Заключение

Заключение

В конце 1961 года, когда в СССР и в зарубежных коммунистических партиях развернулась вторая волна критики сталинизма, П. Тольятти подчеркивал: «Я продолжаю считать не вполне удовлетворительным ответ на… вопрос (о причинах возникновения и утверждения сталинизма.— В Р.), когда всё сводят к личным отрицательным качествам Сталина, которые, впрочем, были замечены и разоблачены в свое время Лениным… Необходимо копнуть глубже, проанализировать объективные условия развития советского общества, но не для того, чтобы оправдать то, что сегодня разоблачают, утверждая… что „иначе быть и не могло“, а чтобы лучше понять происшедшее и извлечь из него урок для всех» [877].

К сожалению, такой анализ не был проведён в Советском Союзе, где после «дворцового переворота» 1964 года, свергнувшего Хрущёва, официальная критика сталинизма была полностью свернута. Поворот к объективному изучению противоречивых и трагических аспектов истории советского общества наступил лишь в конце 80-х годов. Однако по мере перерождения «перестройки» в движение по пути реставрации капиталистического строя честный научный анализ был перекрыт новой волной фальсификаций, не менее фантастических и произвольных, чем фальсификации сталинской школы.

Пожалуй, наиболее предвзятым оценкам подвергся исторический период, рассматривавшийся в нашей работе. В многочисленных публицистических статьях сталинский «великий перелом» либо объявлялся закономерным продолжением революционной стратегии большевизма, либо трактовался как поворот Сталина к «троцкизму», внезапно осуществлённый после проводимой им «правильной» политики 1923—27 годов. При этом, подобно советской официальной историографии, публицисты из лагеря т. н. «демократов» фактически замалчивали даже то важнейшее обстоятельство, что принудительной коллективизации сопутствовала фактическая гражданская война, которой значительная часть крестьянства ответила на произвол и насилия, творимые в деревне. Эта важнейшая страница послеоктябрьской истории не вписывалась в рамки ни просталинистского тезиса о «монолитном единстве» советского общества, ни антикоммунистических концепций с их отрицанием классовой борьбы.

Из априорных схем об органичной преемственности большевизма и сталинизма вытекала и версия об абсолютной произвольности сталинских репрессий. Эту версию разделяли (хотя по принципиально разным основаниям) и сталинисты, и антикоммунисты, считавшие, что политический режим, созданный Октябрьской революцией, не подвергся перерождению. Сторонники этой версии не связывали сталинский террор с логикой внутрипартийной борьбы, заставлявшей Сталина отвечать чудовищными контрударами на нараставший в партии протест против его политики.

В 1928—33 годах этот процесс был ещё далек от своего завершения. Внутри партии продолжалась ожесточённая политическая борьба, существенно отличавшаяся, однако, по своему содержанию и формам от внутрипартийной борьбы предшествующих периодов. Импульс этой борьбе был дан поворотом сталинской клики к проведению антинародной политики, обрушившей жестокие удары не только на крестьянство, но и на все остальные классы и социальные слои советского общества — пролетариат, беспартийную интеллигенцию и даже на значительную часть правящего слоя. Этот поворот оказался возможным потому, что в борьбе с оппозициями 20-х годов правящая фракция, и прежде всего сам Сталин, почувствовали, что они не могут проводить гибкую, предусмотрительную и динамичную политику и главное — убедить в её правильности партию идейными методами, как это происходило при Ленине. Поэтому они добились установления такого партийно-государственного режима, при котором политические разногласия перестали разрешаться путём коллективного общепартийного обсуждения дискуссионных проблем. Замена принципиальных дискуссий методами административного командования и отсечения инакомыслящих привела к утверждению системы бюрократического абсолютизма, способной поддерживать и укреплять себя лишь с помощью массовых политических репрессий. Это коренное изменение политической системы и обусловленная им политика экономического авантюризма в свою очередь вызвали новый взрыв оппозиционных настроений в партии.

Перед вдумчивым читателям этой книги непременно встанут вопросы: не возникает ли на её страницах тот же самый образ прошлого, который культивируется в бесчисленных писаниях современных «демократов»? Чем отличается критика сталинизма слева от его критики справа? В чём принципиальное отличие марксистской оценки исторической реальности 20—30-х годов от оценок ренегатов коммунизма типа А. Яковлева или Д. Волкогонова?

Философско-социологический аспект этих непростых проблем был раскрыт ещё в 70-е годы выдающимся советским философом М. А. Лифшицем в полемике с идеологическими предшественниками тотальной антикоммунистической кампании, ныне прокатывающейся по всем республикам распавшегося Советского Союза. Отмечая неизбежность совпадений между «карикатурой, внешней, сатирической и её… реальной моделью, как будто оправдывающей реакционную критику…», философ объяснял наличие таких совпадений явлением «классовой правды» врага, т. е. реальным содержанием, обнаруживающимся «в самых злобных выпадах против социализма» [878].

«Как бы ни были противоположны точки зрения,— писал Лифшиц,— существует объективное содержание человеческой мысли. Поэтому совпадения возможны. Но когда двое говорят одно и то же — они говорят не одно и то же, а совсем разное» [879]. Отрицание возможности совпадений марксистских исторических констатаций с «классовой правдой» противников коммунизма ведёт к скатыванию на позиции вульгарной социологии, рассматривающей человеческую мысль не как отражение реальности, а как чисто субъективное выражение определённой социальной позиции. Марксистская социология отделяет в «смеси истинного и ложного», присутствующей во всех реакционных идеологических построениях, объективное содержание феноменов общественной жизни и общественной психологии от их извращённого толкования, служащего ретроградным политическим целям.

Лифшиц подчеркивал, что «классовая правда» врага включает две взаимодополняющие ипостаси: 1) «И верно, да скверно!» (на основе анализа реальных исторических фактов и тенденций, содержащего элементы объективной истины, делаются реакционные социологические и политические выводы); 2) «И скверно, да верно!» (ложные истолкования истории и социологические обобщения паразитируют на ошибках и преступлениях, которые имели место в реальной исторической практике).

Для выявления различий между «внешней, сатирической карикатурой» и правдивой исторической картиной оказывается бесплодным проведение «абстрактных разграничительных линий», игнорирование «диалектических схождений и расхождений идей, вплоть до соприкосновения противоположного» [880]. Такими «абстрактными разграничительными линиями» изобиловали официальная советская историография и социология времён сталинизма и застоя, огульно отметавшие все констатации и выводы своих оппонентов как выражение «вражеской клеветы».

Однако отвержение «абстрактных разграничительных линий» не избавляет от необходимости выявлять конкретные разграничительные линии между историческими оценками, выдвигаемыми приверженцами непримиримых идеологических позиций. Первой такой разграничительной линией является отношение к внутрипартийным оппозициям, численность и влияние которых нынешние антикоммунисты стремятся всячески преуменьшить (Д. Волкогонов, например, договаривается до того, что в 30-е годы «реальных троцкистов в стране было… максимум три-четыре сотни» [881]). В действительности через левую и другие антисталинские оппозиции прошли многие тысячи большевиков, в том числе почти все наиболее видные деятели героического периода русской революции. Конечно, многие из них «сломались» ещё до того, как попали в жернова сталинских тюрем и лагерей. Однако даже из фактов, приведённых в этой книге (а многие эпизоды оппозиционной борьбы продолжают оставаться скрытыми в российских архивах), вырисовывается картина широкого распространения в партии оппозиционных, антисталинских настроений. А тот факт, что деятельность оппозиций 1928—33 годов развертывалась в чудовищных условиях тоталитаризма и была сопряжена для их участников с тягчайшими жертвами и опасностями, отсекает довод, будто оппозиционерами в те годы были «наивные мечтатели» или люди, которые просто «рвались к власти».

Зафиксированная в оппозиционных документах по свежим следам исторических событий картина преступлений сталинской клики выглядит не менее трагичной, чем «обличения задним числом», идущие сегодня из лагеря политических перевёртышей, вчерашних защитников сталинистских исторических версий. Но эта схожесть исторических констатаций лишь ярче выявляет вторую разграничительную линию, связанную с трактовкой соотношения между большевизмом и сталинизмом. Если в глазах антикоммунистов преступления сталинизма рассматриваются как проявления «сатанизма» большевиков, их изначальной иррациональной страсти к насилию над беззащитными людьми, то коммунистические оппозиции четко отделяли борьбу против действительных классовых врагов от борьбы против собственного народа и поэтому рассматривали сталинские преступления как жесточайшее поругание большевистских принципов и традиций.

Даже в условиях гражданской войны, когда белогвардейские армии и заговорщики действовали в прямом союзе с интервенцией четырнадцати капиталистических держав, большевики не пошли дальше экспроприации крупных средств производства и частичной экспроприации потребительского имущества (например, жилищное «уплотнение») помещиков, капиталистов и других хозяев царской России. Сама по себе принадлежность к классу крупных собственников не влекла за собой ни депортации, ни других политических репрессий. В отличии от этого раскулачивание, обращённое по замыслу его организаторов против мелких собственников (а фактически — и против значительной части середняцких слоёв деревни), свелось к тотальной экспроприации всего их производственного и потребительского имущества и к их депортации.

Третья разграничительная линия возникает при обсуждении вопроса об альтернативах развития советского общества. В работах нынешних «демократов» настойчиво варьируется мысль о том, что только такой «социализм» (сталинский, кровавый, казарменный, тоталитарный) мог быть построен в результате претворения в жизнь «доктринальных предпосылок» марксизма и политической стратегии большевизма. Наиболее убедительными опровержениями этого мифа являются и критическая, и позитивная, конструктивная стороны платформ всех антисталинских оппозиций, в состав которых входили наиболее политически зрелые и теоретически подготовленные большевики. Их критика сталинизма развертывалась с позиций марксистских взглядов на социализм и пути его строительства.

Знакомство с «аграрными» разделами этих программ наглядно убеждает, что большевистская, социалистическая альтернатива исторически сложившемуся течению событий (которую отстаивали в рассматриваемый период и «левые» и «правые») состояла в постепенном и добровольном развитии кооперативного движения на селе от менее к более высоким формам при ограничении частнокапиталистических элементов на основе налоговой политики и других, по преимуществу экономических мер. К этому следует прибавить, что если бы политика правящей фракции, начиная с 1923 года, не претерпевала резких шараханий — от благоприятствования частному накоплению в кулацких хозяйствах до бессмысленного насилия по отношению к тем, кого ещё недавно призывали «обогащаться», то коллективизация могла быть осуществлена без фронтального столкновения с широчайшими массами крестьянства, повлёкшего неисчислимые человеческие и материальные жертвы.

Анализ исторического опыта и документов оппозиций опровергает и просталинистский довод, согласно которому безжалостное ограбление деревни, даже если и признать его антигуманный характер, явилось необходимой ценой, которую требовалось уплатить за осуществление индустриализации и обеспечение обороноспособности страны. Действительно экономически эффективными путями мобилизации средств деревни на нужды ускоренной реконструкции (модернизации) народного хозяйства не были и не могли быть ни раскулачивание и «самораскулачивание» наиболее продуктивной части сельского населения, ни подневольный, а следовательно, и малопроизводительный труд в колхозах, ни лихорадившая страну на протяжении пяти лет фактическая гражданская война с крестьянством.

Четвертая разграничительная линия между марксистскими и антикоммунистическими позициями связана с отношением к социалистическим основам советского общества — обобществлению средств производства и плановому хозяйству. Критики «коммунизма» из лагеря либералов усматривают в этих основах отрицание экономической свободы производителей и потребителей, закономерно влекущее подавление политической свободы и демократии. Марксисты видят в плановой экономике и национализированной собственности величайшее достижение общественного прогресса. Правота этой позиции доказана во-первых, тем, что даже частичное внедрение этих начал в передовых капиталистических странах избавило последние на несколько десятилетий от разрушительных экономических кризисов, подобных «великой депрессии» 30-х годов, явилось важнейшим фактором выживания и стабилизации капитализма в XX веке.

Во-вторых, Сталин при всей своей неограниченной власти не был всемогущ в насилии над историческими законами. Наделив привилегированную касту огромными преимуществами в сфере личного потребления и накопления, он сохранил, хотя и в бюрократически деформированном виде, важнейшие социально-экономические завоевания Октябрьской революции. Благодаря этим завоеваниям и вопреки тоталитарному политическому режиму, некомпетентному управлению, самоуправству и произволу бюрократии и её «вождей», были достигнуты неоспоримые экономические успехи Советского государства. Ликвидация наиболее чудовищных проявлений тоталитаризма (государственный террор и милитаризация труда) после смерти Сталина позволила на базе социалистических завоеваний советского народа обеспечить значительный подъём народного благосостояния и культуры, создать развитую систему социальных гарантий, по многим параметрам превосходящую социальные достижения наиболее передовых капиталистических стран. Эти социалистические завоевания советский народ защищал в Великой Отечественной войне, их утрату он болезненно ощущает в нынешний период отката к кабально-колониальному капитализму, за их возрождение он борется и будет бороться с силами капиталистической реставрации. Что же касается бюрократического абсолютизма — главного тормоза прогрессивного развития нашей страны на протяжении шести десятилетий, то это термидорианское детище, как показывает исторический опыт, сохраняется в неприкосновенности нынешними временщиками, приход к власти которых не дал народу ни реальной политической свободы, ни действительной демократии.

Ещё в начале 30-х годов Троцкий неоднократно подчеркивал, что советская бюрократия не является имущим классом в научном смысле слова, поскольку она не обладает правом владения собственностью на средства производства. Поэтому она вынуждена поддерживать социальные основы, заложенные Октябрьской революцией, утрата которых отбросит СССР на десятки лет назад. Однако она выполняет эту функцию с такими издержками, которые раньше или позже приведут к взрыву всей социальной системы. Такой взрыв может завершиться либо низложением бюрократии, созданием обновлённой марксистской партии и восстановлением демократии Советов и профсоюзов, либо реставрацией капиталистического строя, которая «создала бы химически чистую культуру русского компрадорства с „политически-правовыми“ предпосылками деникински-чанкайшистского образца. Всё это было бы, конечно, и с богом и со славянской вязью, т. е. со всем тем, что нужно душегубам для „души“». При этом компрадорская буржуазия «могла бы (если бы могла) достигнуть своей цели не иначе как через многолетнюю гражданскую войну и новое разорение страны…» [882].

Ясным осознанием этой перспективы определялась неприемлемость для коммунистических оппозиций 30-х годов какого-либо сотрудничества с антисоветскими силами как внутри страны, так и за рубежом. С этим было связано одно из «преимуществ» Сталина перед своими противниками. В целях удержания своей власти Сталин не гнушался самыми беспринципными, чисто империалистическими сделками на международной арене, принося в жертву этим сделкам (вплоть до сговора с Гитлером) интересы коммунистического движения в других странах.

Другим преимуществом Сталина в борьбе со своими противниками было то, что он, подобно всем правителям бонапартистского типа, вёл эту борьбу самыми низкими средствами. Свободный от всяких нравственных запретов и тормозов, он сочетал в своей политической методике обман народа, грязные провокации, судебные подлоги и беспощадный террор.

Беспринципная консолидация сталинской клики противостояла политической разобщённости её противников, немалая часть которых на протяжении длительного времени не могла освободиться от созданных в 20-е годы жупелов «фракционности» и «троцкизма». Эта роковая ошибка многих лидеров оппозиционных группировок позволила Сталину расправиться с ними поодиночке, превратив их в «отработанный пар», податливый материал для покаяний, а затем — «признаний» на фальсифицированных процессах. Будучи поставленными перед жёсткой дилеммой: либо полное изгнание с политической арены, либо сохранение, пусть и на второстепенных ролях, своего места в правящей верхушке, они шли навстречу своей неминуемой гибели через длительную череду унизительных публичных капитуляций. Выстраивая цепочку «рационализации» (т. е. бессознательного оправдания своего постыдного поведения «высокими» мотивами), они принимали навязанную Сталиным логику отступничества от своих убеждений: Советский Союз находится во враждебном капиталистическом окружении, внутри страны идёт перманентная классовая борьба, поэтому необходимо сохранять «единство партии» любой ценой, вплоть до признания необходимости «военноподобного строя» и лицемерного восхваления неизменной «прозорливости» «вождя».

Ещё одной причиной, обеспечившей победу Сталина во внутрипартийной борьбе, был установленный им режим информационной блокады страны, который в условиях тогдашней технической неразвитости средств массовой информации не позволял идеям Троцкого и международной левой оппозиции в целом сколько-нибудь широко прорываться через границы СССР и обрекал подавляющее большинство советских людей на восприятие однонаправленной фальсифицированной информации о положении дел в стране, о власти и её противниках.

Главная же причина победы сталинской клики над её коммунистическими противниками носила социально-классовый характер. Добившись отчуждения масс от власти и от политики, Сталин проводил присущую всякому бонапартистскому режиму политику лавирования между классами и социальными группами, опираясь при этом на «новый правящий слой, который стремится закрепить свое привилегированное положение и склонен видеть в себе не временное историческое орудие революции, а её завершение и увенчание» [883]. В результате расправ с оппозициями и вообще инакомыслящими, которые высвобождали места в различных ячейках социально-политической структуры, он непрерывно обновлял этот слой, создавая условия для вертикальной мобильности беспринципных и покорных людей, рвавшихся к власти и привилегиям.

И тем не менее даже к концу рассматриваемого в этой книге периода победа Сталина не была абсолютной, а возможность подлинно социалистического возрождения СССР сохранялась. В сознании большинства советских людей продолжали жить убеждённость и вера в торжество коммунистических идей — социального равенства и справедливости, коллективизма, пролетарского интернационализма и истинного народовластия. Старая большевистская гвардия ещё не была перебита. Способные к борьбе со сталинизмом оппозиционные элементы в значительной своей части оставались на свободе и пользовались высоким авторитетом в партии и народе. Перед другими оппозиционерами в случае первой серьезной социальной встряски могли открыться двери тюрем и лагерей.

Большевизм был не только русским, но и мощным международным политическим движением. Конечно, он оказался существенно ослаблен ошибками сталинизированного Коминтерна. Преступления сталинизма в СССР ослабили притягательную силу революционных, коммунистических идей как раз в тот момент, когда возникли благоприятные условия для их поддержки трудящимися всего мира в результате небывалого в истории экономического кризиса, потрясшего самые основы капиталистического строя. Хотя этот кризис не завершился свержением буржуазных режимов ни в одной стране, сохраняющаяся напряжённость противоречий империализма открывала возможности нового революционного подъёма на Западе. Становящаяся всё более реальной угроза экспансии фашизма и новой мировой войны привлекала новых сторонников в ряды не только официального коммунизма, но и международной левой оппозиции. Возникла историческая возможность перехвата политической инициативы формирующимся IV Интернационалом. Всё это открывало новый этап борьбы за подлинно социалистическую альтернативу развития СССР и мирового рабочего движения, новый этап схватки между сталинизмом и «троцкизмом» [884].

В настоящее время обстановка во всём мире кардинально отличается от обстановки 30-х годов. Большинство стран с национализированной собственностью и плановой экономикой повернули на путь реставрации капитализма и переживают жестокий экономический и политический кризис. Однако это не означает, что грядущие десятилетия пройдут под знаком триумфального шествия капитализма и полного подрыва притягательности коммунистических идей в глазах трудящихся всего мира. Экологический кризис, умножающиеся локальные политические кризисы и войны в различных регионах мира, растущая пропасть в благосостоянии между Севером и Югом, не только относительное, но и абсолютное обнищание широчайших масс населения в десятках стран «третьего мира» и в бывших социалистических странах, неуклонный рост преступности практически во всех государствах Земного шара — всё это говорит о том, что капитализм, несмотря на вызревшие в его недрах гигантские производительные силы, не способен вести вперед мировое хозяйство и культуру. Раньше или позже станет неизбежным прилив новой социалистической волны, новый подъём левых сил. Одна из главных задач, которая встанет перед ними,— не допустить повторения трагических ошибок, допущенных коммунистами в предшествующие десятилетия. Поэтому глубокое осмысление исторических уроков прошлого, изучение политического и идейного наследия марксистов 30-х годов, развивавших коммунистические идеи в непримиримой борьбе со сталинизмом, приобретает всё более актуальное значение.