Риббентроп в Москве 23 августа 1939 года

Риббентроп в Москве

23 августа 1939 года

Вооруженный письменными полномочиями Гитлера заключить договор о ненападении «и другие соглашения» с Советским Союзом, которые должны вступить в силу с момента их подписания, Риббентроп вылетел в Москву 22 августа. Многочисленная немецкая делегация провела ночь в Кенигсберге, Восточная Пруссия, где нацистский министр иностранных дел, по словам переводчика Шмидта, трудился всю ночь, постоянно разговаривая по телефону с Берлином и Берхтесгаденом и составляя множество записей для своих переговоров со Сталиным и Молотовым.

Два гигантских четырехмоторных транспортных самолета «кондор» с немецкими делегатами прибыли в Москву в полдень 23 августа, и, наскоро перекусив в посольстве, Риббентроп спешно отправился в Кремль, чтобы предстать перед советским диктатором и его наркомом иностранных дел. Первая встреча длилась три часа и, как Риббентроп информировал Гитлера телеграммой с грифом «сверхсрочно», окончилась благополучно для немцев. Судя по депеше министра иностранных дел, никаких трудностей в согласовании условий пакта о ненападении, который исключал участие Советского Союза в войне Гитлера, не было вообще. Фактически единственное затруднение, докладывал он, было явно незначительным и касалось дележа добычи. Русские, писал он, потребовали, чтобы Германия признала небольшие порты Либау и Виндау в Латвии «как входящие в их сферу интересов». Поскольку вся Латвия должна была остаться на советской стороне линии, разграничивающей интересы двух держав, это требование не вызывало затруднений, и Гитлер быстро согласился. Риббентроп также уведомил фюрера после первого раунда переговоров, что «предусматривается подписание секретного протокола о разграничении взаимных сфер интересов во всем Восточном районе».

Договор о ненападении и секретный протокол были подписаны позднее, тем же вечером на второй встрече в Кремле. Немцы и русские так легко достигли соглашения, что эта пиршественная встреча, которая длилась почти до следующего утра, была по большей части посвящена не какому-то упорному торгу, а оживленному дружественному обсуждению международного положения, страна за страной, с неизбежными обильными тостами, обычными для крупных торжественных межгосударственных церемоний в Кремле. Составленный одним из присутствовавших членов немецкой делегации служебный отчет запечатлел эту почти невероятную сцену.

На вопросы Сталина о намерениях германских партнеров — Италии и Японии — Риббентроп дал обнадеживающие ответы. Что касается Англии, советский диктатор и нацистский министр иностранных дел, который теперь чувствовал себя как рыба в воде, сразу же нашли общий язык. Английская военная делегация, доверительно поведал Сталин своему гостю, «так и не сказала Советскому правительству, чего она в действительности хочет…». Риббентроп в ответ подчеркнул, что Британия всегда пыталась нарушить добрые отношения между Германией и Советским Союзом. «Англия слаба, — хвастливо утверждал он, — и хочет, чтобы другие воевали за ее самонадеянные притязания на мировое господство».

«Сталин охотно согласился, — говорится в немецком отчете, — и со своей стороны заметил: “Если Англия и господствует в мире, то это объясняется глупостью других стран, которые всегда позволяли одурачить себя”.»

К этому времени советский правитель и гитлеровский министр настолько поладили между собой, что упоминание антикоминтерновского пакта более не смущало их. Риббентроп еще раз объяснил, что пакт был направлен не против России, а против западных демократий. Сталин вставил замечание, что «антикоминтерновский пакт в действительности напугал главным образом Лондонское Сити (то есть английских банкиров) и английских лавочников».

В этот момент, как свидетельствует немецкий отчет, благожелательное отношение Сталина привело Риббентропа в столь хорошее расположение духа, что тот даже попытался раз-другой сострить — примечательное событие для этого полностью лишенного юмора человека.

«Имперский министр иностранных дел [продолжает отчет] шутливо заметил, что Сталин, безусловно, был меньше напуган антикоминтерновским пактом, чем Лондонское Сити и английские лавочники. Что думал немецкий народ по этому поводу, видно из анекдота, который берлинцы, известные своим остроумием и юмором, сочинили, что Сталин еще сам присоединится к антикоминтерновскому пакту».

В заключение нацистский министр иностранных дел ударился в рассуждения, как горячо немецкий народ приветствует соглашение с Россией. «Сталин ответил, — говорится в немецком отчете, — что он действительно верит этому. Немцы желают мира».

Этот фарс достиг своего апогея, когда наступило время произносить тосты.

«Сталин по своей инициативе предложил тост за фюрера: “Я знаю, как немецкий народ горячо любит своего фюрера. Поэтому я хотел бы выпить за его здоровье”.»

Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел. Молотов и Сталин неоднократно пили за пакт о ненападении, новую эру в германо-советских отношениях и за немецкий народ.

Имперский министр иностранных дел в свою очередь предложил тост за Сталина, тосты за Советское правительство и за успешное развитие отношений между Германией и Советским Союзом.

Однако, несмотря на подобный теплый обмен речами между людьми, которые еще недавно были смертельными врагами, Сталин, по-видимому, в уме испытывал сомнения относительно соблюдения нацистами подписанного пакта о ненападении. Когда Риббентроп собрался уйти, он отвел его в сторону и сказал: «Советское правительство очень серьезно воспринимает новый договор. Он может в качестве гарантии дать свое честное слово, что Советский Союз не предаст своего партнера».

Что же подписали новые партнеры?

Опубликованный договор содержал обязательство, что обе договаривающиеся стороны воздержатся от всякого нападения друг на друга. Если одна из них «окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу». Ни Германия, ни Россия не будут «участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой Стороны».

Текст основных статей почти идентичен тексту советского проекта договора, который Молотов вручил Шуленбургу 19 августа и о принятии которого Гитлер сообщил в своей телеграмме Сталину. Русский проект уточнял, что договор о ненападении вступит в силу только в том случае, если одновременно будет подписан «особый протокол», который станет неотъемлемой частью пакта.

Согласно свидетельству Фридриха Гауса, участвовавшего в вечерней встрече, высокопарная преамбула, подчеркивающая установление дружественных советско-германских отношений, которую Риббентроп хотел включить в договор, была выброшена по настоянию Сталина. Советский диктатор возразил, что «Советское правительство не может вдруг внезапно преподнести своему народу германо-советскую декларацию о дружбе после того, как нацистское правительство шесть лет подряд лило на него навоз ушатами».

Таким образом, Гитлер получил то, чего он конкретно хотел: срочное согласие Советского Союза не присоединяться к Великобритании и Франции, если они сдержат свои договорные обязательства прийти на помощь Польше в случае нападения на нее.

Цена, которую заплатил Гитлер, была изложена в «Секретном дополнительном протоколе» к договору.[20]

«При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе…

1. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР…

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарева, Висла и Сана.[21]

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае оба правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия».

Вновь Германия и Россия, как и во времена немецких королей и русских императоров, договорились о разделе Польши. А Гитлер предоставил Сталину свободу рук в восточной Балтике.

И наконец, в Юго-Восточной Европе русские подчеркнули свою заинтересованность в Бессарабии, которая отошла от Советского Союза к Румынии в 1918 году, а немцы декларировали свою незаинтересованность в этой территории — уступка, о которой Риббентроп позднее пожалеет.

«Этот протокол, — говорилось в документе, — будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете».[22]

И действительно, его содержание стало известным только после войны и захвата секретных архивов Германии.

24 августа торжествующий Риббентроп вылетел в Берлин, а на следующий день Ворошилов, встретившись с главами английской и французской военных делегаций, заявил им: «Ввиду изменившегося политического положения нет смысла продолжать обсуждение».

* * *

Два года спустя, когда немецкие войска вторглись в Россию, в нарушение этого пакта, Сталин по-прежнему продолжал оправдывать свою одиозную сделку с Гитлером, заключенную за спиной англо-французских военных делегаций, проводивших переговоры в Москве.

«Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора годов, — утверждал он в выступлении по радио 3 июля 1941 года, — и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это определенный выигрыш для нас и проигрыш для фашистской Германии».

Так ли? Этот вопрос все еще остается предметом споров. То, что эта грязноватая тайная сделка дала Сталину такую же передышку, какую царь Александр I получил от Наполеона в Тильзите в 1807 году, а Ленин от немцев в Брест-Литовске в 1918 году, было очевидным. Вскоре она также обеспечила Советскому Союзу выдвинутые оборонительные рубежи против Германии за пределами существовавших границ Советского Союза, включая базы в Прибалтийских государствах и Финляндии — за счет поляков, латышей, эстонцев и финнов. И самое главное, как подчеркивалось позднее в официальной советской «Истории дипломатии», она гарантировала Кремлю, что, если Россия позднее подвергнется нападению Германии, западные державы уже будут бесповоротно втянуты в войну против «третьего рейха» и Советский Союз не должен будет один противостоять немецкой вооруженной мощи, как этого боялся Сталин летом 1939 года.

Все это, несомненно, верно. Но есть и другая сторона медали. К тому времени, когда Гитлер собрался напасть на Россию, армии Польши и Франции, а также Английский экспедиционный корпус на континенте были уничтожены, а Германия имела в своем распоряжении ресурсы всей Европы и никакой западный фронт не связывал ей руки.

На протяжении 1941, 1942 и 1943 годов Сталин будет с горечью сетовать на отсутствие второго фронта в Европе против Германии и что Россия вынуждена нести бремя борьбы почти со всей германской армией. В 1939–1940 годах имелся Западный фронт, отвлекавший немецкие силы. Да и Польша не была бы захвачена за две недели, если бы русские поддержали ее вместо удара в спину. Более того, войны, возможно, не было бы вообще, если бы Гитлер знал, что ему придется помимо Польши, Англии и Франции сражаться также с Россией. Даже политически робкие немецкие генералы, если верить их показаниям на Нюрнбергском процессе, могли воспротивиться развязыванию войны против такой грозной коалиции. Согласно свидетельству французского посла в Берлине, в конце мая и Кейтель и Браухич предупреждали Гитлера, что у Германии очень мало шансов выиграть войну, в которой Россия будет участвовать на вражеской стороне.

Ни один государственный деятель, и в том числе даже диктаторы, не может предсказать ход событий на длительный срок. Можно доказывать, как это делал Черчилль, что каким бы хладнокровно-расчетливым ни было решение Сталина о заключении сделки с Гитлером, оно также «в тот момент было в высшей степени реалистичным». Первым и первостепенным соображением Сталина, равно как и любого другого главы государства, была безопасность страны. Он был убежден летом 1939 года, как он позднее скажет Черчиллю, что Гитлер собирается начать войну. Он был преисполнен решимости не допустить того, чтобы Россию завлекли в чреватую опасностью позицию, где ей пришлось бы одной противостоять вермахту. Если прочный союз с западными державами окажется невозможным, тогда почему бы не повернуться лицом к Гитлеру, который стучится к нему в дверь?

К концу июля 1939 года Сталин был убежден — и это очевидно, — что Франция и Великобритания не только не хотят прочного союза, но и что целью правительства Чемберлена и Великобритании является побудить Гитлера вести свои войны в Восточной Европе. Он, по-видимому, сильно сомневался в том, что Великобритания с большей готовностью выполнит свои гарантийные обязательства перед Польшей, чем Франция выполнила свои обязательства перед Чехословакией. И все происходившие за последние два года события на Западе лишь усиливали его подозрения: отклонение Чемберленом советских предложений после «аншлюса» и нацистской оккупации Чехословакии о созыве конференции для выработки планов по сдерживанию дальнейшей нацистской агрессии; умиротворение Чемберленом Гитлера в Мюнхене, куда Россию не допустили; задержки и колебания Чемберлена в проведении переговоров об оборонительном союзе против Германии, когда роковые летние дни 1939 года быстро сменяли друг друга.

Одно было очевидным — почти всем, за исключением Чемберлена, — англо-французская дипломатия — нерешительная и невнятная — теперь потерпела полное банкротство. (А также и польская дипломатия.) Французский посол в депеше в Париж так описал реакцию польского министра иностранных дел Бека на подписание германо-советского пакта: «Бек совершенно спокоен и, кажется, нисколько не озабочен. Он считает, что, по существу, почти ничего не изменилось». Шаг за шагом западные демократии отступали перед Гитлером. С Советским Союзом на их стороне они все еще могли убедить германского диктатора не начинать войну или, если бы это не удалось, сравнительно быстро победить его в вооруженном конфликте. Но они позволили этой последней возможности ускользнуть из их рук.[23]

Теперь, в самое невыгодное время, в самых худших обстоятельствах, они были обязаны прийти на помощь Польше, когда она подвергнется нападению.

Упреки и обвинения в Лондоне и Париже по адресу двуличного Сталина были громкими и злобными. Советский деспот на протяжении многих лет громко осуждал «фашистских зверей» и призывал миролюбивые государства объединиться, чтобы остановить нацистскую агрессию. Сейчас он сам превратился в ее пособника. Кремль мог доказывать, что он и сделал, что Советский Союз сделал лишь то, что сделали Великобритания и Франция годом ранее в Мюнхене: купили мир и время для перевооружения за счет малого государства. Если Чемберлен был прав и поступил честно, умилостивив Гитлера в сентябре 1938 года принесением в жертву Чехословакии, был ли Сталин не прав и бесчестен, замирившись с Гитлером год спустя за счет Польши, которая в любом случае отвергала советскую помощь?

О циничной секретной сделке Сталина с Гитлером с целью раздела Польши и получения свободы рук, чтобы поглотить Латвию, Эстонию, Финляндию и Бессарабию, за пределами Берлина и Москвы никто не знал, но она вскоре станет очевидной благодаря советским действиям и шокирует многие страны мира даже сейчас. Русские могли бы сказать — что они и сделали, — что они всего лишь вернули себе территории, которые были отняты у них в конце первой мировой войны. Но населявшие эти земли люди не были русскими и не проявляли желания присоединиться к России.

После вступления в Лигу Наций Советский Союз завоевал определенный моральный престиж как защитник мира и ведущий противник фашистской агрессии. Теперь этот моральный капитал был полностью растрачен.

Помимо всего прочего, согласившись на эту неприглядную сделку с нацистской Германией, Сталин подал сигнал к началу войны, которая почти наверняка превратится в мировой конфликт. Это он, безусловно, знал.[24] Как потом окажется, это был самый крупный просчет всей его жизни.