Траектории развития по пути капитал + принуждение

Траектории развития по пути капитал + принуждение

Не вся Верхняя Адриатика одинаково хорошо иллюстрирует капиталистический путь в развитии государства. Со временем, например, Австрия заявила права на значительный кусок побережья, включая Триест, и подчинила его государству, которое повсюду являло себя как государство интенсивного принуждения. Византийская, Сербская, Венгерская и Оттоманская империи — все боролись с Венецией за контроль над Далмацией, и оттоманы победили — по крайней мере, на несколько столетий. Но все же история Верхней Адриатики мало похожа на историю европейской России. На Адриатике избыток капитала облегчал строительство вооруженных сил, в особенности, морских сил, но был также и стимулом, и средством сопротивления капиталистов созданию больших государств, которые бы сумели подчинить их интересы интересам династии. В России концентрация капитала была редкостью (в особенности после сокращения в XIV в. торговых связей с Азией и Византийской империей), а наличие владевших оружием землевладельцев предрасполагало все формировавшиеся государства к тому, чтобы идти по пути принуждения. Вопрос состоял в том, будут ли крупные землевладельцы и дальше придерживаться раздробленного суверенитета или один правитель сможет установить верховную власть над остальными. Как только Российское государство пошло по пути централизованного создания вооруженных сил, явилось на свет тяжеловесное государство, где землевладельцы имели значительную власть на своих территориях, но проигрывали перед царем.

Судьба крестьян, составлявших большую часть населения почти повсюду в Европе до XVIII в., резко различалась в регионах интенсивного принуждения и регионах интенсивного капитала. В большинстве районов, где формирование государства шло по модели интенсивного принуждения, правители создавали государства в тесном сотрудничестве с крупными землевладельцами, сохранявшими значительные военные и гражданские силы. Примерами такого типа государств могут служить Россия, Польша, Венгрия и Бранденбург–Пруссия, и некоторые особенности их развития обнаруживаются также на Сицилии и в Кастилье. В таких государствах расширение торговли в XVI в. позволило землевладельцам при поддержке государственной власти закабалить крестьян, с которых до этого они собирали немалые ренты. Обычно от домохозяйств землепашцев требовалось выполнение плохо оплачиваемых работ в поместье землевладельцев, причем сами эти работники кормились от небольших ферм, закрепленных за ними законом. В других регионах интенсивного принуждения (в особенности, в Скандинавии), где у землевладельцев никогда не было такой экономической и политической власти, как у землевладельцев на востоке Европы, правители XVI в. и позже ввели прямой контроль над крестьянами с помощью духовенства и других бюрократов, благодаря чему и сами отчаянно боровшиеся за жизнь крестьяне продержались достаточно долго.

В ареалах интенсивного капитала, таких как Нидерланды и, отчасти, Швейцария, крестьянство подверглось бифуркации. При наличии городских рынков и агрессивных капиталистов сельское хозяйство рано коммерциализовалось и часто вместе с сельскохозяйственным производством. В результате небольшая часть крестьянства обогащалась на товарных культурах и труде своих соседей. Большинство же крестьян становились бедными работниками за плату, многие, чьи потребности возрастали, занимались к тому же домашним производством или торговлей вразнос. Вместе с вездесущими купцами это меньшинство и это большинство выступали производителями в той сельской экономике, снабжавшей города, которая легко облагалась налогами и подпадала под контроль городов, бывших региональными центрами торговли. Эти столь непохожие существования крестьян были одновременно и причиной, и результатом очень разных траекторий формирования государства в регионах интенсивного капитала и регионах интенсивного принуждения.

Между крайностями капиталистического и с использованием принуждения путей развития лежали пути одновременного использования капитала и принуждения, те случаи, когда концентрированный капитал и концентрированное принуждение выступали более или менее наравне и в тесной связи друг с другом. Британские острова — Ирландия, Шотландия, Англия и Уэльс — иллюстрируют этот путь. Они также показывают, насколько расположение той или иной страны на диаграмме принуждение–капитал зависит от временных и географических ограничений, которые мы налагаем на рассматриваемую страну. Если смотреть со стороны Дании в 990 г., то Британские острова выглядят периферийной зоной завоеваний с взиманием дани в огромной империи с центром в Скандинавии. Если смотреть со стороны Ирландии на следующий затем период, то формирование государства на Британских островах представляется применяющим гораздо больше принуждения, чем при взгляде из юго–восточной Англии. Со стороны Шотландии в период 1500 —1700 гг. формирование государства представляется соревнованием и взаимодействием трех довольно отдельных государств, имеющих разные экономические базы: английского, ирландского и шотландского. Подчеркнем, что мы анализируем историю всего региона за период в тысячу лет после 900 г. В это тысячелетие главная драма состояла в экспансии английского государства, первоначально сформировавшегося в ходе завоевания, но вскоре уравновешенного большим портом и коммерциализованной экономикой.

В 990 г. Ирландия была заблокирована отчаянной борьбой между многочисленными кельтскими королевствами и владениями викингов на побережье. Хотя многочисленные скандинавские завоеватели поделили острова Северного моря, но Шотландия и Уэльс были более или менее объединены под руководством королей–воинов. Датчанин Канут в это время пытался вырвать у англо–саксонского короля Этельреда слабо связанную с его владениями Англию, причем Этельред уже десять лет платил дань датчанам. И дело не ограничивалось только уплатой дани: королевство регулярно разграблялось. В записи за 997 г. «Хроника Петерборо» (Laud Chronicle) сообщается, что «в этом году [датское] войско, обогнув Девоншир, вошло в устье Северна и там опустошило Корнуолл, Уэльс и Девон, а затем высадилось в Уотчетете; они произвели громадное разорение, сжигая (постройки) и убивая людей, и вернулись, обогнув оконечность острова, к южной стороне и вошли дельту р. Тамар, затем, поднявшись по ней, они прибыли в Лидфорд. Там они сжигали и убивали все, что встречалось им на пути, они сожгли до основания церковь Ордуэльского аббатства в Тавистоке и унесли на свои корабли невероятную добычу» (Garmonsway, 1953: 131)

В то время как другие скандинавы плавали в Исландию, Гренландию и Америку, Канут со своими воинами то и дело включали Англию (на время) в ту взимавшую дань империю, которая протянулась до Дании и Норвегии. Новые территории представляли собой большую ценность: в это время в Дублине было 4000 жителей, в Йорке — 10 000, в Норидже — 4000, а в Лондоне 25 000 — гораздо больше, чем в любом скандинавском городе. Йорк в это время был важным пунктом связи со Скандинавией, а Лондон — с остальным миром. Хотя острова и не были соединены с сетями городов, но они были хорошо связаны с городами континентальной Европы.

Всего лишь 60 лет спустя норманны (потомки викингов, осевших в Галлии) снова организовали вторжение в Британию. После завоевания Англии они, используя характерную модель, роздали землю как лены солдатам, ставшим региональными агентами (и потенциальными соперниками) короны. В результате замедлились набеги скандинавов, и начался процесс, в ходе которого правители Англии расширяли свои владения как внутри Британии, так и за ее пределами. В следующие два столетия норманно–английские и шотландские войска практически лишили датчан и норвежцев контроля над территорией Британских островов.

По мере того как благодаря брачным союзам и наследованию увеличивались английские владения на тех территориях, которые затем станут Францией, правители Англии начали воевать со своими норманнскими родственниками. В XII в. они также попытались распространить свое правление на Уэльс, Шотландию и Ирландию. Женившись на Элеоноре Аквитанской в 1152 г., Генрих II предъявил обоснованные требования на правление Англией, Нормандией, Мэном, Бретанью, Анжу, Аквитанией и большей частью Уэльса. Затем он расширил свои притязания и предъявил права на Шотландию и часть Ирландии. Управляя этой империей, он создал сравнительно эффективную королевскую судебную структуру. Однако после 1173 г. его сыновья в союзе с баронами, а иногда и с королевой начинают оспаривать его власть.

Участвуя в войнах и совершая вторжения на территории соперников династии, бароны, на которых полагались в этих войнах английские короли, сами приобрели достаточную власть, чтобы выступать не только друг против друга, но и против короля. В результате они добивались привилегий и уступок от монарха, особенно драматично дела обстояли с Великой хартией вольностей (1215), Великая хартия обязывала короля сократить тяжелые феодальные обязательства по предоставлению средств, необходимых для ведения войн, прекратить прибегать к услугам наемников, когда бароны не хотели воевать, и облагать большими налогами только с согласия большого совета, представителей баронов. Этот совет начал забирать себе все больше власти, чему в особенности способствовало переданное ему право утверждения новых налогов. Впоследствии короли неоднократно подтверждали эту хартию. Тем не менее непрекращавшиеся усилия английских монархов по созданию вооруженных сил привели к созданию устойчивой центральной структуры: королевского казначейства, королевских судов и королевских земель (домена).

Эдуард I (1272–1307), например, распространил обязательную военную службу феодалов (40 дней в год) (compulsory knighthood) на всех землевладельцев, чьи наделы стоили 20 фунтов в год, требуя, чтобы все рыцари служили в королевских войсках (royal militias), ввел налоги для уплаты за пехотинцев, а также первые регулярные пошлины на шерсть и кожу, создал штат постоянных служащих центральной власти, взявших на себя некоторые обязанности баронов и личных слуг короля и упорядочил отдельные ассамблеи баронов, рыцарей графства, бюргеров и духовенства, дававших ему деньги. (В 1294 г., готовясь к новой кампании во Франции, Эдуард зашел так далеко, что шестикратно увеличил вывозные пошлины на шерсть и потребовал от духовенства половины их доходов в виде налогов (Miller, 1975: 11–12).) Создание централизованной государственной структуры продолжалось на протяжении всего XIV в.: королевские суды не только распространили свою юрисдикцию на всю страну, и мировые судьи на местах начали присваивать себе власть как назначенные доверенные лица короны.

Впрочем, стабильности центральной власти так и не было. В конце концов, Эдуард II был убит в тюрьме (1327), Эдуард III практически утратил власть (1377), а Ричард II умер, потеряв трон — возможно, также был убит — в тюрьме (1400). Дома Ланкастеров и Йорков в течение 30 лет вели гражданскую войну (Война белой и алой роз, 1455–1485) за корону; эта война закончилась лишь тогда, когда Ричард III был убит воинами Генриха Тюдора, ставшего после этого Генрихом VII. Вооруженная борьба за королевскую власть и порядок наследования продолжалась в течение 300 лет, пока Славная революция 1688 г. не посадила на трон представителя Оранского дома.

В то же время английские короли постоянно пытались захватить территории в Ирландии, Уэльсе, Шотландии и Франции. Эдуард I покорил Уэльс, а также номинально подчинил английской короне Ирландию и Шотландию. Валлийцы еще только раз отважились на серьезное восстание, под руководством Оуэна Глендауэра (1400– 1409). А ирландцы и шотландцы упорно сопротивлялись англичанам, часто находя поддержку у французских королей, которые были, конечно, счастливы видеть, что их соперники заняты военной деятельностью на самих Британских островах. В ходе сопротивления и ирландцы, и шотландцы создали парламенты, параллельные английскому. И в Ирландии, и в Шотландии также шла внутренняя борьба за право наследования и за относительную власть королей и баронов. Но если Ирландия осталась беспокойной колонией, то Шотландия стала независимой и отдельной европейской страной. И только в XVII в. Ирландия и Шотландия подпали под относительно постоянный контроль Англии.

В связи с длительной и окончившейся неудачей борьбой английских королей за французские владения государство пребывало в состоянии войны с 1337 по 1453 гг. Финансовые потребности этой борьбы (названной позднее Столетней войной) консолидировали парламент и урегулировали его разделение на две палаты. Затем в течение более века парламент занимался сбором средств для короля на войны против Шотландии и Франции (а иногда против обеих), обеспечив себе право утверждать налогообложение.

В Нижней палате, позднее названной Палатой общин, заседали представители графств и округов. Это были, с одной стороны, купцы, а с другой — землевладельцы. Продолжительный, хотя и трудный союз купцов и землевладельцев восходит к XIII в., когда впервые британская шерсть начала обеспечивать континентальные текстильные мануфактуры, а затем стала базой для прядения и ткачества в Британии. Британия начала медленный, но решительный переход от экспорта шерсти к производству и экспорту шерстяных тканей. С этого времени английские купцы утверждаются во Фландрии и начинают распространяться по всей Европе. В XV в. англичане становятся также грозной силой на море; около 1412 г. например, мореплаватели восточного побережья вновь открывают торговлю Континента с Исландией (Scammell, 1981: 460). Большое торговое соглашение 1496 г., известное как Intercursus Magnus, закрепило за Англией положение признанного партнера во фламандской международной торговле. И хотя иностранные купцы и торговые суда все еще преобладают в торговле Англии в течение полувека, но к 1600 г. англичане соперничали с испанцами, португальцами и голландцами повсюду в мире.

В то же время британские мореходы, вроде бристольцев, которые плавали с Джоном Кэботом (бывшим, кстати, венецианцем), начинают присоединяться к голландцам, итальянцам, испанцам и португальцам в экспедициях в отдаленные части земли, закладывая основания всемирной торговой империи. К 1577 г. сэр Френсис Дрейк совершил кругосветное плавание. Корона участвовала в этих проектах в той степени, в какой они обещали новые доходы правительству или укрепление военной мощи (Andrews, 1984:

14–15). Британские землевладельцы при помощи санкционированного законом огораживания открытых полей и земель общины активно занимались торговлей шерстью и зерном; Палата общин все больше представляла тесный союз купцов и занимающихся товарным производством землевладельцев. Растущая в стране коммерция способствовала усилению государства: она позволила Генриху VII (1484–1509) и затем Тюдорам сдерживать шотландцев и бросить вызов французам, нарастить военную мощь государства, увеличить налогообложение и сократить собственные армии великих лордов.

Генрих VIII, разорвав с Римом, захватив церковные доходы и экспроприировав (секуляризировав монастырские земли) монастыри (1534–1539), не только увеличил доходы короля, но и подчинил его интересам пошедшее на сотрудничество духовенство. Возвышение Тюдоров провоцировало региональные восстания, включая великое Паломничество Благодати (Pilgrimage of Grace) (1536). Тем не менее Тюдоры со временем обуздали всемогущих аристократов с их собственными армиями и претензиями на автономную власть (Stone, 1965: 199–270). Почти беспрерывная коммерциализация, пролетаризация и экономический рост страны обеспечивали экономическую базу деятельности государства, а опора государства на пошлины и акцизы сделала извлечение ресурсов у этой базы более эффективным — впрочем, только тогда, когда магнаты, корона и парламент могли путем переговоров прийти к соглашению о сотрудничестве.

В XVI в. Шотландия очень сближается с Францией; в это время юная королева Мария Шотландская становится также королевой Франции (1559), два королевства едва не сливаются воедино. Но восстание протестантов ограничивает власть Марии в Шотландии, где она правила (с перерывами) в течение 6 лет. Затем Мария спровоцировала новое восстание и вынуждена была бежать под защиту Елизаветы в Англию, где эта последняя заключила ее в тюрьму. Казнь Марии в 1586 г. покончила с угрозой офранцуживания Шотландии и вступления на трон в Англии королевы–католички. Однако по смерти Елизаветы сын Марии Яков, бывший Яковом VI Шотландским с 1567 г., восходит на английский престол как Яков I. К тому времени связь с Францией почти полностью исчезла.

При Якове I (1603–1625) и затем при Стюартах соперничества в Англии за королевские доходы для ведения войн на континенте ускорили великие конституционные споры, попытки королей править (и, в особенности, облагать налогами) без парламента. Наконец развитие событий привело к гражданской войне и затем к казни Карла I. В духе времени Карл в 1627 г. отчуждает последний блок земель короны городу Лондону, город за это аннулируют его прошлые долги и обещает заем в будущем. С этого времени у короля больше нет кредита, а его потребности в займах и налогах только усиливают конфликт с парламентом и финансистами. К 1640 г. он берет на сохранение золото и серебро, оставленные в лондонском Тауэре, и ведет переговоры с золотых дел мастерами и купцами (кому принадлежало это золото и серебро) о займе, обеспеченном доходами от взимания пошлин (Kindleberger, 1984: 51). Попытки Карла создать и взять под свой контроль армию, чтобы подавить восстание в Ирландии и сопротивление в Шотландии, окончательно его обессилили. Во время Республики и Протектората (1649–1660) страной правят то армейские группы, то парламентские группировки, причем одновременно прилагаются усилия вернуть Ирландию и Шотландию под контроль государства и ведется борьба с Испанией и Голландией. Реставрация, которая началась с того, что парламент (под влиянием армии) пригласил Карла II, подтвердила власть парламента в Британии, в особенности, в том, что касалось доходов и расходов. Во время реставрации власти Стюартов (когда Англия продолжает сражаться с Голландией на море) по–прежнему прослеживается тесная связь дел короля с войнами на континенте. Решительная смена союзников происходит в связи с революцией 1688 г. На трон всходит голландский протестант Вильгельм Оранский и его жена Мария, дочь герцога Йоркского[8], а в это время во Франции Людовик XIV поддерживает изгнанных Стюартов. Британия возвращается к традиционному соперничеству с Францией, одновременно перенимая у Голландии ее государственные институты. В 1694 г. государство учреждает Банк Англии — орудие финансирования войны с Францией, которая началась в 1688 г. (Kindleberger, 1984: 52–53). С окончанием революции и возобновлением военных действий Британии на континенте начинается новая эра. Британия приступает к созданию большой регулярной армии, оформляется действенная центральная бюрократия, а ответственная за сбор налогов Палата общин обретает большую власть сравнительно с властью короля и его министров (Brewer, 1989).

Не прекращаются, между тем, мятежи и восстания в Шотландии и Ирландии — часто выдвигавшие претендентов на английский престол, не говоря уж о действиях невидимой руки Франции — все это дополнительно осложняет государству ведение войны. Войны и династические распри вместе производят большие изменения в государстве: складывается устойчивый союз Англии с Шотландией (1707), окончательное утверждение на троне германского ганноверского дома (позднее названного Виндзорами) (1714–1715) и установление modus vivendi между монархией и полномочным парламентом, представляющим интересы землевладельцев и коммерческие интересы страны. Восстание от имени претендента на престол — Стюарта (1715) потерпело полную неудачу, как и второе восстание в 1745 г., ставшее последней серьезной угрозой престолонаследию в Великобритании. Военная мощь Британии продолжает расти: «К 1714 г. Британский флот был уже самым крупным в Европе, и на флоте было занято больше рабочих, чем в какой–нибудь другой индустрии страны» (Plumb, 1967: 119).

Сравнительно с тем, как обстояли дела у его континентальных соседей, британское государство управлялось относительно небольшим центральным аппаратом при широкой системе патронажа и местных властей. Лорд–лейтенанты (главы судебной и исполнительной власти в графстве), шерифы, мэры, полицейские и мировые судьи проделывали работу королевской власти, не будучи ее служащими. До наполеоновских войн только для взимания пошлин и акциза имелись в значительном количестве специально назначенные служащие. Что же касается армии, то до означенного времени Британия не имела регулярной армии и прибегала к мобилизации в свои вооруженные силы в военное время военно–морских сил. За исключением Ирландии, армия играла сравнительно небольшую роль, а милиционные армии — сравнительно большую роль в осуществлении контроля населения Британии. В Ирландии же британское правительство продолжало употреблять вооруженные силы и экспериментировать с новыми средствами контроля населения на протяжении всего времени британского господства. Так что Ирландия обычно использовалась Британией как испытательный полигон для методов государственного контроля над населением, каковые методы позднее употреблялись в Англии, Уэльсе и Шотландии (Palmer, 1988).

Великобритания продолжала воевать в Европе, одновременно прилагая максимум усилий к созданию мировой империи. К концу Семилетней войны с Францией (1763) Британия стала величайшим колониальным государством. Потеря американских колоний (1776– 1783) не стала такой угрозой государственной власти, как прежние поражения. Несколько мобилизаций для войны с Францией, в особенности, в 1793–1815 гг. привели к большому росту налогов, национального долга и вмешательства государства в экономику, причем одновременно происходило тонкое, но решительное перемещение влияния от короля и его министров к парламенту. Во время этих войн (1801) Великобритания включила Ирландию (не окончательно, но более чем на столетие) в состав Великобритании. И к началу XIX в. Великобритания становится образцом парламентской монархии при господстве землевладельцев, финансистов и купцов.

Расширение империи продолжается и во время быстрой индустриализации и урбанизации XIX в. В самой Британии государство решительно переходит к прямому вмешательству на местах. Если раньше король и парламент зачастую проводили законы, управлявшие продажей продуктов питания, контролировавшие коллективные действия, устанавливавшие отношение к бедным или права и обязанности рабочих, то во всех этих действиях они почти всегда полагались на местные власти, как в смысле инициативы, так и в деле исполнении соответствующих законов. В то время как в Британии местных властей было гораздо больше, чем у многих ее континентальных соседей, но в XIX в. национальные должностные лица как никогда раньше занимались полицейскими функциями, образованием, инспекцией фабрик, конфликтами на производстве, обеспечением жильем, общественным здравоохранением и широким кругом других дел. Шаг за шагом британское государство решительно двигалось к прямому правлению.

За исключением подъема время от времени чувства национальной принадлежности, Уэльс и Шотландия давно уже перестали угрожать разрушением британскому государству. Но Британия никогда так и не преуспела в интеграции или даже запугивании большей части Ирландии. Сопротивление и восстания ирландцев достигли пика после Первой мировой войны. В несколько этапов вся Ирландия, кроме протестантской англизированной северо–восточной части (Ольстер), стала независимым государством, сначала внутри британского содружества, а затем вне содружества. Но борьба в Ольстере и за Ольстер не прекратилась.

И хотя в ретроспективе Великобритания часто представляется образцом политической стабильности, при пристальном внимании к процессу формирования государства на Британских островах можно заметить, как обладавшие властью партии непрерывно боролись за контроль над государством и как часто переход от одного режима к другому совершался насильственным путем. Опыт Ирландии демонстрирует, что, вступив на путь интенсивного принуждения, некий регион может создать сравнительно слабое государство. Но несмотря ни на что, Британия стала государством, которое доминировало в мире в XVIII—XIX вв., она остается мировой державой и сегодня. Историю этого государства нельзя считать неким компромиссом (или даже синтезом) между историей Венеции и России, между страной с интенсивным капиталом и страной с интенсивным принуждением.

Английское, а затем британское государство строилось соединением капитала и принуждения, которое издревле обеспечивало всякому монарху доступ к громадным средствам ведения войны, но только за счет больших уступок купцам и банкирам. Трудный союз землевладельцев с купцами ограничивал независимую власть короля, но усиливал власть государства. Коммерциализованное (товарное) сельское хозяйство, интенсивная международная торговля, империалистические захваты и война с соперничавшими европейскими державами — все эти факторы взаимно дополняли друг друга, содействуя вложениям в военно–морские силы и готовности к мобилизации сухопутных сил для действий за границей и в заморских странах. Коммерциализация и городской и сельской экономики означает, что легче становилось облагать налогами и занимать для ведения войны при помощи меньшего (по размерам) государственного аппарата, чем это происходило во многих европейских странах. Адам Смит рассматривает это на примере простого сравнения Англии и Франции. «В Англии, — замечает он, — правительство пребывает в величайшем в мире торговом городе, купцы здесь обычно и являются теми, кто дает правительству деньги… Во Франции правительство находится не в торговом городе и купцы не составляют большую часть людей, дающих правительству деньги» (Smith, 1910 [1778]: II, 401). В это время Англия стояла ближе к пути формирования государства по модели интенсивного капитала, чем Франция. В Англии для действующего правительства сложилась удивительная комбинация легкого доступа к капиталу и большой зависимости от землевладельцев. И хотя предреволюционная Франция тоже сильно зависела (в отношении местного правления) от дворянства и духовенства, но усилия по добыванию средств на ведение войны у менее капитализированной и коммерциализованной экономики привели к созданию существенно более громоздкого центрального аппарата государства, чем в Англии.

Однако если мы для сравнения добавим Венецию или Москву, мы немедленно заметим большое сходство отношений капитал + принуждение в Британии и Франции. Мы привыкли противопоставлять траектории развития Британии, Франции, Пруссии и Испании как основные альтернативные типы формирования государства. Но в масштабах всей Европы эти четыре варианта обнаруживают общие качества, отличающие их от путей по моделям интенсивного капитала и интенсивного принуждения. В этих четырех случаях амбициозные монархи пытались (с разным успехом) разрушить или обойти представительные собрания, например, провинциальные парламенты при создании вооруженных сил в XVI и XVII вв.; во Франции и Пруссии штаты погибли, в Испании положение кортесов было неустойчивым, а в Британии парламент стал оплотом власти правящего класса. Во всех четырех случаях тот факт, что центр принуждения и центр капитала совпадали в одном субъекте, облегчал — по крайней мере, на время — создание массовых вооруженных сил, в то время как многочисленные, дорогие, хорошо вооруженные армии и флоты давали тем национальным государствам, которые смогли их создать, решающие преимущества в погоне за гегемонией и в строительстве империи.

Почему же Венеция или Россия не стали Англией? Это не нелепый вопрос; он проистекает из признания того факта, что в целом европейские государства двигались ко все большей концентрации капитала и принуждения, превращаясь в национальное государство. Отчасти следует ответить: они стали. Российское и итальянское государства, вступившие в Первую мировую войну, имели гораздо больше черт национальных государств, чем их предшественники за один–два века до того. Но гораздо более полный ответ состоит в том, что они не могли освободиться от власти прошлого, от прошлой истории. Венеция создала государство, отвечавшее интересам торговой аристократии, а сама эта аристократия видела свою выгоду в том, чтобы выискивать пустоты в европейской коммерческой системе, вместо того, чтобы сотрудничать ради построения массовой, прочной военной силы. Россия создала государство, которое, предполагалось, возглавлял самодержец, полностью зависевший от поддержки землевладельцев, собственные интересы которых состояли в том, чтобы удерживать крестьянский труд и продукты этого труда от служения целям государства, а также зависевший от бюрократии, с легкостью поглощавшей всякий избыток, какой только государство создавало. Разного рода революции — Рисорджименто (возрождение) и захват власти большевиками — превратили Венецию и Москву в новые государства, которые все больше напоминали великие национальные государства Западной Европы. Но даже в дальнейшем своем развитии эти государства несли на себе приметы своих исторических предков.

В осмыслении европейской истории нам поможет схематический портрет Китая, предложенный Г. Уильямом Скиннером. Мы тогда поймем, как создание вооруженных сил и организационные последствия этого процесса различались по районам Европы, будучи функцией от сравнительного значения капитала и принуждения, от систем эксплуатации и господства снизу вверх и сверху вниз, от городов и государств. Хотя все государства посвящают свои силы главным образом войне и подготовке к ней, но за исключением этого общего для всех, их сугубая деятельность различается соответственно их положению в сетях капитала и принуждения и их прошлой истории. Но даже при сходстве деятельности организационные формы различаются в зависимости от того, где и когда они имеют место. Все в большей степени структуру и деятельность определенного государства с течением времени определяют отношения с другими государствами. Поскольку же большие национальные государства имели неоспоримые преимущества при переводе национальных ресурсов в успех в международных войнах, то они вытеснили взимавшие дань империи, федерации, городагосударства и всех других своих соперников и стали преобладающей формой европейских политических образований, стали образцами формирования государств. Именно такие государства в конечном итоге определили характер европейской системы государств и распространились по всему миру.