Кобылка соловая
Кобылка соловая
Толян сидел на мостках и, свесив ноги в воду, с настырным терпением глядел на неподвижный поплавок. Толстый конец удилища был защемлен между досками настила.
— Ну, как? — подошел на цыпочках Валерик.
— Не какавши… — пробурчал Толян, подавленный отсутствием клева. — А какие подходили карасищи! И рты уже открывали, чтобы червяка сожрать!..
— И что?
— Дак они ж не дураки! Как увидели, что червяк на нитке, плюнули и к мосту ушли! А у моста мужики вот такенных таскают! По лопате! А все потому, что леска у них невидимая или конский волос…
— Ну и давай у Монголки надергаем!
— Я уже дергал, — вяло признался Толян. — Дак он же черный. А черный волос заметен в воде. Надо белый искать. А белых коней нету в городе, дядя Ваня сказал.
— А мы к Бергеру сходим давай, в ветлечебницу. Он найдет, вот увидишь.
Отто Бергер сидел на ступеньках крыльца ветеринарной лечебницы, и на каждой коленке его верхом сидело по малышу. Бергер напевал детям немецкую песенку о розе, и коленки его, вместе с сидящими на них малышами, раскачивались мерно, в такт неторопливого мотива:
— Розляин, розляин, розляин рот. Розляин ауф ден хайден!
И пожилой этот немец, и дети вовсю улыбались друг другу.
Увидев подходивших ребят, Бергер, придерживая детей, объявил:
— Дойче автобан цу энде! Конец! Нима Дойче дорога! Пошел русиш дорога! Колдобина! Колдобина! Колдо-выдол-бина! Ямка, ямка, бух! Канава…
Коленки Бергера стали так подбрасывать пассажиров на предполагаемых ухабах, насколько для действий таких у него хватало сил. Дети смеялись до визгу. Смеялись и те, кто еще не ехал по русской дороге, а только дожидался своей очереди.
— Ох, русиш дорога! О, майн Готт! Дядя Тото «хотеет» подышать, — извинительно улыбаясь детям, Бергер ссаживает их с колен.
— Гутен так, Отто, — здоровается Валерик. — Как дела?
— Здоров, здоров, братишка, — вздыхает Бергер, вставая. — А дела наши швах, — махнул он рукой в сторону свободной коновязи. — Пусто. Работы нету…
Пожимая руку Толяну, Бергер сказал детям, что это Валеркин товарищ или просто — кореш.
Приход ребят детей опечалил.
— Дядя Тото, вы их тоже будете катать? — девочка с красным бантом спросила. Потупясь, она с интересом следила за тем, как большие пальцы ног ее босых, будто бы без ее согласия, пытаются вковыряться в утолоченную землю и этим самовольством вызывают у хозяйки своей удивление.
— О, детка, детка. Дядя Тото имеет дохлы ноги: русиш дорога ехать больно. Дядя Тото просит отпуск иметь.
— А тогда давай дойче автобан! — не унимались дети, с недовольством поглядывая на пришедших ребят.
— Ладно, козявки! — оборвал детей Толян. — Мы по делу!
— Отто, нам нужен конский волос, — начал Валерик. — Под крючок для карасей.
— Белый, — уточнил Толян. — Или белого коня где найти?
— Белого коня… Карасей, — Бергер раздумчиво глянул на небо, перевел взгляд на притихших детей. И, будто они ему подсказку дали, улыбнулся:
— Белого коня нету совсем. Серый конь есть! Серый конь в яблоках! Белый конь молодой не бывает. Белый конь, когда бабушка. Белый, когда дедушка… Волос бывает такой…
Он сморщил нос и, потирая подушечки пальцев, большого и указательного, дал понять ребятам, что волос от лошади старой, хоть он и белый, но качества уже низкого…
Заботой своей устремленные, ребята дольше не могли оставаться у Бергера: надо было искать подходящую лошадь, а точнее, подходящий хвост.
Прощаясь с ребятами, обронил неуверенно Бергер, что где-то в городе видел кобылку соловую. Но чья она и где искать, не знает.
— Алес гуте! — пожелал им Бергер всего хорошего.
— Алес гуте! — невпопад закричали дети, довольные, что теперь никто им не будет мешать кататься с дядей Тото по автобану.
От Бергера друзья пошли на Сенной базар, куда, на лошадях в основном, свозилось на продажу сено, солома разных злаков и прочий корм для животных, а также дрова и торф.
Но базар был пуст: ни души, ни хвоста!
Да и какая торговля в разгар сенокоса, когда лошаденка любая в хозяйстве на счету!
Вконец удрученные, убитые жарой, друзья направились к городской водокачке, что дыбилась башней у Дома пионеров. За спиной водокачки был тенистый сквер из старых деревьев.
Хозяином водокачки и бригадиром водопроводчиков является высокий чернявый мужик с характером строгим, по фамилии Рубан. Толянов отец дядя Коля и дядя Рубан друзья с войны. Идя с базара, дядя Коля навещает фронтового друга. За куревом они «ворошат былое», как выражается дядя Рубан. Иногда курят в молчании, взирая на черный обелиск партизанам, замученным в гестапо.
В сквере стоит гаубица Степана Смолякова. Он купил ее за свои деньги и прошел с ней боевой путь от Ельца до Берлина.
Но сильнейшим центром притяжения внимания и пробуждения гордости за поколение победителей является танк Т-34, что в сквере стоит рядом с пушкой и грудью ориентирован на восток, откуда пришли полки Красной Армии, освободив город от немецкой оккупации.
В кирпичном основании водонапорной башни размещались мастерская слесарная водопроводчиков. Там стоял верстак с тисками и приспособлениями для гибки и резки водопроводных труб, ручной сверлильный станок и водяной насос с электроприводом для подачи воды из скважины в водонапорный бак. Бак представлял собой куб, клепанный из листовой стали, утепленный стекловатой и обшитый тесом. Кирпичное основание было выбелено светлою охрой, а водонапорный бак выкрашен был в темно-зеленый цвет. Крыша этой башни увенчана была двухметровым шпилем с флюгером. Широкая часть флюгера имела надпись на просвет «1900». В любое время водокачка готова была напоить жаждущего: кран, на доступной высоте от земли, никогда не запирался на замок. А для наполнения бочек водовозов и пожарных машин находилась на двухметровой высоте поворотная металлическая труба-хобот. И водопроводный кран этой трубы-хобота имел литой чугунный маховик с четырьмя спицами.
Ребята намеренно пошли мимо коновязи горкома партии.
Уткнувшись в подвешенные торбы, лошади монотонно жевали. Обычные лошади. И хвосты у них были обычные, масти не- подходящей.
Лошадей озирая, друзей машинально замедлили шаг. И тут их лица осветились радостью охотников, напавших на добычу долгожданную: среди лошадей обычных, будто взялась из сказки, стояла лошадка ухоженная, соловая красавица с роскошным хвостом соломенным!
Красоту свою чувствуя, она голову гордо держала и только гривой потряхивала, да хвостом, как снопом тугим по ногам стегала, мошкару отгоняя.
Кобылка была впряжена в легкую бричку с откинутым верхом. И бричка сама, и дуга, и оглобли, и два колеса, и сбруя упряжная — были черного цвета с заклепками и позументами под золото жаркое, скрытое лаком.
— Вот это да-а! — конопатинки Толика по лицу разбежались от улыбки счастливой.
— Ух, ты! — на шепот сошел Валерик, словно спугнуть боялся видение это.
Глаз Толяна упал на хвост ее светлый, да и присох неотрывно:
— На шухаре будь! — приказал он Валерику. А сам, оббежав коновязь, огляделся и подошел к кобылке по-хозяйски. Шелковистую россыпь хвоста принял в руку, будто струны прозрачные:
— Вот это волос, Валерка! Вот это да! Под крючок самый цимус! Пару волосиков намотаю на палец… Пару, чтоб кобылка не дергалась…
Намотал и резко дернул вниз! Но слабо дернул: волос крепко сидел в репке хвоста.
«Значит, волос надежный, раз крепко сидит! Не то, что у клячи корявочной!»
Рвал теперь резко и сильно по одному волоску, собирая их в левую руку. Сам себе улыбался Толян, и сердце его ликовало.
На Толяна кобылка косилась, морганием глаза отмечая потерю каждого волоса, да ушами прядала, выжидая с терпением, когда ж эта пытка закончится!
Увлекся Толян и упустил осторожность. Озираться даже не стал, надеясь на безнаказанность. А Валерик тут и закричал голосом придавленным:
— Шухар, Толян! Смывайся! Сзади мужик какой-то!
— Да щас, погоди!..
Еще волосок напоследок собрался рвануть, как кто-то безжалостно-больно, будто клещами, за ухо схватил Толяна. Без слова и брани схватил! И Толяну почудилось, что этот кто-то его от земли оторвал и все продолжал поднимать с нарастающей болью и гулом в ушах! И так крутанул его бедное ухо, что Толян обомлел, услышав за болью пронзительной оглушительный хруст в голове.
Сквозь слезы успел разглядеть галифе темно-синее с красным кантом и сапоги, до блеска стального начищенные.
«Лягавый! — холодом ахнуло сердце Толяна. — Батю теперь затаскают!»
И Толян заскулил: так ему еще не было больно и страшно:
— Дяденька, дяденька! — чтобы как можно скорее разжалобить да прощение вымолить. — Я не знал, что она — это ваша! Ей-Богу, не знал! Я, дяденька миленький, больше не буду! Ей-Богу, не буду!
— Усек! — табачною вонью курильщика злостного дохнул на Толяна мужик. И выпустил ухо из пальцев-клещей. И коленом Толяну поддал под зад, чтобы понял: пора уже «когти рвать», пока «дяденька» не передумал.
Друзья только в сквере, за деревом прячась, в себя пришли, отдуваясь тяжко от бега стремительно-быстрого.
— Ух, ты, как ухо твое! — покрутил головой Валерик, изображая жаркое сочувствие. — А мужик этот кто?
— Сам начальник НКВД Яшка Петренко, — поморщился Толян, ладонью прижимая к голове болью набухшее ухо. Стиснутый кулак другой руки сжимал соломенно-светлую прядь хвоста кобылки соловой. Это обоих и радовало, и пугало.
— Сам начальник НКВД, — повторил Валерик, вслушиваясь в звучание слова «НКВД». — Да-а! Он же мог тебя арестовать! И посадить!
— Мог, — обреченно кивнул Толян.
— А почему ж не посадил?
— Почему, почему… Потому, что под рукой «черного ворона» не было.
— Ух, ты! — обмер Валерик и на Толяна глянул, как на героя. — Вот это да-а!
А тот человек в галифе, отвернул от коновязи лошадь, в бричку сел и, хлопнув вожжами по крупу кобылки, дал ей волю, чтобы рысью пошла.
И стуком копыт отмеряя время, отставив хвост и гриву пустив по ветру, красивой песней летела кобылка, отдав себя людям на любование.