Трудный день в Юдине

Трудный день в Юдине

Всего этого, повторяю, мы не знали и знать не могли. Когда утром 5 июля мы проснулись и в отличном настроении духа направились в штаб, мы нашли там весьма озабоченных людей. В новые планы, разрабатывавшиеся ночью в штабе, нас, разумеется, не посвятили, но быстро, в нескольких словах, нам сообщили о том, что происходит на участке фронта, где сражался корпус: около полка гитлеровцев выдвигается в направлении Мишино; противник возобновляет наступление на Огрызово. Я добивался разрешения посетить танковый батальон первой гвардейской бригады, которым командовал наш старый друг Александр Бурда. Разрешение было дана крайне неохотно: обстановка там оставалась очень напряженной.

В политотделе у товарища Деревянкина настроение было подавленное: только что на участке Бурды погиб ветеран 1-й гвардейской танковой бригады мужественный офицер Новиков. Он ходил в бой в танке. Его машина и несколько других были подбиты немецкой противотанковой артиллерией и остались во ржи, в ста пятидесяти метрах от огневых позиций гитлеровских артиллеристов. Мне довелось отправиться на командный пункт Александра Бурды на машине покойного Новикова в сопровождении его бывшего ординарца. Всю дорогу он говорил о своем командире, рассказывал о нем, как о живом человеке, — было трудно представить, что теперь всегда придется говорить о Новикове в прошедшем времени: «Он был»…

— Он такой храбрый, смелый, — без конца повторял ординарец. — В бою никогда не ляжет, всегда — в рост. Вот два дня назад мы с ним на передовую ездили, так я страху набрался — трудна очень было, а он — хоть бы что. Мне сапог осколком порвало, а его ни разу не царапнуло… А вот сегодня оставил его одного, и смотрите, что получилось, — горестно заключил ординарец, словно это он был виноват, что Новиков теперь никогда уже не сможет пойти в атаку.

Но вот мы и у цели: лощина, речка, яблоневые сады. Здесь когда-то была деревня Юдино. От нее не осталось даже печных труб, но в сводках эта лощина все еще фигурирует как населенный пункт: «танковый батальон майора Бурды обороняет деревню Юдино». Среди развесистых яблонь — группа отлично замаскированных танков и небольшой штабной автобус.

Передний край пока проходит за отлогой высотой, встающей на юге лощины. Оттуда доносится несмолкающий гул. Укрывшись под раскинутой плащ-палаткой — с утра опять моросит надоедливый, холодный не по сезону дождь, — телефонист поддерживает непрерывную связь с соседями. Рядом на грузовике — походная радиостанция. Молодой радист слушает эфир, ловит голоса боя.

Майор Бурда только что кончил бриться. Он аккуратно расправляет складки своей гимнастерки. На груди поблескивают два ордена — майор надел их на случай трудного боя. Лицо его совершенно невозмутимо, словно он на обычном учении. Между тем обстановка весьма серьезная, последнее сообщение из соседнего танкового батальона, которым командует Бойко, гласит: Противник вводит в действие все больше артиллерии. Усиливается нажим пехоты. Из Алексеевпи движутся двенадцать немецких танков. Мы отошли в Бол. Ивановку.

А вот опять примчался с переднего края, от пехотинцев, разведчик с новым донесением: гитлеровцы атакуют высоту. Их силы во много раз превосходят наши. Нужна немедленная помощь. Бурда отдает короткий приказ, и шесть грозных танков, вихрем вырываясь из засад, устремляются вперед. Это пошла в бой танковая рота старшего лейтенанта Педченко: четыре Т-34, два Т-60. На одной из «тридцатьчетверок» мой старый друг Капотов, а я так хотел с ним потолковать. Придется ждать, пока он вернется. Засекаю время: 9 часов 40 минут утра. Все ли машины выйдут из боя невредимыми? И когда? К сожалению, на этих танках нет радиопередатчиков. Поэтому мы ничего не узнаем об их судьбе, пока они не вернутся… Вот они нырнули в ручей, и столбы радужных брызг поднялись к небу. Вот они вошли в рожь и устремились вперед, как броненосцы, плывущие по широкому морю. Вскоре танки скрываются из вида.

Из-за высоты доносятся сухие и злые удары танковых пушек. Танки вступили в бой.

На командном пункте тишина. Ждут новых сводок. От Бойко передают: «На высоте 230,3 обнаружено девять немецких противотанковых орудий». Майор негромко говорит:

— Ни разу не видел у немцев столько артиллерии, сколько они сейчас вводят в бой. Научились, значит, ценить наши танки. Ничего! Мы еще больше набьем себе цену…

Дождь усиливается. Бой немного утих. Усталый майор начинает дремать. Заскалько, заместитель Бурды, вполголоса рассказывает мне, как долго и безуспешно искали тело Любушкина после боя на Опытном поле. Его обгорелый танк стоял в восьмидесяти метрах от насыпи железной дороги, занятой фашистами. Туда поползли вызвавшиеся добровольцами посыльный Абдурахманов и повар, его фамилии Заскалько не помнит. Они с величайшими предосторожностями, скрытно подобрались к танку и влезли в него. Но внутри все сгорело дотла. Под машиной нашли спекшиеся свинец и олово — все расплавилось, такой был сильный жар. От людей остался только пепел. Подобрали обгорелый наган Любушкина, он пережил своего хозяина, но теперь, конечно, стрелять из него уже невозможно…

Вспоминаем подмосковные бои, вспоминаем Скирманово, где и Заскалько горел, — у него на лице до сих пор следы ожогов. Многих недосчитывает бригада с той поры. Но боевые традиции ее живы, и молодежь дерется не хуже прославленных «стариков», которых уже нет в строю: Лавриненко, Любушкина и других.

Время около трех часов пополудни… Бой приближается. Явственно слышны длинные истерические очереди пулеметов, без передышки бьют автоматы. Особенно сильно нарастает огонь слева на участке 2-го танкового батальона. Приходит донесение: западнее деревни гитлеровцы выбросили семнадцать танков и полк пехоты, рассчитывая нанести удар по флангу. Командир 2-го батальона Бойко бьет их короткими жесткими ударами. Он сообщает Бурде по телефону: гитлеровцы откатываются. Но сразу же огонь усиливается на самом гребне высоты, что перед нами — мы отлично видим, как немецкие снаряды и мины рвутся в километре отсюда.

Майор подзывает молодого щеголеватого танкиста с испанскими бачками. Это Леонид Лехман,[30] лихой лейтенант, о котором говорят, что его можно послать на разведку хоть в пекло, — он вернется невредимым да еще прихватит «языка» из армии Вельзевула.

— Поезжайте к высоте… Нужно знать, что делают сейчас наши шесть танков. Разведайте и немедленно возвращайтесь.

Лехман повторяет приказание, отдает честь, поворачивается. Через минуту он в машине.

К майору подходит повар, плечистый сибиряк Пинегин.

— Нельзя же так, товарищ майор! Генерал приказал кушать, — говорит повар, по-видимому, уже не в первый раз. Майор раздраженно машет рукой:

— Ну ладно, тащи.

Обрадованный повар несет кастрюлю с макаронами, согретыми на костре, банки с консервами, хлеб. Здесь же, под яблоней, командиры наскоро закусывают, не отводя глаз от гребня вершины. Но Бурда ни к чему не притрагивается, он ждет результатов разведки. И вот уже слышен знакомый рев танка. Майор выскакивает и бежит навстречу машине Лехмана. Вот она останавливается. На башне видны свежие следы осколков, но танк невредим. Открывается люк, выскакивает Лехман. Он мрачно докладывает:

— Товарищ майор, танк Капотова подбит. Я видел, как возле него копошились немцы. Мы хотели подойти, артиллерия не подпустила. Во ржи противотанковые пушки. Мы их помяли малость, но танк Капотова увести не удалось. Остальные машины ведут бой…

Танк Капотова подбит!.. Тяжелая весть. Даже эти бывалые воины потрясены. Майор отказывается поверить, тихо повторяет:

— Капотов? Капотов? Да не может быть…

Но бой есть бой. Подавляя свое волнение, он произносит официально:

— Продолжайте доклад.

Сведения, привезенные Лехманом, говорят о новом продвижении немцев. Танкистам трудно держаться: не хватает пехоты. Как дорого дали бы гвардейцы за то, чтобы их мотопехота, оставшаяся на соседнем участке, теперь оказалась здесь! Пехотинцы стрелковой части, измотанные многодневными боями, не в силах противостоять напору гитлеровцев.

Закончив доклад, Лехман с силой швыряет наземь свой черный шлем и с горечью восклицает, обращаясь ко мне:

— Видите вон тот холм? Я насчитал там только семь человек… Вы понимаете, этот холм держат семь пехотинцев! Если гитлеровцы сунутся туда, они пройдут, обязательно пройдут…

И как бы в подтверждение этих слов над холмом появляются и тают облачка разрывов. Фашисты начинают новую атаку. Майор не может бросить вперед свой последний резерв. Он должен беречь его до конца. Я продолжаю вести записи в своем блокноте, вот эти прыгающие, неразборчивые строки; воспроизвожу здесь этот хронометраж боя без изменений:

* * *

17 часов 45 минут. Сильная пулеметная стрельба. Вой снарядов, мин. На скате высоты — перебежка нашей пехоты. Она явно отходит. Уже видны разрывы наших снарядов, артиллерия ставит заградительный огонь на пути гитлеровцев. Минометчикам, сидящим неподалеку от нас в лощине, передано указание открыть огонь по наступающим фашистам. Слышен треск автоматов. Бурда спокойно читает в газете сообщение Информбюро о боях у Волхова.

18 часов 00 минут. Получена радиограмма из 2-го танкового батальона: на высоте 211 пробираются фашистские автоматчики, отрезают танки. Обстрел усиливается еще больше. Наша артиллерия непрерывно палит, но фашисты все продвигаются вперед. Вот на гребне показались черные точки. Сейчас даже невооруженным глазом можно разглядеть перебегающие по склону фигурки в немецких касках. Их много, очень много. Лехман показывает мне немецкую кавалерию — она подгоняет свою пехоту.

Видно, как отходит наша пехота. Бойцы цепляются за каждый бугорок, строчат из пулеметов, стреляют из винтовок, вступают в рукопашные схватки. Но немцев в несколько раз больше, и они наступают. Теперь уже ясен их замысел… Психическая атака. Шагая во весь рост, они идут напролом. Впереди них катится вал огня. Разрывы приближаются к нашему саду. Теперь мины ложатся совсем близко. Отдана команда: «По щелям». Осколки с царапающим шуршанием сбивают листву с яблонь. Один из них тяжело падает рядом с нами. Заскалько пригибает голову; к этому трудно привыкнуть даже самому закаленному солдату.

Круглолицый сержант подбирает с земли серенькую, еще теплую птичку и говорит, разглядывая ее:

— Во как воробья навернуло!

Бурда оглядывается и мрачнеет. Он с досадой говорит:

— Глупый ты… Какую птицу убило! Кончится бой — похороним… Это соловей. Говорят, смелая была птица: не боялась мин, не хотела покидать свой сад.

18 часов 30 минут. Гитлеровцы бросили в атаку три полка. Они наступают одновременно в нескольких направлениях. Нам видно, как впереди немцы катят руками противотанковые пушки. Сзади движутся батареи на конной тяте — при каждом орудии восемь коней. В их боевых порядках рвутся наши снаряды. Солдаты падают, их пушки разлетаются. Но гитлеровцы снова идут вперед.

— Точь-в-точь, как в фильме «Чапаев», — хрипло говорит Бурда. — Ну, сейчас им дадут дрозда! Оглянитесь назад!

На скат горы стремительно взлетают машины с нашими реактивными минометами, ласково прозванными на фронте «катюшами». Словно на параде, развертываются они на открытой позиции. Реактивные минометы бьют в упор массированными залпами на предельно короткой дистанции. Сотни мин с воем, в дыму и пламени проносятся над нашими головами, и сразу же на противоположном скате, где только что маршировали гитлеровцы, встают клубы дыма и языки зловещего пламени. Все горит. Сотни фашистов остаются навеки на почерневшей земле. Среди уцелевших — замешательство. Тщетно пытается восстановить порядок выскочивший из-за бугра эскадрон кавалерии. Немецкие солдаты не хотят идти на верную смерть.

Вражеский штаб просчитался. Полагая, что наши бойцы психологически надломлены, они бросили в бой все свои силы. А наше командование, как ни тяжело нам пришлось, сберегло резерв. И сейчас, пользуясь минутным замешательством в рядах противника, свежие подразделения наших танков вылетают из укрытий и бросаются вперед. Это и есть переломный момент боя.

Уже сгущаются над полем боя сумерки, а бой все не утихает. До самого неба встают над пылающими деревнями зловещие столбы дыма. Надрывно воют бомбы. Далеко по степи разносятся лязгание стали и рев танковых моторов. В воздухе пахнет порохом, гарью, отработанным бензином. И как-то странно ощущать в эти минуты запах жасмина: цветут сады.

Но сейчас предаваться лирическим ощущениям некогда — наступают критические минуты боя.

Наконец, германское командование убеждается в том, что этот бой им проигран. Поредевшие цепи немцев отходят за гребень. Разведчики доносят: «Немец окапывается и тянет проволоку». Артиллерийский и минометный огонь утихает. Усталые бойцы начинают готовиться к ночлегу в наскоро отрытых окопах. По ухабам проселков ныряют походные кухни с запоздалым ужином.

Мы возвращаемся в штаб генерала Катукова. Здесь все уже поглощены новыми тактическим замыслами. Операция кончена, надо готовиться к новой, корпус передвигается на новый боевой участок, чтобы действовать рядом с танкистами Лизюкова.

— Сейчас уже ясно, — немцы поняли, что здесь им не пройти, — говорит Катуков. — Наступление противника на нашем участке можно считать законченным.

* * *

Да, танкисты и здесь остановили продвижение гитлеровцев. И все же я чувствовал, что и генерал, и его ближайшие соратники испытывали какую-то внутреннюю неудовлетворенность. Ведь каких-нибудь десять дней тому назад, когда на Брянский фронт отовсюду стекались мощные танковые соединения, думалось не об обороне, нет — о наступлении, об активных действиях, о контрударах. Но на войне нередко случается непредвиденное. Видимо, нам еще не хватало мастерства в массированном использовании танков. Одно дело — бои под Москвой, где наши танкисты превосходно овладели в бою тактикой использования небольших подразделений, и совсем другое — летние операции 1942 года, когда речь пошла о вводе в бой танковых корпусов и даже танковой армии. Теперь танкисты проходили второй курс своих фронтовых университетов. У них было много новых находок, открытий и блестящих удач, но были и трагические неудачи и даже провалы, за которые приходилось дорого расплачиваться.

Мы знали, чувствовали: эта школа принесет свои плоды, так же как принесла их московская школа 1941 года. Но теперь уже было совершенно ясно, что «годика», о котором говорил Сталин на параде 7 ноября, для окончания войны, конечно, не хватит. Впереди еще очень много сражений, много тяжких жертв, пока танкисты Катукова дойдут до Берлина. Все твердо верили, что война будет закончена именно там. И тем суровее и непримиримее относились к каждой своей операции, тем строже судили свою малейшую неудачу, когда было сделано хоть чуточку меньше того, что можно было сделать.

В своем дневнике за 5 июля 1942 года я читаю такую вот запись:

«5 июля. 8 часов 45 минут вечера. Только что вернулся с колокольни, откуда открывается широкий вид на Юдино, где сегодня дрались танкисты Бурды. Сейчас там все тихо — гвардейские минометы отбили у гитлеровцев охоту лезть вперед.

Тихий вечер. Облака. Красивый закат. Тишь над огородами, садами, ручьями, текущими в глубоких оврагах. На дорогах трубят отходящие с поля боя израненные танки. У самого горизонта дымы: только что отбомбилась наша авиация. Немецкое наступление на нашем участке фронта остановлено.

Все-таки в штабе у Катукова невесело. Генерал бродит по хате с каменным лицом, пока офицеры торопливо укладывают документы в ящики: сегодня ночью переезжаем на новый участок. Я понимаю, что у него горько на душе: тяжело видеть, как прекрасно сколоченные для массированного контрудара соединения расходуются в боях, что называется, в розницу.[31]

Вначале корпус ввели в бой южнее Ливен — на Опытном поле. Понесли большие потери под ударами авиации — прикрыть танки с воздуха было нечем, а приказ был — драться во что бы то ни стало. Гитлеровцев на этом участке остановили, но тут же, южнее, образовалась новая, еще большая дыра, и они ринулись на восток.

Потом задумали эффективные клещи вместе с корпусом Павелкина. Опоздали на день… Тем временем Павелкина окружили, и он отскочил за реку Олым. С ним некоторое время не было связи, начали даже думать, что он погиб вместе со своим штабом. Но Павелкин нашелся. Ему дали задачу: наступать, опираясь на правый фланг Катукова. Тем временем 1-й танковый корпус должен был обеспечить железную оборону. Однако его мотострелки остались на старом рубеже — там не оказалось пехоты, здесь же танкисты могли рассчитывать лишь на сильно обескровленную 15-ю стрелковую дивизию Слышкина, которая уже трижды побывала в страшных переделках и теперь не была в состоянии обеспечить танкистам надежную поддержку.

Сегодня с утра 88-я и 385-я немецкие пехотные дивизии перешли в наступление почти без танков, но с огромным количеством артиллерии в своих боевых порядках. Вначале в штабе на это известие реагировали спокойно, и Катуков сказал мне, когда я уезжал к Бурде:

— Корячатся две немецкие дивизии. Но мы их положим на землю.

К вечеру гитлеровцев действительно остановили. Но какой дорогой ценой! Танковая гвардия потеряла лучших из лучших своих людей, не говоря уже о потерях в технике. К вечеру, чтобы решить судьбу сражения, пришлось ввести в бой последний резерв генерала и реактивные минометы….

Это поездка дает мне очень многое. Я начинаю еще лучше, чем в прошлом году, понимать цену, какую мы вынуждены платить за каждую деревню, за каждый ручей, за каждую высоту. Ведь вокруг меня не какие-то отвлеченные тактические единицы, а живые, ставшие мне близкими, почти родными, люди. Вот сейчас пишу и вижу перед собой тронутое застенчивой улыбкой открытое лицо юного романтика из Подмосковья Капотова, с которым мы так подружились. Он не вернулся в Юдино, и мы, наверное, уже никогда его не увидим. А Новиков? А Любушкин? А десятки других ветеранов 1-й гвардейской?..

Танковые корпуса бросались в бой на разных направлениях, без необходимой связи с общевойсковыми армиями, без должного прикрытия пехотными и авиационными средствами. Не была обеспечена поддержка артиллерией и минометами. Не было штурмовой авиации. Враг бомбил боевые порядки танковых корпусов беспрерывно — его бомбардировщики налетали волна за волной, по 75–80 самолетов. Наши танковые части буквально горели в огне.

И еще: больно, невыносимо больно отступать хоть на шаг во второй раз. И видеть искаженные болью лица колхозников, которых мы вторично покидаем, снова отходя на восток.

Да, поистине тяжка школа войны, которую мы проходим в эти дни. Сомнений нет: советские солдаты, офицеры и генералы — способные ученики, и не за горами то время, когда гитлеровцы почувствуют в полной мере силу ударов нашего Человека в Броне. Впрочем, и сейчас наши удары весьма чувствительны: 385-я немецкая пехотная дивизия за эти дни потеряла уже 60 процентов своего состава…»

Много лет спустя в замечательной книге Маршала Советского Союза А. М. Василевского «Дело всей жизни» я прочел такие мужественные и правдивые строки, посвященные анализу трудностей, возникших в июле 1942 года на Брянском фронте:

«Тех сил и средств, которыми он (т. е. Брянский фронт. Ю. Ж.) располагал, было достаточно не только для того, чтобы отразить начавшееся наступление врага на Курско-Воронежском направлении, но и вообще разбить действовавшие здесь войска Вейхса. И если, к сожалению, этого не произошло, то только потому, что командование фронта не сумело своевременно организовать массированный удар по флангам основной группировки противника, а Ставка и Генеральный штаб, по-видимому, ему в этом плохо помогали. Действительно, как показали события, танковые корпуса при отражении наступления врага вводились в дело по частям, причем не столько для решения активных задач по уничтожению прорвавшегося врага, сколько для закрытия образовавшихся брешей в обороне наших общевойсковых армий. Командиры танковых корпусов (генерал-майоры танковых войск М. Е. Катуков, Н. В. Фекленко, М. И. Павелкин, В. А. Мишулин, В. М. Баданов) еще не имели достаточного опыта, а мы им мало помогали своими указаниями и советами. Танковые корпуса вели себя нерешительно: боялись оторваться от оборонявшейся пехоты общевойсковых армий, в связи с чем в большинстве случаев сами действовали по методам стрелковых войск, не учитывая своей специфики и своих возможностей».[32]

Да, танкистам предстояло еще многому научиться. Боевой опыт давался дорогой ценой. Но сулил он советским танковым войскам поистине блестящее будущее…