Глава 7 «ЕВРОПА, НЕСЧАСТНАЯ ЕВРОПА»

Глава 7

«ЕВРОПА, НЕСЧАСТНАЯ ЕВРОПА»

Политика — это искусство вести войну не убивая.

Принц де Линь

Все лето князь Меттерних старался как можно чаще бывать с герцогиней де Саган. Он влюбился так, как никогда прежде. Император Франц вовсе не шутил, говоря: «Я считаю ее одной из самых значительных фигур на конгрессе». Герцогиня прочно вошла в жизнь Меттерниха.

Министр с нетерпением ждал встреч с герцогиней, каждое утро в одиннадцать, «наше время», по его определению. Он приходил в ее бело-розовый салон во дворце Пальма, где они обсуждали проблемы дня за чашкой горячего шоколада. Меттерних ничего от нее не скрывал, и они говорили буквально обо всем. Князь ценил ее мнение до такой степени, что называл ее своим «тайным советником». «Вы знаете и понимаете наши проблемы лучше, чем мои дипломаты», — признавался министр герцогине.

Когда они не были вместе, а это, по его мнению, случалось слишком часто, князь ужасно страдал. Он садился за стол и при свечах писал ей: «Если любовь моего сердца подарит мне еще один вечер с вами, я буду вознагражден за все свои муки». Вильгельмина отвечала, что ждет его и думает только о нем.

Но герцогиню занимали и другие дела. Она выглядела иногда печальной и даже несчастной. Сплетники — и летописцы конгресса — давно обратили внимание на то, что ее тревожила потеря собственности и доходов на землях, захваченных русским царем. Однако у нее были и другие причины для переживаний, о которых почти никто не знал, даже агенты барона Хагера.

Тайна раскрылась только в 1949 году, когда чешская исследовательница Мария Улльрихова приехала в старый цистерцианский монастырь в Плассе, одно из богемских поместий Меттерниха. Под пивоварней она обнаружила стену, которая после осмотра оказалась фальшивой, ненастоящей и закрывавшей вход в потайной подвал. Сдвинув ее, Мария Улльрихова увидела несколько синих картонных коробок, помеченных «Acta Clementina». Среди них она нашла маленькую черную коробку с позолоченными краями, и на ней рукой Меттерниха было начертано: «Письма герцогини де Саган».

Исследователи Меттерниха знали, конечно, о его связи с герцогиней, но никто из них даже не предполагал, что могли сохраниться хоть какие-то следы. Видимо, пачку писем, перевязанную белой лентой, в подвале спрятали потомки князя, опасавшиеся нашествия нацистов, в середине тридцатых годов. К счастью, все они сохранились, все 616 писем, и многое рассказали нам о личной жизни Меттерниха, о герцогине де Саган и людях, посещавших ее салон во время Венского конгресса.

Выяснилось, что еще в юности герцогиня де Саган родила дочь и под давлением матери от нее отказалась. Вильгельмине тогда только-только исполнилось восемнадцать лет. Отказ от ребенка младшим сестрам объяснили необходимостью восстановить силы после травм, полученных в дорожном происшествии.

Отцом девочки был не кто иной, как шведский дворянин, бывший кавалерист Густав Армфельт, высланный из страны в начале девяностых годов XVIII века (он же пристрастил Доротею к книгам). Какими-то ветрами Армфельта занесло в поместье Саган, и он жил в нем на правах гостя семьи. Он выглядел настоящим гусаром, его речь была такой же блистательной, как и ордена на мундире. Швед был настолько обаятелен и порывист, что оказался любовником и матери Вильгельмины.

Связь Вильгельмины с кавалеристом обнаружилась самым жестоким образом. Однажды ночью ее мать, герцогиня Курляндская, готовясь ко сну, заметила, что на столе нет канделябра со свечой. Недоумевая, кто мог бы разгуливать по замку в столь поздний час, она отправилась на поиски злоумышленника. Через некоторое время герцогиня, войдя в комнату, где горела свеча, увидела сорокадвухлетнего шведа и свою юную дочь в самой откровенной позе. Рассвирепев, герцогиня ударила дочь по щеке, поранив ее сапфировым перстнем.

Герцогиня потом заставила дочь выйти замуж за принца Луи де Рогана, высокородного аристократа, бежавшего из Франции после революции. Принц погряз в долгах, и ему пригодилась богатая невеста, хотя он и не питал никаких чувств к девице, забеременевшей от другого мужчины.

Затем под нажимом матери Вильгельмина отослала девочку, названную Аделаидой Густавой, или Вавой, к кузинам Армфельта в Финляндию. Она никогда не забывала обеспечивать ребенка деньгами. Действительное происхождение Вавы держалось в секрете до того, как ей исполнилось пятнадцать лет, то есть до осени 1814 года.

Герцогиня сожалела о своем прежнем решении и хотела вернуть Ваву. Она ненавидела себя за то, что подчинилась матери и отправила ребенка в семью любовника. Терзания совести доводили ее до исступления. Герцогиня с головой окунулась в салонный мир, вальсами заглушая «боль истерзанной души». Но депрессия редко покидала ее, и мигрень мучила по три-четыре дня.

В Вене ее тайну знал только один человек — князь Меттерних. Герцогиня рассказала ему о своей трагедии в Рождество 1813 года, надеясь на помощь. Сможет ли министр иностранных дел Австрии, используя свое влияние и искушенность, вернуть ей дочь? Может быть, он поговорит с русским царем? Маленькая Вава жила в Финляндии, стране, которую царь прибрал к рукам в 1809 году. Русский государь и назначил отца девочки губернатором Финляндии. Не может ли Меттерних уговорить Александра? Царь уже принял участие в делах семьи, когда приезжал к матери Вильгельмины и сосватал Доротею за племянника Талейрана.

Загоревшись желанием помочь своей любви, Меттерних дал слово. Он немедленно обратится к царю. «Я поставлю на карту безопасность России», — пообещал министр.

Через коридор в особняке Пальма гудел салон княгини Багратион, где собиралась элита конгресса и куда любили приезжать посланники России и Пруссии. Здесь часто бывали князь Гарденберг и граф Нессельроде, и салон тогда превращался в «Санкт-Петербург», обосновавшийся в центре Вены. Один из поклонников оставил такое описание очаровательной княгини, притягивавшей взгляды повсюду, где бы она ни появлялась: «Княгиня не надевала на себя ничего, кроме индийского муслина, прилипавшего к ее формам и обнажавшего все ее прелести».

По донесению одного из агентов барона Хагера, княгиня Багратион вовсе не собиралась избавляться от «глупостей молодости». Она меняла любовников как перчатки. Среди них тринадцать лет назад был и Меттерних. В то время оба они жили в Дрездене, считавшемся тихим, но богатым захолустьем. Меттерних тогда был двадцативосьмилетним послом, исполнявшим первую дипломатическую миссию, а княгиня Багратион — красивой девятнадцатилетней женой русского генерала, который был значительно старше ее и постоянно находился где-нибудь, но не дома.

В 1802 году княгиня родила дочь и, не задумываясь, назвала ее Клементиной, в честь человека, который почти наверняка и был ее отцом, Клеменса Меттерниха.

Внебрачная связь длилась недолго, но оставила свои шрамы. Об их отношениях известны только слухи и сплетни, однако нет никаких признаков того, что они разошлись мирно. Так или иначе, летом 1814 года Меттерниха нередко видели в салоне мадам Багратион. Он приходил сюда сыграть в карты, выпить и послушать сплетни. Они встречались и в курортном городе Баден-бей-Вин в Венском лесу. Меттерниху так понравилось там, что он даже собирался провести всю мирную конференцию на этом симпатичном бальнеологическом курорте.

Княгиня Багратион, похоже, вновь заинтересовалась бывшим любовником, «ее Меттернихом», и настроилась на то, чтобы вернуть его себе. Меттерних же больше внимания уделял женщине, обитавшей в другом крыле дворца Пальма. Однако княгиня Багратион не относилась к числу людей, готовых пойти на уступки и терпеть поражение, тем более от герцогини де Саган. Если она не добьется его, то об этом пожалеют оба — и герцогиня, и князь Меттерних.

На следующий день после памятного совещания в летней резиденции Меттерниха, нанесшего удар по коалиции «Большой четверки», Талейран поехал во дворец Хофбург на встречу с русским царем. Французский министр, как требовал этикет того времени, сам запросил аудиенцию. Это была их первая встреча и первый разговор за многие месяцы.

Талейран и русский государь познакомились в ходе наполеоновских войн. В сентябре 1808 года они вступили в сговор против Бонапарта в Эрфурте и вместе устраивали замужество Доротеи. Царь восхищался талантами Талейрана. Когда союзники вошли в Париж, Александр оказал честь князю, поселившись в его доме, а не в королевском дворце (по слухам, он был заминирован, хотя многие историки предполагают, что автором слухов был сам Талейран).

В последнее время их отношения резко ухудшились. Царь винил Талейрана в том, что король Франции не выполнил обещание установить в стране конституционную монархию. Государь сердился на князя и за то, что тот уговорил его поддержать возвращение Бурбонов на трон. Александр испытывал личную неприязнь к Людовику и предпочел бы видеть на престоле во Франции другого человека, например бывшего наполеоновского маршала Бернадотта или молодого Бурбона — герцога Орлеанского. Царь был даже согласен на республику. Талейран, однако, убедил его признать Людовика, и теперь, когда благодаря Талейрану Франция создавала новую головную боль, недовольство государя усилилось.

Царь принял Талейрана холодно, даже отчужденно. Они поговорили о положении во Франции, перешли к Венскому конгрессу, и беседа чуть ли не переросла в перебранку.

— Теперь обсудим наши дела здесь, — начал царь. — Мы должны решить все проблемы в Вене.

— Все зависит от вашего величества, — сказал Талейран. — Мы быстро и благополучно закончим наши дела, если ваше величество проявят такое же благородство и великодушие, как в Париже.

— Каждый должен получить то, что всех устраивает, — продолжал царь.

— И по справедливости, — заметил Талейран.

— Я должен сохранить то, чем уже владею, — жестко сказал Александр, намекая на присутствие русских армий в оккупированной Польше.

— Ваше величество желают сохранить то, что принадлежит ему по закону, — предположил Талейран.

— Я поступаю в согласии с великими державами, — сказал царь.

— Мне не известно, относят ли ваше величество Францию к числу этих держав? — спросил коварно князь.

— Да, несомненно, — ответил Александр. — Но если вы не хотите, чтобы каждый из нас думал о своих интересах, то что же вы предлагаете?

— На первое место я ставлю правоту, а не интересы, — твердо заявил Талейран.

— Интересы Европы, в них вся правота, — отрубил царь.

— Вы говорите не своим языком, сир, он чужд вам, и ваше сердце не приемлет его, — сказал Талейран.

— Нет, я повторяю. Интересы Европы — в них вся правота, — снова довольно грубо и настойчиво ответил Александр.

По описанию Талейрана, он натолкнулся на непробиваемую стену, и князь, прислонившись головой к панели, пробормотал: «Европа, несчастная Европа!» В речах царя Талейрану послышались нотки «политики силы», которая способна ввергнуть Европу в новые войны и страдания. Он повернулся к Александру и спросил:

— Следует ли понимать вас так, что вы готовы разрушить мир?

— Скорее я буду воевать, но не откажусь от того, чем владею! — выпалил Александр.

Талейран промолчал, но всем своим видом показывал, что ему претят разговоры о возобновлении насилия и враждебности.

— Да, скорее я буду воевать, — повторил царь, прерывая неловкое молчание.

Затем, когда в углу раздался бой часов, царь всея Руси вдруг спохватился:

— Ах! Мне пора на спектакль. Надо идти. Я обещал императору Меня ждут.

И с этими словами царь внезапно ушел, оставив Талейрана одного размышлять над судьбой двух с половиной миллионов душ в оккупированной Россией Польше.