Герасимов: удушение революции

Герасимов: удушение революции

После царского манифеста о свободах революционная стихия захлестывала империю. Развал власти шел на глазах. И прежде всего в Петербурге. Согласно манифесту из тюрем выпустили революционных деятелей, из-за границы вернулись их соратники — революционные эмигранты. С ними собрания и митинги пошли чередой. Петербург стал сплошным городом-митингом.

Выступления рабочих, движение интеллигенции разжигалось выступлениями прессы. Благодаря манифесту, власть наполовину срезала цензурные барьеры. Теперь публикации газет и журналов, в коих правили бал ирония, сатира, политическая обструкция режима, находили скорый отзыв в интеллигентских кругах. Да, и простонародье тешилось.

Пресса переживала свою революционную весну. Открыто на уличных лотках предлагали большевистскую «Искру», «Революционную Россию» и массу других газет, отпечатанных в лондонских, парижских, женевских, а ныне и петербургских типографиях. Недавно еще подпольные, теперь эти издания открыто выходили под революционными девизами «Пролетарии всех стран, объединяйтесь!» или «В борьбе обретешь ты право свое!». А масса сатирических листков и журналов без всяких девизов зло смеялась над императором всея Руси и над властью.

Герасимов, не изменявший своей привычке ходить на работу пешком, наблюдал каждое утро это «печатное» сумасшествие. Иногда покупал, показывал своему министру Дурново. И каждый раз тот задавал вопрос:

 — Вы посмотрите, кто авторы! Почему они, евреи, на редакторских постах, на ведущих корреспондентских должностях? — И совсем словами Витте: — Пресса-то у нас еврейская, в основном радикально-левая1.

Дальше восклицания, чтобы душу отвести:

 — Где же русские перья, почему же на нашей стороне нет талантливых журналистов и редакторов?

Герасимов тему не поддерживал — в оперативном плане пока неперспективна — и переходил к докладу.

Министр внутренних дел у Витте Петр Николаевич Дурново, как и Трепов, почти каждый день требовал доклада начальника Петербургского охранного отделения. Герасимов не скупился на выражения, откровенно говорил о развале государственности, черных красок не жалел.

Однажды между ними состоялся весьма характерный диалог, который излагает в своих воспоминаниях Герасимов:

 — Так скажите: что же, по-вашему, надо делать?

 — Если бы мне разрешили закрыть типографии, печатающие революционные издания, и арестовать 700-800 человек, я ручаюсь, что успокоил бы Петербург.

 — Ну, конечно! Если пол-Петербурга арестовать, то еще лучше будет,ответил Дурново. — Но запомните: ни Витте, ни я на это нашего согласия не дадим. Мы — конституционное правительство. Манифест о свободах дан и назад взят не будет. И вы должны действовать, считаясь с этими намерениями правительства как с фактом2.

Еще в дни октябрьской забастовки революционные партии создали Совет рабочих депутатов. После забастовки Совет набрал силу и повел себя как второе правительство. Будто продолжил дело Союза союзов. Но агрессивнее, жестче: направлял запросы, требовал объяснений, проводил проверки государственных учреждений. Нагло, бесцеремонно. Удивительно, но ему отвечали, показывали, объясняли. Настал момент, когда Совет поставил вопрос о своей милиции. Потянулись первые добровольцы. Полиция растеряно взирала на происходящее.

Такая же растерянность охватила и армию. Только там это была растерянность разложения. Солдаты и матросы отказывались подчиняться офицерам. Призрак «Потемкина» маячил перед теми и другими, одних подвигая на бунт, других сдерживая от решительных действий.

Оперативная информация подталкивала Герасимова к однозначному выводу: самое опасное звено — Совет рабочих депутатов. Его надо громить. И он объясняет это Дурново.

 — Немыслимое дело, — отвечает тот. — Отдельные лица могут быть арестованы. Но весь Совет — никак нельзя. Литература может быть конфискована, но лишь некоторые издания. Мы — конституционная власть.

Снова и снова ставит Герасимов вопрос о разгроме Совета и получает отказ за отказом. Наконец у него в руках агентурное сообщение: Совет принял решение о подготовке вооруженного восстания. Спешит к Дурново. Совещаются: Дурново, Рачковский, второй директор Департамента полиции Вуич, от прокуратуры Камышанский. Решают: арестовать только председателя Совета Хрусталева, в отношении которого Герасимов привел неопровержимые данные о прямом отношении к подготовке восстания.

Яснее всего выразился Рачковский:

 — Нам нужно оттягивать развязку и содействовать организации благомыслящих слоев общества.

Потерпев провал с либеральной интеллигенцией, Петр Иванович теперь на ее место в благомыслящий слой определил национальных патриотов — Союз русского народа под водительством профессора Дубровина. Революцию могут остановить патриоты-националисты, отстаивал идею Рачковский. Профессор Дубровин, которого нашел Петр Иванович, спешно разворачивал отряды русских патриотов.

 — Несерьезно, — сказал как отрезал Герасимов. — Из-за угла они что-то и сделают. А в прямой схватке их поколотят, сметут просто. Нет за ними реальной силы. Сила у меня. Идеи же патриотические не за неделю внедряются.

Еще более жестче настаивает Герасимов на разгроме Совета, именно разгроме. Нутром чувствовал приближающуюся катастрофу. И выразился вполне определенно: «Или мы будем служить революционным украшением петербургских фонарей, или всех революционеров пошлем в тюрьмы и на виселицу». Эта фраза вошла в историю и кочевала из десятилетия в десятилетие, но была благополучно забыта в последние годы советского режима.

И опять совещание у Дурново. И очередной запрет на арест.

А ведь как убеждал: «Крушение монархии — дело дней. Любой ценой надо сокрушить главное гнездо революции — Совет рабочих депутатов. Арестовали Хрусталева? Ну, и что?! Там Троцкий! Меньшевик, но действует как большевик! Этот не Хрусталев. Это фанатик революционной войны, и он на самом деле руководит Советом. Он организатор восстания! Там отлаженные связи с заводами, институтами, оттуда управляют боевыми «тройками» и «пятерками», оттуда управляют боевыми дружинами, укомплектованными решительными людьми, готовыми на все».

Поистине, промедление было смерти подобно.

На другой день заявился к Дурново с утра с внеочередным докладом. Сказал то же самое. Только эмоции хлестали через край. При сем присутствовал министр юстиции Михаил Григорьевич Акимов, он же генерал-прокурор империи. Дурново опять играл в демократа и бубнил что-то о конституции.

 — А я согласен с полковником, — неожиданно сказал Акимов. — И если вы как министр внутренних дел не считаете возможным дать разрешение на предлагаемые им меры, то это сделаю я. — И, вырвав лист из блокнота, написал распоряжение об аресте всего Совета рабочих депутатов.

В тот же вечер, 3 декабря 1905 года, армейское подразделение оцепило помещение Вольно-экономического общества, где заседал Совет. Заседание вел Троцкий. И он не прервал его, когда в зал вошел жандармский офицер. Историки достаточно полно реконструировали эту сцену.

Офицер вышел на середину зала и стал зачитывать ордер об аресте членов Совета. В зале повисла гробовая тишина. А председатель Совета Троцкий буднично произнес:

 — Есть предложение принять к сведению заявление господина жандармского офицера. А теперь покиньте зал заседания Совета рабочих депутатов,обратился он к представителю власти.

В полном замешательстве тот ретировался. Троцкий предложил приготовиться к аресту, уничтожить документы, материалы, которые могут быть использованы властями против Совета, а тем, у кого есть оружие, привести его в негодность. А потом в зал ворвалась группа жандармов. Председатель еще успел крикнуть: «Смотрите, как царь исполняет свой манифест! Смотрите!»3

Всех арестованных свезли в Петропавловскую крепость. С Советом было покончено. Но агенты доносили, что в ответ на разгром Петербургского Совета рабочих депутатов руководство партий социал-демократов и социалистов-революционеров решило начать всеобщую забастовку и вооруженное восстание. О забастовке объявит всероссийский железнодорожный съезд, который собирается 6 декабря в Москве под предлогом пересмотра устава касс взаимопомощи железнодорожных служащих. Там на съезде будут люди от революционных партий и организаций.

Герасимов требует от Дурново отдать приказ об аресте всего съезда железнодорожников. Рачковский против. С ним согласен и министр. Решено, что Рачковский поедет в Москву наблюдать за работой съезда. После этого будут выработаны предложения.

Герасимов в ярости. Он кричит, что такая тактика до добра не доведет. С этой революционной публикой нельзя заниматься политическими играми. У него полная информация, он верит своим агентам. Собравшихся под видом железнодорожников революционеров нужно брать.

Кончилось как всегда по-русски, смешно и бестолково. Рачковский по нездоровью затянул отъезд в Москву, на съезд не попал. А ночью Дурново привезли с телеграфа копию телеграммы, разосланной съездом по всем железным дорогам: объявлялась всеобщая забастовка с переходом в вооруженное восстание.

Дурново вызывает Герасимова:

 — Надо действовать. Вы были правы, мы сделали ошибку, что так долго тянули. Я уже говорил с Царским Селом4.

А Герасимов уже давно был готов действовать. После 17 октября, дня выхода царского манифеста, он разработал план пресечения вооруженного восстания и распорядился на свой страх и риск действовать в соответствии с ним. Была мобилизована усиленная команда наружного наблюдения — 250 человек. Они выследили подпольные оружейные мастерские, дома и квартиры всех активистов и руководителей революционных партий, Совета рабочих депутатов, командиров боевых дружин и групп, их контакты и запасные явки, пути получения нелегальной литературы и оружия. Были сделаны подробные списки, схемы связей и маршрутов поступления боевых средств. Герасимов взял непосредственно на себя эту часть операции: ставил задачи агентам, принимал доклады, разрабатывал формы документов, схем, списков. Для арестов рассчитал число войсковых и полицейских команд, их состав, маршруты выдвижения. Работа велась по 750 адресам. И она себя оправдала.

Когда, наконец, он получил приказ, застоявшаяся машина сыска заработала неотвратимо, плавно и жестко. Вот как он сам вспоминал об этом:

«Всю ночь я оставался в Охранном отделении. Каждую минуту поступали донесения. Всего было произведено около 350 обысков и арестов. Взяты 3 динамитных лаборатории, около 500 готовых бомб, много оружия, маузеров, несколько нелегальных типографий. В четырех или пяти местах было оказано вооруженное сопротивление. Сопротивлявшиеся убиты на месте. На следующий день было произведено еще более 400 обысков и арестов.

Отмечу, что среди арестованных тогда был Александр Федорович Керенский. Он был начальником боевой дружины социалистов-революционеров Александро-Невского района. Позднее, через 12 лет, он стал министром юстиции Временного правительства и в качестве такового издал приказ о моем аресте...

Именно этими мерами было предотвращено революционное восстание в Петербурге. Конечно, забастовки были. Были и разные попытки демонстраций и митингов. Но ничего похожего на тот взрыв, которого все опасались и который казался всем неизбежным, в Петербурге не случилось»5.

А Москва хлебнула революции. Рабочие отряды, баррикады, казаки, артиллерия и кровь. Много крови лилось в белокаменной. Потом первый русский марксист Г. Плеханов скажет: «Не надо было браться за оружие». На что ему другой русский марксист В. Ленин ответит: «Напротив, нужно было более решительно, энергично и наступательно браться за оружие, нужно было разъяснять массам... необходимость бесстрашной и беспощадной вооруженной борьбы»6.

Но в Петербурге было тихо. Там революцию задушили. И императорская власть, что в столице, не качнулась. А для России, если власть устояла в столице, значит устояла вообще. Полковник Герасимов Александр Васильевич имел к этому самое прямое отношение.