3

3

В полседьмого вечера, через полтора часа после того, как германский линейный флот был замечен в открытом море, Британское адмиралтейство радировало сэру Джону Товею, что если его флот двинется в восточном направлении и немцы это заметят, то, вполне вероятно, они не станут слишком далеко уходить от своих баз, чтобы не рисковать своими тяжелыми кораблями. Товей, получивший радиограмму от Адмиралтейства около семи вечера, не выразил никакого энтузиазма по поводу задуманной демонстрации, так как считал необходимым и далее двигаться к юго-западу, чтобы иметь возможность заправить свои эсминцы. Тем не менее, он отдал приказ «обозначить» движение в восточном направлении в том случае, если поблизости будут замечены разведывательные самолеты немцев³⁹. Тем временем крейсерская эскадра Гамильтона была обнаружена дальним немецким разведчиком «Фокке-Вульф-200». В скором времени Адмиралтейство поставило Гамильтона в известность о том, что немцы сообщили в Берлин о его местонахождении, указав с большой точностью его дислокацию. В этой связи Гамильтон решил, что поддерживать режим радиомолчания бессмысленно, и передал Товею по радио свои координаты, а также состав своих сил⁴⁰. Только тогда Товей узнал, что все эсминцы коммандера Бруми находятся вместе с крейсерской эскадрой, а также о том, что у большинства кораблей из эскадры Гамильтона запас топлива не превышает 75 процентов от необходимого.

Около восьми вечера Адмиралтейство передало довольно-таки пессимистическое сообщение относительно возможного развития событий.

«Весьма вероятно, что немцы атакуют суда конвоя в ночь с 5-го на 6-е июля или рано утром 6-го июля. Враг может нанести удар в направлении 0,65° от мыса Нордкап»⁴¹.

Вскоре после этого британцы узнали, что капитан русской субмарины К-21 объявил о торпедировании «Тирпица». Немедленно двум эскадрильям королевских военно-воздушных сил был дан приказ любой ценой найти «Тирпиц». Адмиралтейство дважды (в 8.45 и в 9.06 вечера) выходило на контакт с Товеем, предлагая ему ответить на вопрос, сможет ли он атаковать «Тирпиц» — в случае, если линкор и в самом деле поврежден, — силами торпедоносцев, находившихся на борту авианосца «Викториэс».

Это предложение также не слишком обрадовало Товея. Он лично никаких возможностей для атаки по якобы поврежденному «Тирпицу» не видел. Последний мог в любой момент вернуться в сопровождении эскорта на свои базы, тогда как у немцев на северном побережье Норвегии имелось достаточно дальних истребителей, чтобы разделаться с торпедоносцами типа «Альбакор», когда они будут находиться на пути к цели. Кроме того, было весьма сомнительно, чтобы «Тирпиц» — в том случае, если он и впрямь получил повреждение, — продолжал движение в сторону рассредоточенных кораблей конвоя.

Конечно, сейчас, когда стало известно, что возможности германских военно-воздушных сил в районе Арктики сильно преувеличивались, особенно в плане обеспечения воздушного прикрытия надводных судов и ведения воздушной разведки, легко критиковать продемонстрированную тогда Товеем нерешительность. Критикам, тем не менее, следует иметь в виду такой весьма весомый аргумент, что на флагманском корабле Товея линкоре «Дьюк оф Йорк» подходило к концу топливо, так что возможности для маневра были у адмирала весьма ограниченные. Кроме того, ему не хотелось дробить свои силы — то есть направлять авианосец «Викториэс» при отсутствии дальних истребителей прикрытия в северные воды, где безраздельно царили немецкие подводные лодки и авиация. Неожиданно немцы без всякого давления со стороны союзников в 10.00 вечера кардинально изменили курс и вернулись на базу во главе с неповрежденным «Тирпицем», который ранним утром 6 июля вновь бросил якорь в Альтен-фьорде.

Первые две разведывательные эскадрильи, поднятые в воздух по распоряжению Адмиралтейства, никаких следов поврежденного «Тирпица» не обнаружили. Тогда в воздух была поднята третья эскадрилья разведчиков, которым было предложено исследовать тот же квадрат. Германский Морской штаб, получивший перехваченные и расшифрованные радиограммы Британского адмиралтейства к авиаторам, никак не мог взять в толк, о каком «поврежденном тяжелом корабле», чье название в радиограммах не упоминалось, идет речь. Тем более что к тому времени все тяжелые германские корабли были отозваны на свои базы. Потом, однако, немецкие штабисты пришли к парадоксальному выводу, что союзники продолжают разыскивать свой тяжелый крейсер, который, согласно полученным от подводников сведениям, был потоплен во время воздушного налета вечером 4 июля. Придя к такому заключению, немецкие штабисты с облегчением вздохнули и сдали дело о «поврежденном тяжелом корабле» в архив[61].

Около десяти вечера контр-адмирал Гамильтон получил сообщение о том, что линкор «Тирпиц», возможно, получил повреждение и что авианосец «Викториэс», вероятно, предпримет попытку его атаковать. Гамильтон решил, что в этом случае его крейсера «Лондон» и «Норфолк» следует использовать в качестве танкеров для дозаправки эсминцев, которые могли бы войти в состав прикрытия авианосца. Его флагманский крейсер «Лондон» начал дозаправку эсминцев «Сомали» и «Фьюри», в то время как американский эсминец «Вэйнрайт» заправлялся с «Норфолка»⁴³. Но никакой пользы делу эта дозаправка впоследствии не принесла[62].

Был ли поврежден «Тирпиц» при выходе в море или нет, этого со всей уверенностью Британское адмиралтейство сказать не могло. Оно было уверено в одном: три разных, не связанных между собой источника подтвердили известие о выходе тяжелых немецких кораблей в море. Были замечены как минимум два немецких линкора, двигавшихся в северо-восточном направлении курсом 65° в сторону Баренцева моря, где рано утром 6 июля немцы, по мнению Адмиралтейства, должны были приступить к уничтожению рассредоточенных кораблей конвоя, расстреливая их одно за другим.

В этой связи Адмиралтейство отправило радиограммы адмиралу Бивэну, главе службы проводки конвоев на севере России, адмиралу Майлсу в Москву и капитану Г.О. Маунду в Архангельск, предупредив их о возможности уничтожения безоружных транспортных судов немцами и предложив им приступить к розыску и спасению команд потопленных судов, используя для этого все имеющиеся в их распоряжении средства. В состав поисковых и спасательных партий было предложено включить даже самолеты дальней воздушной разведки типа «Каталина» — в том, разумеется, случае, если они в тот момент не участвовали в исполнении важных разведывательных миссий⁴⁴.

Примерно в это же время Британское адмиралтейство отправило на корабли эскорта, пожалуй, самую отчаянную радиограмму из всех, какие оно когда-либо за годы войны отправляло британским судам. Полагая, что корабли эскорта все еще охраняют некоторые транспорты конвоя, Адмиралтейство радировало:

«Весьма срочно. В течение ближайших нескольких часов возможны атаки надводных кораблей врага на транспорты. Ваш долг — избежать уничтожения, чтобы после отхода врага вернуться к месту нападения и подобрать с воды всех, кто выжил»⁴⁵.

Пятнадцать минут спустя Адмиралтейство сделало еще одну попытку предотвратить или хотя бы отстрочить бедствие. В 2.45 ночи адмирал Товей получил радиограмму, где ему предлагалось «держать восточнее», чтобы создать у немцев иллюзию, что их могут отрезать от норвежских баз. Это могло бы иметь определенный эффект, если бы эскадру Товея во время этой демонстрации обнаружили немецкие самолеты-разведчики. Товей не видел в этом особого смысла, тем более что небо было обложено тучами и вероятность того, что немцы засекут его флот во время исполнения этого маневра, была мала. Но как бы ему ни хотелось избежать этого маневра, в 6.45 утра он изменил-таки курс и стал забирать на северо-восток; одновременно он приказал эскадре контр-адмирала Гамильтона к нему присоединиться. В 7.45 утра над флотом появился одиночный немецкий самолет, который шел в облаках, в связи с чем с кораблей его было видно плохо. Товей, чтобы привлечь внимание немца, отдал зенитчикам приказ открыть по нему огонь и даже собирался поднять с борта авианосца «Викториэс» истребители — чтобы немного попугать немца и заставить его сообщить своим об обнаружении большой эскадры британских кораблей, двигавшейся в северо-восточном направлении. Однако немецкий самолет исчез так же неожиданно, как появился.

В 10 часов утра в пятнадцати милях от острова Ян-Майен крейсеры Гамильтона были замечены с эскадры адмирала Товея, а в 10.40 Гамильтон присоединился к Товею. После четырех часов продвижения на северо-восток в дурную погоду, когда шансы быть замеченными немецким самолетом-разведчиком практически равнялись нулю, адмирал Товей снова изменил курс своего флота. Теперь союзный надводный флот, как и флот немцев, шел на свои базы⁴⁶.

Далеко не на всех кораблях конвоя имелись шифровальные книги того уровня, чтобы декодировать послание Адмиралтейства — особенно ту его часть, где кораблям предлагалось «избежать уничтожения»⁴⁷. И они продолжали путь в блаженном неведении.

Не то было на корабле ПВО: людям на борту «Позарики» и тем, кто находился на шедших рядом с ней корветах, казалось, что их ждет неминуемый конец. Они все еще находились в двухстах милях от пролива Маточкин Шар, где можно было укрыться от немцев, но увеличить ход не могли, так как и без того шли почти на пределе. Полученное от Адмиралтейства сообщение о том, что немцы атакуют суда конвоя ночью или рано утром, имело эффект разорвавшейся бомбы. Капитан Лоуфорд собрал у себя в кают-компании совещание. Все согласились с тем, что при сложившихся обстоятельствах идти в Архангельск напрямую, как они раньше намеревались, невозможно. Чтобы спастись, им следовало добраться до ближайшего берега, выброситься, если понадобится, на прибрежные скалы, а потом, прихватив с собой необходимые припасы, двигаться на юг пешком — прямо как «во времена экспедиции Амундсена». Лоуфорд вернулся на мостик и, подняв на мачте сигнальные флаги, подозвал к себе корветы. После этого капитан с помощью рупора сообщил морякам с корветов о курсе, которым он намеревается идти, и о том, что их скорость не должна быть меньше 14 узлов. Это был максимальный ход, который могла развить его маленькая эскадра. Кроме того, Лоуфорд передал на корветы, чтобы корабли эскорта шли развернутым строем: существовала ничтожная вероятность, что в тумане их расплывчатые силуэты враги могут принять за колонну куда более грозных и многочисленных кораблей.

«Позарика» просемафорила на «Ла Малоуин» следующее сообщение:

«Ожидается, что враг атакует рано утром б июля. Когда он подойдет к нам на дистанцию выстрела, мы должны развернуться, открыть огонь и стрелять до тех пор, пока будем в состоянии. В настоящее время предлагаю предоставить отдых всем свободным от вахт людям. Надеюсь, что с Божьей помощью нам все-таки удастся уцелеть»⁴⁸.

Теперь все люди на кораблях эскорта ждали одного: когда перед ними появится грозный враг. Офицеры на «Ла Малоуине» знали, что их четырехдюймовая пушчонка мало на что годна — разве что способна издавать при выстреле громкий хлопок. О том, что ее снаряды могут хотя бы поцарапать бронированную шкуру немецких кораблей, речи не шло. Но, стреляя из нее в немцев, моряки, по крайней мере, были бы заняты хоть каким-то полезным делом. Они знали, что в открытом бою их наверняка уничтожат, но не трусили. Просто им было обидно отдавать свои жизни без всякого сопротивления.

После того как шифрограмма из Адмиралтейства была получена, лейтенант Карадус с «Ла Малоуина» написал в своем дневнике особенно проникновенные и пронзительные строки. «„Номер первый“ (старший офицер) и я думаем, что разговор с „Позарикой“ — последний обмен сигналами перед гибелью. Если нам не удастся добраться до пролива Маточкин Шар, мы — люди конченые. Нас потопят или в Баренцевом море, или на подходе к Новой Земле. Когда капитан „Позарики“ разговаривал с командой, все хранили мрачное молчание. Сейчас у нас на корабле только один человек работает в поте лица — наш радист. Пытается, бедняга, найти в эфире какую-нибудь ободряющую новость. На корабле холодно, хотя включены все электрические обогреватели. Когда я пишу эти строки, меня ждут четыре часа сна — и полная неизвестность впереди». Прежде чем отправиться спать, лейтенант Карадус вышел на нижнюю палубу и увидел сидевшего в закутке кладовщика, который читал «Новый Завет». Его работа на корабле была самая неблагодарная — он выдавал патроны и снаряды, и, когда выдавал их мало, его ругали последними словами. «Я поговорил с ним. Он сказал мне, что готов умереть, если на то будет Божья воля. Потом я вернулся к себе в каюту и помолился о спасении своей души. Потом стал задремывать, втайне надеясь, что если случится самое худшее, то это случится во сне». Карадус, как и все члены команды, считал, что без серьезных на то оснований Адмиралтейство никогда бы подобной кошмарной радиограммы не отослало⁴⁹.

Солнце зависло над горизонтом в 4 утра; ночи как таковой, собственно, и не было. Утром Карадуса позвал на вахту боцман — усталый и очень напуганный. «Машины нашего корабля продолжали выжимать из себя все, на что они были способны. Я пошел на мостик, задаваясь вопросом, какие радиограммы пришли ночью в мое отсутствие. На палубе жались к дымовой трубе около дюжины наших морячков, обряженных в бушлаты, пробковые жилеты и стальные каски. Несмотря на то что все они находились в полной экипировке, вид у них был довольно жалкий. Это было патетическое зрелище, которое тронуло меня до слез». По последним данным, в это время немецкие эсминцы находились от кораблей эскорта в 160 милях, а до пролива Маточкин Шар эскортам оставалось еще миль 180 — или 12 часов хода. Конечно, при условии, что они будут выдерживать прежнюю скорость.

Сильно отстав от своих, двигался в восточном направлении корвет «Лотус», на борту которого нашли прибежище оставшиеся в живых моряки с потопленного «Пэнкрафта». Впередсмотрящий доложил о видневшихся на горизонте клубах дыма; по мнению Холла, это полыхало подожженное немцами какое-то торговое судно. Дым виднелся почти по курсу маленького корвета, и Холл решил немного изменить направление, чтобы выяснить, что происходит. Но чем ближе они подходили к дымному следу, тем меньше он становился, а в скором времени почти и вовсе исчез. Это был дым от дымовых шашек, которые коммодор Даудинг время от времени запаливал в надежде, что дым увидят и его с его людьми подберут. Если бы не особый оптический эффект, каким обладает прозрачная, почти хрустальная атмосфера Арктики, никто бы его крохотного дымка не разглядел и спасавшиеся на шлюпке и плотиках люди с «Ривер Афтон» умерли бы от жажды, холода и голода. Не имевшие весел, съежившиеся от холода в своей единственной шлюпке и на маленьких спасательных плотиках люди представляли собой удручающее зрелище. Пока корвет шел к ним по покрытой радужными пятнами от вылившегося в моря мазута воде, моряки видели немало мертвых тел, колыхавшихся на волнах в своих оранжевых спасательных жилетах⁵⁰.

С корвета сбросили крупноячеистые спасательные сети, но люди, находившиеся на подошедшей к борту военного корабля маленькой шлюпке, были настолько измучены, что мало кто из них смог без посторонней помощи подняться по ним на палубу. Один из тех, кто находился на носу шлюпки, и вовсе не двигался — это был второй инженер с «Ривер Афтона», которому при взрыве торпеды обломками обрушившихся конструкций перебило ноги. Когда несчастные с помощью моряков «Лотуса» стали подниматься на борт корвета, офицер, находившийся на носу шлюпки рядом с совершенно заледеневшим человеком, стал собирать находившиеся при нем вещи и раскладывать их по карманам своего бушлата. Когда с «Лотуса» крикнули, какого черта они там копаются, офицер, сняв у неподвижного человека с пальца обручальное кольцо, мрачным голосом осведомился, можно ли поднять на борт покойника, чтобы потом похоронить его со всеми морскими почестями. Лейтенант Холл велел оставить покойника в шлюпке и продолжать движение. Он опасался, что потопившая транспорт субмарина затаилась в засаде где-то поблизости, чтобы торпедировать судно, которое попытается оказать морякам с «Ривер Афтон» помощь. Из пятидесяти девяти человек экипажа «Ривер Афтон» двадцать три, включая почти всех артиллеристов из военной команды, погибли. Погибли также два офицера связи, состоявшие при штабе коммодора Даудинга[63]³⁷.

Для PQ-17 5 июля стал днем разгрома и почти тотального уничтожения. Около полуночи U-703 радировала адмиралу Шмундту в Нарвик: «Пункт АС.3568. Потоплен „Ривер-Афтон“ водоизмещением 5479 тонн. Груз: самолеты и танки. Истрачено три торпеды». Командир лодки также добавил, что у него осталось 75 кубических метров дизельного топлива и он в состоянии находиться в море еще по крайней мере двое суток. Примерно в это же время из Нарвика вышла U-408; ее только что заправили, и экипаж стремился побыстрее включиться в дело. Уничтожение субмариной капитан-лейтенанта Бельфельда «Ривер Афтона» довело число транспортов, потопленных в течение этого дня «Стаей ледяных дьяволов», до шести единиц. Шмундт чрезвычайно высоко ценил окрепшее сотрудничество между его субмаринами и военно-воздушными силами; в данном случае атака Ю-88 на подводную лодку U-334 рассматривалась как исключение⁵¹.

К утру 6 июля донесения, которые получал Шмундт от командиров подводных лодок, навели его на мысль, что оставшиеся исправными транспорты находятся в основном восточнее 40-го меридиана. Вскоре после полуночи воздушная разведка доложила, что обнаружила два транспорта и два военных корабля, «по виду эсминцы», которые двигались на восток в сторону Новой Земли — вероятно, пролива Маточкин Шар. Вполне возможно, немец заметил корабль ПВО «Паломарес» и шедшие за ним следом корабли конвоя — те, которые были в состоянии за ним угнаться. Полученные Шмундтом данные о продвижении кораблей конвоя далеко на восток подтверждались показаниями капитана «Карлтона» относительно изменения маршрута каравана в сторону Архангельска. Все это, по мнению Шмундта, говорило о том, что «у подводников есть все возможности для проведения успешных операций».

Рано утром штаб морской группы «Норд» передал Шмундту сообщение, в котором говорилось о перспективности преследования судов конвоя вплоть до восьмидесятимильной зоны у русского побережья. В сообщении также отмечалось, что на обратном пути подводники, если им позволят запасы топлива, могут заняться уничтожением атакованных ранее поврежденных и потерявших ход кораблей. Офис адмирала Шмундта согласился с тем, что план хорош и его следует немедленно довести до сведения капитанов субмарин. Около 6 утра полученная от авиаразведки информация была передана на субмарины из «Стаи ледяных дьяволов». В радиограмме Шмундта предлагалось субмаринам, потерявшим контакт с противником, осуществлять поиск южнее между 42-м и 48-м восточными меридианами — в особенности это относилось к субмаринам, которые достигли северной широты 70°. Шмундт также приказал U-355, которой командовал Ла Бауме, регулярно докладывать ему о состоянии погодных условий в районе операций, а кроме того, отменил действие приказа, вводившегося кодовым словом «Конкорд».