогать друг другу «всеми своими военными силами на суше, море и в воздухе».[10]

1 июня бдительный французский посол в нацистской столице Кулондр сообщил министру иностранных дел Боннэ, что Гитлер «рискнет начать войну, если ему не надо будет сражаться с Россией. Если же он будет знать, что ему придется воевать также с Россией, он отступит, чтобы не подвергать гибели страну, партию и себя».

Кулондр добавил, что два наивысших военачальника Гитлера — начальник штаба ОКБ Кейтель и главнокомандующий сухопутными войсками Браухич заявили фюреру, что, если Германии придется воевать с Россией, у ней будет «мало шансов выиграть войну». Посол, который на протяжении ряда лет добивался заключения военного союза между Францией и Советским Союзом, закончил телеграмму, подчеркнув «срочность» немедленного достижения в Москве соглашения между Великобританией, Францией и Россией.

Основная цель, которую преследовали в этот момент Франция и Великобритания, заключалась в том, чтобы заинтересовать Советский Союз в обороне Польши. И фактически русские были заинтересованы, поскольку это непосредственно затрагивало оборону Советского Союза. Но польское правительство такого интереса не проявило.

Французы получили возможность заставить поляков проявить благоразумие в отношении помощи Советского Союза, когда военный министр Польши генерал Каспшицкий в сопровождении заместителя начальника польского генерального штаба приехал в середине мая в Париж, чтобы выработать военную конвенцию с Францией. Для генерала Гамелена, который вел переговоры от имени французского правительства, это был удобный случай не только настоять, чтобы Польша согласилась принять военную помощь русских, но и, более того, поставить военные обязательства Франции перед Варшавой в прямую зависимость от такого согласия. Однако Гамелен за всю неделю переговоров даже не коснулся этого вопроса. Не поинтересовавшись даже, как польский генеральный штаб планирует сдержать немцев без советской помощи, он подписал 19 мая протокол, обещавший, что французская армия начнет наступательные действия всей мощью своих сил на Западе, если немцы нападут на Польшу. Нет никаких сведений, что Даладье убеждал Гамелена поднять вопрос о советской военной помощи Польше. Не предпринял ничего и Боннэ, хотя позднее он сделает все, чтобы саботировать этот военный протокол, отказавшись подписать политическое соглашение, от которого зависело вступление протокола в силу.

Начиналось лето 1939 года, а государственные деятели в Париже и Лондоне не спешили с решением вопроса о советской военной помощи, хотя им самим становилось все более понятным, что без этой помощи Польша обречена, так же как, вероятно, и сами западные державы.

Как ни странно, в это время уверенность французского генерального штаба в боеспособности польской армии возросла. Подобную уверенность разделяли также военные атташе Франции, Англии и США в Варшаве. Мне, как невоенному журналисту, это казалось странным, так же как и то, что поляки упорно отказывались понять катастрофическое военное положение и необходимость военной помощи со стороны Советского Союза. Первую неделю апреля я провел в Польше и 2 апреля в Варшаве сделал следующую запись в своем дневнике: «В воскресенье присутствовал на авиационном параде. Грустное зрелище. Мои польские друзья извинялись за неповоротливые тихоходные бомбардировщики и истребители — бипланы — все безнадежно устаревшие. Поляки показали пяток современных истребителей, казавшихся достаточно быстроходными, но ничего больше у них не было. Как сможет Польша воевать против Германии с подобными военно-воздушными силами?»

6 апреля — день, когда английское и польское правительства объявили о своем намерении подписать договор о взаимной помощи, — я сообщил из Варшавы, что при поддержке Великобритании и Франции поляки будут сражаться. Тем не менее три вещи «не дают мне покоя»: опасное стратегическое положение Польши (после оккупации Чехословакии немцы окружили ее с трех сторон); немецкая линия укреплений «Западный вал», строительство которого будет завершено к зиме, отпугнет Францию и Великобританию от наступления на Германию с запада и, таким образом, от оказания помощи Польше; и, наконец, Советский Союз. На этой неделе я имел встречи и беседы с доброй дюжиной поляков — дипломатов, военных, старых легионеров Пилсудского, возглавляющих «Польское радио», — и все они не могут заставить себя понять, что Польша не может позволить себе такую роскошь, как вражда с Германией и с Россией, что они должны сделать выбор и что если они заручатся помощью России совместно с Англией и Францией, то будут спасены… Никогда! — говорят они.

Наступил июнь, а переговоры с Советским Союзом все еще не начались. 1 июня министр общественных работ де Монзи записал в своем дневнике: «Англо-французские переговоры с Советским Союзом оказались в тупике. Фактически эта идея мертва, но не будет погребена, чтобы поддерживать впечатление, что она еще живет». В данном случае желание, пожалуй, опережало действительность. Но во всяком случае это высказывание отражало настроения ряда министров — членов кабинета. Даладье и Боннэ понимали, что англичане тянут время, и главным образом из-за позиции самого Чемберлена. Премьер-министр не только не доверял русским, но и не верил, что они располагают достаточной военной мощью, чтобы быть полезными для западных союзников. Этого же взгляда придерживались и английские военные специалисты. Так, 6 марта английский военный атташе и военно-воздушный атташе в Москве направили пространные донесения в Лондон, в которых говорилось, что, хотя оборонительные возможности Красной Армии и военно-воздушных сил значительны, они не способны предпринять серьезную наступательную операцию. Однако 27 мая под шквалом критики в палате общин со стороны членов парламента во главе с Черчиллем, Ллойд Джорджем и Антони Иденом премьер-министр пошел на уступки и поручил английскому послу в Москве дать согласие на обсуждение договора о взаимной помощи, военной конвенции и предоставлении гарантий странам, кг торым угрожал Гитлер. Этот шаг, как сообщил в Берлин из Лондона немецкий посол Дирксен, был предпринят «чрезвычайно неохотно».

Русские настаивали, чтобы английская сторона с целью ускорения переговоров направила в Москву министра иностранных дел. Но лорд Галифакс отказался от поездки. «Было действительно невозможно выбраться отсюда», — заявил он советскому послу. Энтони Идеи, вышедший ранее из правительства, предложил поехать вместо Галифакса. Но Чемберлена это не устраивало. Вместо министра он решил послать Уильяма Стрэнга, второстепенного чиновника Форин оффис, бывшего сотрудника английского посольства в Москге, антисоветски настроенного и малоизвестного как г Англии, так и за ее пределами. Черчилль оценил это назначение как «очередной промах». Посылка столь второстепенного чиновника, считал он, «равнозначна демонстративному оскорблению». Русские придерживались такого же мнения. Для них это было новым доказательством того, что Чемберлен не очень-то стремится приступить к деловым переговорам об эффективном союзе против Гитлера.

31 мая в своем первом публичном выступлении после назначения на пост наркома иностранных дел СССР В. М. Молотов подверг резкой критике Англию и Францию за их нерешительность. Если они действительно хотят заключить договор с Советским Союзом о сдерживании агрессии, сказал он, то должны перейти к делу и согласиться с тремя основными положениями:

1. Заключить трехсторонний договор о взаимной помощи.

2. Предоставить гарантии от нападения агрессоров государствам Центральной и Восточной Европы, в том числе всем европейским государствам, граничащим с Советским Союзом.

3. Заключить конкретное соглашение о размерах и формах немедленной и эффективной помощи, оказываемой друг другу и гарантируемым государствам в случае нападения агрессоров.

К 4 июля между англо-французскими партнерами и Советским Союзом остались несогласованными два важных вопроса: определение «косвенной агрессии» и следует ли скрепить подписями политический договор до заключения военной конвенции.

По первому вопросу англичане доказывали, что лишь правительство вправе вынести решение, является ли оно жертвой агрессии или нет. Однако советская сторона приводила в пример случай с Чехословакией, где правительство под чрезвычайным давлением было вынуждено согласиться на иностранную оккупацию. Молотов подчеркивал необходимость учитывать подобную экстремальную ситуацию и предложил, чтобы понятие «косвенная агрессия» охватывало «случаи внутренних переворотов или политических перемен, выгодных агрессору».

20 июля англичане дали согласие начать переговоры по военным вопросам, но по-прежнему отказывались принять советское определение «косвенной агрессии».

24 июля французский и английский послы были приняты В. М. Молотовым, который заявил, что, поскольку основные положения договора о взаимной помощи согласованы, а разногласия по вопросу определения «косвенной агрессии» имеют «второстепенное значение», сейчас можно приступить к выработке военного соглашения, которое изложит обязательства сторон. Советский Союз, добавил он, готов незамедлительно начать такие переговоры.

Франция тоже была готова. Премьер-министр Даладье уже назначил генерала Думенка, члена Верховного военного совета, считавшегося одним из наиболее способных офицеров французской армии, главой французской делегации (миссии) и поручил ему приготовиться к срочному отъезду в Москву. Но англичане вновь начали волокиту. Чемберлен более чем сдержанно относился к самой идее переговоров на уровне генеральных штабов и только 31 июля объявил о своем согласии в палате общин.

Скептическую позицию занимал и английский представитель на переговорах У. Стрэнг, который с 14 июня находился в Москве. «Это действительно беспрецедентно, — сообщил он 20 июля в Форин оффис, — что от нас ждут обсуждения военных секретов с советским правительством до того, как мы будем уверены, что русские станут нашими союзниками».

Состав английской военной миссии, утвержденный Чемберленом, вызвал удивление как в Англии, так и за границей. Главой делегации, как и можно было ожидать, назначили военно-морского офицера, адмирала почтенного сэра Реджинальда Эйлмера Рэнферли Планкетт-Ернл-Дракса, который годом раньше командовал военно-морской базой в Плимуте. Молодому армейскому капитану, входившему в состав французской делегации, он казался человеком, словно «сошедшим с портрета Роднея»[11] — грубоватым, прямым старым морским волком, который, как вскоре станет очевидным, был абсолютно не способен вести на высоком уровне переговоры с русскими, казавшимися ему пришельцами с другой планеты. Военно-воздушные силы представлял маршал авиации Чарльз Бернетт, отличный летчик, вышедший из рядовых, но ничего не понимавший ни в вопросах большой стратегии, ни в дипломатии. Армию представлял генерал-майор Т. Хейвуд, способный офицер, имевший дипломатический опыт.

Немецкий посол в Лондоне Дирксен в своей депеше в Берлин от 1 августа, характеризуя английскую делегацию, в первую очередь подчеркнул скептическое отношение Лондона к исходу трехсторонних переговоров в Москве.

«Это подтверждается, — писал он, — составом английской военной миссии. Адмирал… практически находится в списке отставников и никогда не служил в военно-морском штабе. Генерал также чисто боевой командир. Маршал авиации — выдающийся летчик и инструктор, но не стратег. Это, по всей видимости, свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет задачу установить боеспособность Красной Армии, а не заключить военное соглашение… Военные атташе вермахта единодушно отмечают необычный скептицизм в английских военных кругах в отношении предстоящих переговоров с представителями советских вооруженных сил».

И действительно, английское правительство смотрело на переговоры столь скептически, что забыло дать адмиралу Драксу письменные полномочия на ведение переговоров — недосмотр, если это не было чем-то другим, который вызвал недоумение у маршала К. Е. Ворошилова на первой встрече трех делегаций.

Но если адмирал Дракс не имел письменных полномочий, то секретные инструкции, как действовать на встречах делегаций в Москве, у него, безусловно, были. Ему предписывалось «вести переговоры очень медленно и следить за тем, как идет обсуждение политических вопросов», пока не будет заключено политическое соглашение. Разъяснилось, что конфиденциальную военную информацию нельзя сообщать русским, пока не будет подписан политический договор. Секретные английские и французские документы со всей очевидностью свидетельствуют о том, что правительство Чемберлена было твердо намерено затянуть изложение военных обязательств каждой страны, особенно своей собственной, в предполагаемом трехстороннем договоре о взаимной помощи.

Копия английских инструкций адмиралу Драксу была передана французам 31 июля. Согласно Андре Бофру, бывшему в то время капитаном и членом французской делегации, который читал эти инструкции, они «рекомендовали действовать с величайшей осторожностью, не сообщать никакую важную информацию, всегда иметь в виду возможность советско-германского сговора, а переговоры вести как можно медленнее, чтобы выиграть время». Письмо маршала авиации Бернетта из Москвы начальнику штаба Королевских военно-воздушных сил не оставляет сомнений, что члены английской делегации понимали эти директивные указания. «Как я понимаю, — писал Бернетт, — политика правительства состоит в том, чтобы эти переговоры длились как можно дольше…»

Инструкции, переданные генералу Думенку 27 июля генералом Гамеленом, как это сразу же увидел проницательный капитан Бофр, были «туманными по существу и страшно негативными в тех вопросах, которые станут ключевыми».

К тому же ни в Париже, ни в Лондоне явно не спешили с отправкой делегаций, хотя наступил уже август. Самолет мог бы доставить англо-французскую военную миссию в Москву за один день. Но оба правительства решили, что она должна отправиться в Советский Союз на тихоходном пассажирско-грузовом пакетботе «Сити оф Эксетер», ранее совершавшем рейсы в Южную Африку. Его скорость, как заметил заместитель наркоминдела СССР В. П. Потемкин, «не превышала 13 узлов». Он подсчитал, что англо-французской миссии потребуется шесть дней, чтобы прибыть в Москву. Так оно и вышло. Лайнеру «Куин Мэри» понадобилось бы меньше времени, чтобы доставить миссию через Атлантику в Нью-Йорк.

5 августа «Сити оф Эксетер» вышел из Тилбери с 26 офицерами англо-французской миссии на борту и направился через Балтийское море в Ленинград.

11 августа английская и французская военные делегации наконец-то прибыли в Москву и на следующий день встретились с советской делегацией, которую возглавляли нарком обороны маршал К. Е. Ворошилов и начальник Генерального штаба РККА командарм I ранга Б. М. Шапошников.

* * *

14 августа был еще одним критическим днем на трехсторонних переговорах в Москве. Они начались неудачно с самого первого дня, когда маршал Ворошилов выразил протест по поводу отсутствия у адмирала Дракса письменных полномочий, после того как он сам и генерал Думенк (мандат которого был подписан Даладье) предъявили свои.

С точки зрения русских, это вызывало сомнения в серьезности подхода англичан к переговорам. Их доверие к западным союзникам не окрепло и в ходе второго и третьего заседаний военных миссий, когда советская сторона попросила сообщить сведения о вооруженных силах Франции и Англии и их планах действий, а генерал Думенк и адмирал Дракс, скрупулезно следуя полученным инструкциям, стремились свести информацию, часть которой к тому же была далека от правды, до минимума.

«Мягко говоря, — прокомментировал капитан Бофр сообщение генерала Думенка о силах, которые Франция бросит против Германии, если та нападет на Польшу, — это сообщение несколько преувеличивало подлинное положение вещей». В частности, французский генерал заявил, что «линия Мажино» сейчас продолжена «от границы со Швейцарией до моря», тогда как любому журналисту было известно, что протяженность ее вдвое меньше и французская армия имеет длинную незащищенную границу с Бельгией. Даже французы, знающие фактическое положение, удивились размерам английской армии, которую, по словам генерала Хейвуда, Великобритания выставит для боевых действий: 16 дивизий «в начальной стадии войны» и еще 16 дивизий позднее. По подсчетам Бофра, это было «в три или четыре раза» больше, чем англичане обещали французам в ходе недавних переговоров на уровне генеральных штабов. Но сбить с толку Ворошилова было не так-то просто. «Если завтра вспыхнет война, то сколько дивизий и в какой срок могут быть переброшены во Францию?» — спросил он, заставив английского генерала, мужественно пытавшегося уклониться от ответа, в конце концов признаться, что в данное время Англия располагает всего «пятью пехотными дивизиями и одной механизированной». Бофр писал, что в тот момент он почувствовал, что «советская делегация поняла лучше, чем раньше, всю глубину слабости Британской империи».

На протяжении двух заседаний, состоявшихся 13 августа, «грозный Ворошилов», как не без оттенка симпатии называет его капитан Бофр, задавал французским и английским делегатам пытливые вопросы, от ответов на большинство которых правительственные инструкции предписывали тем по возможности уклоняться. Какие силы, спросил Ворошилов, Польша выставит против Германии и каков ее план обороны? Обескураженный Думенк мог лишь ответить, что он этого не знает. А как с Бельгией? — поинтересовался Ворошилов, несомненно имея в виду бросок немецких армий через эту небольшую страну в августе 1914 года. Оборона Бельгии, сказал Думенк, является «в первую очередь задачей ее собственных вооруженных сил. Французские войска не могут вступить на бельгийскую территорию, если их не пригласят, но Франция готова откликнуться на любую просьбу».

Затем, в самом конце вечернего заседания 13 августа, Ворошилов поднял вопрос: как генеральные штабы Англии и Франции представляют себе участие Красной Армии в войне против агрессора, если он нападет на Польшу и Румынию, поскольку Советский Союз, не имея общей границы с Германией, должен будет вести боевые действия на территории соседних государств? Он попросил дать ответ на следующем заседании.

Это был ключевой вопрос, и его постановка советской стороной и уклончивые ответы и отговорки западных союзников привели 14 августа к возникновению кризиса и последовавшим за ним событиям.

В начале заседания 14 августа адмирал Дракс и генерал Думенк пытались уклониться от прямого ответа на заданный накануне вопрос, но затем Дракс заявил, что уверен в том, что они (то есть Польша и Румыния) попросят о помощи, как только их войска будут отброшены от границы. Если они, когда возникнет необходимость, не обратятся за помощью, добавил он, и позволят оккупировать себя, то станут простыми немецкими провинциями.

Меньше всего русские хотели возникновения на своих границах немецких провинций, переполненных немецкими войсками, и маршал Ворошилов, в сердцах вскочив с места, заявил, что советская делегация «с интересом восприняла» это заявление адмирала и он надеется, что и другие также с должным вниманием отнесутся к нему.

По мнению Бофра, это заявление произвело на советскую делегацию наихудшее впечатление. Бофр пишет, что английский адмирал еще неделю назад на борту парохода в ходе дискуссий высказывал желание привести подобную аргументацию, но французы «заклинали» его не делать этого.

Адмирал Дракс, видимо осознав, что допустил оплошность, попросил прервать заседание. Ворошилов, однако, отклонил эту просьбу.[12] Встав из-за стола, он в четвертый и последний раз повторил свой вопрос. На этот раз он был предельно конкретен:

1. Будет ли советским войскам разрешено пройти к границам Восточной Пруссии через территорию Польши в районе Виленского коридора?

2. Будет ли советским войскам разрешен проход через Галицию, чтобы вступить в соприкосновение с войсками противника?

3. Будет ли советским войскам разрешено пройти через территорию Румынии в случае агрессии Германии против этой страны?

«…Ответы на эти прямо поставленные вопросы, — добавил он, — являются кардинальнейшими. Без точных и недвусмысленных ответов на эти вопросы дальнейшие разговоры наши не будут иметь актуального значения».

Англичане и французы попросили сделать краткий перерыв для консультаций. Когда члены делегации вышли в сад, Бофр услышал, как адмирал Дракс воскликнул: «Боюсь, что наша миссия на этом закончилась!» Посоветовавшись, главы западных делегаций составили письменный ответ, который генерал Хейвуд зачитал русским. Ощутимой пользы этот ответ, однако, не принес.

«…Не надо забывать, что Польша и Румыния — самостоятельные государства, и в данном случае разрешение на проход советских вооруженных сил должно быть получено от их правительств. Этот вопрос превращается в политический вопрос, и СССР должен поставить его перед правительствами Польши и Румынии».

Затем Ворошилов после краткого перерыва зачитал подготовленный советский ответ — саркастичный и жесткий.

Советская военная миссия, говорилось в нем, «не забывала и не забывает, что Польша и Румыния являются самостоятельными государствами». Наоборот, именно исходя из этого бесспорного положения, советская военная миссия и просила английскую и французскую военные миссии добиться разрешения этих двух государств на проход советских вооруженных сил. Эта законная задача Англии и Франции, поскольку именно они, а не Советский Союз дали гарантии Польше и Румынии.

«Советская военная миссия выражает сожаление по поводу отсутствия у военных миссий Англии и Франции точного ответа на поставленный вопрос о пропуске советских вооруженных сил через территорию Польши и Румынии.

Советская военная миссия считает, что без положительного разрешения этого вопроса все начатое предприятие о заключении военной конвенции между Англией, Францией и СССР… заранее обречено на провал. Поэтому военная миссия Советского Союза не может по совести рекомендовать своему правительству принять участие в предприятии, явно обреченном на провал».

Для капитана Бофра советский ответ был «исключительно откровенным и логичным и для нас, к сожалению, неопровержимым». Уведомленные о возникшем кризисе, английский и французский послы в Москве быстро провели совещание, а затем направили телеграммы в соответствующие столицы.

«Французский посол и я… пришли к единому мнению (телеграфировал английский посол Уильям Сидс), что русские подняли сейчас кардинальный вопрос, от решения которого зависит успех или провал военных переговоров… а именно: как достичь приемлемого соглашения с Советским Союзом в условиях, когда соседи этого государства упорствуют в своего рода политике бойкота, от которой они откажутся лишь тогда… когда будет поздно… Мы считаем, что советские представители на переговорах совершенно справедливо возлагают на Великобританию и Францию бремя обращения к этим соседним странам».

Сидс, а также французский посол и генерал Думенк, направившие аналогичные телеграммы в Париж, просили оказать нажим на польское правительство, чтобы оно немедленно дало согласие, и подчеркнули «чрезвычайную срочность» получения немедленного ответа. «К сожалению, — замечает Бофр, — ответ так и не поступил». Не то чтобы французское и английское правительства не пытались образумить поляков, но они не проявили достаточной настойчивости.

Боннэ пишет в своих мемуарах, что в пять часов утра 15 августа его разбудил чиновник, который принес депешу от французского посла в Москве, извещавшую о советском требовании.

Быстро ознакомившись с ней, Боннэ, по его словам, понял «исключительную важность телеграммы». Он тут же позвонил польскому послу, который, не подозревая о возникшем кризисе, отдыхал на побережье Бретани. Боннэ попросил посла срочно вернуться в Париж для консультаций. Но пользы это не принесло. Когда французский министр иностранных дел подчеркнул, что Польша должна принять помощь Красной Армии, если она хочет спасти себя, посол Лукашевич ответил: «Никогда!» Боннэ напомнил ему, что Гитлер недавно хвастливо заявил, что завоюет Польшу за три недели.

«Напротив, — ответил посол. — Это польская армия вторгнется в Германию — с самого начала».

Польский посол не имеет представления, сообщил телеграммой Боннэ французскому послу в Варшаве, «об опасности, которую создала его страна подобным непониманием». К несчастью для Польши, этим недостатком страдал не только польский посол, но и ее правители в Варшаве.

Генерал Мус, французский военный атташе в Польше, был отозван из отпуска и срочно командирован в Варшаву, чтобы воздействовать на польский генеральный штаб. В Москве генерал Думенк по своей инициативе решил послать в Варшаву капитана Бофра, чтобы помочь военному атташе и разъяснить польскому военному командованию, что «стратегическое значение русской помощи неоспоримо, так же как и важность заключения военного пакта».

Положение на переговорах в Москве в ночь на 17 августа, когда Бофр выехал поездом в Варшаву, по его оценке, было «критическим. Мы были на грани их срыва… и все еще не получили ответа на наши телеграммы по главному вопросу, поставленному Ворошиловым».

Заседания военных миссий 15 и 16 августа ничего не дали.

15 августа командарм Б. М. Шапошников, начальник Генерального штаба Красной Армии, выразив сожаление, что французские и английские представители не сообщили «ничего конкретного» о своих военных планах, изложил план развертывания вооруженных сил СССР. Он заявил, что «против агрессии в Европе» Советский Союз «развертывает и выставляет на фронт» 120 пехотных дивизий, 16 кавалерийских дивизий, 5 тысяч тяжелых орудий, 9–10 тысяч танков, от 5 до 5,5 тысячи бомбардировщиков и истребителей — от этих цифр у англо-французских офицеров буквально перехватило дух. Но и на этот раз русские снова настойчиво подняли прежний вопрос. Участие СССР в войне, пояснил Шапошников, может быть осуществлено, если советские вооруженные силы смогут вступить в бой с немцами, пройдя сперва через территорию Польши и Румынии.

На следующий день адмирал Дракс и генерал Думенк попытались убедить советскую делегацию согласиться на три общих принципа совместных действий, выработанных ими. Но русские не проявили к ним интереса. Эти принципы «слишком универсальны, абстрактны, бесплотны, — заявил Ворошилов, — и никого ни к чему не обязывают… Мы же собрались здесь не для принятия общей декларации, а для выработки конкретной военной конвенции, которая должна определить количество дивизий, артиллерийских орудий, танков, самолетов, морских эскадр и пр., совместно участвующих в деле обороны договаривающихся стран». До тех пор пока советская сторона не получит ответа на «кардинальный вопрос … о пропуске вооруженных сил Советского Союза на территорию Польши и Румынии», добавил он, «всякая предварительная работа является до известной степени бесполезной».

На следующий день, 17 августа, наступил неизбежный кризис. Ворошилов предложил прекратить работу совещания до получения ответа на поставленные советской миссией вопросы. Дракс и Думенк возражали, доказывая, что в ожидании ответа можно было бы проделать полезную штабную работу и что сообщение об отсрочке заседаний совещания на неопределенный срок оказало бы пагубное воздействие на уже напряженную обстановку в Европе. В конечном итоге было решено созвать следующее заседание через четыре дня — 21 августа.

Генерал Думенк искренне верил, что русские по-прежнему хотят заключить военное соглашение. Такого же мнения придерживался и маршал авиации Бер-нетт. В донесении своему начальнику штаба из Москвы 16 августа он написал: «Мы считаем, что Россия хочет заключить соглашение с Англией и Францией, но русские опасаются, что они не могут позволить себе ждать, пока Германия завоюет Польшу, и затем вести оборонительные бои на своей собственной территории…»

Сразу же после заседания 17 августа Думенк отправил срочную телеграмму в Париж.

«Заседание 21 августа назначено лишь потому, чтобы не создать впечатления за границей, что переговоры прерваны… СССР хочет заключить военный пакт… Советский Союз не хочет получать от нас клочок бумаги без конкретных обязательств. Маршал Ворошилов заявил, что все проблемы… будут урегулированы без труда, как только будет решен вопрос, который он называет “кардинальным”. Сейчас необходимо дать мне полномочия ответить “да” на этот вопрос».

Но утвердительный ответ на этот вопрос, однако, зависел от правительства Польши и польского генерального штаба. И, следовательно, от успеха попыток французского и английского правительств убедить поляков дать такой ответ. Хотя Париж и Лондон опрометчиво дали свои военные гарантии Польше, не подумав о позиции Советского Союза, теперь — в середине августа — они осознали, что их помощь с запада не спасет Польшу, если Советский Союз одновременно не придет на выручку к полякам с востока.

Министр иностранных дел Боннэ в Париже, как это видно из его переписки и мемуаров, полагал, что французский военный атташе в Варшаве делает все возможное, чтобы убедить польский генеральный штаб принять — более того, приветствовать — советскую помощь, однако позднее станет известным, что генерал Мус делал это неохотно и нерезультативно. (Генерал Гамелен, судя по его переписке и другим документам, не предпринял ничего, чтобы повлиять на генерала Муса или на польский генштаб, хотя вопрос имел жизненно важное значение для французской армии.) Мус разделял враждебное отношение поляков к Советскому Союзу, их преувеличенную оценку польской армии и слабостей советских вооруженных сил. Когда капитан Бофр прибыл вечером 18 августа в Варшаву из Советского Союза и объяснил тупик, в который зашли военные переговоры в Москве, он не встретил сочувствия со стороны генерала Муса. Военный атташе в категорической форме заявил ему, что шансов на принятие Польшей советской помощи нет, и добавил, что сам он также сомневается в «добросовестности» Советского Союза. На доводы Бофра, что даже англичане сейчас признали, что польская армия в одиночку не продержится против немцев более двух недель и, следовательно, без русской помощи обойтись нельзя, генерал Мус стал «яростно доказывать абсурдность недооценки такой превосходной армии, хорошо оснащенной и добившейся большого прогресса в своих тактических доктринах».

Даже если бы генерал Мус был более объективен и прозорлив, можно предположить, что большого значения это бы не имело. Поляки в августе 1939 года, также как и их предшественники на протяжении многих поколений, упорно отказывались видеть то, что наилучшим образом отвечало их интересам, и, так же как это неоднократно было в их трагическом прошлом, казалось, задались целью накликать на себя собственную погибель.

19 августа было решающим днем. Польский министр иностранных дел Бек обещал к вечеру дать определенный ответ.

Вскоре после полудня в Париже почти отчаявшийся Боннэ совещался с временным поверенным в делах Великобритании Кэмпбеллом — английский посол Фиппс тоже находился в отпуске.

«Было бы катастрофой, — заявил Боннэ, — если бы в результате отказа Польши переговоры с русскими сорвались… Полякам просто нельзя отказываться от единственной немедленной эффективной помощи, которая может быть им оказана в случае нападения Германии. Английское и французское правительства были бы поставлены почти в невозможное положение, если бы нам пришлось просить наши соответствующие страны вступить в войну ради защиты Польши, которая отказалась от такой помощи».

Вечером этого же дня в Варшаве Бек дал наконец ясно понять, что ни его, ни польское правительство, ни генеральный штаб переубедить нельзя. Он заявил французскому послу: «Я не согласен, что могут быть вообще какие-то переговоры относительно использования части нашей территории иностранными войсками. У нас нет военного соглашения с СССР. И мы не хотим его».

В этот роковой момент у англичан и французов осталась лишь одна козырная карта, которую они могли использовать против поляков: заявить им, что, если они не пересмотрят свое решение и не согласятся принять советскую помощь, англо-французские обязательства о помощи будут аннулированы.

Но так далеко ни Чемберлен и Галифакс в Лондоне, ни Даладье и Боннэ в Париже идти не хотели.

21 августа, после четырехдневного перерыва, участники военных переговоров в Москве встретились на очередном заседании. Хотя адмирал Дракс предложил подождать еще три-четыре дня, поскольку ни он, ни генерал Думенк так и не получили от своих правительств ответы на поставленный советской стороной вопрос о проходе войск через территорию Польши, маршал Ворошилов настоял на возобновлении работы совещания в 11 часов утра, как это было согласовано еще 17 августа.

После того как заседание открылось трагикомической сценкой — адмирал Дракс с гордостью предъявил свои письменные полномочия, не подозревая, что они поступили слишком поздно, — Ворошилов предложил прервать работу совещания на неопределенное время или, по крайней мере, до тех пор, пока не поступят ответы на вопрос о вступлении советских войск на территорию Польши. Если ответы будут отрицательные, то он вообще не видит «возможности дальнейшей работы для … совещания». После того как английская и французская миссии возразили против дальнейших отсрочек, заседание было временно прервано.

После перерыва Ворошилов торжественно зачитал письменное заявление советской стороны.

«Намерением советской военной миссии было и остается договориться с английской и французской военными миссиями о практической организации военного сотрудничества вооруженных сил трех договаривающихся стран… СССР, не имеющий общей границы с Германией, может оказать помощь Франции, Англии, Польше и Румынии лишь при условии пропуска его войск через польскую и румынскую территории, ибо не существует других путей, для того чтобы войти в соприкосновение с войсками агрессора».

При этом он напомнил гостям, что английские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы сражаться с немцами, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции.

«Советская военная миссия не представляет себе, как могли правительства и генеральные штабы Англии и Франции, посылая в СССР свои миссии для переговоров о заключении военной конвенции, не дать точных и положительных указаний по такому элементарному вопросу, как пропуск и действия советских вооруженных сил против войск агрессора на территории Польши и Румынии… Это значит, что есть все основания сомневаться в их стремлении к действительному и серьезному военному сотрудничеству с СССР… Ответственность… естественно, падает на французскую и английскую стороны».

Таким образом, мяч был возвращен на половину корта западных союзников. Без всякого сомнения, приведенные Ворошиловым аргументы были логичными. Союзники просили Россию вступить в схватку с Германией, но отказывали ей в территории для этой схватки.

В 16.15, когда ответ польского правительства так и не поступил, Даладье послал телеграмму Думенку:

«Вы уполномочиваетесь подписать в целях продвижения наших общих интересов… военную конвенцию, с оговоркой, что она должна быть затем одобрена французским правительством».

Но без согласия Польши это был пустой жест. К тому же готовой для подписания «военной конвенции» не существовало.

Из-за тупика, связанного с ответом на советский вопрос, проект ее не был составлен. Французский премьер-министр в этот критический день, казалось, пребывал в расстроенных чувствах. Впоследствии он покажет на суде, что в полдень того же дня он попросил Лондон направить аналогичную телеграмму Драксу и что англичане «согласились». Возможно, что так ему подумалось, но это было неправдой. Секретные документы Форин оффис свидетельствуют, что Лондон ничего не предпринял в отношении просьбы Даладье ни в тот, ни даже на следующий день. Когда 22 августа адмирал Дракс запросил согласие Лондона на то, чтобы английская делегация поддержала генерала Думенка и со своей стороны также дала положительный ответ на поставленный Советским Союзом вопрос, ему никто не ответил. «Нельзя было послать ответ на эту телеграмму, — напишет вернувшийся в начале августа в Лондон Стрэнг на этом запросе, — так как никакого решения принято не было».

В Москве генерал Думенк получил радиограмму Даладье в 10.30 вечера. Он тотчас же уведомил Ворошилова, что уполномочен подписать военную конвенцию, которая признает право Советского Союза на пребывание и проход советских войск через Польшу, и договорился встретиться с главой советской военной миссии на следующий вечер.

22 августа в 19.00 Думенк был принят Ворошиловым, который указал, что французский ответ, ввиду отсутствия какой-либо реакции со стороны англичан и поляков, ничего не значит.

— … Я боюсь одного, — сказал Ворошилов, — французская и английская стороны весьма долго тянули и политические и военные переговоры. Поэтому не исключено, что за это время могут произойти какие-нибудь политические события.