Пирогов и сестры

Пирогов и сестры

Она шла рядом с высокой фурой, груженной ранеными. Совсем недавно в таких же фурах к Графской пристани свозили мертвецов, и потом унтер-офицер, прозванный Хароном, переправлял их на Северную сторону — хоронить…

Теперь между Южной и Северной сторонами навели мост, и войска уходили по нему, оглядываясь на горящий город. Севастополь держался 349 дней, пережил несколько штурмов, и вот в ночь на 27 августа 1855 года началась эвакуация войск и жителей. Под тяжестью повозок и людей плавучий мост то и дело погружался в воду, а тут еще ветер…

Екатерина Михайловна Бакунина последней из сестер покидала Севастополь. Разительно непохожим на всю ее предыдущую жизнь был этот год, проведенный под выстрелами, среди умирающих. Весь этот год она была защитницей отечества точно так же, как идущие рядом, неразличимые во тьме, глухо и дружно ступающие разбитыми сапогами по настилам моста…

— Приустали, ваше благородие сестрица? — скуластое лицо под блином фуражки выглянуло из общей тьмы, крепкая рука взяла ее за локоть. — Подсесть бы вам, лошади выдюжат.

— Ничего, и я выдюжу.

— Обвыкли, стало быть, обтерпелись?

Бакунина кивнула молча, больше своим мыслям, чем спрашивающему, пошла дальше, рядом с медленно следующей по настилу фурой.

О чем думала сестра милосердия Крестовоздвиженской общины Екатерина Михайловна Бакунина, дочь сенатора и внучатая племянница Кутузова? Может быть, вспоминала Севастопольское дворянское собрание в его страдные дни и ночи: ряды носильщиков при тусклом свете фонарей; кровь, льющуюся рекой на трех столах операционной залы; сваленные грудой в ушаты отсеченные руки и ноги, а над всем этим стоны, крики, призывы и команды врачей… Думала она, наверное, и о Пирогове, с которым привыкла мысленно беседовать и советоваться, сверяя свои поступки с тем, что требовал хирург от сестер.

…Фура дернулась и стала, высокий бок ее накренился. Колесо защемила трещина между наспех сколоченными бревнами. И сейчас же десятки рук рванулись к работе. Что-то символическое было в этом рывке, что-то, повернувшее мысли Бакуниной в другую сторону.

Боже мой, несколько месяцев назад, собираясь там, в Петербурге, в Михайловском дворце, перед отъездом на театр военных действий, что знали они о войне? И что о своих обязанностях? Им, конечно, было небезызвестно: на войне стреляют и льется кровь… Но тиф, унесший не одну из них! Но раненые, лежащие прямо в зловонных лужах под дырявым брезентом палаток! Но преступная нерадивость военных чиновников, когда даже то, что есть, не раздается со складов, и обескровленные умирают, жутко стуча зубами от холода. Господи, что бы было, если бы не Николай Иванович Пирогов! Военный хирург Пирогов был ей под стать резкой энергией, любовью к отечеству, прочным желанием служить ему до конца. Сейчас Пирогов был в отъезде, но доходили слухи: из Петербурга, куда ездил по делам, уже отбыл, вот-вот приступит к своим обязанностям.

Пирогова и Бакунину связывали многие годы взаимной симпатии и уважения. И если я в этом рассказу могу только предполагать, что думала Екатерина Михайловна о своем начальнике, то чтo он о ней думал и писал, известно доподлинно.

"Удивительная женщина, — писал хирург в письмах к жене, в обзоре работы Крестовоздвиженской общины, в записках. — Удивительная женщина, она с ее образованием работает как сиделка и не слушает никаких наветов", "редкий характер; нельзя не уважать".

И еще: "Ежедневно днем и ночью можно было ее застать в операционной комнате, ассистирующей при операциях; в это время, когда бомбы и ракеты то перелетали, то не долетали и ложились кругом всего Собрания, она обнаружила со своими сообщницами присутствие духа, едва совместное с женской натурой и отличавшее сестер до самого конца осады".

…Но пока еще строки эти не написаны. Пока еще скрипит, подворачивается под ноги скользким, круглым бревном бесконечный мост, далеко не молодая сестра Екатерина Михайловна Бакунина идет по нему, заглядывая в лицо раненому с такой глубокой детской ямкой на подбородке…

— Жив? — спрашивает сестра, когда он на мгновенье открывает глаза. — Жив? Потерпи еще, вот Николай Иванович вернется, веселее пойдет.

…С Пироговым сестра встретилась, чуть ли не на следующее утро. Вместе стояли и смотрели они на дальнее пепелище, на проходящие войска… Это был взгляд назад, но для хирурга война еще не была кончена. Поэтому сразу же заговорил он о будущем, спросил, понимает ли она всю незаконченность их миссии.

— Ну, разумеется, Николай Иванович. Понимаю и готова продолжать служить под вашим попечительством, — сестра отвечала спокойно, сложив пальцы больших красивых рук перед грудью.

— А если я поручу вам самостоятельную и притом совершенно мужскую роль?

— Еще один аптекарь? — спросила Екатерина Михайловна устало, но готовно.

Намек был на херсонского проворовавшегося аптекаря, пустившего себе пулю в лоб после ревизии, проведенной пироговскими сестрами. Хирург кивнул большелобой головой:

— Превеликое множество аптекарей, Екатерина Михайловна…

Бакунина наклонила голову, показывая тем, что согласна и слушает дальше продуманный, научно обоснованный план сортировки и эвакуации раненых.

…Историки и романисты любят рассказывать, как раненый, которому Пирогов в первые дни обороны Севастополя ампутировал ногу, прийдя в себя от хлороформа, развязал припрятанную тряпицу, вынул из нее два скопленных на службе рубля и один протянул хирургу:

— Хорошо отрезал, батюшка. Прими за работу.

Но главная заслуга Пирогова заключалась все-таки не в том, что он лично резал хорошо. Крупны были его масштабы как ученого, как организатора. Хорошо резал, потому что впервые в России и одним из первых в мире применял хлороформ, наркоз, изобрел гипсовую повязку, сберегавшую от ампутации многие перебитые пулями, искалеченные конечности.

Не менее важно было и то, что он установил впервые в мире сортировку раненых, очередность при оказании помощи, раздельное содержание тех, у кого чистые раны, и тех, у кого — гангренозные. И вот теперь Пирогов предлагал Бакуниной проехать по всему пути следования, установить порядок в этапных пунктах от Симферополя до Петербурга, требовать, с неженской суровостью трясти нерасторопных, следить за порядком, уличать «аптекарей». Она согласилась и вот "в больших сапогах и в бараньем тулупе тащилась пешком по глубокой грязи и сопровождала мужицкие телеги, битком набитые больными и ранеными; она заботилась, насколько было возможно, о страдальцах и ночевала с ними в грязных, холодных этапных избах…"

Так пишет Пирогов о последнем периоде совместной работы с Бакуниной, которую любил и почитал, пожалуй, больше других сестер. Но и к остальным относился с благодарностью за их безропотное самоотречение, за практическую сметку, трудолюбие. "Что из всего этого хаоса точно хорошо, так это сестры милосердия", — писал он и отмечал в своих письмах и записках и тех, кто занимал положение, равное положению Бакуниной, был образован, богат, и тех, кто едва ли умел писать, но в ком чувства долга и сострадания шли впереди всех других чувств.