Москва, среда, 23 августа 1939 года

Москва, среда, 23 августа 1939 года

Личный самолет Гитлера «Гренцланд» приближался к Москве. На его борту находился министр иностранных дел Германии Иоахим фон Риббентроп. Он чувствовал себя на вершине блаженства. Ему льстило, что уже второй день его имя непрерывно отстукивали все телетайпы мира, оно набиралось аршинными буквами на первых полосах газет, звучало на всех языках в эфире. А началось все вчера, когда в печати было опубликовано сообщение о его визите в Москву:

Обмен мнениями между правительствами Германии и СССР установил наличие желания обеих сторон разрядить напряженность в политических отношениях между ними, устранить угрозу войны и заключить пакт о ненападении. В связи с этим предстоит на днях приезд германского министра иностранных дел г. фон Риббентропа в Москву для соответствующих переговоров.

«Большевики тянули до последнего, – думал рейхсминистр, уставившись в залепленный ватой облаков иллюминатор. – Когда 4 августа Шуленбург изложил им предложения о радикальной перестройке советско-германских отношений, Москва деликатно послала нас ко всем чертям. Видимо, они там все еще надеялись договориться с Лондоном и Парижем. Напрасно. Я-то знал намерения англичан. Они все время пытались подтолкнуть нас на войну с Россией сейчас. Но фюрера не проведешь. Сейчас ему нужна не Россия».

Облака рассеялись, и Риббентроп увидел сквозь иллюминатор далеко внизу желтые поля.

«Очередь России придет позднее, – сказал про себя рейхсминистр и вновь стал вспоминать перипетии переговоров с Москвой за последние две недели. – Фюрер торопил нас, но не торопилась Москва. Фюрер велел мне ехать в Москву, я телеграфировал Шуленбургу, чтобы этот аристократ сходил в Кремль и сказал: если Россия предпочтет союз с Англией, то она останется один на один с Германией. В ответ ему заявили, что мой визит-де требует надлежащей подготовки. Пять дней назад Шуленбург по моему указанию снова просил принять меня. А Кремль опять начал разговоры о предварительной подготовке моего визита, да еще с предупреждением – без газетных сенсаций. Они диктовали нам условия и тянули время, надеясь договориться с Лондоном и Парижем.

Я велел Шуленбургу плюнуть на условности и требовать, чтобы меня немедленно приняли. Но эти русские упрямы. Только двадцать первого англичане и французы окончательно сорвали переговоры с большевиками, и тогда Москва согласилась на мой приезд. Русские не могут исключать возможность нашего нападения на них».

К Риббентропу подошел старший пилот «Гренцланда» оберфюрер СС Баур. Вежливо склонившись, он козырнул и доложил:

– Под нами Москва. Через пять минут садимся.

Самолет шел на посадку с выключенными моторами. В наступившей тишине Риббентроп почувствовал – он должен сказать сейчас своим советникам нечто такое, что потом они увековечат для грядущих поколений. Он выпрямился в кресле и выспренно произнес:

– Партия, которую нам предстоит сыграть, обещает быть трудной. Нужно усыпить недоверие Советов, которые завтра, так же как и сегодня, останутся нашими врагами. Придет день – и флаг со свастикой заполощется здесь на месте флага с серпом и молотом.

Он оглядел всех, чтобы убедиться, что его слова произвели достаточно сильное впечатление, а затем прильнул к иллюминатору. Они садились на аэродром, покрытый самолетами. «Гренцланд» мягко коснулся взлетной полосы и побежал по ней, подпрыгивая. Было 12 часов 19 минут.

На Центральном аэродроме к тому месту, где замер «Гренцланд», подъехало несколько автомобилей. Группа сотрудников НКИД во главе с Потемкиным, а также Шуленбург с работниками посольства подошли к трапу, по которому торжественно спускался Риббентроп.

– Рад вас видеть в Москве, – кивнув, сухо произнес Потемкин. И не прибавил ни слова.

Когда все разместились по машинам и кортеж тронулся, Риббентроп сказал вполголоса своему заместителю Фридриху Гаусу:

– Вы не находите, что прием несколько холоден?

Машины подъехали к отведенной резиденции, гостей провели в предназначенные для них апартаменты. Сопровождавший их Потемкин обратился к Риббентропу:

– Через полчаса за вами приедут и доставят вас в Кремль.

Он снова лишь намеком поклонился и вышел. Риббентроп с позеленевшим от злости лицом даже попятился:

– С каким удовольствием я немедленно вернулся бы в Берлин и захлопнул дверь у них перед носом. Министр иностранных дел рейха не привык, чтобы с ним обращались как с простым чиновником!

Он бушевал еще несколько минут, затем сник, вспомнив о поручении фюрера:

– Мы будем обращаться с ними так, как нам будет угодно!

Но все шло не по его сценарию. Через полчаса прибыли машины. Минут семь езды до Кремля. Четыре офицера у подъезда здания Совнаркома встретили делегацию и вежливо попросили следовать за ними. В приемной их заставили ждать пять минут. Наблюдавший за министром Гаус решил, что сейчас произойдет катастрофа, но Риббентроп с трудом сдержался. Появился представительный блондин с голубыми глазами, который произнес на хорошем немецком языке:

– Его превосходительство Председатель Совета Народных Комиссаров сейчас примет вас.

Риббентроп оживился, подумав, что теперь настанет его час. Распахнулись двери, хозяин кабинета пожал руки гостям и пригласил их сесть. Министр хотел начать с долгой пространной речи и сказал:

– Дух братства, который связывал нас…

– Между нами не может быть братства, – резко оборвал его Молотов. – Если хотите, поговорим о цифрах.

Позднее в переговорах принял участие Сталин. В ответ на предложение Риббентропа внести в преамбулу итогового документа слова о дружбе между Германией и СССР он сказал:

– Советское правительство не может внезапно представить народу заверения в дружбе после того, как нацистское правительство на протяжении шести лет поливало его ведрами грязи. Мы не забываем, что вашей конечной целью является нападение на нас.

Переговоры раскручивались быстрее и быстрее, и Риббентроп чувствовал, что здесь все решено до него и без него.

В ночь с 23 на 24 августа был подписан пакт о ненападении.

На восточном побережье Соединенных Штатов был вечер двадцать третьего, еще не зашло солнце. Рузвельт сложил снасти – рыбалка не удалась, его катер подошел к крейсеру «Тускалуса». Президента по трапу подняли на борт. К Рузвельту подошел его помощник Макинтайр и протянул телеграмму. Прочитав сообщение о подписании советско-германского пакта, Рузвельт помрачнел. Оп моментально схватил главное: планы вовлечь Россию в войну сорвались.

– Весьма скверные новости, – бросил президент секретарю.

– Что вы собираетесь предпринять?

– Еще не знаю. На первый взгляд Россия связала свою судьбу с «осью». А что это на самом деле? Возможно, это только маневр Сталина, чтобы выиграть время. Возможно, он обижен тем, что с ним не посоветовались в Мюнхене. Возможно, это настоящий союз. Последнему я не верю: победа Германии не отвечает национальным интересам России.

«Интересы России, – повторил про себя президент. – А интересы Америки? Интересы Америки остаются прежними. Надо позвонить Кеннеди в Лондон и Буллиту в Париж и сказать, чтобы они подложили горячих углей под зады Чемберлена и Даладье. Если они не объявят войну Гитлеру в случае нападения Германии на Польшу, пусть не рассчитывают на нашу помощь. А пока…»

– Набросайте текст телеграммы рейхсканцлеру Гитлеру и президенту Польши Мосцицкому с призывом воздержаться от применения силы, – сказал Рузвельт Макинтайру.

«И все-таки, – подумал президент, – втянуть сейчас русских в большую войну не удалось. Кажется, я их недооценил».

…Нарком обороны Ворошилов заявит:

– Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а, наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате того, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий. К сожалению, нам на этот раз не удалось договориться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер.

Запад, сорвав переговоры с Советским Союзом, открыл путь германской агрессии против Польши. 23 августа в Данциге фашисты, нарушив статус «вольного города», провозгласили гитлеровского агента «главой государства». Эта провокация была рассчитана на то, чтобы вызвать ответные действия Польши и, обвинив ее в «агрессии», начать войну.

В этот же день, 23 августа, Чемберлен направил срочное послание Гитлеру, в котором попытался убедить его, что вопрос о претензиях к Польше можно разрешить мирно. Англия и Франция предложат Гитлеру новый Мюнхен за счет Польши. Тем самым они лишь продемонстрируют ему, что не окажут сопротивления его планам.

28 августа Гитлер отдаст приказ напасть на Польшу на рассвете 1 сентября.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.