Выучка

Выучка

9 июля, 18 часов 56 минут

К сведению редакции. Здесь продолжаются ожесточеннейшие бои, исход которых будет иметь, по-видимому, огромное значение не только для нынешнего сражения, но, быть может, и для всей военной кампании этого года. Пока я не имею возможности рассказать детали того, что происходит, — это, вероятно, удастся сделать позднее. Поэтому пока что передаю очерк, рисующий общую атмосферу на фронте.

Вечер или утро? День или ночь?.. Трудно вести счет времени, когда бой идет все в том же яростном темпе уже четверо суток, не ослабевая ни на минуту, когда начинаешь терять счет самолетам, теснящимся в небе над твоей головой, когда туча черной пыли, размолотого в порошок знаменитого курского чернозема, застилает небо такой плотной пеленой, что день становится похожим на вечер, а утро на ночь.

Я уже писал, что здесь немцы применяют ту же тактику, которой они пользовались в дни штурма Севастополя и Сталинграда: сотни самолетов перепахивают землю квадрат за квадратом, потом идут танки, и, наконец, является пехота, которую Гитлер бережет, как драгоценность — ее табуны за четыре года войны чрезвычайно поредели.

Но Севастополь и Сталинград были городами с ограниченным количеством улиц и кварталов, их можно было уничтожить, хотя это и требовало дьявольских усилий. А как уничтожить русскую степь?

Немецкие летчики не привыкли рассуждать, им приказано бомбить землю, и они бомбят ее гектар за гектаром. Только на участке одного соединения они совершают до трех тысяч налетов за день. Днем и ночью с переднего края слышатся одни и те же глухие отрывистые вздохи — это вздыхает вековой русский чернозем, принимая в себя тысячи тонн немецкого металла.

Когда с земли исчезает травяной покров и она превращается в мертвую смесь обработанного тротилом, истолченного, перегоревшего чернозема и дробленого металла, за дальними холмами раздается торжествующий звериный вой «тигров», и они выползают на гребень, готовые отпраздновать победу. И вот в этот самый момент опаленная, страшная, истерзанная немцем земля встречает гитлеровские танки снарядами пушек, таранными ударами танков, которые каким-то чудом уцелели в этом аду, меткими тяжелыми пулями противотанковых ружей, и новые черные столбы дыма поднимаются к небу.

К исходу дня гитлеровцам удается на каком-нибудь одном участочке после страшной борьбы не на живот, а на смерть захватить холм, рощицу или хуторок. Но такие победы не радуют их солдат. Они пугают их, потому что они видят, сколько солдатских жизней отдано за этот холм и сколько таких холмов впереди.

Сегодня по Белгородскому шоссе из Харькова прошли на север, лязгая гусеницами, еще сто немецких танков. Какое существенное изменение смогут они внести, если каждый день здесь погибает по нескольку сот гитлеровских танков, в том числе десятки «тигров»?

И все-таки обстановка остается серьезной — начатое здесь великое испытание силы продолжается.

Только что я вернулся из штаба танкистов. Усталый подполковник, подняв красные веки, аккуратно сложил карту и сказал:

— Дела идут нормально, но не надо самообольщаться. Гитлеровцев еще много, танков и самолетов у них хватает, а их солдаты беспрекословно повинуются приказам. Они будут лезть вперед до тех пор, пока их не перебьют. И дело это хлопотливое. От наших людей требуется сейчас исключительный героизм и притом такой, который достигается не только благородным вдохновением, но и выучкой. Подполковник задумчиво повторил:

— Да, и выучкой!..

Это очень правильно сказано! То удивительное поведение наших людей на поле боя, свидетелями которого мы являемся в эти дни, то поразительное хладнокровие перед лицом смертельной опасности, которое они проявляют ежечасно, является прежде всего плодом выучки. Всесторонней. Широкой. Физической, военной, моральной!

Люди здесь свыклись с мыслью, что слава и традиции соединения обязывают их воевать особым воинским стилем. «У нас заведено так — убьют одного нашего, мы за него двадцать немцев бьем. А кто бьет больше, того за это не наказывают», — говорили пришедшему в часть молодому бойцу ветераны, и он тепло улыбался: в хорошую боевую семью попал, люди здесь ни за словом, ни за пулей в карман не лезут.

В часть приезжал генерал Катуков. Он выстраивал бойцов и спрашивал:

— А ну, кто из вас со мной дрался против немцев под Орлом? Два шага вперед!..

Бывалые гвардейцы с орденами на груди делали два шага вперед и застывали, блистая выправкой. Генерал собирал их в кружок и говорил:

— Смотрите, воспитывайте молодежь, чтобы помнили, знали, за что мы получили гвардейское знамя.

И ветераны учили молодежь, и молодежь с нетерпением ждала боя, чтобы показать, что и она не лыком шита.

Танкисты упорно учились. Командиры сидели за уставами. Автоматчики учились вести разведку. Механики-водители учились стрелять из пушки, а башенные стрелки — водить танк, чтобы в нужную минуту заменить друг друга. Часто проводились учения, и тогда повсюду выключалась проводная связь, на телефон накладывался строжайший запрет, и вся связь осуществлялась только по радио. Так шла выучка. И выучка эта дала свои плоды.

Сегодня в лесной чаще на дне оврага, который неделю назад, в период затишья, служил местом расположения одной из танковых частей, а сейчас стал одной из наших боевых позиций, я наткнулся на неожиданную картину.

Под раскидистыми ветвями старых деревьев была оборудована по полной форме академическая аудитория: стояли рядами гладко-отесанные скамьи, в центре «зала», пол которого заменил песок, находилась классная доска и рядом с нею — небольшой столик преподавателя, а сзади — большой, тщательно оборудованный, танкодром в миниатюре: крошечные холмы, выложенные мхом овраги, деревушки из хатенок под соломенными крышами, мельницы, рощицы из мелких кустиков полыни. Видимо, здесь учились те самые танкисты, которые сейчас обороняют эту же рощицу.

В другом месте я увидел в лесу сделанный с таким же тщанием спортивный городок, где было все — от параллельных брусьев до турника.

Люди тренировались здесь, не щадя ни времени, ни сил, закаляясь физически, укрепляясь морально, набираясь столь нужных нам военных знаний. Вот почему боевая тревога не застала никого врасплох, и вот почему люди дерутся сейчас с такой исключительной стойкостью.

В дневнике погибшего комсорга роты гвардии лейтенанта Соколова нашли запись, сделанную им перед боем. Вожак комсомольцев вписал в дневник бессмертные слова Зои Космодемьянской, сказанные ею перед мученической кончиной: «Мне не страшно умереть, товарищи! Это счастье — умереть за свой народ».

Таковы плоды выучки партийной, комсомольской, морально-политической!..

* * *

Нынешний читатель заметит, что в эти два дня — восьмого и девятого июля — корреспондент «Комсомольской правды» уклонялся от каких-либо упоминаний о том, как же складывалась тогда боевая обстановка. Происходило это не случайно. То были одни из самых критических дней сражения на Курской дуге, и о многом, что происходило тогда, писать было нельзя — это лишь оказало бы услугу врагу.

Теперь, много лет спустя после окончания войны, битва на Курской дуге описана во всех деталях, — день за днем, час за часом, — во многих книгах и учебниках. В третьем томе «Истории Великой Отечественной войны» об этих двух поистине труднейших днях битвы сказано следующее:

8 июля противник пытался расширить прорыв в сторону Обояни, но снова встретил стойкое сопротивление наших войск. В то же время по вражеской группировке были нанесены два сильных контрудара: один — со стороны железной дороги Курск Белгород, севернее Шопино силами 2-го гвардейского танкового корпуса, второй — из района северо-западнее Томаровки — силами 5-го гвардейского танкового корпуса.

9 июля противник сделал еще одну попытку нанести мощный удар, чтобы прорвать вторую полосу обороны и выйти к Обояни и далее к Курску. Весь день он атаковал силами до 500 танков с большим количеством пехоты и артиллерии по фронту шириной до 30 километров позиции 1-й танковой и 6-й гвардейской армий. К исходу дня гитлеровцам удалось продвинуться еще на 6–8 километров к северу, потеряв за день боя 11 000 солдат и офицеров, 230 танков и самоходных орудий. Воины 1-й танковой и 6-й гвардейской остановили врага и не пропустив ли его к Обояни.

Я позволю себе привести здесь выдержку из своего фронтового дневника от 9 июля 1943 года, иллюстрирующую некоторыми деталями это сообщение:

Только вчера саперы построили нам с Борисом Фишманом чудесный шалаш с топчанами и столиком, скамьей и даже дверью. Только мы вселились туда, только обосновались, как снова приходится менять адрес…

Обстановка на нашем участке фронта становится все более напряженной. Вчера гитлеровцы весь день адски бомбили оба направления — и Кочетовское, и Верхопенское. Ожесточенные бомбардировки и яростные танковые атаки поставили в трудное положение 6-ю гвардейскую армию и 31-й танковый корпус Черниенко. Были ослаблены и стойко выдерживавшие все эти дни натиск противника части 3-го механизированного корпуса Кривошеева.

Гитлеровские танки подошли к Кочетовке, где находился командный пункт 6-й гвардейской армии. Ее командующий генерал Чистяков выехал на командный пункт Катукова, туда должен был перейти и весь его штаб.

Но яростный бой продолжался, и прервать руководство им нельзя было ни на минуту. И в Кочетовке, в непосредственной близости от частей, ведущих бой, остался с оперативной группой начальник штаба В. А. Пеньковский. Врага удалось остановить. Однако обстановка остается крайне напряженной.

Левее Кочетовки гитлеровцы несколько продвинулись вперед и заняли Грезное, загнув фланг еще больше. Явственно обозначилась их цель — обойти Обоянь с востока, ударить, быть может, на Ржаву.

На дорогах царит большое оживление. Чувствуется повышенное биение фронтового пульса. Увеличилось число раненых, отходящих в тыл. Потянулись обозы с эвакуируемым населением деревень. В направлении на Кочетовку пошли танки и самоходные пушки — будет усилено сопротивление гитлеровцам. Катуков рассчитывал, что предпринятые по приказу командования фронта контрудары 2-го и 5-го гвардейских танковых корпусов из района Корочи в направлении Калинино и Нечаевки, а 2-м и 10-м танковыми корпусами — по левому флангу 4-й танковой армии гитлеровцев облегчат положение, но эти предположения не оправдались.

С утра восьмого июля 31-й танковый корпус, который за ночь привел в порядок и собрал в кулак свои потрепанные части, держался стойко, но вскоре после полудня обозначился отход. Немедленно туда были брошены руководящие работники армий с задачей восстановить положение. Начальник политотдела армии полковник Журавлев был у Кочетовки (мы встретили его уже поздно вечером), инженер-полковник Дынер — в Верхопенье. Потом туда же умчался заместитель Катукова — старый генерал Баранович, который еще в царской армии дослужился до звания полковника; он — участник русско-японской войны.

Член Военного совета армии генерал Попель при мне направил одного командира из разведывательного отдела на шоссе с приказом — останавливать все танки, независимо от того, к какой части они принадлежат, и посылать к Кочетовке, в распоряжение командира 31-го танкового корпуса Черниенко.

Танкисты сражались повсюду с величайшей самоотверженностью, буквально стояли насмерть. Из 6-го танкового корпуса только что передали о выдающемся подвиге лейтенанта М. К. Замулы. Танковый взвод, которым он командовал, оборонял участок важной дороги, идущей через Верхопенье на Обоянь. Гитлеровцы непрерывно бросались в атаки, пытаясь прорваться на этом участке.

Танкисты Замулы сражались восемь часов и нанесли фашистам большие потери. Сам он уничтожил четыре «тигра» и пять других танков, три самоходных орудия и бронетранспортер. Его собственный танк был подбит.

На выручку смелым танкистам подоспели их товарищи под командованием старшего лейтенанта З. П. Байбакова. Гитлеровцы так и не прошли.

А Замула и его друзья за ночь отремонтировали свои машины и утром 9 июля снова вступили в бой. В этот день они отбили еще десять атак гитлеровцев. Всего за два дня на личном счету лейтенанта Замулы прибавилось 17 уничтоженных вражеских танков, в том числе 7 «тигров», а также 5 самоходных орудий.[53]

Но положение остается напряженным. Ночью совсем близко от штаба армии, где мы ночевали, стреляли наши батареи. Черта фронта проходила уже через Верхопенье и Кочетовку. На рассвете сего дня командный пункт стал сниматься и отходить в лес, севернее Обояни.

По пути мы останавливаемся в селении Бобрышево, где ночевали до этого несколько раз. Больно видеть переживания людей, которые опасаются, что гитлеровцы, хозяйничавшие здесь пятнадцать месяцев, могут вернуться. Женщины стоят у околицы, словно каменные изваяния, и неотрывно глядят на юг, где уже пылают соседние деревни.

Все колхозные работы остановились. Идет эвакуация. Мычат коровы, лают собаки.

Во дворе у наших хозяев стоит ручная тачка со скудной поклажей. Женщины одеты по-дорожному. Только старик с густой бородой упрямо твердит:

— Неправильно это! А хлебушко-то как? Кто хлеб будет убирать? Вот наши соберутся с силой, отгонят проклятого, а мы им хлебушка…

Сейчас семь часов утра. Солнце прорезается сквозь облака. На юге все началось сначала: звон авиамоторов, глухие разрывы бомб, орудийная канонада.

Стекла в хате дрожат. Тяжелый каток гитлеровского наступления готовится совершить еще один оборот. Неужели и сегодня фашисты продвинутся?..

И все-таки, как бы там ни было, это третье лето никак не похоже на два предыдущих. Гитлеровцам никак не удается прогрызть нашу оборону, хотя они напрягают все свои силы. Еще несколько дней, и они выдохнутся — такова всеобщая уверенность в штабе.

Вот почему мы берем на себя смелость уговорить своих хозяев в Бобрышеве не покидать села…