Комендант Алушты

Комендант Алушты

По городу в розовой закатной пыли брели козы, возвращаясь с окрестных холмов. Зло блеяли, тычась в глухие заборы, за которыми копошилась напуганная слухами и выстрелами жизнь захолустного городка из курортных.

Неустойчивое равновесие сил в июне 1919-го давало повод владельцам богатых дач надеяться на то, что все обойдется. Испарится, как сон, ревком, а рота красноармейцев (40 человек), охраняющая беспокойную власть, однажды промарширует то ли в сторону Ялты, то ли в сторону Симферополя. Все равно, в сущности, куда, лишь бы подальше.

А пока что на пустом базаре эти самые красноармейцы крепкими крестьянскими ногтями колупают сухие черные груши, прежде чем прицениться, сладко причмокивают, пробуя раннюю черешню. По лицам красноармейцев иные пытаются отгадать, на чьей стороне сегодня перевес. Рабочие с винзавода Токмакова-Молоткова ждут одних вестей, дачевладельцы в основном — других. Дачевладельцы спят и видят: пронесся ураган, возглавляемый этим бешеным, но, надо сказать, удачливым командармом Дыбенко, и все вернулось на круги своя. Снова гусь свинье не товарищ, снова из Симферополя движутся линейки, и дамы в белых батистовых блузках стойко переносят тяготы пути, чтоб оказаться в уголке захолустном, но все же райском.

А сейчас в райском уголке скрытая, почти без выстрелов, идет война. По ночам сигналят с окрестных гор не успевшие сбежать деникинцы, а в море ответно вспыхивают — короткие, длинные — азбукой Морзе огоньки, передают сведения о численности и передвижении наших. И ходит по городу непонятный человек с интеллигентной наружностью петербуржца, с мандатом коменданта города — Борис Лавренев. Фамилия у него благозвучная, дворянская, и будто бы в Московском университете получил он образование. А — резок, предан сумасшедшим идеям большевиков, всех, кто пытается обратиться к нему, как к человеку своего круга, обрывает беспощадно.

Бывшие считают коменданта Алушты тоже бывшим, усердствующим перед новой властью — пока. Бывшие ничего не знают о будущем, которое выпадет на долю Бориса Лавренева, одного из первых по времени и лучших советских писателей романтиков и маринистов.

Впрочем, будущее еще и перед ним маячило неясно, хотя в Алуште именно в девятнадцатом задумал он издать поэтический сборник вместе с другим поэтом, Григорием Петниковым, служившим в политотделе Крымской армии. Однако ничего не осталось от того сборника, растрепал его ветер революции, оказавшийся суровее, чем предполагали молодые поэты.

Неустойчивое равновесие сил летом девятнадцатого года было нарушено: всего 75 дней на этот раз продержалась Советская власть в Крыму… Увозили раненых из Ялты и Гурзуфа, пешком через Алушту проплелись те, кому транспорта не хватило. И все наступали на горло коменданту, требовали лошадей, подвод, продуктов в дорогу.

А дальше события разворачивались так. 21 июня, около пяти вечера, красноармеец с вышки крикнул:

— Товарищ комендант, во море дымить!

Полным ходом к берегу, наставив на него двенадцать пушек, шел французский дредноут "Жан Бар". А у наших, у красных, у Бориса Лавренева и его роты, оказалось сорок семь винтовок, пулемет и одна горная пушка.

От дредноута отделился катер. Комендант скомандовал:

— Пулемет к купальне! Орудие за сарай. Стрелков в цепь.

А дальше стоит передать слово самому Лавреневу, живописавшему это событие так:

"Катер к берегу пошел, а я на пристань.

Близко. С кормы привстал маленький, чернявый (в жизнь его не забуду):

— Parlez-vous francais? Сдавайтесь. Всем, кроме коммунистов, пощада. Бороться смешно.

Решил, если подойдут под пристань — по взмаху шашки, в катер гранату, а сверху по башкам из «льюиса» полью и ходу в горы".

Однако по непонятным причинам с катера стрелять не стали, вернулись на дредноут, дредноут свернул на восток, полчаса спустя с востока, от Судака, прогремели залпы.

А за этим последовал приказ отступать на Симферополь, поскольку на побережье от Ялты до Керчи белые высадили десант. Отступая, столкнулись с конной группой численностью в 150 сабель, два пулемета.

Конную группу удачно смяли, залегли за отвесной скалой, стали ждать, когда появится эскадрон.

"…Впереди эскадрона вылетел рыжий конь.

Сверкнула шашка, и эскадрон лавой понесся по шоссе.

Ближе, ближе. Двести, сто пятьдесят шагов.

— Стрелки пачками, пулемет два круга, батарея три патрона, беглый… Огонь!

Беловатый туман шрапнели медленно расходился над пылью шоссе… Особый эскадрон… прекратил существование. Путь был свободен".

В юности читаешь, заглатывая страницы. Каким я себе представляла тогда Лавренева, автора «Марины», «Ветра», "Сорок первого"? Не помню. Но когда узнала, что он был комендантом Алушты, удивилась. Чему? Несоответствию между какой-то подчеркнуто кабинетной внешностью писателя и его биографией? Несоответствию между громкой известностью писателя и моим маленьким, пыльным городом под черепичными крышами? Или удивило то, что я застала город в том же обличии, в каком видел его писатель, и купальни еще стояли те же самые, куда он отправил пулеметчиков на случай высадки десанта?