Политическое «неразвитие»

Политическое «неразвитие»

Еще 20 лет назад многие ученые считали, что государства третьего мира воспроизведут западный опыт формирования государства. Идея «политического развития», теперь повсеместно принятая, предусматривает, что существует некоторый стандартный путь, двигаясь по которому государства прикатят в терминал «полного участия» и эффективности — причем имеется в виду полное участие и эффективность по модели того или иного западного государства. Уверенность политических девелопменталистов поколебалась, когда появились такие, несомненно, иные модели, как Китай, Япония, Корея и Куба, а имевшиеся в наличии схемы девелопменталистов определенно не смогли спрогнозировать реального развития государств третьего мира, когда политические лидеры и ученые третьего мира воспротивились высокомерным советам западной науки, обращению к Реалполитик в отношении великих держав к государствам третьего мира и спорам самих ученых Запада о том, как правильно интерпретировать опыт прошлого (Evans, Stephens, 1989). И теперь политическое развитие быстро исчезает из лексикона аналитиков вместе с такими исполненными благих намерений, но затемняющими дело слоганами, как «модернизация», «образовательное развитие» (educational development) и другие.

Впрочем, хотя старые исследования представляются теперь неверными в своих выводах, но не так уж глупо было думать, что незападные государства повторят отчасти опыт своих западных аналогов и придут к чему–то, очень напоминающему западные государства. Именно это произошло с недавними колониями различных стран Запада, составляющими теперь большинство новых независимых государств, когда они начали с формальных организаций, созданных по западным моделям и включивших в значительной мере колониальный аппарат. Получившие образование на Западе лидеры этих новых государств стремились насадить у себя в стране администрации, парламенты, партии, армии и социальные службы, какие они видели на Западе.

Больше того, они прямо об этом заявляли; лидеры третьего мира провозглашали, что будут проводить модернизацию, развивать свои страны политически. Крупнейшие страны Запада активно им помогали, предоставляя экспертов, модели, обучающие программы и средства. Пока Япония, пошатываясь, оправлялась от своих потерь во Второй мировой войне, а Китай был занят внутренними проблемами, других моделей не было. Приходилось выбирать между социализмом советского типа и капитализмом в американском стиле, и не видно было иного пути формирования государства, кроме этих крайних возможностей. Все ограничивалось воспроизведением той или иной версии европейско–американского опыта. Так, Люсьен Пай говорил в 1960 г. о Юго–восточной Азии что: «Главное в Юго–Восточной Азии сейчас — это попытка лидеров новых стран превратить их переходные общества в современные государства–нации. Эти лидеры обрекли свои народы на установление представительных институтов правления и введение более продуктивных видов экономической жизни. И хотя в достижении этих целей видно немало энтузиазма, трудно оценить шансы их возможной реализации, потому что пока неразличимы даже общие очертания складывающихся в Юго–Восточной Азии политических и экономических систем. Очень велика вероятность, что эта попытка кончится неудачей, так что и лидеры, и простые граждане обеспокоены и сомневаются. Тем временем уже широко выявила себя тенденция к более авторитарному правлению: например, армии начинают играть ту роль, которая была зарезервирована за политиками–демократами» (Pye, 1960: 65–66).

Заметьте, автор говорит о создании некоторой конструкции, характеристики которой хорошо известны, в мало пока понятных и опасных для всего предприятия обстоятельствах. «Нечто», что надо было создать, — это эффективное национальное государство западного образца. Несомненно, Пай понимал, что в Юго–Восточной Азии, возможно, появится что–то совершенно иное, что даже сами лидеры Юго–Восточной Азии будут стремиться к чему–то совершенно иному. И действительно, большинство лидеров новых независимых государств заявили, что ищут некий третий путь: по крайней мере, до некоторой степени социалистический, который бы позволил им проплыть между американской Сциллой и русской Харибдой. Но существующие государства Запада ограничивали круг выбора. Именно об этом и говорили сторонники теории политического развития (девелопменталисты) с разной степенью догматизма и проницательности.

Даже такие искушенные исследователи, как Сирил Блэк (Cyril Black) выступали за модели, представлявшие собой последовательные стадии политического развития. Блэк, выделял ни много ни мало семь разных путей модернизации: путь Соединенного Королевства, Соединенных Штатов, Бельгии, Уругвая, России, Алжира и Либерии, (Black, 1966: 90–94). Он считал, что при всем различии этих путей они все проходят четыре стадии: вызов современности (modernity), консолидация модернизаторской элиты, экономическая и социальная трансформация и затем интеграция общества. Пройденный конкретным обществом исторический путь (по мысли автора) влияет на то, как именно оно реагирует на необходимость модернизации. Рассмотренные им примеры из европейской истории показывают, что, пройдя три порога в указанном порядке, общества достигают определенной интеграции.

В этом внешне приемлемом теоретизировании имеются существенные упущения. Предполагается, что существовал какой-то единый стандартный процесс формирования государства, что в каждом государстве проходил один и тот же внутренний процесс, но более или менее отдельно, что развитие Запада есть пример этого процесса, что современные государства Запада в целом завершили этот процесс, и в будущем необходимо лишь провести социальный инжиниринг в очень широком масштабе. Попытки проверить эти положения практически, рассматривая «современные» африканские, азиатские, латиноамериканские или ближневосточные государства, немедленно рождают сомнения. Главные носители власти сопротивлялись или искажали трансформацию существующих правительственных организаций, должностные лица использовали государственную власть в собственных целях, политические партии использовались этническими блоками или цепями патрон—клиент, предприятия, которыми руководило государство, разваливались, харизматичные лидеры сводили на нет электоральную политику западного образца, и вообще многие особенности государств третьего мира никак не укладывались в западные модели.

Западные модели? На деле, стандартные понимания «политического развития» также неправильно истолковывают опыт Запада, из которого они якобы исходят. В целом они представляют политическое развитие как сознательный процесс решения проблем, проходящий последовательные стандартные внутренне порожденные стадии и, наконец производящий зрелое и стабильное государство. А. Органский (1965: 7) выделяет следующие стадии:

1) политика первоначальной национальной унификации;

2) политика индустриализации;

3) политика национального благосостояния;

4) политика процветания.

На схеме Органского (в его первой стадии) в сжатом виде представлен почти полностью опыт третьего мира, но затем очерчивается путь, который определенно ведет к существующему европейскому миру и его разновидностям.

Также очень многие политологи думали, что переход к современному состоянию (modernity) был переходом из одного состояния равновесия — традиционного общества или чего–то в этом роде — к другому, высшему равновесию (modern equilibrium). Между ними (в рамках данного представления) находится период турбулентности быстрых социальных изменений. Так как в XX в. социальные изменения происходят гораздо быстрее, чем раньше, новые государства переживали больший стресс, чем их европейские предшественники. Соответственно, государства третьего мира шли на риск одновременно протекавших международного и внутреннего конфликтов, причем один стимулировал другой (Wilkenfeld, 1973). Со временем, впрочем, они научились сдерживать конфликт и приходили к стабильному правлению современного (modern) типа. По крайней мере, так говорится в книгах, посвященных политическому развитию.

После 1960–х гг. более адекватное понимание опыта Запада обнаружило несостоятельность изложенных гипотез. Мы в нашей книге с готовностью разделяем позднейшие воззрения и пересмотрели интерпретации истории западных государств. В предыдущих главах мы видели, что траектории формирования европейских государств сильно варьировались, будучи функциями от географии принуждения и капитала, организаций главных носителей власти и от давления со стороны других государств. Мы рассмотрели, как в результате длительной неравной борьбы между правителями, другими носителями власти и простыми людьми создавались специфические институты государства и формировались требования к государству. Мы видели, как сильно конечная организационная конвергенция европейских государств была обусловлена их соперничеством, как в Европе, так и в остальном мире. Мы отмечали сильнейшее влияние войны и подготовки к войне на другие особенности государственных структур. Все эти наблюдения заставляют сделать вывод — может быть, не очень определенный, но очень удобный, — что формирование государств третьего мира должно быть совершенно иным и что изменившиеся отношения между принуждением и капиталом дадут нам ключ к пониманию природы этого отличия.

В чем же современный опыт отличается от европейского прошлого? После того как в течение столетий пути формирования европейских государств долгое время были различными (как пути интенсивного принуждения, интенсивного капитала и капитала и принуждения), затем европейские государства начали несколько веков назад двигаться в одном направлении. Этому способствовали война и взаимное влияние. Что же до государств третьего мира, то хотя их колониальное прошлое наделяло их некоторыми общими особенностями, но до сих пор между ними не замечается сколько–нибудь значительной однородности. Напротив. Всякий, кто изучает формирование европейских государств, не может не заметить разнообразия современных государств третьего мира. Разнообразие характерно для всех категорий государств от громадного древнего Китая до крошечного новейшего Вануату, от богатейшего Сингапура до чумазого и нищего Чада. И нам вряд ли удастся обобщить столь гетерогенные исторические пути. Кроме того, невозможно (сколько не напрягай воображение!) назвать все государства третьего мира новыми. Китай и Япония принадлежат древнейшим государствам мира, имеющим непрерывную историю, Сиаму/ Таиланду всего лишь несколько веков, а большинство государств Латинской Америки получили самостоятельность только во время наполеоновских войн. Вместе с государствами, образованными после 1945 г., они теперь стремятся стать полноправными членами системы государств, сложившейся и определившейся в результате долгой борьбы в Европе.

Рассмотрим более пристально вопрос, что же именно гетерогенно в государствах третьего мира? Не столько их организационные структуры, сколько отношения граждан и государства. На самом деле формальные характеристики государств мира за последнее столетие или около того сильно сблизились; непременным условием признания членами системы государств был факт принятия той или иной западной модели. На сегодняшний день у примерно 160 признанных государств разнообразие организационных форм меньше, чем было в 1500 г. у примерно 200 европейских государств, среди которых были города–государства, города–империи, федерации, королевства, территориальные империи и многие другие. Все эти некогда процветавшие формы исчезли, за исключением сравнительно централизованных федераций и совершенно ослабевших королевств. После 1500 г. под давлением широкомасштабных войн и переговоров в связи с широкомасштабными мирными договорами все европейские государства перешли к новой организационной форме: национальному государству. Этот дрейф от «внутреннего» к «внешнему» формированию государства, характерный для Европы, продолжается и в наше время; он навязывает общее движение государствам в самых разных частях мира. Современные государственные структуры, в узком смысле, похожи между собой в том, как организованы суды, законодательные учреждения, центральные бюрократические структуры, местные администрации, регулярные армии, полиции и большое разнообразие общественных служб; эти общие черты проявляют себя даже независимо от того, имеем ли мы дело с социалистической, капиталистической или смешанной экономикой.

Между тем эти схожие по форме организации по–разному ведут свою деятельность. Различия имеются как во внутренней деятельности внешне неотличимых судов, законодательных органов, управлений или школ, так и в отношениях между правительственными агентствами и гражданами. В Европе государства принимали такие формы, которые могли посредничать в условиях возраставших трудностей войны в деле удовлетворения требований подвластного населения. До некоторой степени каждая государственная организация была приспособлена к местным социальным и экономическим условиям. Когда же теперь национальные государства лепят новичков по своему образу, то на местах происходит адаптация между гражданами и государством. В наши дни условия интенсивного принуждения, интенсивного капитала или принуждения и капитала гораздо меньше, чем раньше, влияют на формальные структуры государства. Но теперь они сильно влияют на отношения граждан и государства. В этом и состоит решительное отличие современного мира.

Существует ли третий мир? Конечно, латиноамериканские, ближневосточные и восточноазиатские государства сильно отличаются друг от друга в том, что касается их внутренней организации и положения в мировой системе государств. Мы пользуемся в нашем исследовании этой грубой, обобщенной категорией, оправдываясь тем, что государства в регионах мира с более низкими доходами долгое время существовали под формальным контролем Европы. Все они переняли европейские или американские формы организаций, сами оказались втянутыми в борьбу сверхдержав, на ход которой они оказывали мало влияния, и представляют собой беспокойный, но неистощимый источник союзничества для новичков в системе государств (Ayoob, 1989). Распространяясь на неевропейский мир, система государств не оставалась все той же; вступление десятков независимых государств из Азии, Африки и Латинской Америки изменило эту систему, и как система изменилась, мы увидим, сравнивая ее с прошлым европейским опытом.

Нам поможет и сравнение опыта современного третьего мира с опытом национальных государств, который уже имеет длительную зафиксированную историю. По крайней мере, это сравнение поможет нам сделать два полезных шага: 1) отказаться от тех представлений о формировании государств, которые уже оказались ошибочными, и не терять времени, применяя их к современному положению; 2) это сравнение также обострит наше ощущение того, что отлично и что схоже в процессах формирования государств, их трансформации и искажения этих процессов, протекающих теперь в беднейших частях света.

Размышляя над историей Европы, что могли бы мы надеяться обнаружить в современном мире? При многообразии путей формирования государств в Европе мы не можем предполагать, что в мире обнаружится одна единственная траектория развития. Кроме того, мы можем с большим основанием экстраполировать следующие черты европейского опыта:

• существенное влияние относительного распределения принуждения и капитала на пути формирования государств;

• большие различия в направлении развития в условиях, когда наличествовали или отсутствовали крупные скопления городов;

• сильное влияние войны и подготовки к войне на создание и изменение государственных структур;

• передача этих влияний через: 1) фискальную структуру и 2) источники вооружения и людских (военных) ресурсов;

• замена военных гражданскими лицами в системе государственной власти через создание центральной бюрократии в результате возросшей зависимости от кредитов и налогов в приобретении средств ведения войны и от переговоров с подвластным населением об этих средствах;

• непрерывность движения от «внутреннего» определения организационных форм государства к «внешнему». Впрочем, в мире, который очень отличается от того, где происходило формирование большинства европейских государств, конечно, приведенные факторы могут послужить только направляющими гипотезами. Этим гипотезам добавляет реалистичности старое представление, что государства третьего мира тем или иным образом повторят идеализированный опыт самых успешных национальных государств Запада.