СТРАТЕГ ОХРАННЫХ ТЕХНОЛОГИЙ СЕРГЕЙ ЗУБАТОВ
СТРАТЕГ ОХРАННЫХ ТЕХНОЛОГИЙ
СЕРГЕЙ ЗУБАТОВ
В пятницу 3 марта 1917 года в доме Зубатовых в Замоскворечье все было как обычно. В два часа пополудни сели обедать. За столом он узнал об отречении царя. Долго молчал, сгорбившись над тарелкой. Тяжело встал, прошаркал в соседнюю комнату. Повисшую тишину оборвал выстрел...
Он застрелился не из-за ожидаемой мести будущих властей, хотя она, несомненно, настигла бы его. Нет. Рука, поднявшая браунинг, подвела черту под жизнью, потерявшую всякий смысл после падения династии Романовых. Да, Сергей Васильевич Зубатов, бывший начальник особого отдела департамента полиции, бывший начальник Московского охранного отделения, романтик политического сыска и социальных новаторств, был верный слуга самодержавия.
Поднимая пистолет, вряд ли он вспомнил тот декабрьский вечер последнего дня 1899 года, накануне века двадцатого, когда у него родилась идея спасения режима в стране, охваченной революционным брожением. Тогда он допрашивал учительницу из подмосковных Люберец Лисакову. Зубатовский допрос — не зуботычины и вопли; это чашка чая, мягкий разговор, понимающий взгляд, неподдельный интерес к судьбе не арестованного, а скорее собеседника. Лисакова назвала всех членов кружка.
— А вот Грибанов, токарь этот, что он за человек?
То, о чем поведала Лисакова, не вписывалось в привычные представления о революционерах. Оказалось, что грамотный, много читавший, верующий Грибанов расколол кружок идеей о том, что рабочие должны бороться за свои материальные права, а политические выступления в духе марксизма только сбивают с толку, осложняют борьбу за реальные требования.
— Так-так! — подался вперед взволновавшийся Сергей Васильевич.
В такие минуты он был не тем повседневным Зубатовым — бесцветным интеллигентом в темных очках, волосы назад, бородка клинышком. Он становился похож на актера или писателя, охваченного творческим нетерпением. «Легализовать рабочие организации!» — как музыка, зазвучала идея. Завертевшаяся от разговора с Лисаковой, она ждала раздумий.
Увесистые тома Маркса, Вэбба, Зомбарта, Бердяева ложатся к нему на стол. Наконец, он узнает о противнике Ленина Бернштейне: «...душою затрепетал. Вот наш союзник против безобразной русской социал-демократии». В докладной записке для начальства пишет: «Идей социал-демократов половина рабочих вообще понять не может в силу своей крестьянской неразвитости. В это время мы предлагаем им не связанный с опасностью попасть под удар полиции легальный путь к улучшению их экономического положения».
Заручившись поддержкой московского губернатора великого князя Сергея Александровича, Зубатов начал свой новаторский эксперимент. Первый легальный рабочий кружок — там, в Люберцах, где Грибанов. А в Москве организация рабочего общества «Совет рабочих механического производства». Здесь правая рука Слепов, токарь завода «Бромлей», выделявшийся среди грамотных и энергичных пролетариев-помощников Зубатова. Как грибы росли в Белокаменной рабочие кружки и клубы. Там пили чай, пели песни, ругали заводские порядки и слушали либеральных профессоров, читавших лекции. В сборнике «Русская старина» от 1911 года один из таких миссионеров профессор И. И. Янжул вспоминал: «Общее содержание указанных чтений — социальный мир, то есть установление мира и согласия вместо борьбы и раздора... в промышленных классах».
Хорошо тогда получалось сотрудничество охранки и либеральной профессуры, будто созданы были друг для друга. Профессора просвещали пролетариев, а в охранном отделении, как в каком-то партийном горкоме, по воскресеньям жандармские офицеры принимали рабочих. Беседовали, разъясняли, а их заявлениям и жалобам давали ход. Изумлялись заводчики и фабриканты: в кои времена политическая полиция лезет с советами, предостерегает, вступается за какого-то слесаря, за какую-то чумазую бригаду с парового молота! Движение росло, у него появился устав Московского общества вспомоществования рабочих в механическом производстве. Рабочая аристократия Москвы презрела тогда социалистов с их классовой борьбой. Душой этого политико-экономического действа, конечно, был сам Зубатов.
Спустя десятилетия появятся теоретики человеческих отношений в лице признанных ныне классиков: М. Фоллетта, Э. Мэйо, Д. Макгрегора, Д. Карнеги. Они будут писать, как установить гармоничные отношения между хозяевами и работниками. Во всех учебниках по «паблик рилейшнз» (связям с общественностью) говорится ныне о способах взаимодействия людей внутри компаний и фирм. Известные всем корпорации IBМ, «Сони», «Дженерал моторс», BАSF устами своих лидеров поведают миру о технологии взаимоотношений работников во имя процветания промышленных империй и снятия конфликтов. Но мало кто сегодня помнит и знает, что у истоков этой технологии стоял российский полицейский чиновник Сергей Васильевич Зубатов.
В феврале 1902 года взбунтовались студенты. А 19 февраля зубатовские организации собрали в Кремле у памятника Александру II почти 50 тысяч рабочих. Отслужили панихиду, возложили венок. Великий князь Сергей Александрович смахнул слезу. Удивленно ярился на происходящее вице-директор департамента полиции Петр Иванович Рачковский, приехавший специально из Петербурга. Идеологическая акция, конечно. Но Зубатов знал, что делал. Царь — высшая инстанция, он над всеми, он примирит по справедливости алчущих капиталистов и страждущих пролетариев. Пусть поймут это и рабочие и власть предержащие. Звезда Сергея Васильевича — в зените. Она ведет его в Петербург, на Фонтанку, в кресло начальника Особого отдела Департамента полиции.
В Петербурге социальный стратег Зубатов открывает талантливого проповедника отца Гапона. Ставит ему задачу: найти сподвижников среди рабочих и увлечь их идеей создания общества на кооперативных началах взаимопомощи. Дело закрутилось по той же схеме, что и в Москве. Неплохим учеником оказался Гапон — в 1903 году начинает жить «Общество петербургских рабочих», благословленное ректором духовной академии. А на очереди Минск, Одесса, Харьков. Киев. У себя на квартире Зубатов совещается с будущими лидерами рабочих организаций — для Минска готовит М. Вильбушевич, для Одессы — Г. Шаевича, для Киева — М. Гуровича.
Но две силы ополчились против Зубатова и его миротворческих идей: русские промышленники и русские социал-демократы, будущие большевики. За первыми стоял Сергей Юльевич Витте, министр финансов, впоследствии председатель Совета министров, за вторыми — Владимир Ильич Ленин.
Фабриканты и заводчики уже давно противились Зубатову, особенно московские. На их фабриках машины были хуже, чем на петербургских и лодзинских. И они насмерть стояли против сокращения трудового дня и других социальных требований рабочих. Он знал их настроения и однажды, еще в Москве, собрал в ресторане Тестова для откровенного разговора. Под знаменитые тестовские расстегаи держал почти часовую речь, в которой предельно ясно объяснил, что они, промышленники, плюют на интересы государства и престола, своими неумными действиями провоцируют рабочих, обсчитывают, терзают незаконными штрафами, урезают зарплату, давят неурочной работой, безразличны к многочисленным травмам, уровень которых выше, чем во всей Европе, равнодушны к ужасным условиям жизни. Все это настраивает пролетариев на антиправительственные выступления. В конце предупредил: если не будет наведен порядок, не улучшатся условия труда и жизни, то государь железной рукой заставит их это сделать, а мы, полиция, ему поможем. Ответом было гробовое молчание. Прибыль, что ли, застила глаза и разум?..
Чванливые русские капиталисты, выросшие порой из таких же мастеровых, на которых ныне делали свое состояние, готовые удавиться из-за нескольких сотен тысяч рублей дохода, неспособные глянуть на несколько лет вперед, не могли согласиться на уступки. Они, как тот хозяин, о котором рассказал И. Бунин, готовы были перевешать всех собак в доме, лишь бы не достались другому. Поистине ограниченность и агрессивность русского буржуа прямиком гнали страну в революцию.
Но Витте, Витте каков! Министр финансов, глава фабричной инспекции видел только интересы финансовой и промышленной элиты. Когда Россию трясли забастовки, он и знать ничего не хотел о положении пролетариев. Все помнили его усердие в пользу фабрикантов в комитете по проекту закона о нормировании рабочего времени. При обсуждении проекта интересы рабочих защищали только полицейские чиновники Семякин и Щегловитов. А когда закон был принят, усилиями Витте его свели на нет. Рабочие по-прежнему вкалывали по 11-13 часов в день. Называлось это сверхурочными работами...
К Витте и побежали московские промышленники после ресторанной речи Зубатова. «В полиции появился смутьян, вмешивается в отношения с рабочими, натравливает их против власти и против них, деловых людей!» — таков был пафос их обвинений. Рвал и метал финансовый министр. А сделать пока ничего не мог. Министерство внутренних дел и великий князь Сергей Александрович были на стороне Зубатова.
Но ситуация менялась стремительно. На Зубатова наступали не только промышленные тузы. За него активно взялись социал-демократы. «Полицейским социализмом» назвал Ленин зубатовское движение. Как никто он чувствовал его смертельную опасность для революции и социал-демократии. «Искра» в каждом номере печатает антизубатовские статьи. Лучших людей партии посылает Ленин для борьбы с зубатовщиной: в Москву — Николая Баумана, в Петербург — Ивана Бабушкина. Оказались неплохими организаторами. Их агенты проникали в зубатовские кружки и клубы и так же раскалывали их, как рабочий Грибанов расколол в свое время марксистский кружок в Люберцах. Прозорливые «искровцы» и недовольные русские капиталисты сошлись в своих интересах.
Зубатов понимал: все на грани, победит тот, кто овладеет массой. Первый камень надвигающейся катастрофы полетел из Одессы. Его, Зубатова, человек, доктор философии Шаевич, развернулся лихо — за несколько месяцев создал сеть организаций, назвавших себя «независимыми». И когда на чугунолитейном заводе незаконно уволили рабочего, он поднял «своих» на забастовку. Но настроение пролетариев было такое, что полыхнуло по всему городу. Этим немедленно воспользовались социал-демократы. Рабочие недолго слушали «независимцев», радикальные лозунги «искровцев» больше пришлись по душе. Одесса сжалась без хлеба, воды и света. Губернатор призвал казаков рабочих избили, со служащими «разобрались». Но власть и заводчики натерпелись: чем больше глотнешь страха, тем шире изойдешь ненавистью. Они обрушились на Зубатова. Все, и одесские, и петербургские, и московские чиновники и буржуа вопили о том, что он сам устроил забастовку, что он сам революционер.
Дело разрасталось. Николаю II так и доложили: беспорядки в Одессе учинил Зубатов. Это был удар. Заметался Сергей Васильевич. И в то время, когда его начальник, министр внутренних дел Плеве1, взвешивал все обстоятельства, он лихорадочно решал, идти или не идти к Витте за поддержкой.
Последнее время Зубатов плел интригу: с Витте против Плеве, ибо Плеве уже разочаровался в зубатовской деятельности, видя провалы и чувствуя настроение промышленников. Ставя на Витте, конечно, знал его отношение к рабочим организациям. Но все же надеялся на государственный ум этого политика. И стратегически был прав: заручившись поддержкой Витте, можно было действовать смело и масштабно. Тот хорошо запомнил визит Сергея Васильевича: «Вдруг в начале июля (1903 года. — Э. М.), месяца за полтора до моего ухода с поста министра финансов, мне докладывают, что меня желает видеть Зубатов. Я его принял. Он мне начал подробно рассказывать о состоянии России по его секретным сведениям охранных отделений. Он мне докладывал, что, в сущности, вся Россия бурлит, что удержать революцию полицейскими мерами невозможно, что политика Плеве заключается в том, чтобы вгонять болезнь внутрь, и что это ни к чему не приведет, кроме самого дурного исхода. Он прибавил, что Плеве убьют и что он его уже несколько раз спасал... Затем мне сделалось известным, что Зубатов отправился к князю Мещерскому2 и то же самое говорил князю Мещерскому, причем сказал, что он был у меня, говорил все это и просил моего вмешательства, чтобы я уговорил Плеве перестать вести его мракобесную политику, и что я от этого отказался. Тогда князь Мещерский поехал к Плеве и все ему рассказал, причем сказал, что Зубатов был у меня».
То, о чем вспоминает Витте, и стало последней каплей: Плеве поставил на Зубатове точку. Тот Плеве, который всего полгода назад говорил, что политическое спокойствие государства в руках Зубатова. Теперь на приеме у императора Плеве изрек: «Уволить немедленно, новации прекратить!» Такое мнение министра произвело впечатление на государя.
Расставание прошло тяжко и противно. Излили все, что думали друг о друге. Бомбой громыхнула дверь начальствующего кабинета — столь велика была ярость зубатовского прощания с родным ведомством.
Не нужен! Не нужен ни службе, ни царю, ни отечеству. Его, верного слугу монархии, — в ссылку, во Владимир, под надзор полиции! И обыск еще учинили, мерзавцы, в письменном столе!
Теперь две эти силы — социал-демократию и российскую буржуазию — не сдерживал никто. И они понеслись навстречу друг другу, чтобы уже намертво сойтись осенью семнадцатого. А российская тайная полиция потеряла одного из самых необычных и, может быть, самых дальновидных своих руководителей. Было ему тогда сорок лет.
А начинал в двадцать три. Тогда начальник Московского охранного отделения Бердяев приказал незаметно привести к нему этого молодого человека. В свое время Зубатова исключили из гимназии за дискуссии в революционном кружке, где вовсю поносили царя и правительство. Бывший гимназист оказался не промах — вскоре женился на Михиной, владелице популярной в Москве библиотеки. Но там, где книги, там и смута. Естественно, что в библиотеке собирался политический кружок. И Зубатов вновь активно в нем дискутирует.
Бердяев был строг и логичен: либо тюрьма, либо сотрудничество. Психологи в «охранке» были отменные, да и кандидат исследовался уже с гимназических лет. Зубатов выбрал сотрудничество: оно влекло его больше, было острее, романтичнее. Мучений совести, похоже, не испытывал: избранное ремесло подменяло их удовольствием интеллектуальных состязаний и головокружением от одержанных побед.
Много тогда в Москве накрыли народовольцев — 200 человек арестовали в один день не без зубатовского участия. Хитер и ловок был: на деньги «охранки» создал подпольные типографии, печатал и распространял литературу, нащупал связи, выявил целую сеть кружков. После столь оглушительного успеха немудрено, что ему предложили должность в охранном отделении.
Карьера начала отстукивать ступени. В тридцать три года он начальник московской «охранки». Не зря топтал дорожку к сердцу обер-полицмейстера Трепова — тот помог3. Если уж Зубатову не помогать, то кому же? Заметно выделялся Сергей Васильевич и пером, и речью, а прежде всего талантом ориентироваться в запутанной ситуации, схватывать суть, организовывать дело. Такой человек и должен был возглавить Московское охранное отделение, которое тогда занималось политическим сыском в половине губерний Российской империи.
Зубры «охранки» встретили нового шефа настороженно. И не ошиблись. Грянула перестройка в полицейском ведомстве, которую давно задумал Сергей Васильевич. Он был первый в России, кто догнал и даже, похоже, перегнал Европу в технике политического сыска. Железной рукой ввел фотографирование и снятие отпечатков пальцев у всех арестованных, придумал информационную картотеку, поставил дело наружного наблюдения, лелея кадры талантливых филеров. Его методы анализа перемещений наблюдаемых вскрывали хорошо законспирированные революционные сети. А главное достижение, его гордость и страсть — агентурная работа. Во всех слоях общества, среди рабочих и студентов, интеллигенции и промышленников, торговцев и военных, в партиях и движениях, везде должны быть наши люди, наши информаторы, которые донесут настроения, мнения, замыслы и желания людей и политиков, считал он. Из этого исходил, вербуя агентов, обучая искусству продвижения на ключевые должности.
— Вы, господа, должны смотреть на сотрудника как на любимую женщину, с которой находитесь в тайной связи. Берегите ее как зеницу ока. Один неосторожный шаг — и вы ее опозорите, — инструктировал своих офицеров.
Агенты, вошедшие в историю — небезызвестный Евно Азеф, поп Гапон, Зинаида Гернгросс-Жученко, Анна Серебрякова, — все они вскормлены и обучены Зубатовым. Благодаря Азефу все связи партии эсеров, ее боевой организации были известны до мелочей. Правда, проститутская сущность Азефа как двойного агента потом вскрылась. И Зубатов пишет в частном письме: «Азеф был натура... чисто аферическая... на все смотрящий с точки зрения выгоды, занимающийся революцией только из-за ее доходности и службой правительству не по убеждениям, а только из-за выгоды». С такими порочными людьми и работал Сергей Васильевич, наставляя и оберегая их. Какая же пластичная должна быть душа у наставника, чтобы вдохновенно дерзать вместе со смердящей натурой...
Когда в его кабинете появилась милая золотоволосая красавица, воспитанница Смольного института Зинаида Жученко, он понял, насколько они близки. Ее влекли в политический сыск таинственность, авантюризм и завораживающее чувство беспомощности жертвы, которую предают. С ней Зубатов работал особенно вдохновенно. Звал ее «мое солнышко Зиночка». «Солнышко» естественно вошла в группу Распутина, готовившую покушение на царя. Группу «взяли», Жученко вместе со всеми сидела в тюрьме, по наущению Зубатова громко выступала против произвола администрации. За Распутина он получил орден Владимира — большая редкость по тем временам. А Жученко вскоре стала членом комитета центральной области партии эсеров и еще более авторитетным сотрудником охранки. Ни коллеги по партии, ни коллеги по сыскному делу не могли не покориться ее обаянию, прошедшему зубатовскую огранку.
Что греха таить, была слабость у Сергея Васильевича: с женщинами работал истово, любил их, умел обворожить. И они платили... нет, не преданностью, а собачьей привязанностью. Не устояла перед ним и Зинаида Жученко, хотя и сама строгостью не отличалась — профессия того требовала. Умел ценить Зубатов профессиональный и женский талант. Потому и выхлопотал впрок для своих сотрудниц большие пенсии из секретных сумм департамента полиции.
Зубатов безошибочно находил будущих героев сыска. Он мог понять и возвысить этих людей — агентов «охранки», втянуть их в сотворчество, показать государственное значение их усилий. Много лет спустя, после разоблачения, Зинаида Жученко исповедалась настырному литератору Бурцеву: «О каком предательстве вы ведете речь? Я служила идее». Поистине агентурная школа Зубатова осталась непревзойденной. И настал для него час, о котором генерал Спиридович скажет: «Осведомленность отделения была изумительна. Его имя (Зубатова. — Э. М.) сделалось нарицательным и ненавистным в революционных кругах. Москву считали гнездом «провокации». Заниматься в Москве революционным делом считалось безнадежным делом».
Спустя годы он бросит на бумагу слова признания: «Агентурный вопрос ( шпионский, по терминологии других) для меня святее святых... Для меня сношения с агентурой — самое радостное и милое воспоминание. Больное и трудное это дело, но как же при этом оно и нежно».
Но взойдя на вершины агентурной работы, Зубатов безрадостно понял, что одним политическим сыском Россию не успокоишь — революционное движение в стране становилось массовым. Исподволь крепло убеждение: с революцией нужно бороться политически, а не полицейски. Он еще не читал Маркса, не знал Бернштейна, но уже как никто знал настроения рабочих и идеи ходивших вокруг них интеллигентов. Еще тогда у него родился некий план: поддержать рабочих в их конфликтах с предпринимателями, в их экономических требованиях, отколоть их от революционной интеллигенции и подружить с интеллигенцией либеральной. Суров был к революционным интеллигентам: «Мы вызовем вас на террор и раздавим». Обходителен и учтив был с либералами-профессорами. Соединить рабочее движение с либеральными идеями — это план не полицейского чина, а социального новатора, государственного мужа. Честолюбивый и властный, он жаждал действий и метался в поисках оказии для первого шага. Судьба ее подарила в лице учительницы из Люберец и рабочего Грибанова. Так он вышел на последний отрезок своей рисковой жизни. И проиграл. Он был обречен изначально, борец-одиночка, и стратег, и тактик, и организатор. Его верный ученик, проницательный жандармский генерал Спиридович, спустя годы докопался до сути: «Идея Зубатова была верна... но проведение ее в жизнь было уродливо и неправильно. Оно явилось казенным, полицейско-кустарническим и шло, как говорится, не по принадлежности. Для профессионального русского рабочего движения не нашлось в нужный момент национального, свободного, общественного вождя. Не выделило такого реформатора из своих рядов и правительство. У Витте как министра финансов не оказалось ни глубокого знания и понимания рабочего вопроса, ни государственного чутья к нему, ни интереса».
Зубатов обогнал капиталистическое российское время. И тупой самодержавный режим, которому он так был верен, изгнал его с работы, с должности, а через семнадцать лет заставил убить себя.
...В день самоубийства, проснувшись утром, он подошел к окну. Холодный ветер безжалостно гнул деревья.
— Какая нынче будет весна? — тихо тогда произнес он.