25. ВЛАСТЬ АРИСТОКРАТОВ

25. ВЛАСТЬ АРИСТОКРАТОВ

Козимо де Медичи стал герцогом Флорентийским, и Гвиччардини весьма разумно озаботился тем, чтобы тот вернул свою официальную резиденцию в палаццо Медичи. Мальчику было всего семь лет, когда в сражении погиб его героический отец Джованни де Медичи делле Банде Нере, и все заботы о воспитании Козимо взяла на себя мать, в девичестве Сальвати. Жили они тогда на вилле Иль-Треббио в Муджелло. Впоследствии Козимо учился нерегулярно — то в Венеции, то в Болонье, то в Неаполе, то в Генуе. Он мечтал о карьере отца, хотел сделаться солдатом, хотя по характеру был скорее противоположностью романтичному, порывистому Джованни. В то же время военная жилка у Козимо явно имелась. Он был неулыбчив, советам предпочитал приказы, уважение к должности ставил выше популярности. Если отца всегда окружала некая поэтическая аура, то сын был личностью вполне прозаической: довольно привлекательный на вид молодой человек, с коротко стриженными волосами, лишенный сколь-нибудь приметных черт.

Тем не менее во многих отношениях Козимо являл собой именно то, что нужно было тогда Флоренции, и уже в первые годы своего пребывания там он быстро превратился из неопытного юнца в решительного, уверенного в себе правителя. Он всегда внимательно выслушивал советы Гвиччардини, но чем дальше, тем больше полагался на собственное суждение.

С первым серьезным вызовом Козимо встретился в первый же год своего правления, когда Филиппо Строцци двинулся на Флоренцию во главе крупного отряда, собранного на деньги изгнанников. Он решил, что новый герцог ничуть не более популярен в народе, нежели его предшественник Алессандро, но просчитался. То есть верно, особенной популярностью Козимо действительно не пользовался, но сейчас горожанам ничто не было так нужно, как стабильность.

Дойдя до Прато, Строцци остановился, полагая, что флорентийцы стихийно восстанут против Медичи, но ничего подобного не произошло, напротив, во главе отряда флорентийского ополчения, основательно усиленного испанским гарнизоном, расквартированным в Фортецца да Бассо, ему навстречу двинулся Вителли. Противники сошлись в Монтемурио, рядом с Прато, и Строцци оказался разбит наголову. Многие члены видных семей из числа изгнанников попали в плен; их с позором провели по улицам Флоренции под улюлюканье толпы; и это было только начало, ибо затем пленники подверглись допросу, и шестнадцать из них в общей сложности пошли на плаху. Остальные, включая самого Строцци, получили долгие тюремные сроки, и, как выяснилось, лишь немногие отсидели свое до конца: кто-то быстро исчез, кто-то не выдержал пыток. Филиппо Строцци, по старой римской традиции, бросился на меч, оставив записку с цитатой из Вергилия: «Exoriare aliquis nostris ex ossibus ultor» («Из праха моего восстанет мститель»).

Козимо и его советник Гвиччардини были преисполнены решимости не допустить этого и начали настоящую охоту за врагами, находившимися в изгнании. Несколько лет спустя в Венеции был заколот отравленным кинжалом Лоренцино де Медичи; что же касается тех членов изгнанных семейств (Строцци, Пацци и других), которым удалось избежать удара, то жить им теперь приходилось с постоянной оглядкой. Дома Козимо быстро установил режим автократического правления. Ему не понадобилось много времени, чтобы избавиться от опеки Гвиччардини, и вчерашнему советнику дали понять, что лучше всего для него будет удалиться в свое поместье невдалеке от Арчетри, к югу от Флоренции. Оставшиеся годы он посвятил работе над книгой, которой и оставил след в веках, — заслуженно знаменитой «Историей Италии», ставшей главным источником наших знаний о том времени, когда автору выпало жить. С ее страниц встает патриций, выше всего остального, быть может, ставящий демократическую систему правления в древнегреческом духе, который он усвоил, получив в молодости основательное гуманитарное образование. Суждения Гвиччардини отличаются глубиной и взвешенностью, каких можно ожидать от человека, служившего послом, ближайшим советником двух пап (Льва X и Климента VII) и двух светских правителей (Алессандро и Козимо Медичи). Именно поэтому его «История Италии» не только более надежна в фактическом отношении, но и более точна в оценках, нежели работы его старшего современника Макиавелли. Правда, и Гвиччардини позволяет себе некоторые вольности, как в жизни, так и в историческом труде, однако ни его советы правителям, ни писания макиавеллистскими не назовешь. Иное дело, что рекомендациям вчерашнего наставника, человека опытного, Козимо предпочел именно взгляды Макиавелли. И это было как раз то, что нужно, если, конечно, Флоренция хотела выстоять на ветрах итальянской политики XVI века.

Козимо был преисполнен решимости не просто править городом, но стать правителем Флоренции: сдвиг тонкий, но фундаментальный. Его предшественники были кто хорошим, кто плохим, но руководителями, а не правителями; они налаживали действенную партийную машину, на которую можно было опереться. А Козимо, герцог Флорентийский, стал сувереном, использующим эффективную профессиональную бюрократию, состоящую не из советников, а из институтов. И вновь сдвиг, может, и незаметный, но решающий. Раньше администрация состояла из фракций, борющихся за власть; теперь власть стала монолитом; предшественники присматривали через кого-то, а Козимо повседневно и самым пристальным образом следил за работой своей администрации. Сначала он просто холодно рассчитывал и прикидывал. Он не боялся внушать страх, ибо совершенно не дорожил популярностью, считая себя выше этого. Судя по всему, время такого рода власти как раз и наступило. Флоренция пережила тяжелые времена: позор, унижение, растерянность; Республика Христа подвергалась осаде, следом за которой шли разложение и тирания. Забитому населению пришлось мириться с автократией Козимо: старый республиканский дух утратил свою энергию.

Гвиччардини начал отходить от Козимо еще до того, как был отправлен в отставку. Последней каплей для него стала готовность Козимо признать Флоренцию чем-то вроде вассала императора Карла V, когда оборона города и даже органы управления зависят от испанских солдат, получающих приказы извне. Но молодому Козимо доставало ума понять, что сейчас у него другого выхода практически нет, надо выждать — правитель, занявший свое кресло совсем еще молодым и неопытным человеком, матерел на глазах. Вот как позднее описывал Козимо венецианский посол во Флоренции: «Это необыкновенно крупный, крепкий и физически развитый мужчина. Ведет он себя любезно, но, если захочет, может внушать страх. В работе и физических упражнениях он неутомим, а развлечения признает лишь такие, что требуют ловкости, проворства и силы... авторитетов не признает, по натуре строг... не допускает фамильярности и держит людей на расстоянии и изменяет этой привычке, только если того требуют интересы дела».

Линия, проводимая Козимо, строилась на нескольких тесно связанных положениях. Главным, к чему он стремился, была вящая слава Флоренции и клана Медичи (впрочем, одно практически неотделимо от другого). Во внешней политике это требовало постепенного освобождения от опеки императора Карла V; во внутренней — эффективной системы гражданского управления, свободного от фракционной междоусобицы и подковерной борьбы семей, надеющихся когда-нибудь захватить власть; стоило положить этим надеждам конец, как семьи объединились в своей поддержке герцога, борясь лишь за то, как быть ему полезнее. Подобного рода эффективную систему удалось распространить и на все области, находящиеся под контролем Флоренции. При Козимо город-государство постепенно превратился в полноправную суверенную территорию с централизованными органами управления. Годы его правления были переходным периодом для Флоренции — как, впрочем, в той или иной степени для всей Европы, ибо время Ренессанса пришло теперь и для власти. Иными нынешними администраторами были прочно приняты на вооружение некоторые гражданские идеалы античности, вроде тех, допустим, что исповедовал Цицерон; были, с другой стороны, те (и в их числе Козимо, герцог Флорентийский), что строили автократию по образцу Римской империи. Но на практике власть в любом случае переживала Реформацию: отжившие средневековые концепции и практика уступали место реформированной системе управления, действующей в соответствии с единой программой. Пример Козимо в этом смысле вполне выразителен: то, что во времена Лоренцо Великолепного было серией шагов, направленных на укрепление власти Медичи, превратилось во внятную политику, направленную на укрепление неразделимых интересов герцога и герцогства.

При всем своем стремлении к независимости, Козимо видел, что интересам Флоренции пока в наибольшей степени соответствует тесный союз с Карлом V. Имея в виду именно это, он обратился к императору с просьбой выдать за него вдову Алессандро Маргариту. Козимо рассматривал это как чисто династический брак, затеянный для того, чтобы укрепить благотворный союз и обеспечить преемственность в политике. Но у Карла V были на этот счет свои соображения. Он знал, что на Флоренцию положиться можно, а вот в новом папе, Павле III, был не настолько уверен, потому и выдал Маргариту не за Козимо, а за внука понтифика.

Тогда Козимо обратился к дону Педро Толедскому, вице-королю Неаполя, с предложением жениться на его единственной дочери, семнадцатилетней Элеоноре. Предложение было принято. Дон Педро получал несметные богатства из Нового Света, так что приданое за Элеонорой дали внушительное. Поскольку банк Медичи занимался теперь только делами частных торговцев, точных цифр «libro segreti» не дают, но в любом случае можно предположить, что приданое выражалось не только в деньгах и драгоценностях. Бракосочетание состоялось в 1539 году в семейной церкви Медичи Сан-Лоренцо и было отмечено с подобающей пышностью; приглашались и простые люди, которых бесплатно угощали вином и пирожными. Это было первое за долгие годы крупное публичное празднество во Флоренции.

После женитьбы Козимо переехал из палаццо Медичи на виа Ларга в Палаццо Веккьо, в самом центре города. Для этого были две причины: во-первых, флорентийскому ополчению там будет легче охранять его и его семью, а во-вторых, ему удобнее контролировать работу администрации, находящейся в том же здании.

В 1542 году неустойчивый мир между Франциском I и Карлом V вновь сменился открытой враждебностью. Козимо сразу же выразил готовность оказать поддержку Карлу, которому были нужны деньги на мобилизацию армии. Герцог Флорентийский выделил крупную сумму из приданого жены, а император в знак благодарности отозвал испанский гарнизон из Фортецца да Бассо, а вместе с ним такие же соединения из Ливорно и Пизы. Не теряя времени, Козимо принялся за объединение управленческих структур этих городов институтами власти во Флоренции, а параллельно за возведение оборонительных сооружений в Тоскане. Помимо того, как союзник Карла V, двинулся на давнишнего врага Флоренции Сиену, где засел сын Строцци Пьеро, намеревающийся использовать город как трамплин для очередного нападения на Флоренцию.

Война между двумя городами растянулась на три года. В конце концов Пьеро Строцци бежал во Францию, испанские отряды, номинально подчиняющиеся Флоренции, а фактически состоящие на службе у императора Священной Римской империи, подвергли разорению большую часть прилегающей к Сиене сельской местности, а сам город осадили. С победой флорентийцев население Сиены уменьшилось с шестнадцати до шести тысяч жителей; убийства, болезни, бегство, изгнание мало что оставили от этого городка и окружающей местности.

Многие во Флоренции сочли эту победу бессмысленной, ведь Сиена приносит герцогству менее 60 000 флоринов в год. Но Козимо был иного мнения: никогда еще Флоренция не добивалась столь существенного приращения к своей территории, и к тому же новые границы были признаны Карлом V. Веками сложная, давно проржавевшая система «демократического» управления Сиеной служила причиной изнурительных внутренних конфликтов и стычек на международной арене, обычно за счет Флоренции, но сейчас наконец местное самоуправление было интегрировано в стабильную и эффективную структуру городской власти Флоренции. Таким образом, Сиена стала, пусть небольшой, частью флорентийской империи. Вошел в эту расширяющуюся империю и остров Эльба, лежащий недалеко от тосканского побережья, — в 1548 году Козимо выкупил его у Генуи с целью превращения в военно-морскую базу герцогства. В мечтах своих Козимо видел Флоренцию крупной морской державой; параллельно, с опорой на Ливорно, он развивал и торговый флот. Стремясь привлечь новых жителей и увеличить объем международной торговли, Козимо I (как он теперь официально именовался) объявил Ливорно городом, в котором уважаются все конфессии; в результате сюда потянулись турки, евреи и даже преследуемые на родине англичане-католики. (В следующем столетии в Ливорно образуется самая крупная во всем западном Средиземноморье еврейская диаспора.)

В отличие от всех Медичи, начиная с Козимо Pater Patriae, герцог Козимо I установил для себя строгий ежедневный режим. Начинался он с раннего, еще до рассвета, подъема, когда герцог читал последние сообщения от различных советников и других членов городской администрации. Козимо свято верил в разного рода папки и досье, часто инициировал статистические подсчеты, переписи, планы будущего развития. Одним из результатов этого стала система каналов, которая вскоре охватила всю Тоскану, служа одновременно орошению местности и целям передвижения. Благодаря его энергичным реформам ожили пришедшие было в упадок университеты Флоренции и Пизы; следует отметить, что Козимо особо поощрял развитие точных и естественных наук. Они, положим, все еще интегрально именовались натурфилософией, но вообще-то просвещение уже было на грани большого разделения наук на гуманитарные и естественные.

Козимо часто засиживался за работой до полудня и позже, но во второй половине дня неизменно занимался физическими упражнениями. Зимой он ездил верхом, а если погода не позволяла, оставался дома и поднимал тяжести; летом же регулярно плавал в Арно. Однажды такое купание едва не стоило ему жизни: прямо на том месте, где он обычно прыгал в воду, неизвестные заговорщики воткнули в дно острые шипы и ножи. К счастью, один из сопровождавших заметил блеснувшее в воде лезвие. На Козимо несколько раз покушались, и он никогда не выходил в город без телохранителей, набранных из числа швейцарских гвардейцев, которые пришли на смену испанцам Карла V. Показательно, что их перевели из Фортецца да Бассо в казармы, расположенные совсем рядом с Палаццо делла Синьория; назвали их Loggia dei Lanzi (последнее слово — испорченная итальянская версия слова «ландскнехт», как неправильно называли швейцарцев). Стоило охранникам герцогских апартаментов подать сигнал — обычно это был горн, — как гвардейцы устремлялись в Палаццо Веккьо.

Но Элеоноре Толедской скоро надоело жить в его тесных помещениях, рядом с казармами вечно пьяных наемников. А еще хуже — близость клетки со львами, на виа дей Леони. Ночами они пугали ее своим ревом, а в жару вонь стояла совершенно невыносимая. Элеонора — горделивая испанская аристократка, выросшая в настоящем неаполитанском дворце, обставленном соответственно сану его хозяина — вице-короля, и ей совершенно не улыбалось менять образ жизни на том лишь основании, что теперь она замужем. Во Флоренции было только одно здание, отвечающее ее требованиям, — недостроенный палаццо Питти: грандиозная затея времен Пьеро Невезучего, когда с грохотом обрушились великие амбиции Луки Питти. В 1549 году Элеонора Толедская приобрела палаццо Питти, заплатив за него всего 9000 флоринов из своих личных средств; после чего архитекторы и инженеры немедленно принялись за работу, приготовляя достойное помещение для герцогини вице-королевской крови. Козимо лично наблюдал за разбивкой садов на большом участке прямо позади дворца, — земля была выкуплена у семейства Боголи. Сады эти, приобретшие известность под искаженным именем — Боболи, — сохранились до наших дней: зеленый рай тенистых, со статуями по обе стороны, дорожек, откуда открывается чудесный вид на отдаленные холмы. И всего лишь — в миле от центра города. Тут все еще чувствуется интерес Козимо к ботанике, ибо он не только поощрял развитие наук, но и сам по-любительски ими занимался.

Вместе с другими членами разрастающейся семьи Козимо и Элеонора в 1560 году окончательно перебрались в палаццо Питти, который теперь официально именовался Герцогским дворцом. Козимо был семейным человеком — настолько, насколько это позволял его холодный, замкнутый характер, а Элеонора мирилась с этими вполне испанскими свойствами. Единственную проблему составляла мать Козимо, Мария де Медичи, в девичестве Сальвиатти, настоявшая на том, чтобы ей предоставили личные апартаменты в Герцогском дворце. Козимо буквально в бешенство приходил, когда мать, любившая вмешиваться во все, не позволяла ему с Элеонорой самим найти общий язык.

У них родилось полдюжины славных, каждый на свой лад, детей. Элеонора установила в доме чисто испанские порядки, три ее дочери воспитывались в строгой изоляции, редко покидая стены дворца. Козимо же, в согласии с традициями Медичи, предпринимал всяческие усилия для сближения со сменявшими друг друга понтификами, добившись того, что второй его сын Джованни стал кардиналом в семнадцать лет, а третий, Гарсия, — годом старше. Семья была большая, но при этом атмосфера, царившая за строгим фасадом Герцогского дворца, не имела ничего общего с непосредственностью и joies de la vie, отличавшими палаццо Медичи во времена его расцвета.

Тем не менее не все было так уж торжественно-мрачно, Козимо изо всех сил старался поддержать семейную традицию устройства публичных зрелищ — и чтобы просто повеселить народ, и чтобы рассеять возможное недовольство, чреватое всякого рода бунтами. Так, например, следуя, не исключено, своим римским пристрастиям, Козимо первым организовал гонки на колесницах, проводившиеся на большой открытой площадке перед церковью Санта-Мария Новелла. Публике они сразу понравились и стали проводиться регулярно.

Следуя опять-таки традиции Медичи, Козимо создавал себе репутацию мецената, хотя в этом случае роль играло скорее чувство долга, нежели чувство прекрасного. Чаще всего заказы художникам давались, когда того требовали интересы дела, — индивидуальный талант тут был ни при чем. Так, герцог Козимо I заказал Якопо де Понтормо посмертный портрет Козимо Pater Patriae, нашедший свое место в портретной галерее Герцогского дворца; рядом с ним висит строгий и странно безликий портрет самого герцога кисти Бронзино: задача состояла в том, чтобы указать на традицию, затвердить величие династии. Боттичелли, Леонардо и Рафаэль давно умерли; Микеланджело, чья слава принесла ему богатство, какое им и не снилось, превратился в старого чудака, постоянно переделывающего в Риме свои незаконченные скульптуры. Высокое Возрождение осталось позади, начинался новый период в развитии искусства — маньеризм с его причудливой изысканностью.

Атмосферу художественной жизни города оживило возвращение Бенвенуто Челлини. Произошло это в самом начале воцарения Козимо. По словам мастера, он стал очень близок и к герцогу, и к его жене, так что «обычная замкнутость и строгость (Козимо)» куда-то исчезали в его присутствии. На сей раз Челлини, кажется, говорит правду; что-то в этом неисправимом и порой симпатичном хвастунишке находило у Козимо отклик, хотя даже Челлини признает, что, бывало, его фиглярские выходки совершенно не забавляли герцога, и тогда ему приходилось выслушивать суровую отповедь.

Заказанные Козимо работы оказались одними из лучших творений художника. Это прежде всего непременный величественный бюст герцога в виде древнего римлянина в доспехах; хоть автор явно и польстил своему герою, этот бронзовый бюст действительно отражает характерные для Козимо эмоциональную холодность и сдерживаемый гнев. Но лучшее произведение Челлини, исполненное по заказу Козимо, — это, несомненно, фигура в рост Персея, победителя мифической медузы Горгоны, чей взгляд превращал людей в камень. Челлини изобразил Персея в шлеме с крыльями, мечом в руке и высоко поднятой отсеченной головой Медузы со свисающими сухожилиями. Это был популярный в эпоху Ренессанса сюжет, а его мифологические корни могут порождать самые разнообразные толкования; например, в глазах Козимо эта скульптура воплощала не только победу Флоренции над врагами, но и способность власти жестоко подавлять общественные беспорядки и бунты.

Работу над этим шедевром прервала характерная для Челлини выходка, когда он вынужден был бежать из Флоренции, спасаясь от обвинений в безнравственности и гнева матери и ее красивого молодого сына. Правда, в данном случае, как ни удивительно, обвинение оказалось ложным, его состряпал кто-то из многочисленных врагов художника. Когда скандал улегся, Челлини возвратился в город, принес Козимо свои покорные извинения и в кратчайшие сроки завершил «Персея».

Приблизил к себе Козимо и еще одного известного художника — Джорджо Вазари, ученика Микеланджело. Он тоже написал льстивый портрет своего патрона, на сей раз в окружении обласканных им живописцев, каждого в более или менее раболепной позе. И все же эта работа несколько лучше, чем картина, долженствующая запечатлеть победу Флоренции над Сиеной. Вазари сделал первоначальный набросок, на котором изображен Козимо, составляющий в окружении своих советников план победоносной кампании; герою он не понравился, и он, в королевском стиле называя себя во множественном числе, поправил художника: «Это исключительно наш собственный замысел. А этих советников вы можете заменить фигурами, символизирующими Молчание и иные Добродетели». Эта мания величия нашла полное воплощение в очередном крупном заказе, который Козимо сделал Челлини: спроектировать большое здание, в котором разместятся флорентийские государственные службы. Так возникли Уфицци (то есть «Учреждения»), чья внушительная колоннада крыльями охватывает длинный двор, начинающийся непосредственно у площади рядом с Палаццо Веккьо. Теперь это всемирно знаменитая галерея Уфицци, где хранится множество шедевров Возрождения, созданных по заказу Медичи.

Не столько архитектурный, сколько некоторый исторический интерес представляет еще одна работа Вазари, связанная с этим зданием, — приподнятый над поверхностью земли и замкнутый проход, известный ныне как Коридор Вазари; он связывает Уфицци и Палаццо Веккьо с новой резиденцией Козимо Герцогским дворцом (Дворцом палаццо), находящимся примерно в полумиле отсюда, по ту сторону реки. Расположенный над Понте Веккьо с его магазинчиками, этот коридор давал герцогу возможность быстро и беспрепятственно попадать в различные учреждения; а помимо того, он давал возможность, в случае необходимости, уйти от преследования.

Но самым значительным достижением Вазари являются, конечно, «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» — цикл ярких портретов целого ряда великих мастеров Возрождения, сопровождающийся глубоким анализом их творчества. Первое издание «Жизнеописаний» увидело свет в 1550 году и произвело такую сенсацию, что сгорающий от зависти и ревности Челлини немедленно принялся за свою, куда менее достоверную «Автобиографию». «Жизнеописания», как сказано, — портретная галерея гениев, изображенных без прикрас, со всеми, как впоследствии скажет Кромвель, бородавками; но попутно Вазари размышляет о меценатской деятельности Медичи, которая в большей или меньшей степени сказалась в их судьбе. Разумеется, так оно и задумывалось: Вазари посвятил книгу Козимо и хотел, чтобы она стала памятником семейству Медичи, которому он служил в самом разном качестве. Именно Вазари составил для Козимо целую программу живописных и архитектурных проектов, сделавшись при нем чем-то вроде министра культуры. Представляя собой гимн во славу уникального вклада, который внесла Флоренция (и Медичи) в то художественное движение, которое мы называем Ренессансом, книга Вазари представляет собой одновременно первую попытку перечислить его завоевания и, главное, осознать суть: что это такое? Первую попытку в чреде многочисленных дефиниций, оценок и переоценок, не прекращающихся и поныне, ибо это был век, которому в большой степени обязан своим рождением наш современный мир, и в том, как и какими мы видим себя, отражается наш взгляд на истоки. Не приходится сомневаться, что «Жизнеописания наиболее знаменитых живописцев, ваятелей и зодчих» — это, при всей своей удаленности, наиболее верное зеркало и нашего столетия.

Последние годы жизни Козимо сложились совершенно отлично от всего, что им предшествовало; перевалив за сорок, он сделался мягче, и тем труднее ему было выносить череду личных бед, что столь внезапно свалились на него. В 1562 году от малярии почти одновременно умерли сорокалетняя герцогиня Элеонора и двое сыновей, кардинал Джованни и Гарсия, еще подросток. Но мало того, за ними последовали дочери, в том числе любимица Козимо Мария. В 1564 году заболел и он сам, передав бразды правления своему двадцатитрехлетнему наследнику Франческо. Правда, были и хорошие новости. В 1569 году многолетняя обработка, которой Козимо подвергал папу Пия V, принесла свой долгожданный урожай: он стал Великим герцогом Тосканы. Именно Тосканы, а не Флоренции, — это был его собственный выбор, подчеркивающий, что отныне Флоренция является суверенной территорией. Новый титул Козимо предполагал обращение: Vostra Altezza (Ваше Высочество). Теперь Медичи, эта старая флорентийская семья, — суверены, а отсюда — только один шаг до королевского достоинства. Увеличение силы и влияния Флоренции нашло свое подтверждение два года спустя, когда объединенные флоты стран Священной Лиги победили турок в сражении при Лепанто, в южной Адриатике. В этой крупной битве, положившей конец турецкому господству в регионе, новый флорентийский флот, созданный усилиями Козимо, сыграл решающую роль.

Да только мало радости принесла эта победа вновь испеченному великому герцогу, замкнувшемуся теперь в своем гигантском, опустевшем ныне дворце, где он жил в печальном одиночестве, подолгу, нередко часами вглядываясь в одиноко висящую на стене картину — портрет своей любимой дочери Марии. Впрочем, в какой-то момент Козимо встряхнулся и сделал попытку вырваться из круга навязанного самому себе одиночества: он постепенно вернулся к своим спортивным привычкам — охоте, плаванию, поднятию тяжестей. Но теперь, когда государственные дела остались позади, занять себя было особенно нечем, и Козимо стал волочиться за женщинами.

Наконец, на одной из любовниц — юной Камилле Мартелли — он решил жениться. Семья — те ее члены, что пережили эпидемию малярии, — была в шоке; не успели Медичи стать великими герцогами, как глава клана женитьбой на простолюдинке подрывает этот статус. Брак обернулся чистой катастрофой, ибо Камилла из нежной любовницы превратилась в капризную, строптивую, сварливую жену, и жизнь в герцогском дворце превратилась в череду некрасивых шумных свар, в которые оказались втянуты все члены семьи. Козимо вновь удалился в свои апартаменты, а в апреле 1574 года, в возрасте пятидесяти пяти лет, умер от апоплексического удара. Формально его царствование продолжалось тридцать семь лет, в этом смысле он превзошел всех своих родичей-предшественников. Особой популярностью он не пользовался, но оставил по смерти процветающую Тоскану с его главным городом — довольно скучной и сделавшейся провинциальной Флоренцией. Высокая художественная драма итальянского Возрождения подошла к концу, начиналась интерлюдия, которая оборвется следующим важнейшим поворотом, когда Медичи вновь сыграют роль крестных отцов.