Итальянцы
Итальянцы
С интересом наблюдает Валерик, как ловко работает Фриц: с приросшим старым раствором кирпич вертится будто бы сам в руках немца, а кирочка знает сама, с какой силой и куда ударить:
— Ну, ты насобачился, Фриц!
— Арбайтен, арбайтен!
— Ты на войне тоже делал все быстро?
— Бистро, бистро — зер гут. Тихо, тихо — зер шлехьт.
— На твоих кирпичах просто слабый раствор, наверно, поэтому быстро так чистишь, а мне достаются вон с какими нашлепками!
Фриц кивает головой, уйдя в работу. Лицо строгое, брови нахмурены.
— А ты мог бы эсесовцем быть, а, Фриц?
— Хо-о! — Фриц на небо мельком глянул.
— Ты был бы тогда настоящим фашистом, да, Фриц?
Прекратив работу, Фриц угрюмо глядит на Валерика.
— Ты бы тогда мне сказал, куда подевались ваши фашисты.
— Война капут, фашист капут, — говорит он негромко, но подчеркнуто внятно, давая этим понять Валерику, что разговор об этом он вести не хочет.
— Да? А вот как ты думаешь: если опять война, фашисты снова найдутся?
— Размер моего жалования не позволяет мне иметь собственное мнение, — по-немецки произносит Фриц бытовавшую в вермахте поговорку.
Валерик не понял, что сказал Фриц, но расценил по-своему усмешку его с прищуром:
— А может, ты сам был фашистом… ну, немножко совсем!
— Фашист есть итальяно, золдат Муссолини!
— Да какие они фашисты! — оживляется Валерик. — Они при немцах в Бурковском саду дровяной склад охраняли, твои итальянцы. И к нам прибегали погреться, когда зима была. А бабушка Дуня их кормила борщом.
И вспомнил Валерик ту зиму морозную и тех итальянцев, что охраняли склад дровяной в Бурковском саду. Как вечерами морозными забегали к ним итальянцы погреться. И становились веселыми, отведав борща, и пели песни свои итальянские, и с бабушкой не соглашались в том, что борщ придумали русские или хохлы! И на своем языке именно маме пытались внушить, что борщ — еда итальянская!
«Ну, нихай буде так! — с итальянцами вместе бабушка Дуня смеялась. — Трошки подъели — и добре. Да службу не забывайте, а то, не дай Бог, проверка нагрянет, а вас там и нету!»
В день дежурства они приходили вечером, когда мороз начинал лютовать. Приходили всегда с дровами: каждый по плахе нес. Во дворе они с дедушкой плахи распиливали, раскалывали, в дом заносили с радостным воем, убегая от стужи. И грубку топили. И перед топкою на пол садились и грелись. А чтоб немецкий патруль за окном не услышал, они свои песни красивые пели негромко.
И Валерик рассказывал, как однажды с дровами пришли итальянцы и вина принесли. Вино им из дому прислали, из Италии к Рождеству.
Как всегда, растопили грубку, угостили деда, бабушку и маму. Выпили и закусили борщом. Отогрелись и песни запели негромко. А потом и уснули на полу возле грубки.
А бабушка переживала за них: «Не будила бы хлопчиков, дак время менять караул. Новый придет вот-вот! Придет, а нет никого на часах! Вот вам и трибунал! Поднимайтеся, хлопцы!»
— Баста!
Итальянцы с трудом поднялись и ушли с неохотой, глянув с ознобом на окна, обросшие инеем. Ушли, а винтовки, что поставили в угол, у печки, где ухваты и кочерга, там и остались стоять.
Дедушка Федор за те винтовки да следом: «Эй, камрады! Пушки забыли опять!»
Помнит Валерик, как наши город бомбили в ту зиму. И бомбили всегда по ночам. А зимой, в январе-феврале 43 года, бомбили четко через ночь. Накануне той ночи «бомбежечной» растекался народ из города по окрестным селениям на ночь.
Немецких частей тогда в городе не было, а были одни патрули да итальянцы, что дрова сторожили да уголь.
В ту страшную ночь, которую люди в городе считали «выходной» от бомбежки и не прятались, и с города не уходили, прилетела наша бомбежка, и много народу погибло безвинно.
— А мы с мамой и дедушка с бабушкой набрались страху до ужаса! — рассказывал Валерик, вспоминая ту ночь под нашими бомбами. — Утром дедушка Федор пошел ставни на окнах открыть и тех итальянцев нашел под окнами нашего дома убитыми. И зачем они к нам прибегали? Наверно, погреться, Один был маленький, с голосом толстым таким, а другой был Антонио. Мамка моя ему нравилась очень. А бабушка ей говорила: «Ты, девка, гляди, а то вот увезет тебя этот Антошка в Италию, будешь знать тогда, как улыбаться!»
А мамка тихонько посмеивалась: «Да пусть увозит! В его Италии тепло, и печку топить не придется».
От тех итальянцев печальных мелодия песни осталась, что они напевали у грубки, прежде чем задремать.
Бывает, что и теперь, мама выводит тихонько мотив той песенки, что в войну была «Розой Мундой».