Глава 12 Морская политика России в бассейне Тихого океана. Программа дальнейшего освоения дальневосточных районов

Глава 12

Морская политика России в бассейне Тихого океана. Программа дальнейшего освоения дальневосточных районов

В те же дни получила логическое завершение и поездка И.А. Шестакова на Дальний Восток. 31 октября, с разрешения императора, управляющий Морским министерством подал ему свою записку. Надо сказать, что составляя ее, адмирал, очевидно, пользовался письмом А.Н. Корфа от 6 января 1886 года и его всеподданнейшей запиской от 6 марта, присланной в копии при письме от 16 марта. В пользу такого предположения говорит не только прямое упоминание И.А. Шестаковым в дневнике чтения материалов «по Амурскому генерал-губернаторству», но и близость многих идей и даже выражений, использованных авторами. Так, А.Н. Корф писал, что Европа имеет на побережье Тихого океана «предохранительный клапан от избытка населения и производительности». «Приобретения в Полинезии и в малоисследованной еще Африке суть естественные последствия избытка жизни в европейских государствах и вместе предохранительные клапаны», — вторил ему И.А. Шестаков. Генерал-губернатор доказывал, что с развитием колоний «расширяется и район необходимой обороны», а тем самым и уязвимость западноевропейских государств, поэтому «в недалеком будущем на каждое вооруженное столкновение в Европе будет непосредственно влиять положение воюющих сторон в Тихом океане». Близкие мысли высказывал и управляющий Морским министерством, писавший: «Легко представить положение наиболее вероятных противников наших в Европе, если Китай, а за ним Япония, станут нашими прочными союзниками, по крайней мере, сторонниками нашими в возникающих вопросах»[672].

В письме от 6 января А.Н. Корф предлагал упразднить Сибирскую флотилию и должность главного командира портов Восточного океана, пустив деньги на усиление эскадры[673]. А в записке от 6 марта говорил о том, что Англия заняла преобладающее положение на Дальнем Востоке не столько благодаря численности своего флота, сколько наличию ремонтных средств и складов, чего нет у других держав. Россия же, утверждал он, находится в более выгодных условиях, «обладая во Владивостоке отличным портом», который уже оборудуется Морским ведомством надо лишь укрепить его и усилить сухопутные войска. Ознакомившись с запиской, Александр III согласился с высказанными в ней мыслями, но приказал обсудить их с министром финансов.

Вновь к тем же вопросам А.Н. Корф обратился во всеподданнейшем отчете от 1 июня 1886 года, уверяя императора, что ему «выпала трудная задача оживить» недавно присоединенный, а потому «почти пустынный и дикий» Приамурский край, с приобретением которого «России открылся свободный выход в океан», отсутствующий на ее европейских границах. «Край этот по своему географическому положению и обилию первоклассных гаваней и бухт представляет самые благоприятные условия для развития наших морских военных сил. Это преимущество, в свою очередь, не только даст нам возможность проявить наше политическое влияние и силу на соседние нам азиатские государства — Китай, Японию и Корею, но может также способствовать возвышению нашего политического значения в Европе. Базируясь на Владивостоке, наш флот и крейсера, в случае столкновения с морскими европейскими державами, всегда будут в со стоянии угрожать и даже действительно наносить удары торговым и политическим интересам европейских держав, все более и более сосредоточивающихся на побережье Великого океана»[674].

Касаясь отношений с Кореей, генерал-губернатор выразил надежду, что, вопреки сильному влиянию Китая, Россия может сыграть роль покровительницы и защитницы Сеула от посягательств Пекина и Токио, «чтобы иметь на случай столкновения с Китаем одним врагом меньше и одним выдвинутым вперед постом больше». «Соседство наше с Кореею имеет для нас и то значение, что открывает новый, хотя, впрочем, не очень обширный рынок для наших произведений, по крайней мере в северных провинциях ее, куда не успели проникнуть европейцы и где мы можем избежать конкуренции с ними, которая была бы не под силу нам. Нельзя также умолчать … что Корея является единственным поставщиком скота для всего Южно-Уссурийского края и г. Владивостока», — писал он[675].

А.Н. Корф подчеркивал, что «имея в своих руках сообщение Маньчжурии с морем, мы сохраняем средство некоторого давления на Китай», правительство которого со времени Кульджинского кризиса приложило немалые усилия к заселению пограничных районов и развитию там «оборонительных и наступательных средств», явно намереваясь «занять часть берега Посьетского залива», не останавливаясь перед тем, чтобы «употребить силу для достижения намеченной цели». Упомянув многочисленные и непрерывно умножавшиеся пограничные недоразумения, начало которым положило предъявленное России в 1882 году требование передать часть территории с деревней Савеловка, генерал-губернатор выразил мнение о пагубности и недопустимости войны с Китаем, особенно в случае одновременного разрыва с европейской морской державой, при «слабых оборонительных сухопутных и морских средствах, какими мы располагаем здесь в настоящее время»[676].

Таким образом, отчет, как и мартовская записка, обосновывал необходимость наращивания вооруженных сил в Приамурском крае, главным образом в предвидении столкновения с Поднебесной, казавшегося почти неизбежным. Все остальные аргументы служили для подкрепления этой мысли. Причем А.Н. Корф, армейский генерал и администратор, на первый план выдвигал отношения с Китаем и потребность освоения собственной территории, включая ее заселение, охрану побережья и строительство Забайкальской железной дороги, как участка Сибирской.

И.А. Шестаков, несомненно, ознакомился с упомянутыми материалами, говорил с самим генерал-губернатором и учел его точку зрения в своей записке, но опасаясь, как бы ассигнование дополнительных средств А.Н. Корфу не сказалось на финансировании нужд Морского ведомства, а чрезмерный рост сухопутных сил не обременил моряков транспортной службой, он в своей записке выступил против стремления разместить переселенцев на всей территории края, полностью занять Сахалин и содержать военные посты «в маловажных пунктах». Адмирал счел излишним уделять внимание Николаевску-на-Амуре и Посьету и раскритиковал практику охраны побережья и промыслов военными судами. Взамен он предложил периодические рейды крейсеров, с «разорением притонов иностранцев на берегу и самым поверхностным полицейским надзором». И.А. Шестаков советовал превратить Владивосток в важнейший и практически единственный коммерческий порт дальневосточных владений России, соединив город железной дорогой с Амуром у Хабаровки и заселив в первую очередь прилегающие к нему местности. Утверждая, что «на крайних восточных пределах наших следует считать сохранение Владивостока главнейшей целью», управляющий считал необходимым перестроить его оборону, сделав ключевой позицией остров Русский, бухты которого освобождались ото льда раньше Золотого Рога, что грозило безнаказанной высадкой туда неприятельского десанта.

Полагая важным, отбросив «всякую мысль о дальнейших приобретениях… направить твердо, неизменно и деятельно восточную политику нашу к прочным мирным отношениям с непосредственными соседями», адмирал высказался в пользу повышения статуса Азиатского департамента Министерства иностранныхных дел, с назначением его директора товарищем министра. Он настаивал на замене иностранцев, служивших консулами «в портах Китая и Японии, в голландских и испанских колониях» российскими подданными и на тесной связи дипломатических агентов с Приамурским генерал-губернатором и командующим Тихоокеанской эскадрой. Обратившись к «любимому вопросу наших безответственных политиков — Порту Лазарева», И.А. Шестаков решительно отверг предложение занять его, но вместе с тем назвал желательным учреждение на острове Гончарова угольной станции, способной «служить продовольственным складом для армии, двигающейся вдоль берега».

Управляющий доказывал, что «всякая политика, чтобы быть действительной, должна опираться на военную силу. В данном случае опора может быть выказана, в мирное время, только морскими средствами. Поэтому Морское ведомство должно быть главным пособником Министерства иностранных дел … содержа в восточных водах значительную эскадру». «Необходимо возвести командование там до вице-адмиральского и иметь не менее двенадцати боевых судов, жертвуя отчасти станциею Средиземного моря, которая не может помочь нам ни в каком случае», — писал он[677].

По его расчетам на увеличение эскадры и еще один, восьмой ежегодный рейс пароходов Добровольного флота на Дальний Восток требовалось около 600 тыс. pyб., но адмирал обещал изыскать их в нормальном бюджете, упразднив главное командирство во Владивостоке, сократив до минимума Сибирскую флотилию и ограничив местное адмиралтейство «размерами, нужными для исправлений Тихоокеанской эскадры».

Такой подход, вполне объяснимый желанием в короткое время и ценой малых издержек обзавестись более внушительным инструментом внешней политики, таил в себе зерно будущих затруднений, способных свести на нет эффективность этого инструмента при сколько-нибудь серьезном вооруженном столкновении. Ведь сокращение флотилии, обеспечивавшей львиную долю казенных перевозок между отечественными гаванями Тихого океана, грозило замедлением подготовки к их обороне, сложностями при перевозке и снабжении войск. Недостаточное же число канонерских лодок снижало возможности защиты как российских интересов в Китае, так и собственного побережья. Ограничение производственных мощностей владивостокского адмиралтейства потребностями ремонта дюжины кораблей неизбежно становилось помехой в поддержании должной боеспособности эскадры даже при незначительном увеличении ее численности. Однако в тот момент противоречие между размашистой политической и куцей финансовой частями выдвигаемых планов никого не насторожило.

Через день, 2 ноября, Александр III вернул И.А. Шестакову записку со своими пометками, а на следующий день, во время доклада, как отмечал управляющий, «особенно налегал на верность взгляда моего на счет азиатской политики что не раз занимало его. Записку велено послать Ванновскому, Толстому, Островскому, Гирсу и, по моему предложению, Абаза»[678]. Последнего адмирал «ввел как звено с Бунге», надеясь, что, будучи государственным человеком, А.А. Абаза «решит, важен ли вопрос, и раз это решивши, уже труднее ему будет стоять за экономическую сторону. Между тем, он будет польщен участием в совете»[679].

Заседание Особого совещания по рассмотрению всеподданнейшей записку управляющего Морским министерством, под председательством великого князя Алексея Александровича, с участием министра внутренних дел Д.А. Толстого, председателя Департамента государственной экономии А.А. Абаза, министра государственных имуществ М.Н. Островского, Н.К. Гирса, П.С. Ванновского, И.А. Шестакова и А.Н. Корфа состоялось 30 ноября 1886 года.

Рассматривая вопросы в соответствии с программой, подготовленной ГМШ, участники совещания «единогласно высказались в пользу Владивостока и решения не разбрасываться и не искать никаких других пунктов для устройства порта». Затем они постановили «всех переселенцев, прибывающих в Приморскую область морем … водворять в районе треугольника Ханка — Посьет — Преображенье», снарядить экспедицию «для изыскания месторождений каменного угля, по возможности ближе к Владивостоку», и приступить к их разработке используя труд каторжников. Решено было отказаться от регулярного крейсерства военного корабля в Беринговом море, посылая его туда лишь время от времени, и, кроме того, приобрести для Добровольного флота специальный пароход, который совершал бы по два рейса к берегам Камчатки каждую навигацию. Министры также признали неотложным устройство «надежного пути от Владивостока до Хабаровки».

При обсуждении внешнеполитических вопросов, И.А. Шестаков весьма критически отозвался о личном составе дипломатических представителей России на Дальнем Востоке, приписывая им робость и пассивность, что вызвало возражения Н.К. Гирса. Судя по проекту журнала совещания, никто из министров И.А. Шестакова не поддержал, и, как отметил в своем дневнике В.Н. Ламздорф, «вопрос о выделении всех восточных дел из общей политики и учреждение чего-то вроде автономного управления в ведении начальника Азиатского департамента даже и не обсуждается»[680].

Совещание лишь постановило «просить министра иностранных дел принять меры к упрочению наиболее тесных и дружественных отношений с Китаем и Японией», наладить связь между дипломатами, генерал-губернатором и начальником морских сил, а также иметь штатных консулов в тихоокеанских портах[681]. Правда, Н.К. Гирс оговорил последнее ассигнованием дополнительных средств.

Карта Приамурской, Приморской областей и Манчжурии

Обсуждая вопрос об увеличении Тихоокеанской эскадры, завели речь и о необходимости сверхсметного кредита. Вопреки собственным обещаниям, управляющий Морским министерством заявил, что содержание на Дальнем Востоке 12 кораблей потребует 2 276 964 руб., вместо расходуемых ныне 1 098 744 руб., причем, хотя почти половина недостающей суммы покрывается при упразднении отряда в Средиземном море и Сибирской флотилии, но около 600 000 руб. все же не хватит. Оправдываясь, что он «не мог предвидеть того падения курса», которое произошло, а так как «за постройку за границею некоторых судов и механизмов и вообще при плавании судов за границею платежи производятся звонкою монетой», в результате чего «курс неминуемо отражается и на размере самого бюджета, исчисляемого в кредитных рублях», И.А. Шестаков предложил исключить из нормального бюджета министерства субсидию Добровольному флоту, как раз составляющую 0,6 млн руб[682].

Однако А.А. Абаза заявил, что «финансовое положение России, вследствие общего политического настроения и предстоящего дефицита, можно сказать безотрадное», ожидается снижение доходов, курс рубля стоит столь же низко, «как он стоял после второй Плевны», между тем, ввиду «общего стремления к увеличению армий», неизбежен рост расходов Военного министерства, да к тому же существуют и другие потребности, препятствующие росту сметы Морского ведомства. Видимо, поэтому совещание воздержалось в своих постановлениях даже от упоминания задуманного И.А. Шестаковым удвоения эскадры Тихого океана

По сути дела, министры определенно одобрили лишь программу создания на дальневосточной окраине опорного пункта флота для обеспечения крейсерских операций против Англии или иной морской державы. Сколько-нибудь существенных изменений во внешней политике, как и ускоренного освоения Приморья программа не предусматривала, хотя со временем могла положительно сказаться и на том, и на другом. Журнал совещания 13 декабря был послан в Гатчину, а на следующий день Александр III наложил на него резолюцию «Исполнить» и вернул в Морское министерство. И.А. Шестаков по этому поводу записал в дневник: «Теперь нужно действовать. Кажется, я представлю записку министру финансов и государственному контролеру с резолюциею Царя, вследствие якобы происходившего совещания, и потребую средств: на увеличение эскадры, лишний рейс Добровольного флота и на ускорение построек…»[683].

Впрочем, не надеясь, видимо, на успех такой махинации, управляющий готов был ограничиться просьбой о зачислении в бюджет выручки от продажи министерством различного имущества, предоставлении таможенных льгот и тому подобного. Однако и эти скромные упования оказались неосновательными.

К концу 1886 года определился огромный дефицит государственного бюджета, достигавший 140 млн руб. — около 17 % от проекта его расходной части. Разъясняя причины сложившегося положения в записке, 7 ноября представленной Александру III, Н.Х. Бунге указал на повышение расходов, мировой аграрный кризис, сокращение торговых оборотов, падение курса рубля. Вместе с тем, сам факт неуклонного роста дефицита за последние годы говорил не в пользу финансового ведомства. Видимо, поэтому император, благосклонно относившийся лично к Н.Х. Бунге, но не доверявший его сотрудникам, решил назначить Николая Христиановича председателем Комитета министров, а в его кресло посадить представителя «русского направления», профессора математики, бывшего директора Технологического института и известного дельца И.А. Вышнеградского, усиленно протежируемого В.П. Мещерским и М.Н. Катковым[684].

Сразу после того, как Н.Х. Бунге 5 декабря подал царю прошение об отставке, в столичных бюрократических кругах стали циркулировать слухи о предстоящих переменах, породив у И.А. Шестакова иллюзию возможности соглашения с И.А. Вышнеградским о кредитовании судостроения за счет средств управления Уделами и Министерства императорского двора[685].

Знакомство управляющего Морским министерством с новым главой финансового ведомства состоялось 1 января 1887 года, и вечером того же дня И.А. Шестаков послал ему «записку о надобностях». Спустя две недели, 15 января, во время бала в Зимнем дворце, адмирал переговорил с И.А. Вышнеградским, но «увидел, что от него не добьешься так легко, как от Бунге — и действительно: на все пункты моей записки я получил категорический отказ»[686].

Незадолго перед тем, как состоялся этот разговор, И.А. Шестаков получил письмо Н.К. Гирса от 8 января, обосновывавшее невозможность устройства угольной станции на острове Гончарова. Излагая позицию Министерства иностранных дел, Н.К. Гирс подчеркнул особую важность мирных отношений с Пекином и заметил, что «результаты его недавнего столкновения с Франциею пробудили в китайском правительстве совершенно чуждую ему в прежнее время самоуверенность», вызвавшую осложнения «между нами и Китаем по поводу Кореи»[687].

Речь шла о предпринятом китайцами, ввиду попыток корейского вана обеспечить себе протекторат России, сосредоточении войск на границе с Кореей и подготовке низложения Коджона с заменой его тэвонгуном Ли Хаыном. «Дабы отвратить эти осложнения, которые могли вынудить и нас к вмешательству, — писал Гирс, — признано было полезным разрешить нашему поверенному в делах в Пекине отправиться в Тяньцзин для личного объяснения с Ли-Хун-Чжаном». Результатом встречи Н.Ф. Ладыженского и чжилийского наместника стало «соглашение относительно обеспечения неприкосновенности Кореи», которое, однако, осталось устным, так как предложенный китайской стороной письменный текст включал упоминание о вассальных отношениях Кореи к Китаю. Тем не менее, по мнению Н.К. Гирса, оно полностью исключало какие-либо претензии российской стороны на корейскую территорию. 9 января И.А. Шестаков ответил Н.К. Гирсу, что целиком разделяет его взгляд, но все же считает необходимым оградить Шимпо (остров Гончарова) от посягательств других держав.

Вновь корейские дела попали в поле зрения управляющего 26 января, на собравшемся у Н.К. Гирса Особом совещании для обсуждения вопроса о том, признавать ли внесенное Пекином в текст соглашения Н.Ф. Ладыженского с Ли Хунчжаном указание на вассалитет Кореи. Обменявшись мнениями, его участники решили настаивать на первоначальной редакции. Вместе с тем, они затронули и общее положение на Дальнем Востоке, осложнившееся после жестокой драки 3/15 августа 1886 года между моряками китайской эскадры, зашедшей в Нагасаки по пути из Владивостока на родину, и жителями города. Как отмечал И.А. Шестаков, несмотря на достигнутое, по словам Иноуе, урегулирование, «может скоро возникнуть другой вопрос … Без видимой силы ничего не поделаешь. Даже для посредничества нужно явное доказательство мощи. Усиливать эскадру в данный момент мы физически не можем (из-за разоружения судов Балтийского флота на зиму. — Авт.). Поэтому я настаиваю на удвоении наших сил в Тихом океане, на что потребуется, по меньшей мере, 500 000 р. в год. Все это, вместе с требованием военного министра укрепиться во Владивостоке и Уссури в течении трех лет внесено в протокол»[688].

Однако перечисленные меры подразумевали значительные расходы, и когда Н.К. Гирс представил Александру III журнал совещания, император повелел рассмотреть его при участии управляющего Министерством финансов. Новое Особое совещание, в составе Н.К. Гирса, П.С. Ванновского, И.А. Шестакова, И.А. Вышнеградского, А.Н. Корфа, А.Е. Влангали и И.А. Зиновьева, состоялось 19 февраля 1887 года. В ответ на просьбу И.А. Вышнеградского объяснить, какие расчеты положены в основание требований министров, И.А. Шестаков доложил, что Морское министерство планирует содержать в Тихом океане вместо одного фрегата, трех клиперов и одной канонерской лодки два фрегата, три клипера, две канонерские лодки и четыре миноносца (или еще две лодки), что обойдется ежегодно в 2 656 000 руб. кредитных, часть которых можно выделить за счет ликвидации Средиземноморского отряда, Сибирской флотилии и разоружения судов Тихоокеанской эскадры на три зимних месяца, «когда трудно ожидать от англичан враждебных предприятий», но все же 600 000 золотых рублей будет недоставать. П.С. Ванновский, со своей стороны, заявил о необходимости увеличения войск Приамурского округа, береговой артиллерии и создания Амурской флотилии что требовало единовременного расхода 3 622 000 руб., с рассрочкой на четыре года, и начиная с 1890 года ежегодного ассигнования 1 679 000 руб.

Эти планы поддержал А.Н. Корф, но они встретили возражение со стороны Н.К. Гирса и И.А. Вышнеградского. Министр иностранных дел выступил против упразднения эскадры в Средиземном море, указав на то, что сам факт присутствия российского флага у берегов Греции в 1886 году позволил России принять участие в обсуждении предложенных Англией репрессий и, по его мнению, по мог «побудить державы к умеренности», а вместе с тем «облегчить королевству выход из затруднительного положения», заодно смягчив прежние разногласия Петербурга с Афинами. Кроме того, как подчеркнул Н.К. Гирс, необходимо, чтобы прибрежные населения восточной части Средиземного моря не забывали о нашем флаге; отказываться от всякого воздействия на интересы, сосредоточенные в этих краях, было бы несогласно с целями нашей политики»[689].

Но И.А. Шестаков возразил ему, что «располагая эскадрою в ее настоящем составе, мы рискуем поставить себя в несоответствующее достоинству нашему и даже беспомощное положение. Невозможность содержать в Средиземном море эскадру в более внушительных размерах побудила Морское министерство заключить, что гораздо лучше воспользоваться судами нашими там, где представляется более настоятельная потребность в их присутствии»[690].

К тому же пребывание у берегов Греции «не удовлетворяет в той мере, как это было бы желательно, образованию офицеров и команд», прибавил адмирал, намекая на опыт длительных стоянок в Пирее.

Выслушав доводы И.А. Шестакова, Н.К. Гирс признал их справедливыми, однако на И.А. Вышнеградского они не повлияли. Управляющий Министерством финансов не возражал против перевода кораблей из Средиземного моря в Тихий океан, но увеличение содержавшейся там эскадры вдвое счел нецелесообразным, ссылаясь на то, что англичане без труда могут сделать то же самое или выступить против России в союзе с Китаем. Утверждая, что образ действий местных российских властей, «во многом произвольный, сопряженный с захватом территорий, лежащих по ту сторону пограничной черты, на которую мы сами изъявили согласие, конечно не может быть объяснен китайцами иначе как посягательством с нашей стороны на неприкосновенность их владений и не может не внушить китайцам желания сблизиться с нашими врагами для того, чтобы иметь в них опору против предполагаемых ими агрессивных намерений с нашей стороны», и что при таких условиях «появление новых военных судов на Амуре и увеличение войск на китайской границе может только усилить» подозрения Пекина, И.А. Вышнеградский решительно отказался выделить средства как Военному, так и Морскому министерствам.

Попытки И.А. Шестакова, П.С. Ванновского и А.Н. Корфа объяснить ему, что демонстрация миролюбия, а тем более слабости никогда не предотвращала войн причины которых заключаются в столкновении объективных интересов держав и соотношении сил, что изолированность дальневосточных владений не позволит в случае необходимости вовремя подкрепить войска Приамурского округа поэтому находящиеся там 12 000 человек «лягут все, и край будет у нас отнят», что своевременное увеличение Тихоокеанской эскадры и армейских частей заставит китайцев и англичан вести себя осмотрительнее, успеха не имели. Глава финансового ведомства заявил, что в 1887 году ожидается дефицит около 30 млн руб. по обыкновенному бюджету и до 42,5 млн руб. по чрезвычайным расходам, роста же доходов можно ожидать не ранее 1889 года, почему он никаких ассигнований сверх существующих смет не допустит[691].

Столь непривычное, по сравнению с поведением Н.Х. Бунге, упорство И.А. Вышнеградского заставило передать возникшее разногласие на высочайшее усмотрение. Император же, стремясь достичь компромисса и признавая важность усиления эскадры, отложил решение вопроса о расходах военного ведомства на Дальнем Востоке до осени. И.А. Шестакову, настаивавшему на своих требованиях и 2 марта представившему записку, в которой он «выставил план наш держать всех крейсеров во Владивостоке», так как «хранение их в Балтике, с целью высылки вовремя на борьбу, фикция», Александр III сообщил, написав на полях этой записки: «Все, что удалось мне выторговать у Управляющего Министерством финансов, это назначение с будущего года 600 т[ысяч] рублей на Добровольный флот сверх 40-милл[ионного] бюджета Морского министерства»[692].

Однако именно такой суммы и добивался адмирал, получивший, казалось, возможность реализовать основную часть своего плана. Впрочем, это была лишь видимость победы.

Прошло всего несколько месяцев, и И.А. Вышнеградский перешел в наступление. 22 июня И.А. Шестаков занес в дневник: «Становлюсь в натянутые отношения к министру финансов … Теперь он хочет, чтобы я изменил только что утвержденные на основании ценза и его укрепляющие штаты». А в конце года, 16 декабря, посетовал: «Теремное правительство. Многие пользуются его (то есть Александра III. — Авт.) неопытностью и вводят в правительственные действия приемы, которых не решились бы вводить в начале царствования. И.А. Вышнеградский, например, мне дает одною рукою (в угоду Государю, который тотчас радостно меня о том извещает), а другою вдвое более отнимает, лишь бы уничтожить дефицит. Но какой прок даже в финансовом порядке, если он основан на беспорядке во всех прочих частях!»[693].

Конечно, адмирал, и сам внесший лепту в создание порицаемого им беспорядка неоднократными обращениями к царю через голову Государственного Совета, был пристрастен и не вполне объективен. Вместе с тем, его раздражение имело свои основания. Так, представляя государственному секретарю объяснения по поводу отзыва Государственного контроля на смету 1888 года, И.А. Шестаков указывал, что введение новой процентной нормы на перевод денег за границу (80 %) означает дополнительный расход по заграничному плаванию свыше 200 000 руб., а значит и сокращение этого плавания. Более того, осенью 1887 года, ссылаясь на высочайше утвержденный 5 ноября 1885 года журнал совещания, выделившего Морскому министерству кредит в 6,3 млн руб. на подготовку Босфорской операции, которым министерство обязывалось принять эту сумму «в свое время к зачету по нормальному бюджету», И.А. Вышнеградский и Д.М. Сольский потребовали «начать зачет сей суммы непременно с 1889 года по 1 м[иллиону] р[ублей] ежегодно»[694].

Следует отметить, что И.А. Вышнеградский, считавшийся ставленником М.Н. Каткова, не спешил воплощать в жизнь экономические идеи редактора «Моссковских Ведомостей» о создании автаркичной, «национальной» экономики, с бумажно-денежным обращением, не зависящим от колебаний курса на иностранных валютных биржах, ликвидацией государственных гарантий частным железным дорогам и выкупом их в казну, отказом от заграничных займов и тому подобным. Более того, финансовая политика преемника Н.Х. Бунге, с весьма жесткой бюджетной дисциплиной, оказалась противоречащей идеям М.Н. Каткова о развитии дальневосточных владений России и активизации ее внешней политики в данном регионе. Отказываясь выделить средства на усиление войск Пpиамурского округа и Тихоокеанской эскадры он сделал лишь первый шаг по этому пути. Под сомнением также оказалось строительство железной дороги от Владивостока до Хабаровки: стремление И.А. Вышнеградского максимально ограничить прокладку стратегических линий заставило А.Н. Корфа предпочесть ей Забайкальскую дорогу, более важную для обеспечения сухопутной обороны от нападения со стороны Китая.

Впервые А.Н. Корф заговорил о ней в докладе от 14 апреля 1887 года. Затем вместе с Восточно-Сибирским генерал-губернатором, графом А.П. Игнатьевым он вошел с ходатайством к военному министру об одновременной постройке дорог от Томска до Иркутска и от Байкала до Сретенска. 25 мая П.С. Ванновский доложил об этом Александру III, а 26 мая царь повелел обсудить вопрос об изысканиях по линии Томск — Сретенск в совещании под председательством А.А. А6азы, с участием К.Н. Посьета, Д.М. Сольского, И.А. Вышнеградского, И.А. Шестакова, А.Н. Корфа, А.П. Игнатьева, Н.Н. Обручева и самого П.С. Ванновского. 11 июня управляющий Морским министерством получил из Министерства внутренних дел копии Программ деятельности администрации» Приамурского края и Восточной Сибири на предстоящее десятилетие. Ознакомившись с ними, он 26 июня написал Д.А. Толстому, что настаивает на одновременном исследовании трассы Владивосток — Хабаровка[695].

Свой взгляд адмирал отстаивал и на состоявшемся позднее заседании Комитета министров, посвященном обсуждению плана железнодорожного строительства в 1888 году. Однако несмотря на солидарность с его мнением Комитета, положение которого Александр III утвердил 29 ноября 1887 года, вплоть до 1891 года деньги на прокладку этой линии, получившей название Уссурийской, так и не были выделены.

Впрочем, отсутствие железнодорожного сообщения с Хабаровкой, несколько снижавшее обороноспособность Владивостока, в меньшей степени сказывалось на планах И.А. Шестакова, чем настоятельные требования Министерства финансов и Государственного контроля о всемерной экономии. Заметим, что стараясь удовлетворить эти требования, И.А. Шестаков с большей легкостью, нежели другие статьи, сокращал кредиты на плавание[696].

В течение 1885–1888 годов Морское министерство испрашивало по параграфам 9 и 10 от 4,9 до 5 млн руб., тогда как в 1882–1884 годах — от 5,7 до 6,3 млн, причем соотношение ассигнований на внутреннее и заграничное плавание практически не менялось: первое отнимало от 52 до 61, а в среднем около 56 % всей суммы. Следует учесть, что при обсуждении сметы в Департаменте государственной экономии общую цифру как правило уменьшали.

Фактическая же продолжительность заграничного плавания и число участвовавших в нем кораблей регулировались интенсивностью использования императором их яхт, процентной нормой на перевод денег за границу и курсом рубля. Во многом под влиянием этих факторов Тихоокеанская эскадра до конца 1880-х годов не получила второго фрегата, увеличиваясь в первую очередь за счет канонерских лодок, не рассчитанных на океанское крейсерство: к 1890 году их во Владивостоке было четыре. Действовать же на торговых коммуникациях Англии могли: броненосный крейсер «Адмирал Нахимов», крейсер «Адмирал Корнилов» и два клипера, то есть крейсерские возможности эскадры по сравнению с 1885 годом в лучшую сторону практически не изменились.

На протяжении второй половины 1880-х годов неблагоприятным оставалось соотношение сил российского соединения с китайским флотом, в составе которого появились два броненосца водоизмещением до 7670 т с четырьмя 12-дюймовыми орудиями каждый и несколько бронированных кораблей береговой обороны меньшего водоизмещения. Увеличивался и японский флот. Но особенно много беспокойства доставляла английская эскадра, состоявшая из двух десятков кораблей и судов, правда, на две трети — устаревших канонерских лодок (шлюпов). Под впечатлением визита во Владивосток 9 августа 1886 года восьми кораблей адмирала Гамильтона, занявших лучшие якорные места в бухте Золотой Рог, командовавший Тихоокеанской эскадрой контр-адмирал А.А. Корнилов дважды просил высшее начальство принять меры к тому, чтобы такой случай не повторился.

Разделяя его взгляд, И.А. Шестаков 12 января 1887 года обратился к Н.К. Гирсу с письмом, в котором привел примеры бесцеремонности английских офицеров, высаживавшихся на берег вблизи от укреплений и снимавших планы, указал на опасность недоразумений при увольнении команд в город, на неудобства, создаваемые на рейде иностранными судами, наконец, на то, что само появление «сильной эскадры выказывает в глазах многочисленного чужеземного населения Владивостока нашу сравнительную слабость». Видимо, в эту фразу адмирал вложил и собственные впечатления от посещения Золотого Рога китайской эскадрой, с энтузиазмом встреченной местными китайцами-манзами. Основываясь на приводимых доводах он предложил ограничить доступ иностранных кораблей «в наши порта Восточного океана не более двух той же нации одновременно», с предварительным уведомлением[697].

Через дипломатических представителей эти правила к началу марта были доведены до сведения правительств стран аккредитации. После ряда уточнений, в результате которых определился район действия правил — от границы с Кореей до мыса Поворотного (то есть залив Петра Великого), их принял и лондонский кабинет.

Крейсер «Адмирал Нахимов» — сильнейший корабль тихоокеанской эскадры в конце 1880-х годов

Корвет «Витязь»

31 декабря Н.К. Гирс, ссылаясь на высказанное Д.Г. Анучиным еще в 1883 году пожелание, поставил вопрос о распространении ограничений или полном запрете на посещение почти беззащитного Николаевска-на-Амуре, и 4 января 1888 roда И.А. Шестаков согласился с ним. А 24 февраля министр иностранных дел сообщил управляющему, что английский посол Р. Морьер уведомил его о принятом правительством Солсбери решении допускать в тихоокеанские порты Британской империи «не более двух иностранных кораблей», относившемся лишь к тем странам, которые сами ввели такое ограничение, то есть к России. 2 сентября Министерство иностранных дел препроводило в Морское министерство новые английские правила о посещении тех же портов судами, перевозящими войска — не более одного одновременно, что имело прямое отношение к Добровольному флоту. 27 сентября ГМШ поставил в известность об этом Комитет Добровольного флота. Лишь летом 1890 года исполнявший должность колониального секретаря в Сингапуре, Тальбот, признал, что пароходы-«добровольцы» не подходят под определение военных транспортов[698].

В целом следует признать, что принятая И.А. Шестаковым по инициативе А.А. Корнилова мера имела слабые основания и не была удачной. Заметим, что Владивосток и много лет спустя не мог обеспечить сколько-нибудь серьезного ремонта российских кораблей, продолжавших пользоваться доками Нагасаки, Иокогамы и Гонконга. Как доносил 23 мая 1890 года очередной командующий Тихоокеанской эскадрой, вице-адмирал П.Н. Назимов, «рабочие, находящиеся зимой в портовых мастерских, обыкновенно на лето уходят оттуда к частным лицам, дающим им более высокую цену, и вследствие этого порт на лето остается без рабочих, т. е. как раз на то время, когда во Владивосток приходит эскадра Тихого океана, с большим количеством дефектных работ, которые вследствие этого портом выполнены быть не могут. Таким образом, суда уходят опять за rpaницу с неоконченными работами, которые доканчиваются за границей»[699].

Подобное положение заставляло Петербург проявлять гибкость. Так, чтобы не подавать повода к ответным ограничениям, в июне 1893 года в Золотой Рог была допущена эскадра вице-адмирала Ито, состоявшая из пяти кораблей[700]. Такое же исключение сделали и на следующий год, но визиту помешала Японо-китайская война.

Канонерская лодка «Сивуч»

Упорное сопротивление И.А. Вышнеградского новым расходам заставило И.А. Шестакова прибегнуть к предусматривавшемуся им на крайний случай зимнему разоружению кораблей Тихоокеанской эскадры. По его указанию замещавший начальника ГМШ капитан 1 ранга П.П. Тыртов запиской, отправленной при письме от 3 апреля 1887 года, передал А.А. Корнилову распоряжение управляющего: вместе с исполнявшим должность главного командира портов Восточного океана капитаном 1 ранга Ф.П. Энгельмом разработать «меры для зимовки в нынешнем году «Витязя», «Наездника» и «Сивуча», не свозя имущества в склады и не разбирая машин[701].

Команды предписывалось разместить в казармах Сибирского экипажа, а сами корабли, во избежание порчи механизмов и ради сохранения готовности к «скорейшему выходу в море», отапливать. В записке говорилось также о проведении зимой дефектных работ и опыта пропиливания канала во льду.

В тот же день П.П. Тыртов написал консулу в Сан-Франциско, А.Е. Оларовскому, с просьбой сообщить цены на механические и ручные приспособления для пилки льда. Ответ пришел 18 мая. Консул не без ехидства заметил, что в Калифорнии лед по преимуществу искусственный, а в портах Аляски судоходство не развито, почему ледокольных машин и не употребляют, но обещал связаться с консулом в Филадельфии, где можно собрать все необходимые сведения[702]. Затем, 16 апреля, П.П. Тыртов сообщил А.А. Корнилову, что И.А. Шестаков предпочитает сохранить самостоятельность как флагмана зимующих судов, так и командира порта, через которого флагман должен сноситься с береговыми властями, и это следует учесть в проекте «инструкции о зимовке». В начале июня председатель Морского технического комитета, вице-адмирал О.К. Кремер созвал совещание для определения наилучшего способа сохранения судов и их механизмов зимой, пригласив на него Н.М. Чихачева. А в июле во Владивостоке, под председательством командира «Витязя», капитана 1 ранга С.О. Макарова, временно вступившего в командование эскадрой, началось обсуждение проекта инструкции[703].

Заметим, что С.О. Макаров считал достаточным, кроме зимующих, содержать один корабль в Иокогаме, один в Нагасаки и, в отличие от Н.В. Копытова, всего один «плавающим по Австралийским архипелагам». Однако подготовленная тихоокеанцами инструкция так и не нашла применения.

Возможно, отчасти причиной тому стало очередное обострение положения на дальнем Востоке в связи с попыткой корейского правительства установить дипломатические отношения с европейскими державами и США по образцу миссии отправленной в Японию в 1886 году. Китайский представитель в Сеуле, Юань Шикай, потребовал от Коджона отказаться от этого намерения, но ван, видимо не без влияния К.И. Вебера, возлагал на посольства определенные надежды и российские дипломаты оказали ему помощь. Еще 27 мая 1887 года Н.К. Гирс доверительным письмом обратил внимание временно исполнявшего должность управляющего министерством начальника ГУКиС, вице-адмирала Н.Н. Андреева что Корея, «которая благодаря соседству своему с нашею тихоокеанскою окраиною представляет для нас живой интерес, заслуживает с некоторого времени особого внимания ввиду обнаруживаемых китайским правительством стремлений приобрести исключительное влияние на ход дел в стране этой. Как ни труд но, ввиду тесных исторических связей, соединяющих Корею с Китаем, открыть противодействовать этим стремлениям, тем не менее нельзя нам также относиться к обстоятельству этому с безучастием, в каковом китайское правительство может усмотреть лишь поощрение своим замыслам. Самым естественным проявлением нашего внимания к положению Кореи должно служить появление русского военного флага в корейских водах»[704].

Ссылаясь на донесения К.И. Вебера, свидетельствовавшие о том, что отсутствие с ноября 1885 года российских кораблей в Чемульпо привело к распространению слухов, «будто бы мы не имеем права посылать суда наши в корейские воды или же чего то опасаемся», Н.К. Гирс просил ради поддержания «нашего политического значения» приказать командующему Тихоокеанской эскадрой чаще отправлять корабли в этот порт. Вместе с тем, он указывал на необходим мосты «тщательно воздерживаться от всякого участия в местных событиях», чтобы не поощрять стремления корейского правительства «найти в нас опору против честолюбивых замыслов Китая». Очевидно, на Певческом мосту рассчитывали одним лишь присутствием российских кораблей, которого настойчиво добивался Коджон, поддержать определенное влияние на Сеул и несколько ослабить давление на него Пекина. Возможно, Н.К. Гирс основывал свои ожидания на последних известиях из корейской столицы, которую 10 мая посетил командир клипера «Вестник», бросившего якорь в Чемульпо днем раньше, капитан 1 ранга В.И. Ланг. В донесении от 21 мая К.И. Вебер писал, что по его просьбе ван назначил 13 мая аудиенцию В.И. Лангу и офицерам корабля, во время которой «выразил свою признательность по случаю прибытия русского военного судна, видя в этом доказательство участия и дружеского расположения России к Корее», а узнав о скором уходе клипера выразил сожаление и «надежду на скорое возвращение командира или приход другого судна»[705].

Н.Н. Андреев, получивший письмо Н.К. Гирса 28 мая, 30 мая доложил о нем Алексею Александровичу в присутствии вернувшегося из поездки на Черное море И.А. Шестакова, и по их приказанию, переданному Н.Н. Андреевым П.П. Тыртову, последний 31 мая и 4 июня телеграфировал просьбу министра иностранных дел А.А. Корнилову. 7 июня командующий эскадрой запросил ГМШ, должен ли он посылать суда по очереди, на что Чихачев 9 июня ответил: «Посылайте ежемесячно одно из мелких судов [в] Чемульпо»[706].

Дождавшись когда освободится канонерская лодка «Сивуч», с марта производившая съемку берегов Кореи к югу от пограничной реки Туманган, адмирал приказал ее командиру, капитану 2 ранга О.В. Старку, идти в Чемульпо, 6 июля лодка бросила якорь в этом порту, а через день О.В. Старк, был в Сеуле, где его ждали с нетерпением. По словам К.И. Вебера, «уже несколько дней сряду король справлялся о приходе лодки». 14 июля состоялась аудиенция, после которой капитан «сделал визит принцу Мину, племяннику королевы».

Видимо, к, тому времени сложился план, не укладывавшийся в наставления Н.К. Гирса и изложенный К.И. Вебером О.В. Старку 16 июля. Как объяснял командиру поверенный в делах, «принц Минг предполагает ехать в Россию, но… если китайский посланник узнает намерение принца, то он постарается всеми возможными мерами расстроить эту поездку, и в виду этого принц Минг обратился к поверенному в делах с просьбой доставить его на лодке "Сивуч" в Чифу, откуда он уже может следовать далее на почтовом пароходе. Поездка эта должна была совершиться неожиданно, чтобы китайцы не успели помешать ей»[707].

Получив письменное предписание К.И. Вебера, О.В. Старк принял на лодку миссию из четырех человек, известную в литературе как посольство Чо Сонгхи и, снявшись с якоря утром 19 июля, на следующий день доставил пассажиров в Чифу, а 23 июля вернулся обратно.

В рапорте от 28 августа командир «Сивуча» докладывал: «Принц… весьма предан России и заявлял мне неоднократно, что единственное спасение Кореи есть дружба с Россией, которая не позволит китайцам забрать Корею в свои руки». Судя по всему, за этими высказываниями стояли серьезные намерения Коджона и близких ему сановников, недаром «отъезд принца Минг произвел на китайцев неприятное впечатление, в особенности первое время, когда, они думали, что принц уехал во Владивосток»[708].

Боясь утратить и без того недостаточный контроль над корейским правительством, Юань Шикай, угрожая вану оккупацией Сеула, попытался задержать собиравшееся в США посольство Пак Чуньяна и вызвал в Чемульпо эскадру из семи кораблей, которая, впрочем, появилась там лишь 2 ноября, спустя несколько часов после отплытия корейской миссии на американском корвете «Омаха».

К сожалению, источники не позволяют судить о том, насколько обусловлена упомянутыми событиями телеграмма Н.М. Чихачева А.А. Корнилову от 15 июня, с приказанием спешить во Владивосток. Во всяком случае, адмирал не торопился исполнять его, задержавшись с «Дмитрием Донским» в Японии, которую осматривал великий князь Александр Михайлович. Лишь 27 июня, после того, как августейший мичман, посетивший вместе с адмиралом Токио, вернулся на «Рынду», корабли эскадры отправились через Хакодате во Владивосток и прибыли туда 8 июля. Расстроившееся здоровье командующего и необходимость серьезного ремонта клиперов (в машине «Наездника» обнаружилась трещина в цилиндре высокого давления, и пришлось заказывать новый в Японии) помешали исполнить задуманное А.А. Корниловым совместное плавание по гаваням Татарского пролива. 2 августа, с разрешения генерал-адмирала, он передал начальство старшему из командиров — С.О. Макарову, под руководством которого эскадра занялась рейдовыми учениями и стрельбами в Уссурийском и Амурском заливах. 3 и 8 августа, впервые в этих водах, состоялись учения по отражению ночных атак минных катеров, выявившие недостаточную эффективность боевого освещения «Витязя» и «Рынды». Вместе с тем, каких-либо особых мер по повышению боевой готовности принято не было, и можно предположить, что события в Корее не воспринимались как угрожающие опасными осложнениями.

9 августа «Сивуч» ушел из Чемульпо в Нагасаки, где О.В. Старк передал карту и сведения о порте отправлявшемуся ему на смену командиру канонерской лодки «Бобр», капитану 2 ранга П.И. Чайковскому. 8 октября А.А. Корнилов запросил ГМШ, держать ли корабли на станции в Чемульпо всю зиму, и 10 октября Н.М. Чихачев ответил отрицательно, уточнив, что их следует «посылать туда время от времени»[709].