XLIX Теория «социал-фашизма» и приход к власти Гитлера

XLIX

Теория «социал-фашизма» и приход к власти Гитлера

С конца 20-х годов Сталин осуществил авантюристический ультралевый поворот не только внутри страны, но и в международном коммунистическом движении, которому была навязана т. н. «теория третьего периода». В соответствии с этой «теорией», после Октябрьской революции, вслед за «первым периодом» (революционный подъём 1918—1923 годов) и вторым периодом (относительная стабилизация капитализма в 1924—1928 годах) наступил период непосредственных революционных боёв за установление диктатуры пролетариата в капиталистических странах.

С этой теорией, обещавшей скорый и окончательный крах капитализма, была связана активизация тезиса о «социал-фашизме» как главной силе, задерживающей этот крах путём торможения боевой активности рабочего класса. В октябре 1928 года Сталин обвинил коммунистов, оспаривавших сектантский лозунг «класс против класса» или не желавших заострять вопрос о борьбе с левой социал-демократией, в стремлении «приспособить коммунизм к социал-демократизму» [817].

В резолюции X пленума ИККИ (июль 1929 года) «социал-фашизм» был объявлен «особой формой фашизма в странах с сильными социал-демократическими партиями» [818]. Редактируя документы пленума, Сталин внёс в них следующее добавление: «Пленум ИККИ предлагает обратить особое внимание на усиление борьбы против „левого“ крыла социал-демократии, задерживающего процесс распада соц.-демократии путём сеяния иллюзий об оппозиционности этого крыла к политике руководящих с.-дем. инстанций, а на деле всемерно поддерживающего политику соц.-фашизма» [819]. Такая установка была ложной уже в силу того, что никакого «распада» социал-демократии не происходило. В 1928 году компартии капиталистических стран насчитывали в своих рядах 583 тыс. чел. (в 1921 году — 1 млн 516 тыс., т. е. почти втрое больше), тогда как партии Социалистического Интернационала — 6 млн 637 тыс. чел., на 350 тыс. больше, чем в 1923 году.

Честные коммунисты, наблюдавшие реальную расстановку политических сил в капиталистических странах, указывали Сталину на абсурдность отождествления социал-демократии с фашизмом. В июне 1929 года народный комиссар иностранных дел Чичерин направил Сталину письмо, в котором называл «крики о социал-фашизме» нелепым вздором и предупреждал, что основывать политику на подобных ложных установках — «значит вести Коминтерн к гибели» [820]. Спустя год Чичерин был снят со своего поста и отстранён от всякой политической деятельности.

Установка на нанесение главного удара по социал-демократии и особенно по её левым элементам как «маскирующимся» и поэтому более опасным врагам рабочего класса, чем его открытые враги — фашисты, была закреплена на XVI съезде ВКП(б), где Молотов выдвинул задачу «всемерного отпора наступающему фашизму и социал-фашизму» [821]. Несколькими месяцами ранее Сталин вписал в проект первомайского воззвания ИККИ слова о том, что против Советского Союза готовят интервенцию не только капиталистические государства, но «и их прислужники из лагеря социал-демократов…» [822].

XI пленум ИККИ (март — апрель 1931 года) охарактеризовал развитие социал-демократии как «непрерывный процесс эволюции к фашизму», и назвал социал-демократические партии «активным фактором и проводником фашизации капиталистического государства» [823]. В проект тезисов доклада Мануильского на XI пленуме Сталин вписал: «Разоблачение социал-демократии, разоблачение II Интернационала, высвобождение рабочих масс из-под влияния социал-демократии, изоляция и преодоление социал-демократии есть очередная задача коммунистических партий, без разрешения которой невозможна успешная борьба пролетариата за свое освобождение от цепей капитализма» [824]. Таким образом, документы Коминтерна исключали всякую возможность союза между коммунистическими и социал-демократическими партиями с целью создания единого рабочего фронта против наступления фашизма.

Разумеется, коммунистов и социал-демократов разделяли очень глубокие политические противоречия, выражавшиеся прежде всего в установке на революционное свержение капиталистического строя у первых и на реформистское «улучшение» капитализма — у вторых. Коммунисты, в том числе левая оппозиция, беспощадно осуждали и предательство вождей II Интернационала в 1914 году, поддержку ими «своих» буржуазных правительств в первой мировой войне, и кровавое подавление в 1918 году социал-демократическими лидерами революционных выступлений немецкого пролетариата, убийство К. Либкнехта и Р. Люксембург, и антибольшевистскую пропаганду, которую вела международная социал-демократия, начиная с первых дней Советской власти. После раскола II Интернационала социал-демократические партии оставались более многочисленными и более влиятельными, чем коммунисты, партиями в большинстве стран Западной Европы. В некоторых из этих стран (например, в Англии, Германии) они стали в 20-е годы правящими партиями и в качестве таковых проводили враждебную политику по отношению к СССР. Наконец, вожди правых социал-демократов, наряду со сталинистами, препятствовали преодолению раскола рабочего движения, руководствуясь своими политическими соображениями: опасениями, что в обстановке левой радикализации масс коммунисты в случае установления единого рабочего фронта перехватят политическую инициативу и укрепят свое влияние среди рабочего класса.

В этих условиях Троцкий оказался единственным деятелем рабочего движения, который понял, что перед лицом угрозы, которую фашизм несёт судьбам человечества, его цивилизации и культуре, противоречия между коммунистами и социал-демократами должны отойти на второй план. Не отказываясь от своих прежних критических оценок социал-реформизма, он повёл непримиримую борьбу против теории «социал-фашизма», дезориентирующей коммунистические партии и изолирующей их от социал-демократических рабочих. Подчеркивая, что фашизм представляет антидемократическую, мракобесную силу, непримиримо враждебную не только коммунистам, но и социал-демократам, он указывал, что руководство Коминтерна, отождествляющее социал-демократию с фашизмом, заменяет революционную политику демагогической бессильной бранью. «Пытаясь одним ударом разрешить задачу овладения массами, VI конгресс усыновил теорию „социал-фашизма“,— писал он в 1930 году.— …В тех странах, где фашизм представляет собою силу, т. е. прежде всего в Италии, затем в Австрии и Германии, социал-демократии не стоит большого труда показать массам не только различие, но и враждебность между нею и фашизмом» [825]. По поводу решений Коминтерна, запрещающих совместные выступления коммунистов и социал-демократов, Троцкий писал: «Как можно отказываться от практических соглашений с реформистами в тех случаях, когда они, например, руководят стачками?.. Столь же невозможно преграждать себе дорогу к практическим соглашениям с реформистами — не только с социал-демократической массой, но во многих случаях и с её вождями… в борьбе против фашизма» [826].

Троцкий указывал, что в Германии и Австрии политический кризис выдвигает на передний план не борьбу коммунистов с «социал-фашизмом», а столкновение между фашизмом и социал-демократией. Формула социал-фашизма, лишённая какого бы то ни было содержания, не вскрывает, а затушевывает этот реальный конфликт и облегчает победу фашистских сил, в случае которой произойдёт не только физическое истребление коммунистов, но и беспощадный разгром всех социал-демократических организаций. Поэтому сближение между коммунистами и социал-демократией для борьбы с фашизмом становится самым настоятельным требованием времени. «Отождествлять социал-демократию и фашизм в то время, как социал-демократические рабочие смертельно ненавидят фашизм, а вожди столь же смертельно боятся его, значит идти наперекор реальным политическим отношениям» [827].

В противовес установкам Коминтерна, запрещавшего коммунистам «использовать совершенно реальный и глубокий антагонизм между национальной социал-демократией и национальным фашизмом» [828], Троцкий призывал европейские коммунистические партии, особенно германскую, проводить политику единого фронта, т. е. предложить социал-демократам и руководимым ими профессиональным союзам программу совместной борьбы против наступления фашизма. В ответ на этот призыв коминтерновские чиновники обвиняли Троцкого и поддерживающие его группы левой оппозиции в капиталистических странах в «идеализации» социал-демократии.

27 апреля 1931 года Троцкий направил письмо в Политбюро ЦК ВКП(б), в котором указывал на важное значение революции, развертывающейся в Испании, призывал к достижению единства революционных сил в этой стране и предупреждал, что в противном случае неизбежно поражение революционных сил, которое «почти автоматически приведет к установлению в Испании настоящего фашизма в стиле Муссолини» [829]. Это письмо Сталин переслал членам Политбюро в сопровождении озлобленной записи: «Думаю, что господина Троцкого, этого пахана и меньшевистского шарлатана, следовало бы огреть по голове через ИККИ. Пусть знает свое место». Члены Политбюро оставили приписки с согласием на это предложение. Молотов написал: «Предлагаю не отвечать. Если Троцкий выступит в печати, то отвечать в духе предложения т. Сталина» [830].

С теорией «социал-фашизма» была тесно связана установка Коминтерна на отказ от противопоставления фашизма буржуазной демократии и парламентским формам политической деятельности. Такая постановка вопроса игнорировала стремление фашизма ликвидировать все демократические институты, права и свободы, завоеванные многолетней борьбой рабочего класса в передовых капиталистических странах.

Критикуя эту авантюристическую установку, Троцкий писал, что она препятствует коммунистам завоевать на свою сторону большинство рабочего класса. Для того, чтобы убедить рабочий класс и повести его за собой, требуется охранять «все элементы рабочей демократии в капиталистическом государстве» [831].

К «элементам рабочей демократии» Троцкий относил прежде всего политические организации и печатные органы, как коммунистические, так и социал-демократические, по которым фашисты готовились нанести уничтожающий удар. Он подчеркивал, что фашистские партии смогут «осуществить свою задачу, только подавив сопротивление пролетариата и упразднив все возможные органы такого сопротивления. В этом историческая функция фашизма» [832]. Поэтому он призывал немецких коммунистов «звать к обороне тех материальных и духовных позиций, которые успел завоевать для себя в германском государстве рабочий класс» [833]. «Для этого следует открыто сказать социал-демократическим, христианским и беспартийным рабочим: „Фашисты, небольшое меньшинство, хотят низвергнуть нынешнее правительство, чтоб захватить власть… Мы готовы вместе с вами защищать любой рабочий дом, любую типографию рабочей газеты от нападения фашистов. И мы требуем от вас, чтобы вы обязались придти нам на помощь в случае угрозы нашим организациям. Мы вам предлагаем единый фронт рабочего класса против фашистов“. Чем тверже и настойчивее мы будем проводить эту политику, применяя её ко всем вопросам, тем труднее будет фашистам застигнуть нас врасплох» [834].

С 1930 года Троцкий неустанно доказывал, что захват власти фашизмом в Германии, переживающей грандиозный экономический и политический кризис, становится всё более реальной опасностью. Анализируя итоги выборов в рейхстаг в сентябре 1930 года, он призывал коммунистов не испытывать иллюзий в связи с тем, что компартия получила на них около 4600 тыс. голосов против 3300 тыс. в 1928 году. Он напоминал, что в 1924 году, когда волна революционного движения падала, компартия получила больший процент голосов рабочих, чем в 1930 году, когда в стране сложилась революционная ситуация. Кроме того, «выигрыш компартии совершенно бледнеет перед скачком фашизма от 800 тыс. голосов к 6400 тыс.». Этот скачок свидетельствует о том, что «под ударом кризиса мелкая буржуазия качнулась не в сторону пролетарской революции, а в сторону самой крайней империалистской реакции, увлекая за собою значительные слои пролетариата» [835].

Троцкий обращал внимание на то, что социал-демократическая партия остается партией, пользующейся наибольшим влиянием в Германии (в сентябре 1930 года за неё проголосовало более 8,5 млн чел.). Фашизм выступает смертельной угрозой для её существования, поскольку он неминуемо уничтожит парламентско-демократические методы, на которых она строит свою работу. Поэтому продолжение «ложной политики компартии, нашедшей свое высшее выражение в нелепой теории социал-фашизма» [836], может в короткий срок привести к гибельному результату. Эта политика способствует росту недоверия к коммунистам со стороны миллионов социал-демократических рабочих, их сплочению вокруг вождей социал-демократии. Политика же единого фронта с социал-демократией, борьба за защиту демократических завоеваний трудящихся не только подрывает позиции фашизма, но и открывает перед коммунистической партией огромные возможности для упрочения своего влияния в массах. «Условием успеха является, однако, отказ от теории и практики „социал-фашизма“, вредность которой становится в настоящих условиях прямо-таки угрожающей» [837].

Отвергнув эту порочную теорию и практику, коммунисты смогут заключить соглашение с социал-демократическими организациями. При этом единый фронт коммунистов с социал-демократическими и беспартийными рабочими против фашистской опасности должен строиться таким образом, чтобы проводить тактику обороны. Такая тактика диктуется тем, что, несмотря на чудовищный кризис капиталистической системы и на рост коммунистических сил, компартия ещё слишком слаба для того, чтобы форсировать революционную развязку. В то же время фашисты, «благодаря своему головокружительному успеху, благодаря мелкобуржуазному, нетерпеливому и не дисциплинированному составу своей партии, склонны будут в ближайший период зарываться по части наступления». Чем больше в глазах трудящихся фашисты будут выглядеть наступающей стороной, а коммунисты и их союзники — обороняющейся, «тем больше у нас будет шансов не только разгромить наступление фашистов, но и перейти самим в успешное наступление» [838].

Игнорируя все эти предостережения и прогнозы, руководство германской компартии продолжало вести сектантскую политику, допуская всё новые и новые ошибки. В июле 1931 года ЦК ГКП обратился с рядом ультимативных требований к социал-демократическому правительству Пруссии, угрожая в случае их отклонения принять участие в затеянном гитлеровцами референдуме, направленном на свержение этого правительства. Когда социал-демократы отклонили этот ультиматум, то под давлением Сталина и Молотова компартия приняла участие в референдуме. Оценивая результаты этой акции, Политсекретариат ИККИ 18 сентября писал, что в результате вмешательства коммунистической партии референдум превратился в орудие борьбы «против демократических иллюзий масс… против германской социал-демократии, являющейся основной социальной опорой германской буржуазии в её борьбе за капиталистический выход из кризиса» [839].

В действительности же референдум позволил гитлеровской партии резко усилить свое влияние. Фактически оказалось, что коммунисты выступили против социал-демократов в блоке с самой реакционной политической силой. Оценивая это событие, Троцкий замечал, что сталинская бюрократия обратилась к верхушке социал-демократии с предложением на известных условиях единого фронта против фашизма. Когда же социал-демократия отвергла эти условия, сталинцы «создали единый фронт с фашистами против социал-демократии… Так эти люди, даже не замечая того, что делают, ниспровергли свою метафизику единого фронта „только снизу“ посредством самого нелепого и самого скандального опыта единого фронта только сверху, неожиданно для масс и против воли масс». Этот факт выступил новым подтверждением того, что «подобно своему учителю Сталину, берлинские ученики ведут политику с потушенными фонарями» [840].

Тем временем экономический и политический кризис в Германии всё более обострялся. В начале 30-х годов в стране насчитывалось 1,5 миллионов безработных, получавших чисто символическое пособие. Страна находилась в фактической готовности к гражданской войне. Основные политические силы имели свои массовые военизированные организации: коммунисты — Рот фронт, социал-демократы — шуцбунд, нацисты — отряды штурмовиков.

В этих условиях коммунистическая партия Германии продолжала руководствоваться сталинской формулой о необходимости «смертельного боя» с социал-демократией. Осенью 1932 года руководство Коминтерна отвергло предложение Димитрова обратиться к немецким рабочим без различия их партийной принадлежности с призывом создавать совместно избранные органы для общих боевых выступлений против фашизма.

Вспоминая это время, известный советский публицист Эрнст Генри писал: «Слова Сталина были таким же приказом Коминтерну, как его указания Красной Армии или НКВД. Они разделили рабочих друг от друга как бы баррикадой… Старые социал-демократические рабочие повсюду были не только оскорблены до глубины души, они были разъярены. Этого коммунистам они не простили. А коммунисты, стиснув зубы, выполняли приказ „о смертном бое“. Приказ есть приказ, партийная дисциплина — дисциплина. Везде, как будто спятив с ума, социал-демократы и коммунисты неистовствовали друг против друга на глазах у фашистов. Я хорошо это помню. Я жил в те годы в Германии и никогда не забуду, как сжимали кулаки старые товарищи, видя, как дело идёт прахом… как теория социал-фашизма месяц за месяцем, неделя за неделей прокладывает дорогу Гитлеру. Сжимая кулаки… шли навстречу смерти, уже поджидавшей их в эсэсовских застенках» [841].

К этому можно прибавить, что Коминтерн и ЦК германской компартии давали немецким коммунистам противоречащие друг другу директивы, крайне неадекватно отражавшие соотношение политических сил и перспективы дальнейшего развития событий. На XI пленуме ИККИ Тельман утверждал, что фашизм достиг своей кульминационной точки и отныне будет быстро разваливаться. «Мы трезво и твёрдо установили,— заявлял он,— что 14 сентября (1930 года — день выборов в рейхстаг.— В Р.) было, в известном смысле, лучшим днем Гитлера и что дальше последуют не лучшие, а худшие дни. Та оценка, которую мы давали развитию этой партии, подтверждена событиями» [842].

Когда же фашизм, вопреки этому легковесному прогнозу, за последующий год вырос в ещё более грозную силу, Коминтерн и германский ЦК ударились в противоположную крайность. В речах и статьях их руководителей стала всё чаще звучать мысль о том, что фашизм неудержимо растёт и его победа неизбежна. Поэтому коммунисты должны не «слепо» бросаться в борьбу с фашизмом, а позволить ему овладеть властью, чтобы он «скомпрометировал» себя. Только после этого пробьет час «наступления» коммунистов.

Откликаясь на эти идеи, Троцкий писал: «Авантюризм и легкомыслие, по законам политической психологии, сменились прострацией и капитулянтством. Победа фашистов, считавшаяся год тому назад немыслимой, сейчас считается уже обеспеченной… Если б эта теория утвердилась в германской компартии и определила её политический курс в ближайшие месяцы, это означало бы со стороны Коминтерна предательство не меньшего исторического объёма, чем предательство социал-демократии 4 августа 1914 года — при том с ещё более страшными последствиями» [843].

29 ноября 1931 года ЦК германской компартии опубликовал обращение с призывом к «красному единому фронту», разумеется, только «снизу». В этом документе сохранялась прежняя установка на то, что для победы над фашизмом необходимо предварительно победить социал-демократию. «Можно ли надеяться на то, что компартия в ближайшие месяцы опрокинет и социал-демократию и фашизм? — писал по этому поводу Троцкий.— Ни один здравомыслящий человек, умеющий читать и считать, не рискнет на такое утверждение» [844].

Одной из главных причин ошибок германской компартии Троцкий считал насаждение в ней, как и в других партиях Коминтерна, режима беспрекословного и бездумного подчинения любым указаниям своих лидеров, в свою очередь полностью подчиняющихся указке из Москвы. «Эта ужасающая нынешняя „монолитность“, это гибельное единогласие, которое каждый поворот злосчастных вождей превращает в абсолютный закон для гигантской партии» [845],— предупреждал он,— особенно губительны в условиях величайших испытаний, грозящих смести с исторической арены германскую компартию как крупную политическую силу.

Прошедшая в 1932 году серия выборов показала, что соотношение политических сил в Германии весьма неустойчиво и быстро меняется, как это всегда бывает в эпохи бурных политических кризисов. Весной 1932 года на президентских выборах в первом туре Гинденбург получил 18,6 млн голосов, Гитлер — 11,3 млн, Тельман — около 2,5 млн. На выборах в рейхстаг 31 июня 1932 года гитлеровская партия получила 13,7 млн голосов, компартия — 5,3 млн, а социал-демократы — около 8 млн. На новых парламентских выборах в сентябре 1932 года гитлеровцы потеряли 2 млн голосов, а за коммунистов голосовали 6 млн чел. Коммунисты и социал-демократы вместе имели теперь 221 мандат в рейхстаге, а число мандатов гитлеровцев уменьшилось с 230 до 196.

В этих условиях Троцкий доказывал, что ещё остается последний шанс путём общих усилий парламентских фракций рабочих партий преградить путь Гитлеру, что в условиях сохранения парламентской демократии исключён непрерывный рост влияния фашистов, что при отсутствии своей террористической диктатуры они неминуемо исчерпают свой социальный резервуар. «Фашизм включил в свои ряды такие страшные противоречия, что близится момент, когда приток перестанет возмещать отлив. Это может наступить задолго до того, как фашисты соберут вокруг себя больше половины голосов. Останавливаться им нельзя будет, ибо ждать им будет больше нечего. Они вынуждены будут пойти на переворот» [846].

До такого реакционного переворота, который неизбежно уничтожит все другие партии, доказывал Троцкий, фашизм опирался на сравнительно ограниченную социальную базу. «Главной армией фашизма остается всё же мелкая буржуазия и новое среднее сословие: мелкий ремесленный и торговый городской люд, чиновники, служащие, технический персонал, интеллигенция, разоряющиеся крестьяне». Именно эти социальные слои отдают фашистам свои голоса на выборах. Из этих же слоёв фашисты рекрутируют свои боевые кадры, ударные отряды штурмовиков. Основная же часть промышленного пролетариата продолжает идти за двумя рабочими партиями. А «на весах революционной борьбы тысяча рабочих крупного предприятия представляет собою силу в сто раз большую, чем тысяча чиновников, канцеляристов, их жён и тещ» [847].

Принципиально иная расстановка социальных сил сложится в случае захвата власти фашизмом, который тогда «легко найдет своих солдат». «Капитулянтская позиция официального коммунизма, открывающая фашизму дорогу к власти, толкнула бы полностью в сторону фашизма и средние классы, и ещё колеблющиеся слои мелкой буржуазии, и значительные слои самого пролетариата». Если компартия уклонится от боя с фашизмом в союзе с социал-демократами, то возникнут условия, «в десятки раз более выгодные для фашизма, чем сейчас… Десять пролетарских восстании, десять поражений, одно за другим, не могли бы так обескровить и обессилить германский рабочий класс, как обессилило бы его отступление перед фашизмом в настоящий момент, когда ещё только предстоит решение вопроса о том, кому стать хозяином в немецком доме» [848].

Экономические и политические противоречия, достигнувшие неслыханной остроты, вплотную приближают развязку. От её направления «будет зависеть на много-много лет не только судьба самой Германии (что уже само по себе очень много), но и судьба Европы, судьба всего мира» [849]. Перспективы социалистического строительства в СССР, будущее революционного движения в Европе и Азии прямо и непосредственно упираются в вопрос о том, кто победит в ближайшее время в Германии.

Троцкий предупреждал, что «приход „национал-социалистов“ к власти означал бы прежде всего истребление цвета немецкого пролетариата, разрушение его организаций, искоренение в нем веры в себя и в свое будущее. В соответствии с гораздо большей зрелостью и остротой социальных противоречий в Германии, адская работа итальянского фашизма показалась бы, вероятно, бледным и почти гуманным опытом по сравнению с работой германского национал-социализма» [850].

Доказывая, что руководство Коминтерна перед лицом наступления решающего часа борьбы оказалось неспособным предвидеть и предупредить свои многочисленные поражения, Троцкий писал, что оно продолжает вести «политику страуса», не отдавая себе отчёт в ситуации, которая сложилась в Германии. Между тем «приближается вплотную один из тех узловых моментов истории, когда Коминтерн после ряда больших, но всё же „частных“ ошибок, подрывавших и расшатывавших его силы, накопленные в первое пятилетие существования, рискует совершить основную, роковую ошибку, которая может смести Коминтерн, как революционный фактор, с политической карты на целую историческую эпоху» [851].

Руководство Коминтерна ведёт германский рабочий класс к капитуляции перед фашизмом, которая будет означать уничтожение крупнейшей коммунистической партии в Европе, гигантскую катастрофу всего мирового коммунистического движения. «Разумеется, когда-нибудь торжествующий фашизм падет жертвой объективных противоречий и собственной несостоятельности. Но непосредственно, для обозримого будущего, для ближайших 10—20 лет, победа фашизма в Германии означала бы перерыв в развитии революционной преемственности, крушение Коминтерна, торжество мирового империализма в самых его отвратительных и кровожадных формах» [852].

Победа фашизма, указывал далее Троцкий, с неизбежностью приведет к войне Германии против СССР. Правительство Гитлера окажется единственным европейским правительством, способным на войну с Советским Союзом. При этом оно будет действовать в одном фронте с Румынией и другими сопредельными с Советским Союзом государствами, имея к тому же потенциального союзника на Дальнем Востоке в лице милитаристской Японии. Всё это будет означать для СССР «борьбу не на жизнь, а на смерть в самых тяжких и в самых опасных условиях» [853].

Перед лицом этой грозной перспективы Троцкий не уставал повторять, что ещё можно переломить столь неблагоприятное развитие события. Фашизм представляет продукт не только острого социального кризиса, но и революционной слабости разобщённого германского пролетариата. Эта слабость порождена в первую очередь ошибочной политикой германской компартии, по-прежнему называющей социал-демократов фашистами, что сбивает коммунистов с толку и мешает им вступить в союз с социал-демократическими рабочими. «Сила национал-социалистов сейчас не столько в их собственной армии, сколько в расколотости армии их смертельного врага» [854]. В то время, как нарастание фашистской опасности должно толкать рабочих к сплочению, руководство Коминтерна продолжает диктовать немецким коммунистам теорию социал-фашизма, которая «стала петлей на шее немецкого пролетариата. Под кнутом сталинской клики несчастный, запутанный, запуганный, задерганный ЦК германской коммунистической партии изо всех сил помогает выдать немецкий рабочий класс на распятие Гитлеру» [855].

Троцкий напоминал, что ещё в 1930 году левая оппозиция выдвигала практическую программу соглашения с социал-демократическими рабочими. За последующие годы, однако, в этом направлении не было сделано почти ничего. «Сколько упущено драгоценного, невозвратного времени! Поистине, его осталось немного. Программа действий должна быть строго практической, строго деловой, ‹…› без всяких задних мыслей, так, чтобы каждый средний рабочий социал-демократ сказал себе: то, что предлагают коммунисты, совершенно необходимо для борьбы с фашизмом» [856].

Спустя несколько месяцев, считая угрозу гитлеровской победы надвинувшейся вплотную, Троцкий с отчаянием повторял мысль о времени, потерянном для преодоления раскола немецкого рабочего движения. «Сколько упущено времени — бесцельно, бессмысленно и постыдно! Сколько можно было сделать хотя бы только за последние два года! Ведь было совершенно ясно заранее, что монополистический капитал и его фашистская армия будут кулаками и дубинами гнать социал-демократию на путь оппозиции и самообороны. Нужно было это предвидение обнаружить на деле пред лицом всего рабочего класса, взяв на себя инициативу единого фронта и не выпуская этой инициативы из рук на каждом новом этапе» [857].

В условиях обострения политического кризиса в Германии Сталин ответил на критику Троцким гибельной линии Коминтерна втягиванием коммунистов всех стран в новую бешеную кампанию против «троцкизма». Эта кампания, как подчеркивал Троцкий, была поднята, в первую очередь, для того, чтобы в критический для судеб мирового революционного движения момент отвлечь внимание западных коммунистов от выдвинутых левой оппозицией идей и лозунгов, касающихся событий в Германии. Если бы руководство германской компартии обладало свободой в выработке собственной политической линии, то оно под влиянием объективной обстановки в стране пришло бы к восприятию этих идей. Но оно целиком подчинено Сталину, о чём наглядно свидетельствует характер новой международной кампании, развертывающейся не вокруг насущнейших вопросов немецкой революции, а вокруг «жалкой и фальсификаторской статьи Сталина по вопросам истории большевизма. Трудно себе представить бо?льшую диспропорцию между задачами эпохи, с одной стороны, и жалкими идейными ресурсами официального руководства, с другой. Таково унизительное, недостойное и вместе с тем глубоко трагическое положение Коминтерна» [858].

Проблема германской революции и проблема сталинского политического и идеологического режима, перенесённого на все партии Коминтерна, оказались связаны одним узлом. Если историков исключают из партии только за то, что они не прославляли «подвиги Сталина в 1917 году», замечал Троцкий, то может ли сталинский режим «допустить признание своих ошибок, совершённых в 1931—1932 году? Может ли он отказаться от теории социал-фашизма? Может ли он дезавуировать Сталина, который суть немецкой проблемы формулировал так: сперва пускай придут фашисты, а потом мы?» [859].

Последняя надежда на изменение Коминтерном своей стратегии и тактики рухнула после XII пленума ИККИ (август — сентябрь 1932 года). На нем Тельман и другие ораторы, оценивая положение в Германии, настойчиво повторяли, что социал-демократия остается главной социальной базой немецкой буржуазии, которая всё более использует «социал-фашистское движение в качестве непосредственной опоры фашистской диктатуры» [860]. Один из сталинских эмиссаров в Коминтерне С. Гусев утверждал, что коммунисты должны наносить главный удар не по фашизму, а по социал-демократии. Эту точку зрения он обосновывал тем, что фашизм — это открытая контрреволюция, выступающая за интервенцию в СССР, а «социал-фашизм» — «замаскированная контрреволюция», якобы лицемерно выступающая за защиту СССР в грядущей войне, и поэтому более опасная. Исходя из того, что Германия переживает период подготовки социалистической революции, Гусев заявлял, что главной задачей коммунистов должно стать «разоблачение социал-демократии» [861].

В решениях пленума отвергался рост фашистских сил в Германии и вновь санкционировался отказ от политики единого рабочего антифашистского фронта. Подчеркивая, что в этом в очередной раз проявились беспощадный диктат сталинской клики и дезорганизация ею немецких коммунистов, обрекающая последних на неминуемое поражение и гибель, Троцкий писал: «Бюрократия первого рабочего государства — бессознательно, но от этого не легче — делает решительно всё, чтобы помешать появлению на свет второго рабочего государства» [862].

30 января 1933 года президент Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером. После этого события стали развиваться с ошеломляющей быстротой. Гитлер немедленно распустил рейхстаг и назначил на начало марта новые выборы. 27 февраля произошёл поджог здания рейхстага. На следующий день чрезвычайным декретом Гинденбург по предложению нацистского правительства отменил все статьи Веймарской конституции, гарантировавшие свободу личности, слова, печати, собраний, союзов. По стране прокатились массовые аресты антифашистов.

Даже в обстановке фашистского террора, на выборах 7 марта около 5 миллионов избирателей проголосовали за коммунистов и более 7 миллионов — за социал-демократов. Ещё 5 миллионов голосов было отдано за партию католиков, находившуюся в оппозиции к Гитлеру. Нацисты собрали 17 млн голосов или 43 % от их общего числа. Сразу же после выборов гитлеровская власть аннулировала 81 мандат депутатов-коммунистов и таким образом добилась желаемого большинства в рейхстаге.

14 марта коммунистическая партия была объявлена вне закона. 2 мая были разгромлены профессиональные союзы, конфисковано их имущество, а их руководители были брошены в концентрационные лагеря. 22 июня пришёл черед социал-демократической партии, деятельность которой также была запрещена. Таким образом, в течение ста дней были уничтожены демократические права и свободы, которые германский рабочий класс завоевал на протяжении ста лет.

Уже 14 марта в статье «Трагедия германского пролетариата» Троцкий подчеркивал, что «самый мощный в Европе по своей производственной роли, по своему социальному весу, по силе своих организаций пролетариат не оказал никакого сопротивления приходу Гитлера к власти и первому бешеному натиску на рабочие организации». Прямая и непосредственная вина за это ложится на руководство Коминтерна, которое «изолировало коммунистов от массовых профессиональных союзов; отождествляло социал-демократию с фашизмом и отказывалось от единого фронта с массовыми рабочими организациями пред лицом наступающих банд национал-социализма; саботировало всякую инициативу единого оборонительного фронта на местах,— и в то же время систематически обманывало рабочих относительно действительного соотношения сил» [863].

Даже после прихода нацистов к власти Сталин продолжал ориентировать немецких коммунистов на следование обанкротившейся формуле «социал-фашизма». Редактируя весной 1933 года статью члена ЦК КПГ Ф. Геккерта «Что происходит в Германии», Сталин к словам автора о том, что социал-демократия перешла на сторону фашизма, приписал: «И почему коммунисты именуют социал-демократов вот уже три года социал-фашистами» [864].

Связь между бескровной победой Гитлера и политикой сталинизированного Коминтерна была очевидна для всех опытных революционеров. Как вспоминал немецкий коммунист Э. Волленберг, Зиновьев говорил ему в 1933 году: «не считая германских социал-демократов, Сталин несёт главную ответственность перед историей за победу Гитлера» [865].

Чтобы увести компартии от таких неоспоримых выводов, XIII пленум ИККИ, состоявшийся в ноябре — декабре 1933 года, признал стратегию и тактику германской компартии правильной и запретил открывать дискуссию по поводу событий в Германии. Противопоставляя, как и прежде, тактику единого фронта снизу тактике единства сверху, пленум призвал коммунистов к борьбе «против предательских вождей социал-демократии» [866].

6 февраля 1933 года руководители семи социалистических партий Европы обратились к руководству Коминтерна и Социалистического Интернационала с предложением созвать конференцию двух Интернационалов для выработки плана совместных действий против фашизма. 19 февраля бюро II Интернационала опубликовало воззвание, в котором заявляло о согласии вести переговоры с Коминтерном и предлагало прекратить взаимные нападки коммунистов и социал-демократов.

В ответе Коминтерна, опубликованном 5 марта в виде воззвания к рабочим всех стран, европейским компартиям рекомендовалось соглашаться на единый фронт с социал-демократическими партиями, но ничего не говорилось о готовности Коминтерна вести переговоры непосредственно с II Интернационалом.

Анализируя содержание этого воззвания, Троцкий обращал внимание на то, что в нем «сталинцы ни словом не говорят о „социал-фашизме“, как главном враге. Они не напоминают больше о великом откровении своего вождя: „социал-демократия и фашизм — не антиподы, а близнецы“. Они не утверждают больше, что борьба против фашизма требует предварительного разгрома социал-демократии. Они не заикаются о недопустимости единого фронта сверху… Так летят под стол в мусорную корзину высшие уроки сталинизма последних четырёх лет». Однако это не означает, что сталинисты решили коренным образом изменить свою политику в международном рабочем движении. В ответ на предложение II Интернационала о заключении союза для совместной борьбы с фашизмом «сталинская бюрократия выбирает худший из путей: она не отклоняет соглашения двух Интернационалов, но и не принимает его» [867].

В написанном Троцким «Заявлении делегатов, принадлежащих к Интернациональной левой оппозиции (большевики-ленинцы), к конгрессу борьбы против фашизма», говорилось о необратимости на ближайшие годы того пути, на который вступила Германия, и о громадных бедствиях, которые фашизм несёт немецкому народу. «Фашизм ведёт за собою тучи голодной и прожорливой саранчи, которая требует для себя и добьется монополии должностей и барышей… Положение в Германии глубоко трагично. Палач только приступил к работе. Жертвам не будет конца» [868]. Троцкий подчеркивал, что германский фашизм неизбежно примет более зловещий и кровавый облик, чем в Италии, поскольку он захватил власть в условиях жестокого экономического кризиса и небывалой в истории страны нужды масс, усиливающей благоприятный для него процесс люмпенизации широких слоёв трудящихся. Вслед за Германией фашистский переворот начинает непосредственно угрожать Австрии.

Прогноз Троцкого относительно Австрии как следующей жертвы фашизма осуществился в феврале 1934 года, когда в этой стране было подавлено антифашистское восстание шуцбундовцев — австрийских социал-демократов, вслед за чем утвердилась фашистская диктатура Дольфуса, расчистившая дорогу аншлюсу — насильственному включению Австрии в состав Германии в 1936 году. Значительная часть шуцбундовцев эмигрировала в СССР, где вскоре разделила участь большинства революционных эмигрантов, подвергнутых сталинским репрессиям.

В «Заявлении» 1933 года Троцкий предлагал отвергнуть и осудить теорию социал-фашизма и немедленно принять предложение II Интернационала о переговорах и соглашении. «Одно несомненно,— писал в конце «Заявления» Троцкий.— Времени для исправления чудовищных ошибок остается совсем уже немного. Если оно будет упущено, Коммунистический Интернационал отойдет в историю со славным ленинским началом и бесславным сталинским концом» [869].

Этот прогноз Троцкого реализовался во всей трагической полноте.