Истерия у немцев и у Антанты

Истерия у немцев и у Антанты

Колеблющимся и завышенным самооценкам германских политиков и военных в точности соответствовали панические оценки ситуации и перспективы в лагере союзников по Антанте, абсолютно уверенных в том, что захват власти большевиками был «германской революцией на российской почве». Начальник британского Генерального штаба Робертсон, например, был убежден, что сепаратный мир между немцами и большевиками перечеркнет все надежды на победу Антанты в 1918 г. — несмотря даже на прибытие свежих американских войск{335}. Меморандум маршала Фоша от декабря 1917 г. с гротескными преувеличениями рисовал опасность германского проникновения в Сибирь и на Дальний Восток{336}. Высланный из Петрограда в январе 1918 г. британский посланник Джордж Бьюкенен считал вопросом жизни и смерти противодействие угрозе заключения Брестского сепаратного мира, поскольку «русско-германский альянс после войны означал бы постоянную угрозу Европе и в особенности Англии»{337}. Меморандум французского министра иностранных дел в феврале 1918 г. также констатировал, что организационная перестройка России Германией представляет собой для будущего еще более ужасную угрозу, чем для текущего момента. Японское правительство даже не сомневалось, что после России Германия как колониальная держава проникнет в Китай, Монголию и Маньчжурию, а министр иностранных дел Гото предвидел образование биполярного мира, в котором Соединенные Штаты как атлантически-тихоокеанская морская держава будут противостоять Германии как евразийской континентальной державе{338}.

В январе, когда переговоры в Бресте переживали свой первый кризис, а большевики разогнали настроенное против них демократическое большинство избранного в декабре Учредительного собрания, представители Антанты в Петрограде — к примеру, американский посол Фрэнсис или офицеры британской разведки Сидней Рейли и Брюс Локхарт — все же попытались вступить в переговоры с советским правительством и своими контрпредложениями воспрепятствовать угрожающему заключению сепаратного мира. Обнародование «четырнадцати пунктов» Вудро Вильсона 8 января 1918 г. было в сущности продиктовано стремлением торпедировать заключение мира между Германией и Россией обещанием содействия в демократическом самоопределении и американской помощи в восстановлении страны.

Нарком иностранных дел Троцкий шел на уступки (по крайней мере, на словах). Время от времени он даже зондировал возможности возобновления военного сотрудничества Советской России с западными союзниками в случае поддержки Германией контрреволюции, правда, с явной целью использовать такую возможность в качестве жупела, чтобы улучшить свою позицию на переговорах в Бресте. В конечном счете стало ясно, что западные правительства отнюдь не готовы пойти на официальное признание узурпированной большевиками власти. Напротив, британской и французской сторонами еще в декабре 1917 г. были разработаны абсолютно анахронические, зафиксированные в секретных договорах проекты использования смутного времени и мировой войны для расчленения всей России на сферы полуколониальных интересов — и именно потому, что подобные планы, как им казалось, строили центральноевропейские державы.

На германскую сторону эти дипломатические интермедии не произвели впечатления, они скорее окрылили ее, побуждая развивать «планы относительно восточных пространств». И если тяжесть собственного положения она еще плохо представляла, то насчет затруднений партнеров по переговорам, большевиков, у нее сомнений не имелось.