ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Начало 1937 года. Февральско-мартовский пленум.

1937 год был одним из самых трагичных и запутанных среди репрессивных сталинских годов. С одной стороны — в экономической сфере в СССР, в отличие от остального мира, кроме Германии и Италии, дела шли очень хорошо: показатели в перестроенном сельском хозяйстве росли: МТС к 1937 году обслуживали 90% колхозов, на полях работало 500 тыс. тракторов, 123,5 тыс. комбайнов и 142 тысяч грузовых авто. По сбору зерна сельское хозяйство СССР догнало наконец-то «доперестроечный» 1928 год и урожайность выросла до 8,9 центнеров с га. (в 1934 году — 4,2 ц. га.). Темпы индустриализации оставались высокими: по производству промышленной продукции СССР выходил на первое место в Европе и на второе на планете. Чудным образом возрождалась, вырастала новая русская советская интеллигенция — в 1937 году комбайн «Сталинец» на выставке в Париже был признан лучшим, в 1937 году советский дирижабль побил все мировые рекорды, создавались новые виды оружия, 15 июля 1937 года был открыт канал Москва—Волга длиной 128 километров, который строился, в основном, руками заключенных. На этом канале по проекту Меркурова в 1937 году были установлены две огромные монументальные скульптуры Ленина и Сталина, на сооружение которых ушло около 20 ж.д. составов с гранитом.

Как свидетельство научного, технического прогресса в СССР состоялся знаменитый перелет Чкалова, Байдукова и Белякова в США — 20 июня 1937 года они приземлились под овации американцев в Портланде. В 1937 году в СССР был создан и запущен крупный циклотрон, благодаря которому советские ученые стали углубляться в нейтронную физику.

В культурной сфере созидательный процесс также радовал Сталина своими плодами: радовал высочайшим уровнем балет, в 1937 году в СССР торжественно отмечали две даты: 750-летие Ш. Руставели и столетие после смерти любимого русского поэта Александра Пушкина. В 1937 году вышел фильм «Ленин в Октябре» М. Ромма, затем в следующем году — фильм «Великое зарево» М. Чиаурели. В фильме М. Ромма «Ленин в Октябре» впервые артист Шимон Гольштаб сыграл роль Сталина. А в 1937 году в пьесе «Из искры» Шалвы Дидиани о революционной деятельности молодого Сталина в Закавказье роль Сталина сыграл грузинский артист М. Головани. Сталину в обоих случаях свой образ понравился, а проявившие правильную инициативу режиссеры и упомянутые артисты после этого сделали головокружительную карьеру.

С 1935 года с громадным успехом демонстрировали фильм «Веселые ребята» — как яркое свидетельство, что в СССР «стало жить лучше и веселее», и фильм С. Герасимова «Семеро смелых» (1936 г.). А фильм Ефима Дзигана «Мы из Кронштадта» (1936 г.) на международной выставке в Париже в 1937 году получил главный приз. В 1937 году на экраны вышел фильм «Петр Первый», который удивил старых большевиков, ибо российский царь предстал в совершенно положительном образе.

В русле патриотического вспоминания после ленинского забвения и воспитания перед надвигающейся войной в 1937 году к 125-летию войны с Наполеоном был открыт Бородинский исторический музей и создавался фильм «Александр Невский».

Формировать правильное сознание масс власти стали не только через газеты, инструкции и собрания, но и через фильмы. Потенциал влияния этой сферы на людские умы был огромен, особенно с изобретением телевидения. А 25 марта 1937 года состоялась первая экспериментальная передача Московского телевизионного центра на Шаболовке, — в этот день в первых телевизорах был показан фильм «Великий гражданин» режиссера Ф. Эрмлера. Приход к власти в Испании и Франции левых: коммунистов, анархистов, левых социалистов с новой силой возродил ленинско-троцкистскую идею мировой революции, и сценарист Мойша Блейман в уста героя этого фильма Шахова вложил такие разухабистые, мечтательные слова: «Эх, лет через 20, после хорошей войны, выйти да взглянуть на Советский Союз — республик этак из 30-40 Черт его знает — как хорошо!»

Кроме зрелищ для народа Сталина радовали произведения признанных на планете интеллектуалов: в 1937 году был издан роман А. Толстого «Хлеб» о выдающейся роли Сталина в гражданской войне. Уже реально живущий «при коммунизме» мудрый красный граф не случайно в это время работал над романом о Петре Первом и над пьесой о Иване Грозном, явно демонстрируя историческую связь, традиционность, закономерность и преемственность.

Под бдительным наблюдением Сталина и с его участием был создан знаменитый «Краткий курс истории СССР», который уже уважительно относился к многим моментам дореволюционной истории России. А по поводу выхода «Краткого курса истории ВКП(б)», где Сталин также принимал активное участие, академик Марк Митин на совещании в Кремле перед Сталиным отметил: «Сокровищница марксизма-ленинизма обогатилась ещё одним произведением, которое, несомненно, стоит в первом ряду с такими произведениями классической мысли, какими являются "Коммунистический манифест" и "Капитал"».

Известный в то время еврейский писатель Лион Фейхтвангер (1884-1958), живший в Германии и во Франции, красиво пиарил Сталина за пределами СССР. В 1936-1937 гг. он побывал в СССР, несколько часов говорил со Сталиным, и в 1937 году в Амстердаме издал хвалебную книгу о Сталине «Москва 1937. Отчет о поездке для моих друзей»; чего стоит название одной хвалебной главы — «Сто тысяч портретов человека с усами». Этой книгой он в определенной мере нейтрализовал вышедшую в 1936 году критическую, антисталинскую книгу французского еврейского писателя Андре Жида «Возвращение из СССР». В перечисленных сферах, как видим, дела в СССР шли довольно успешно, а в политической жизни СССР в это время происходили жуткие события.

Пошел третий год обоснованной расправы над заговорщиками-троцкистами, и накал репрессий по нарастающей достиг своего апогея, максимального накала. За пределами СССР Лейба Бронштейн задумал перехватить у Сталина руководство коммунистическим движением за пределами СССР и с помощью своих американских спонсоров стал организовывать свой Интернационал. Одновременно Бронштейн-Троцкий пытался сражаться со Сталиным на информационном поле — как раз в январе 1937 года Сталину принесли книгу Троцкого «Преданная революция».

Троцкий по-прежнему утверждал, что он настоящий ленинец, а Сталин нет — изменник, предал революцию, и продолжал противопоставлять Ленина Сталину. Кстати, этот прием — противопоставление Ленина Сталину, одновременно с идеализацией кровавого Ленина, используют и современные троцкисты, например, выдающийся каббалист, маккабист и известный еврейский идеолог и телеведущий В. Соловьёв в своей книге «1001 вопрос о прошлом, настоящем и будущем России» (М, 2010 г.) пропагандирует Ленина: «Ленин является единственным российским философом и политиком, который не просто известен в мире, но идеи которого до сих пор доминируют во многих политических движениях. Можно признавать или отвергать взгляды Ленина, но не отдать должное его гению невозможно.

Ленин и его идеи — часть мировой истории. Великий политический деятель, наследие которого будут изучать во всем мире ещё десятилетия — для использования позитивного опыта и недопущения трагических ошибок».

Поскольку В. Соловьёв не конкретизирует «позитивный опыт» Ленина, а учитывая, что Ленин до 1923 года, до паралича, в захваченной Российской империи, ничего не построил, кроме малюпасенькой показушной, пропагандистской сельской электростанции, то, вероятнее всего под позитивным опытом он понимает успешный захват Российской империи, благодаря новейшим на то время политтехнологиям. На этом примере мы видим парадоксальную вещь — слияние в горячих объятиях двух совершенно одинаковых позиций: современного еврейского политтехнолога, неотроцкиста В. Соловьёва и Геннадия Зюганова, Анпилова и прочих коммунистов.

Ещё один удар по имиджу Сталина за пределами СССР Бронштейн-Троцкий нанес через старого большевика Б.Н. Николаевского (1887-1966), который после встречи в Париже с Николаем Бухариным опубликовал в «Социалистическом вестнике» в Париже 17 января 1937 года антисталинское «Письмо старого большевика», подписанное загадочно «Y.Z.». Вычислить информатора Николаевского в СССР особого труда не составляло. В 1959 году Николаевский признал своё авторство этого письма, а в декабре 1965 года он признал, что информацию для этой антисталинской статьи получил в 1936 году от Н. Бухарина. Кроме этого неистовый Бронштейн в 1937 году вместе со своими помощниками Альбертом Гольдманом и Яном Френкелем создал комиссию по расследованию судебных процессов в России. Троцкисты в этот период придумали актуальную шутку: «Что такое СССР? — Смерть Сталина Спасет Россию».

Сталин «ответил» по-максимуму — в январе 1937 года в СССР Бронштейна-Троцкого заочно приговорили к смертной казни. Троцкий воспринял эту грозную новость крайне серьёзно и в январе 1937 года забрался в максимально отдаленную от Сталина точку планеты — в Мексику, забаррикадировался на своей вилле и продолжал наносить Сталину уколы в информационной войне — 22 февраля 1937 года он написал в своем «Бюллетене оппозиции» антисталинскую статью под названием «Термидор и антисемитизм», в которой попытался объяснить не преобладающее участие евреев в заговоре, а — антиеврейские настроения в советском обществе: «движимое инстинктом самосохранения, руководящее ядро бюрократии в центре и на местах стремится отвести негодование трудящихся от себя на евреев».

Сталин нанес удар по родным Троцкого, пострадали его дети, — в 1937 году погиб в ссылке его сын Сергей Седов, а старший сын Троцкого Лев в следующем году (1938 г.) был убит в Париже. Оставалась проблема «технического» исполнения приговора Троцкому, и она была решена через два с половиной года — 20 августа 1940 года в ходе операции «Утка». Любопытно отметить, что современные евреи хвалят в своих книгах и выдающегося еврея Лейбу Бронштейна-Троцкого, и открыто гордятся евреем Н. Эйтингоном, организовавшим убийство Бронштейна, удивительная «гибкость» — найти плюсы и повод для гордости в любой ситуации.

В ходе продолжающейся партийной «чистки» в начале 1937 года наблюдалась новая тенденция — появились обвинения секретарей не только в политических «грехах», но и в хозяйственных и управленческих. 16 января 1937 года с должности секретаря Киевского обкома был снят кровавый палач украинского народа П.П. Постышев, а в феврале были сняты с должностей и исключены из партии около 60 приближенных к Постышеву сотрудников. Наказали даже старательного сталинского коллективизатора Б. Шеболдаева за неправильную кадровую политику.

23 января 1937 года начался второй московский судебный процесс над заговорщиками, перед Военной Коллегией Верховного Суда СССР по делу «троцкистского параллельного центра» предстали старые друзья Троцкого, а ныне высокопоставленные советские чиновники и партийцы: Пятаков, Радек, Сокольников-Бриллиант, Шестов, Дробнис, Муралов (к которому тайно ездил из Барнаула ссыльный Раковский) и ещё 11 их коллег по заговору. Пятаков дал компрометирующие показания на С. Орджоникидзе.

На этих процессах вместе с иностранными журналистами и послами присутствовал на суде и затем описал увиденное приехавший в СССР из Франции еврейский писатель Лион Фейхтвангер: «Сами обвиняемые представляли собой холеных, хорошо одетых мужчин с медленными, непринужденными манерами. Они пили чай, из карманов у них торчали газеты, и они часто посматривали на публику. По общему виду это походило больше на дискуссию, чем на уголовный процесс, дискуссию, которую ведут в зоне беседы образованные люди, старающиеся выяснить правду и установить, что именно произошло и почему произошло.

Если бы этот суд поручили инсценировать режиссеру, то ему, вероятно, понадобилось бы немало лет и немало репетиций, чтобы добиться от обвиняемых такой сыгранности: так добросовестно и старательно не пропускали они ни малейшей неточности друг друга.

Невероятной, жуткой казались деловитость, обнаженность, с которой эти люди непосредственно перед своей почти верной смертью рассказывали о своих действиях и давали объяснения своим преступлениям.

Я никогда не забуду, как Георгий Пятаков, господин среднего роста, средних лет, с небольшой лысиной, с рыжеватой, старомодной, трясущейся острой бородой, стоял перед микрофоном и как он говорил — будто читал лекцию. Спокойно и старательно он повествовал о том, как он вредил во вверенной ему промышленности.

Писателя Карла Радека я тоже вряд ли когда-нибудь забуду. Внезапно оттолкнув Пятакова от микрофона, он сам встал на его место. То он ударял газетой о барьер, то брал стакан чая, бросал в него кружок лимона, помешивал ложечкой и, рассказывая о чудовищных делах, пил чай мелкими глотками.

Незабываемый ещё тот еврейский сапожник с бородой раввина — Дробнис, путаясь и запинаясь, стремясь как-нибудь вывернуться, будучи вынужденным признаться в том, что взрывы, им организованные, причинили не только материальные убытки, но повлекли за собой, как он этого и добивался, гибель рабочих».

Дробнис на судебном процессе заявил, что старый большевик Христиан Раковский (настоящая фамилия — Кристо Станчев, 1873-1941 гг.) по-прежнему причастен к антисоветской деятельности, по-прежнему на связи с Троцким. Это была месть заговорщиков Раковскому за его статью 21 августа 1936 года в «Правде», его «подставили». И 27 января 1937 года этого сына болгарского купца с румынским паспортом, парижской и берлинской «пропиской» арестовали.

Подобно французскому писателю Л. Фейхтвангеру, ничего негативного или подозрительного во время судебного процесса в Октябрьском зале не заметил сидевший в первом ряду посол США в СССР Д.У. Дэвис, которому президент США Рузвельт поручил пристально следить за судебным процессом. Он добросовестно наблюдал за всем процессом и в своём дневнике отметил: «Опираясь на собственный адвокатский опыт, можно сделать вывод, что обвиняемые говорят правду, признавая свою вину в совершении тяжких преступлений»; а своему руководству в США докладывал:

«В ходе процесса было доказано, что осужденные были виновны в преступлениях, которые им были предъявлены, и что общее мнение дипломатов, присутствующих на заседании суда, сводилось к тому, что наличие очень серьёзного заговора было доказано». Об этом важном свидетеле и о его мнении «почему-то» не говорят либерал-демократы типа Сванидзе и Млечина.

Решение суда 29 января 1937 года было таковым — 13 заговорщиков (Г. Пятаков, Л. Серебряков, Н. Муралов, Я. Дробнис и др.) приговорили к расстрелу, а четверо были отправлены в лагеря (Радек, Сокольников-Бриллиант и Арнольд были осуждены на 10 лет заключения, Строилов — на 8 лет).

По настоятельной просьбе коммунистов Румынии Раковского, в отличие от других старых ленинцев, не расстреляли, а осудили на 20 лет тюрьмы. В последнем слове Раковский признал, что целью заговора было — перехватить власть у Сталина.

Спустя 8 месяцев «Раковский»-Станчев рассказал о «грехах» давно минувших дней — о связи Троцкого с «Интеллидженс-Сервис» (разведка Англии) ещё с 1927 года, и о своей деятельности в пользу «И.-С.» — «Я был завербован в "И.-С." в конце 1924 года (когда был послом в Англии)» — признался Раковский. После трагического начала войны, в сентябре 1941 года Раковского, как много знающую бесполезную обузу, расстреляли.

31 января 1937 года первый секретарь МГК и МК ВКП(б) Н. Хрущев организовал в Москве против троцкистов грандиозный митинг, на котором выступил с яростной речью, восторженно одобряя смертные приговоры. Эту радость «чистильщиков»-сталинистов с конца 1934 года и до 1939 года совершенно искренне разделяло очень большое количество русских людей — вся белая эмиграция, все изгнанники из России, у них, конечно, был иной оттенок радости. Например, один из лидеров РОВС генерал Алексей Александрович фон Лампе с удовольствием заметил: «В СССР жертвами теперь являются те, кого мы и сами без колебаний повесили бы». Теперь русские в различных странах с любопытством наблюдали — как их враги жестоко уничтожают друг друга.

На волне борьбы с троцкистами очередной раз в советском обществе возросли антиеврейские настроения. В связи с этим руководство СССР приняло оригинальные меры — 10 февраля 1937 года Комиссия по вопросам культуры при ЦИК СССР запретила всем еврейским общинам в СССР выпекать мацу вне государственных пекарен, дабы не было в народе пересудов, что евреи добавляют в мацу кровь ритуально убитых детей.

11 февраля 1937 года был арестован старый друг Сталина кавказский еврей Авель Енукидзе, который на первом же допросе стал рассказывать правду о заговоре. Член Политбюро и нарком тяжелой промышленности Григорий (Серго) Орджоникидзе заметил, что стали пропадать без вести его подчиненные. Он догадался, что это дело рук НКВД, собирают на него компромат. Он давно раздражал Сталина своим панибратством, смелостью и непредсказуемым темпераментным высказыванием недовольства. Особенно раздражительным и болезненным для него был арест и признание ближайшего помощника и друга — Георгия Пятакова. Не поверив протоколу допроса, заподозрив — что «выбили показания», Орджоникидзе поехал с одобрения Сталина в тюрьму НКВД на разговор с Пятаковым. И после этого посещения, узнав о масштабах вредительской деятельности Пятакова в его ведомстве, Орджоникидзе 17 февраля 1937 года застрелился. А 18 февраля он должен был выступить на очередном пленуме ЦК ВКП(б) с докладом о вредительстве в промышленности.

В 1956 году во время суда над Д. Багировым оперативники НКВД признались, что «понуждали арестованных партийцев давать ложные показания против Орджоникидзе». То есть — нквдисты готовились арестовать Орджоникидзе. В 1937 году был расстрелян его старший брат Папулия Орджоникидзе, а его жену приговорили к 10 годам, затем расстреляли. Были расстреляны врачи, подписавшие акт смерти Орджоникидзе — Г. Каминский, И. Ходоровский и Л. Левин, что навело некоторых историков на подозрение, что С Орджоникидзе не сам застрелился, но хватало свидетелей самоубийства.

К такому способу радикально решить проблему непопадания в камеры НКВД прибегнуло немалое количество высокопоставленных коммунистов — застрелились: комендант Кремля Ткалун, комиссар Курский, начальник УНКВД города Горького Погребинский застрелился, председатель СНК Украины Любченко застрелился, помощник Ягоды капитан Черток выбросился с седьмого этажа. Некоторые высокопоставленные коммунисты, тем более старые большевики, не выдерживали этой атмосферы тотального подозрения, страха, разочарования и полной дезориентации — когда кругом арестовывали близких друзей, товарищей, родственников, которые оказывались шпионами, предателями и заговорщиками или таковыми не являлись? — Для многих в этой кровавой партийной кутерьме было разобраться крайне сложно.

Самоубийство Орджоникидзе, друга Сталина, было для вождя сильным душевным потрясением. После двух жен и Авеля Енукидзе Сталин лишился очередного близкого друга. Не случайно назначенное на 18 февраля открытие пленума ЦК было перенесено на 4 дня. Пленум работал с 23 февраля по 5 марта. На нем вместо Орджоникидзе с докладом «Уроки вредительства» выступил В. Молотов, который кроме прочей информации сообщил, что с октября 1936 года до текущего момента было осуждено 2,5 тысячи троцкистов, в том числе 238 работников НКВД.

В этот период — 20 февраля 1937 года токийская газета «Миако» опубликовала отчет о секретном заседании японского правительства, в ходе которого депутат Иосида спросил военного министра генерала Сугияму: знает ли он о пропускной способности Сибирской железной дороги. Генерал ответил утвердительно и пояснил: «В России есть элементы, находящиеся в оппозиции к нынешнему правительству, и именно от них мы получили эти сведения». В результате в Японии из-за этой утечки произошел скандал, — правительство оштрафовало за эту публикацию газету, и по настоянию военного министерства главный редактор Ягуци Гилей подал в отставку. Понятно, — в России об этом узнали, — это как плеснуть керосином в огонь репрессий, японских шпионов стали искать с удвоенным усердием и утроенной подозрительностью.

Вычислить опытным конспираторам-террористам и нквэдистам автора январской антисталинской статьи в Париже Б.Н. Николаевского и его московского информатора не составило особого труда. Бухарин вначале отпирался и даже в знак протеста против обвинений в участии в заговоре объявил голодовку, что выглядело в данной ситуации нелепо. И когда раздраженный Сталин резко его одернул: «Кому ты выдвигаешь ультиматум, ЦК?» — Бухарин сразу прекратил голодовку. А когда ему была организована очная ставка с арестованным и сотрудничавшим со следствием Карлом Радеком, то отпираться было бесполезно и глупо, и Бухарин признался, что, будучи в Париже, встретился с Николаевским и посвятил его в планы заговора против Сталина, и просил в случае провала организовать в Европе кампанию по поддержке-спасению заговорщиков.

27 февраля 1937 года на пленуме ЦК ВКП(б) бывшие члены Политбюро Николай Бухарин и Алексей Рыков были обвинены Н. Ежовым в заговоре против партии, исключены из ВКП(б) и арестованы по делу «Правотроцкистского антисоветского блока». Причем Н. Ежов настаивал на расстреле обоих:

«Слушали предложения членов комиссии:

1. т. Ежова — Об исключении Бухарина и Рыкова из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ЦК ВКП(б) и предании их суду Военного Трибунала с применением высшей меры наказания — расстрела».

Предложение Ежова поддержал С. Буденный и ряд партийцев. Но Сталин предложил не спешить с расстрелом, а ещё раз во всём разобраться, Сталин: «Исключить из состава кандидатов ЦК ВКП(б) и членов ЦК ВКП(б), суду не придавать, а направить дело Бухарина — Рыкова в НКВД». Так и решили.

Двухчасовой доклад Ежова о расследовании террористической деятельности своим главным острием был направлен не на Бухарина — «жарко» было Гершелю Ягоде, которого 29 января 1937 года уволили в запас «по состоянию здоровья», уже тогда ничего хорошего это ему не предвещало. Теперь этот пленум фактически был внутрипартийным следствием, расследованием. Вот несколько выбранных мною фрагментов этой затянувшейся дотошной внутрипартийной "разборки", на которые прошу читателей обратить особое внимание по причине, которую объясню после цитат, — из стенограммы заседания пленума 2 марта 1937 года, Н. Ежов:

«Тов. Сталин в октябре месяце 1936 г. в своей телеграмме членам политбюро ЦК отметил, что органы Наркомвнудела с раскрытием антисоветского троцкистско-зиновьевского заговора запоздали, по крайней мере, на 4 года. Совершенно очевидно, товарищи, что этот провал в нашей работе должен быть как-то объяснен. Это обязывает нас самым тщательным образом, по-большевистски, с упорством и настойчивостью вскрыть действительные причины провала, проанализировать все факты с тем, чтобы на основе этих уроков улучшить нашу работу.

Да, проверенной агентуры не было. Что здесь было? Наркомвнудел увлекся количественными показателями агентуры и проводил вербовку агентуры больше кампанейским способом, нежели подбором людей. Вы сами понимаете, что такое кампанейское дело. Делалось это иногда очень просто. Вдруг нечаянно видели, что, предположим в такой-то области сектанты или попы какие-нибудь немножко активизировались. Спрашивают — есть ли у вас агентура? Нет. Директива: давай, вербуй агентуру. В три дня, в неделю доносят — навербовали 200 человек агентов. Самая сплошная кампанейщина. Ну, назвать это агентурой никак нельзя. И вот, в результате количественных увлечений Наркомвнудел располагал огромнейшей сетью агентов и осведомителей, которые на две трети, если не больше, работали вхолостую, или не работали совсем. Вот факты, товарищи, насколько несерьезно было отношение к агентуре. До 1935 г. никакого централизованного учета агентуры вообще не было. В 1935 г. централизованный учет агентуры был заведен. В результате этого проведенного учета Наркомвнудел обнаружил, что он обладает исключительно большой сетью агентов и осведомителей. Тогда дается директива о том, чтобы отсеять неработоспособную и расшифрованную агентуру. В результате этого отсева агентура убавляется сразу на 50%. К апрелю месяцу 1936 г. и эти оставшиеся 50% сократились еще на 50%. Ну, вы сами понимаете, что эта цифровая эквилибристика агентуры для разведки (Голос с места. Не годится.) показала все-таки, что никакой устойчивой агентуры нет, что сегодня можно завербовать, завтра можно выбросить, не говоря уже о том, что вся система расшифровывает и работу, и метод и т.д.

В начале ноября с приходом моим в НКВД стало ясно: надо посмотреть у себя, нет ли какого-либо изъяна. В начале ноября (Сталин. Ноября какого года?) 1936 года, я сказал (Сталин. Нет, не сказали.). В начале ноябре 1936 г. в НКВД насчитывалось 699 человек (Эйхе. В центральном аппарате). И по всей периферии из них работало в органах ГУГБ 329 человек, в органах милиции и войсках 159 человек и остальные в других хозяйственных и прочих отделах. За это время пришлось 238 человек арестовать, из них по ГУГБ 107 человек. Чтобы вас эта цифра не пугала, я должен здесь сказать что мы подходили к бывшим оппозиционерам, работавшим у нас с особой, гораздо более строгой меркой. Одного факта было достаточно — того, что он скрыл от партии и от органов НКВД свою бывшую принадлежность к троцкистам, чтобы его арестовали. Мы рассматривали это как предательство, потому что внутренний закон наш требует под страхом уголовной ответственности заполнять все документы правдиво, не утаивая ничего. Поэтому мы на основании наших внутренних законов таких людей арестовывали. Но это, конечно, не исключает того, что из 238 человек арестованных есть довольно порядочная группа активных троцкистов, которые вели свою подрывную работу. Из таких я могу назвать Баланюка — начальника Таганрогского отделения, и многих других.

Уже после убийства Кирова совершенно недопустимые промахи допускались в деле раскрытия троцкистско-зиновьевского заговора. Вот факт первый. Известный эмиссар, расстрелянный по первому троцкистско-зиновьевскому процессу — Ольберг. Оказывается, что этот Ольберг был известен органам НКВД еще в 1931 г. по материалам иностранного отдела (Сталин. Как преступник?). Совершенно верно, т. Сталин. По материалам иностранного дела и по материалам, пришедшим одновременно из Коминтерна от т. Мануильского. В этих материалах дается совершенно исчерпывающая характеристика Ольберга. Характеристика эта заключается в том, что Ольберг является близким человеком Троцкого, связан непосредственно с Троцким и с его сыном Седовым, что он направляется в СССР для троцкистской работы, что вообще этот человек связан с самыми разнообразными кругами и не исключалось, что он связан с охранкой, тогда указания, правда, были на рижскую охранку (Сталин. На немецкую?). Нет, т. Сталин, на рижскую охранку. Первое время этим Ольбергом по его приезде занимались, а затем бросили и по сути дела предоставили ему возможность почти в течение 3 лет с небольшими перерывами, когда он уезжал из СССР, безнаказанно создав террористические группы (Сталин. Почему в Россию пустили? Как интуриста?). Нет, это после его как интуриста пустили, первый раз он приехал для поисков работы (Постышев. Как политэмигранта, очевидно). Нет, для поисков работы (Постышев. Как же его все-таки пропустили?).

Факт второй, товарищи. В декабре 1934 г. непосредственно после убийства т. Кирова в СПО ОГПУ поступают агентурные сведения о некоей Артеменко. Артеменко человек очень близкий Рыкову, жена Нестерова. Агентурные материалы говорят о том, что она распространяет совершенно нетерпимые провокационные слухи и ведет регулярное наблюдение за машиной т. Сталина. Об этом докладывают Молчанову. Молчанов предлагает вызвать Артеменко к нему. Вызывает Артеменко, показывает ей этот агентурный материал и говорит: прекрати всей этой провокацией заниматься, прекрати следить за машиной. Иначе плохо будет (Оживление в зале. Калинин. Дружеское предупреждение). Она уходит. Через некоторое время, 26 декабря начальник первого отдела Григорьев рапортом доложил, что «по полученным от Сережи (агента) данным, известная нам Артеменко, несмотря на ваши предупреждения продолжает распространять сведения, не подлежащие оглашению, разные сплетни и следить за машиной». В этом рапорте Григорьев приводит целый ряд других вещей, из которых видно, что Артеменко связана с правыми. Молчанов пишет такую резолюцию: «Тов. Григорьев, вызвать ко мне вторично срочно Артеменко и дать по ее приходе этот рапорт» (Движение в зале). Артеменко вновь вызывают и снова ее предупреждают, что дело кончится плохо, если она не прекратит своей работы (Голос с места. Работай осторожно). Да, дают понять, работай осторожно (Постышев. Дают ей знать, что за ней следят. Калинин. Прямое предупреждение).

Факт третий. В январе 1935 г. в ГУГБ поступает сообщение, что на квартире у Радека имеется тайник, где хранятся шифры для переписки с Троцким и сама переписка с Троцким. Вместо того, чтобы найти способы изъять этот тайник, а этих способов у нас достаточно, если даже не ставить вопроса об аресте того же Радека или об обыске его, можно было ставить в ЦК вопрос: разрешите обыскать Радека, имеются сведения, что у него тайник с шифрами и переписка с Троцким. Ничего этого не делается, говорят: пусть себе полежит переписка. И только когда арестовали Радека сейчас, один работник вспомнил, что была такая агентурная информация, прибежал и говорит: у Радека тайник есть. Этот тайник обнаружили, но там оказался шиш, потому что Радек был не такой дурак, успел всё убрать и оставил там совершенно невинную переписку (Лобов. Его предупредили наверно). Не знаю, этого не могу сказать. Вот, товарищи, основные факты, причем нельзя никакими объективными причинами объяснить эти провалы в нашей работе (Сталин. Это уже не беспечность). Это не беспечность, т. Сталин. И я к этому как раз хочу перейти. Возникает вопрос, является ли это ротозейством, близорукостью, отсутствием политического чутья, или все это гораздо хуже? Я думаю, что здесь мы имеем дело просто с предательством (Голоса с мест. Правильно, верно!) Иначе квалифицировать этого дела нельзя».

Ягода: Раскрытие заговора началось с ареста Ольберга в Горьком. Это правильно, что он с 1931 г. был у нас все время на примете. Об этом я докладывал в свое время. После ареста Ольберга одновременно арестовали Гавена, Шемелева и Тарасова и здесь начинается очень интересная история (Ежов. Какого Тарасова? Трусова). Да, Трусова. Все сосредотачивается у Молчанова. Юшков и Валович едут в Горький, арестовывают там Ольберга, Федорова, передают их в Москву. Одновременно здесь в Москве ведется дело Гавена, Шемелева, Трусова и вырисовывается Сафонова и целый ряд других членов троцкистских организаций. Если вы помните, Николай Иванович, здесь чрезвычайно интересная вещь произошла. Ведь Молчанов два раза начинал кончать эти дела, два раза составлял списки, два раза я подписывал эти списки. Два раза с вами говорили об этих списках, два раза их задерживали, считая, что дела далеко не закончены (Ежов. Да, один я вернул вам, а другой запер у себя в несгораемом шкафу и сказал, пусть полежит). Теперь эти все дела виднее, а тогда это не было так хорошо видно».

3 марта 1937 года. Утреннее заседание, глава НКВД Ленинградской области Л.М. Заковский: «Товарищи, вчера мы заслушали доклад т. Ежова о предательстве и измене в аппарате государственной безопасности. Тов Ежов вскрыл причины этого явления, дал анализ тому, что принесло нашей партии очень много горя и нанесло удар по экономике нашей страны. Мы заслушали, я бы сказал, очень невразумительное выступление бывшего нашего наркома внутренних дел т. Ягода, и я думаю, что его выступление пленум ЦК партии удовлетворить никак не может. Во-первых, в выступлении т. Ягоды было много неправильностей, неточностей и, я бы сказал, никакой политики. Неверно, что у Ягоды были связаны руки, и он не мог управлять аппаратом государственной безопасности, (Ягода. Я этого не говорил). Именно это вы говорили (Ягода. Я сказал, что не сконцентрировал в своих руках оперативного руководства). Вы это руководство в своих руках сконцентрировали.

Несмотря на то, что допустим, по белорусскому национальному центру были связи на Украине, связи на другие области, эти связи были оборваны. Оборваны они были потому, что в связи с этим делом возникли определенные трудности, в каждом деле они могут возникнуть. Центральный аппарат во главе с Ягодой отошел в сторону от этого дела и оставил Заковского объяснятся с комиссией ЦК. Ягода наблюдал, выйдет или не выйдет, комиссия разобралась, нашла все в порядке, Ягода тогда нашелся и сказал: «Ну, знаете, у вас замечательное дело, очень хорошо вышло». А связи по полякам в Ленинграде, а материал о Домбале в 1933 г. как о польском шпионе? Почему эти материалы не реализовались? А когда ликвидировалось, допустим, польское контрреволюционное подполье в Белоруссии, приехал тот же самый Сосновский посмотреть, как ликвидируются диверсионные организации, созданные поляками на целом ряде узловых станций железных дорог для взрыва их в начале войны. Сосновский посмотрел, видит, что здесь ничего не поправишь. В Белоруссии кое-какие удары нанесли. Но связи на Украине и в Ленинграде остались нераскрытыми, таким образом, центральный аппарат этот материал зажал, скрыл. Это была работа Сосновского.

Еще одно обстоятельство. Когда Яковлев и Зайдель по делу академиков дали впервые показания на Зиновьева и Каменева, то была такая растерянность в центральном аппарате, как будто бы в аппарате не было агентурных данных для того, чтобы проверить это дело. Чем это объяснить? (Ягода. Растерялись-то вы, Заковский). Растерялся не я, я об этом скажу. Я материалы не скрывал, теряться не от чего. Когда Карев дал показания на Бухарина и вообще на правых, я сообщаю Ягоде, что Карев дал показания на Бухарина. Ягода отвечает: «Какие там показания, какие там у вас правые» (Ягода Неверно! Я считал все время Каменева и Зиновьева виновными в убийстве). Я не знаю, что вы считали, а говорю как было дело. Вы спрашивали: «Какие там правые?» Я ответил: «Бухарин». Тогда вы сказали: «Вечно у вас такие дела». Я должен сказать, что очень убедительные показания давал Карев о контрреволюционной работе правых. У нас в Ленинграде никакой растерянности вообще не было. Когда впервые Пригожий дал показания на Радека, вы тоже растерялись. Не верили? (Ягода. Я потребовал Пригожина в Москву). Кого вы потребовали в Москву? Вы меня потребовали в Москву и сказали: «Что у вас такие жуткие документы?» Документы действительно жуткие, но документы оказались верные. Кто здесь растерялся — он или вы растерялись?

О вредительстве. Материалы о вредительстве начали поступать уже в начале следствия, а вы говорили, что никакого вредительства, только террор. По-моему, товарищи, дело не в Молчанове. Наша система исключает то, чтобы один человек, в аппарате работая, мог бы у себя концентрировать оперативный материал и скрывать его от партии, от руководства НКВД, от страны. Здесь была целая линия контрреволюционных действий (Голос с места. Это правильно!). Этого не может быть. Сама структура нашего аппарата это исключает. Здесь не один Молчанов виноват, были связи у Молчанова. Это подлежит детальному выяснению. А если допустим, только один Молчанов, если только Молчанов, Сосновский, Венецкий и ряд других шпионов сидели в аппарате государственной безопасности, за это тоже надо ответ держать, ибо за наши преступления наша страна несет большой ущерб в нашем социалистическом строительстве, а наша партия расплачивается жизнью лучших людей».

Реденс: «Вы слыхали, что говорил Радек, что он помимо их центра начал развертывать работу. Я добился постановки вопроса о Дрейцере только в апреле 1936 г., если надо, то у меня имеются документы, я могу доказать, как мы неуклонно ставили вопрос о Дрейцере. Снимает ли это с меня вину, что я не пришел в ЦК? Нет не снимает. Я виноват. Но я здесь на пленуме хочу рассказать, какая была обстановка. Дальше. Мы арестовали эмиссара Троцкого Арина-Лапина, который приехал по специальному заданию Троцкого, был у Троцкого и с Троцким имел разговор. Посылаем 21 марта 1931 г. показания, этот протокол показываем т. Ягоде. Тов. Ягода вызывает меня, вытаскивает этот протокол и говорит: «Что за возмутительный протокол вы прислали?» Я спрашиваю: «В чем?» — «Что вы дурак? Разве Троцкий может с таким человеком разговаривать, что вы думаете, Троцкий по вашему артист что-ли?» А потом было решено, что надо пойти на крайние меры.

Тов. Ягода, я там не был, а говорил то, что слышал от Арина-Лапина, которому Седов сказал, что в СССР работает очень крупная троцкистская организация, очень крупную работу террористического порядка несет Дрейцер. Он говорил о том, что там же ведет большую работу Сосновский и целый ряд фамилий приводил. Может быть неправильно, но разве это подход руководителя? (Ягода. Это было указание о технике допроса, а не по существу). Протокол Арина-Лапина до сих пор света не видит. Он у вас, а вы должны рассылать куда полагается, а не я.

Дальше, товарищи. Поступает протокол Лурье. Это профессор, который преподает древнюю историю в МГУ. Что этот профессор говорит? Что он, Лурье, приехал в Москву и имел свидание с Троцким и что он привез от Рут Фишер и Маслова директиву Троцкого о том, чтобы он имел свидание с Зиновьевым здесь в Москве и передал бы Зиновьеву директиву Троцкого о том, что надо вступать на путь террора, надо с этим делом спешить. Теперь интересный штрих. Об этом же самом Лурье 5 января 1935 г. дает показания Сафаров, что в Москве живет Лурье, кличка его Эмель, что этот Эмель является ближайшим человеком Троцкого, что этот Эмель привез от Троцкого несомненно очень важную директиву. И вот с января 1935 г. лежит протокол в недрах НКВД, никто по нему никаких мер не принимает. И когда в 1936 г. этот Лурье-Эмель дает показания, тогда, товарищи, я вам скажу такую вещь, вызываются люди к Молчанову, Молчанов ведет себя совершенно потрясающе похабно, он к работникам обращается: «Слушайте, что вы здесь несете? Как вам не стыдно? Ну, разве это может быть?» И он ставит так вопрос: «Я вам приказываю, чтобы ни один протокол, прежде чем вы мне не дадите его на согласование, чтобы ни один протокол не был дан на подпись обвиняемому». (Берия. Кто это говорил?) Молчанов. Теперь дальше, товарищи.

Я иду к т. Ягоде и говорю: «Почему Молчанов так себя ведет? Предположим, протоколы не сходятся с вашим Шемелевским центром, куда входят Тарусов, Шемелев и другие, предположим, что главное в архиве, а не в терроре, но почему Молчанов позволяет себе такие вещи? Потом, откуда это взялось, что протоколы надо давать прежде всего на согласование этому самому Молчанову?» (Берия. Это безобразие). Я говорю: «Да это же не следствие будет. Какое мы имеем право, мы же большевики, какое мы имеем право, чтобы я, отбирая протокол, побежал бы и сказал обвиняемому: «Я это дело согласую, подождите подписывать». А Ягода говорит: «А в этом ничего плохого нет» (Ягода. Я отменил это дело). Я отменил, а не вы отменили (Ягода. Неверно. Зачем врете?). Тов. Ягода, вы знаете немного меня, мне незачем врать. После этого, услышав ваш такой ответ, я пошел к Агранову и сказал: «Тов. Агранов, делаются совершенно возмутительные вещи: мой аппарат НКВД, который работает неплохо и который дает новые нити подхода к троцкистскому центру, его травят и травят бессовестным образом, травят унизительно». Я говорю: «Вступитесь за это дело, иначе я этому Молчанову морду набью». (Смех, шум в зале) Это верно? Тов Агранов? (Агранов. Верно). Зачем же я тогда пошел бы к Агранову? Я был настолько возмущен, что вызвал своих работников и сказал Агранову: «Вы сами разберитесь». А у себя в аппарате я сказал: «Боже вас упаси, какой-нибудь протокол давать на подпись. Что говорит обвиняемый — записывайте, а потом разберемся» (Антипов. Это в каком году было?). В 1936 году. (Иванов. Почему же вы молчали об этом?) Я скажу, почему я молчал. Теперь дальше.

Арестовали мы Антонова, крупного зиновьевца. Он дал показания на Тивеля и целый ряд других людей и кроме того показал, что есть правый центр и действует террористическая группа. Протокол идет опять в центр. Мне Ягода говорит... Да, во-первых, он на своем оперсовещании показал, как безграмотно ведется следствие (Ягода. Допрос). Да, допрос. Он говорит: «Так как Агранов желает скрыть свою зиновьевскую работу, он нас тащит к правым». И по поводу этого самого протокола, касающегося Агранова, мне т. Ягода говорит: «Тов. Реденс, у вас в аппарате что-то неладно. Давайте я вам пришлю бригаду, которая все проверит». (Жуков. Во главе с Молчановым?) Да, Штейн и другие. Я сказал: «Вот что, бригаду я вашу к себе не пущу. А что я могу сделать, чтобы чертей не делить, возьмите Антонова к себе, пусть Антонов вам дает показания. А бригаду вашу я к себе не пущу». Так и сказал».

Из этого фрагмента видно, как, несмотря на каверзные запутки и умышленные буреломы Гершеля Ягоды, партийцы докапывались до правды. И Ягода «горел» всё сильнее и сильнее, ситуация у Ягоды была незавидной, безвыходной.

Особенно после этого пленума настоящим героем-разоблачителем в советском обществе стал Николай Ежов, в честь которого знаменитый казахский поэт Джамбул Джабаев сочинил хвалебную оду:

Великого Сталина пламенный зов услышал всем сердцем, всей кровью Ежов.

 Враги нашей жизни, враги миллионов, ползли к нам троцкистские банды шпионов,

Бухаринцы — хитрые змеи болот, фашистов озлобленный сброд.

Мерзавцы таились, неся нам оковы, но звери попались в капканы Ежова.

Это стихотворение учили наизусть в школах.

Когда ранее я цитировал показания и признания заговорщиков-троцкистов в ходе судебных процессов, то было видно по большим текстам-признаниям арестованных, что это были искренние признания, а не какие-то — вынужденные лживые самооговоры под угрозой расправ над семьёй или «выбитые» изуверскими пытками, тем более что — к многочисленным высокопоставленным партийцам насилие, пытки не применялись. Кроме того — показания многих заговорщиков повторялись, а также коррелировались между собой, создавая целостную логическую картину заговора.

Это очень весомые аргументы против антисталинистов, бесконечно лживо бубнящих о «незаконных» показных судебных расправах над «заведомо невиновными» мучениками-троцкистами. Эти аргументы антисталинисты никак не объясняли, обходили молчанием, считая этот способ лучшим выходом. Но в 2010 году на «Еврейском голосе» в России — на радиостанции «Эхо Москвы» я услышал от одного из современных троцкистов оригинальное объяснение: якобы всех подсудимых перед судом под страхом расправы над близкими предварительно подвергали целенаправленному гипнозу, поэтому подсудимые выдавали так много слаженной информации. Но понятно, что перед пленумом никого не подвергали никакому гипнозу, и мы наблюдали живые, а не постановочные внутрипартийные разборки, как пробирались через завалы Ягоды к истине.

Многие судебные процессы над заговорщиками были открытые, и на них присутствовали вполне разумные люди, способные разобраться в сложных вопросах. Например, присутствующий на процессе «Пятакова-Радека» член английского парламента писал в Англию об этом процессе: «Все присутствующие на процессе иностранные корреспонденты, за исключением, конечно, японских и германских, отмечают большое впечатление, произведённое весомостью доказательств и искренностью признаний» (Из исследования А. Солженицына). Теперь «почему-то» не вспоминают дело Мрачковского — руководителя подпольной типографии Бронштейна в СССР. Нет никаких сомнений, что Бронштейн вёл подрывную подпольную деятельность на территории СССР, направленную на свержение Сталина и захват власти в России, и что у него было много сторонников в СССР — в подавляющем большинстве из еврейского общества.

И понятно, что после внутрипартийных разборок на февральско-мартовском пленуме не было необходимости и перед очередным судом в каком-либо гипнозе, да и мысли о каком-то гипнозе у сторонников Сталина и не было, кроме как в воспаленной фантазии современных либерал-демократов.

После того, что открылось на пленуме, необходимо было начать следствие по деятельности Г. Ягоды. 3 марта 1937 года был арестован ближайший помощник Ягоды Г.А. Молчанов, который в конце ноября 1936 года возглавил Наркомат внутренних дел Белоруссии. Вскоре Г. Молчанов стал давать показания против Ягоды, судьба Ягоды была уже предсказуема.

28 марта 1937 года Ягоду арестовали. 31 марта 1937 года Политбюро распространило заявление — «Ввиду обнаружения антигосударственных и уголовных преступлений наркома связи Ягоды, совершенных в бытность наркомом внутренних дел, а также после перевода его в наркомат связи, Политбюро ЦК ВКП(б) считает необходимым исключение его из партии и немедленный его арест». В ходе ареста и обыска многих повергло в шок богатство коммуниста Г. Ягоды, который оказался коммунистическим буржуем, у него в собственности обнаружили: 21 пальто, 29 брюк, более 1000 бутылок марочного вина, много золота, бриллиантов и ещё много разных богатств. Московский красный «бомонд» бурно обсуждал провал советского «олигарха» Знаменитый академик В.И. Вернадский в своём дневнике сделал запись:

«29.04.1937. О Ягоде начинают сейчас говорить больше, чем раньше. Говорят, у него нашли здесь бриллиантов на несколько тысяч рублей, переводы денег за границу. Арестованы его сообщники из чекистов. Сотни тысяч рублей золотом». Такое впечатление, что среди высокопоставленных коммунистов только Сталин был аскетом, скромным бессребреником.