Китай и Европа

Китай и Европа

Г. Уильям Скиннер представляет социальную географию позднеимператорского Китая как сплетение двух центральных иерархий (Skinner, 1977: 275–352; Wakeman, 1985; Whitney 1970). Первая строилась, главным образом снизу вверх, и возникла из обмена; ее частично перекрывающие друг друга единицы представляли собой все большие и большие рыночные ареалы, имевшие своими центрами возраставшие по величине города. Вторая, навязанная сверху вниз, была следствием контроля императора; ее вложенные друг в друга единицы составляли иерархию административных юрисдикций. Вплоть до уровня hsien (административная единица) каждый город занимал свое место как в коммерческой, так и в административной иерархиях. Ниже этого уровня — даже могущественный китайский император правил непрямо: через мелкопоместное дворянство. В системе, построенной сверху вниз, мы обнаруживаем связанную с географией логику принуждения. В системе, построенной снизу вверх, — связанную с географией логику капитала. Мы уже видели, что похожие иерархии то и дело проявляли себя в неравной борьбе европейских государств с городами.

В некоторых регионах Китая власть императора была сравнительно слабой, а коммерческая деятельность — сильной; там города обычно занимали более высокое положение в иерархии рынков, чем в административной иерархии. В других районах (в особенности, на периферии империи, где роль регионов для центра была выше в обеспечении безопасности, чем в извлечении оттуда доходов), более высокое положение города определяла императорская власть, а не коммерческая деятельность. Скиннер устанавливает некоторые важные корреляты для определения реального положения того или иного города в двух иерархиях; например, имперские администраторы, назначенные в города, занимавшие сравнительно высокое положение в рыночной иерархии, действовали скорее через внеполитические сети купцов или других преуспевающих граждан, чем это делали их коллеги в менее благоприятных районах. В то же время эти регионы, включая крупные торговые города, поставляли больше кандидатов на должности для императорского контроля, что открывало возможность карьеры в бюрократии. Много других последствий проистекало из взаимодействия этих двух систем: сверху вниз и снизу вверх.

Чем Китай отличался от Европы? В памфлете, опубликованном в 1637 г., иезуит Джулио Альдени сообщает, что его китайские друзья часто спрашивали о Европе: «Если там так много королей, как же вам удается избегать войн?» Он ответил наивно или уклончиво: «В Европе короли связаны между собой родственными отношениями (через браки) и поэтому ладят друг с другом. Если случается война, вмешивается папа; он посылает своих доверенных лиц с предостережением воюющим, что они должны прекратить войну» (B?nger, 1987: 320). И это было сказано, когда шла жуткая Тридцатилетняя война, обескровившая большинство европейских государств. Действительно, между Китаем и Европой была громадная разница: хотя Китай некогда пережил эпоху Воюющих государств, весьма похожую на международную анархию в Европе, и если восстания и вторжения иноземцев периодически угрожали власти императора, все–таки большую часть времени на территории Китая доминировал один центр, причем на территории, невероятно громадной (по европейским представлениям). Империя долго была нормальным состоянием Китая; когда разрушалась одна империя, ее место занимала другая. Больше того, когда в XVIII в. в Европе начало распространяться прямое правление из одного центра, императоры династии Цинь стали устанавливать в своих доменах еще более эффективное прямое правление; в 1726 г. император Йоньчжень пошел даже на то, чтобы вождей этнических меньшинств юго–восточного Китая заменить собственными администраторами (Bai, 1988: 197). Тем временем в Европе в течение всего последнего тысячелетия идет дробление на многочисленные соперничающие друг с другом государства.

Хотя русские цари властвовали на громадных территориях Азии, сама Европа никогда не знала империи такого размера, как Китай времени расцвета. Впрочем, многие правители пробовали построить в Европе империи после распада римских владений или распространить уже имеющиеся империи на территорию Европы. Несколько мусульманских империй включили в свой состав Испанию и Балканы, но не более того. Византийская, Болгарская, Сербская и Оттоманская империи в свое время простирались от Балкан до Ближнего Востока, а монголы и другие азиатские завоеватели оставили имперское наследие в России. В сердце Европы Карл Великий собрал тут же раздробившуюся империю; несколько попыток построить империю предприняли норманны. И хотя Священная Римская империя (de jure) и империя Габсбургов (de facto) мощно заявили о себе, однако ни одна империя даже не стремилась захватить весь континент. После Рима в Европе не было империй римского масштаба или, тем более, китайского.

Тем не менее Европа пережила на свой манер и в ограниченном масштабе те два взаимодействовавшие процесса, которые Скиннер обнаружил в Китае: построение (снизу вверх) региональных иерархий, основанных на торговле и производстве, насаждение (сверху вниз) политического контроля. Так, европейские сети городов представляют собой иерархию капитала; это были коммерческие связи высшего уровня, проникавшие в города и деревню, связь которых обеспечивалась colporteurs (бродячими торговцами, коробейниками) (слово обозначает тех, кто носил товары на плечах), разносчиками (теми, кто переносил товары из одного места в другое) и более состоятельными купцами, которые накапливали капитал, занимаясь местной и региональной торговлей как бизнесом. Когда английский король или бургундский герцог обращался к деревне для получения налогов или солдат, он обнаруживал там уже установившиеся коммерческие связи, в создании которых он не участвовал и которые он не мог полностью контролировать. Так что построенные снизу–вверх европейские иерархии долгое время оставались и более завершенными, и крепче связанными и широкими, чем построенные сверху вниз структуры политического контроля. В этом состояла главная причина, почему проваливались многочисленные попытки построения империи, охватывающей весь континент, после распада Римской империи.

Р. Бин Вонг сравнил борьбу за продовольствие в Европе и Китае и отметил несколько важных параллелей (в духе Скиннера) в опыте этих двух континентов (Wong, 1983; Wong, Perdue, 1983). Несмотря на значительные различия в образе жизни, и в Европе, и в Китае люди, кажется, особенно склонны захватывать продукты питания силой во времена недостатка и/или высоких цен, а также тогда когда увеличивается разрыв между размерами поставок продовольствия на рынок и уровнем правительственного контроля над этими поставками. Бедные, зависящие в своем пропитании от местных рынков, заменяют собой власти, которые могли, но прекратили обеспечивать исполнение местных требований к тому, чтобы продукты питания запасались, продавались на рынках или доставлялись в границах данного региона. Китай в XVIII—XIX вв. пережил ослабление императорской власти, в то время как рынки свой контроль сохраняли и даже расширяли, тогда народ начал препятствовать отправке товаров, терроризировал купцов и захватывал запасы зерна в попытках заставить исполнить свои требования по обеспечению поставок продовольствия.

Что касается Европы XVIII—XIX вв., то здесь торговля продуктами питания росла быстрее, чем местные силы правительств: люди на местах захватывали зерно, принуждая свои власти, исполнять требования, которые те перестали уважать (Bohstedt, 1983, Charlesworth, 1983, Tilly 1971). Не существует сколько–нибудь объемного исследования географии захватов зерна в Европе, которое бы позволило определить, шли ли они по схемам Скиннера. Впрочем, можно выявить некоторую схему, поскольку отмечается явная тенденция: захваты зерна происходили вокруг больших городов и портов. Так же и в Китае бандитизм, восстания и другие формы коллективного действия существенно разнились соответственно тому, где они (географически) происходили. Эти различия могут быть, правда, грубо сопоставлены с распределением императорской и торговой деятельности. Исходя из этого факта, мы имеем основания искать подобных же географических различий в Европе. Коллективные народные действия вполне могут отражать логику Скиннера.

И действительно, схемы политической ковариации, описанные Скиннером, имеют свои соответствия в Европе. В административных центрах в регионах малоразвитой коммерции, где наместник короля осуществлял власть посредством прямого военного контроля, но не мог собрать больших доходов в пользу короля, королевским должностным лицам, окруженным процветающими землевладельцами и купцами, не оставалось ничего иного, как идти с ними на согласования. Отметим разницу между Восточной Пруссией, где в государственном административном аппарате было меньше купцов и больше крупных землевладельцев, и Западной Пруссией, где этот аппарат почти что растворился в региональной коммерческой деятельности. Габриэль Ардант 30 лет назад указывал, что «соответствие» фискальной системы и региональной экономики, определяет размер налогов и эффективность их сбора (Ardant, 1965). В регионах невысокой рыночной активности чаще всего трудно собирать земельный налог, основанный на оценочной стоимости: он представляется населению очень несправедливым, чрезвычайно ограничивает потенциальную возможность получения доходов и вызывает широкое сопротивление. В районах развитых торговых отношений, напротив, обыкновенный прямой подушный налог приносит меньше дохода и по большей цене, чем сравнимый с ним налог, определенный так, чтобы соответствовать этим районам, богатым капиталом, этим торговым центрам. 

С другой стороны (чего Ардант не замечает), при высоком уровне коммерческой активности купцы часто обладают большой политической властью и таким образом могут препятствовать созданию государства, которое будет покушаться на их имущество и мешать их делам. В Европе, как мы уже видели, размеры коммерческой деятельности сильно влияли на выбор тактики укрепления государства. За исключением Гданьска, процветавшего с развитием торговли на Балтике, в целом польские купцы были не в состоянии вырваться из–под гнета крупных землевладельцев. (Как ни странно, но власть польских землевладельцев также ограничивала власть избранного короля Польши, что делало последнего желательным сюзереном для прусских городов, пытавшихся уйти от более тяжелой опеки тевтонских рыцарей.) Но купцы Амстердама, Дубровника, Венеции и Генуи, занимавшие наивысшее положение в коммерческой иерархии, могли сами диктовать условия, на каких государство будет осуществлять свою деятельность на их территориях. Так что устанавливаемая Скиннером для Китая модель проливает свет на географию формирования государств в Европе.

На самом деле, в предыдущих главах мы уже описали модель, столь узнаваемую для сторонников Скиннера. Она состоит из трех элементов:

1) определенный набор общественных отношений, характеризуемых обменом и накоплением капитала, при которых концентрация порождает города, а неравенство — эксплуатацию;

2) другой набор общественных отношений, характеризуемых принуждением, при которых концентрация порождает государства, а неравенство — доминирование;

3) набор видов деятельности государства, которые вовлекают его агентов в получение прибыли от других ресурсов.

Сети, основанные на двух видах общественных отношений, соединяются по–разному: в некоторых местах отмечаем густую концентрацию принуждения при столь же густой концентрации капитала, в других — при густом принуждении капитал редок и т.д. Соответственно и деятельность государства в разных местах протекает поразному и приносит различные плоды в организационном смысле. Так мы пока можем подытожить основной смысл нашей книги.