ПРОЛОГ. СОЛНЦЕ В ЗЕНИТЕ
ПРОЛОГ. СОЛНЦЕ В ЗЕНИТЕ
Глядя на групповой портрет семейства Медичи, испытываешь, в какой-то части, чувство преклонения и уважения, а во всем остальном — потрясение и ужас. Чтобы преклоняться и уважать, надо оценить их щедрость, благодеяния, политику, созданные ими научные учреждения. А чтобы почувствовать потрясение и ужас, достаточно вслушаться в оглушительное рычание, исходящее из недр их частной жизни.
Джон Бойл, граф Корк и Оррери, друг поэта Александра Попа и один из первых британцев — жителей Флоренции (1755)
Флоренция, воскресенье 26 апреля 1478 года, с башен, нависающих над крышами домов, доносится колокольный звон. Лоренцо Великолепный в окружении приближенных лиц направляется сквозь празднично одетую толпу горожан к собору Санта-Мария дель Фьоре.
Двадцатидевятилетний Лоренцо — глава семейства Медичи, которое, вместе со своими союзниками, с опорой на мощную политическую машину и соблюдением внешних форм республиканской демократии, безраздельно правит Флоренцией. Здесь, в самом развитом из итальянских городов со всем его богатством и расточительностью, средневековый богобоязненный мир постепенно уступает дорогу новому, уверенному в себе гуманизму. Банк Медичи уже успел стать самым преуспевающим и уважаемым финансовым учреждением Европы, с отделениями и представителями в крупнейших коммерческих центрах, от Лондона до Венеции. Даже недавняя потеря весьма выгодного папского заказа, доставшегося флорентийским соперникам Медичи, семейству Пацци, была не страшнее комариного укуса; доходы от банка Медичи превратили Флоренцию в одно из архитектурных и вообще культурных чудес Европы, давая семейству возможность приглашать на работу таких художников, как Донателло, Боттичелли и Леонардо да Винчи. Но даже в кругу гениев подобного калибра именно Лоренцо воплощает сам дух нового гуманизма — гуманизма эпохи Ренессанса. Не зря все называют его Il magnifico — Великолепный; это флорентийский князь во всем, кроме имени, и последователи жаждут заполучить его в качестве крестного отца своим первенцам мужского пола. Сам Лоренцо рассматривает свою власть как празднество: людям дарят фестивали и карнавалы. Заказывая произведения искусства, Лоренцо демонстрирует очевидно эстетический вкус; он понимает художников, которых привлекает ко двору, побуждает их добиваться совершенства, развивая именно свои лучшие качества, — и они платят ему уважением как равному в вопросах искусства. Сам он — состоявшийся музыкант, спортсмен и фехтовальщик; он недурно продвинут в философии и вскоре завоюет репутацию одного из лучших итальянских поэтов своего времени; при всем при том, однако же, Лоренцо гордится тем, что он — человек из народа: одевается куда скромнее большинства флорентийских вельмож. Да и вид у Лоренцо, если оставить в стороне некую окружающую его ауру, намекающую на внутреннюю силу, довольно невзрачный. Самый известный из его портретов — бюст из цветной терракоты работы Верроккьо — изображает на удивление угрюмую фигуру с грубыми чертами лица: удлиненный, как у всех Медичи, нос, выдающаяся нижняя челюсть, глаза с тяжелыми веками, большой, но почему-то совершенно не чувственный с тонкими губами рот. Нелегко угадать за этими застывшими чертами исключительную личность, хотя, бесспорно, одушевленные его внутренней силой, они излучают тот магнетизм, который делал его столь привлекательным в глазах женщин и одновременно не только не оставлял равнодушными, но вызывал восхищение философов, художников, даже и простых людей.
Под звон колоколов Лоренцо и его свита доходят до конца виа Ларга и направляются к кафедральной площади. Прямо перед ними плывет в сторону неба купол, созданный гением Брунеллески, — самое, быть может, выдающееся архитектурное сооружение раннего европейского Возрождения, уступающее только римскому Пантеону, который был построен за тысячу лет до того: лишь сейчас Европа начинает приближаться к величию собственного прошлого. Лоренцо и его друзья входят под прохладные сумрачные своды собора.
На виа Ларга, за Лоренцо, прихрамывая — его мучает приступ ишиаса, — поспешает Медичи-младший, Джулиано. Его сопровождают Франческо де Пацци и друг последнего Бернардо Бандини; в какой-то момент Франческо дружески обнимает Джулиано за плечи, помогая ему справиться с хромотой и уверяя, что торопиться некуда. Он весело подталкивает Джулиано под бок, убеждаясь, что под его пышным камзолом кольчуги нет. Оказавшись в соборе, Джулиано видит, что его брат уже приблизился к главному престолу. Лоренцо окружают друзья и двое священников, в одном из которых Джулиано узнает домашнего учителя семейства Пацци. Начинается служба, и Джулиано Медичи решает остаться у двери с Франческо де Пацци, Бернардо Бандини и другими. Звуки хорового пения взмывают в вышину, наполняя собой все пространство собора под мощным куполом; затем хор умолкает, и священник, отправляющий службу, готовится начать церемонию торжественной мессы. Звенят ризничные колокола, заглушая шушуканье вольно ведущих себя прихожан; но вот и их голоса утихают, и священник поднимает перед главным престолом гостию.
В этот самый момент одновременно происходят два события. Бернардо Бандини выхватывает кинжал, круто поворачивается и с такой силой вонзает его в затылок Джулиано, что из расколовшегося черепа последнего вырывается фонтан крови. Стоящий рядом Франческо де Пацци начинает яростно, словно обезумев, покрывать ударами заваливающееся на пол тело Джулиано. Льющаяся кровь ослепляет его настолько, что, бросаясь на распростертое тело Джулиано, он случайно задевает кинжалом собственное бедро.
В тот же миг стоящие возле главного престола позади Лоренцо двое священников стремительно выхватывают из-под сутан кинжалы. Один, собираясь ударить его в спину, хватает его ладонью за плечо, но Лоренцо уворачивается, и острие кинжала просто оставляет царапину у него на шее. Отступая назад, он срывает с себя плащ, заматывает им руку, образуя нечто вроде щита, другой же рукой поспешно выхватывает из ножен меч. Священники в растерянности отступают, впрочем, не выпуская из рук кинжалов. Лоренцо немедленно окружают собравшиеся, раздаются крики, мелькают лезвия, его ближайшие друзья обнажают мечи, давая ему перескочить через ограду алтаря и уйти через открытую дверь, ведущую в ризницу. Решив, что с Джулиано Медичи покончено, Бернардо Бандини с обнаженным мечом устремляется через толпу к алтарю. Он пытается преградить путь Лоренцо, но на его пути становится друг Великолепного Франческо Нори. Бандини скользит мимо него, словно по маслу, убивая одним ударом на месте. В возникшей суете ранят кого-то еще, и когда Бандини наконец прорывается вперед, Лоренцо с друзьями уже запирают за собой тяжелую медную дверь ризницы.
Лоренцо трогает ладонью шею, кровь сочится, но рана неглубокая. Стоящий рядом с ним Антонио Ридольфи бросается к нему и, обняв Лоренцо за плечи, словно собирается поцеловать его в шею; Лоренцо чувствует, что его друг высасывает кровь из раны и сплевывает ее на пол — не исключено, что острие кинжала священника было отравлено. Даже через медную дверь слышны крики и восклицания — паства охвачена волнением. Лоренцо порывисто подается вперед:
— Джулиано? С ним все в порядке?
Друзья переглядываются. Никто не решается ответить.
В переполохе, возникшем в соборе, убийцы Джулиано и двое священников растворяются в толпе; тем временем снаружи уже распространяются всяческие слухи. Одни утверждают, что треснул огромный купол, и люди бросаются прочь, стремясь поскорее укрыться под надежной крышей своего дома; другие призывают вернуться под своды собора; большинство разбивается на группы и группки, успокаивая рыдающих и потрясенных. По прошествии нескольких минут, убедившись, что все вроде спокойно, друзья Лоренцо тайком выводят его через боковую дверь собора и направляются вниз по улице, в сторону дворца Медичи.
Между тем всего в четверти мили отсюда продолжает разворачиваться, согласно плану, другая часть заговора. Архиепископ Сальвиати, глава второй группы заговорщиков, входит в сопровождении своего сообщника Якопо Браччолини и еще нескольких спутников в Палаццо делла Синьория и требует проводить его к гонфалоньеру справедливости, выборному главе города-государства Флоренции: дворецкому он говорит, что должен передать гонфалоньеру Чезаре Петруччи важное послание от папы Сикста IV. Пока дворецкий поднимается по лестнице, ведущей в частные покои гонфалоньера, через парадные двери дворца один за другим входят сопровождающие архиепископа люди. Но на свиту столь высокого церковного лица они не похожи — никакая маска не может скрыть их грубых, внушающих страх лиц. На самом деле это до зубов вооруженные наемники из Перуджи.
Гонфалоньер Петруччи обедает с восемью своими коллегами — избранными членами синьории, когда в столовую входит посланный с поручением дворецкий. Гонфалоньер просит проводить архиепископа в главный зал приемов, а его спутники пусть подождут в коридоре; что касается всех остальных членов свиты, их следует направить в близлежащее здание канцелярии. Возвращаясь к столу, гонфалоньер Петруччи смутно слышит отдаленный шум на улицах.
Когда гонфалоньер наконец появляется в главном зале приемов и протягивает архиепископу руки, он замечает, что те у него дрожат: Сальвиати явно чем-то возбужден. Архиепископ начинает передавать папское послание, его голос срывается, речь становится все более невнятной, кровь отливает от щек, он все чаще поглядывает на дверь. Гонфалоньеру Петруччи все это кажется подозрительным, он вызывает стражу, и в тот же момент архиепископ бросается к двери и требует, чтобы его спутники привели наемников.
Но люди из Перуджи недоступны: двери канцелярии, куда их проводили, не открываются изнутри, так что им остается лишь колотить по дереву и требовать, чтобы их выпустили. Как только гонфалоньере Петруччи выходит в коридор, к нему бросается Якопо Браччолини, вытаскивая на ходу оружие, но гонфалоньеру удается схватить его за волосы и швырнуть на пол. Гонфалоньер хватает первый попавшийся под руку предмет — это был кухонный вертел — и начинает размахивать им, не подпуская к себе архиепископа и его спутников. Голоса людей из Перуджи звучат все громче, похоже, им удалось вырваться из канцелярии; это заставляет гонфалоньера Петруччи и его коллег ринуться к входу в башню и поспешно запереть за собой тяжелую дверь на засов. Далее они бегут вверх по лестнице и начинают бить в колокол. Его тяжелые удары отражаются эхом от крыш: это общепринятый сигнал тревоги, призывающий в минуту опасности всех граждан города на пьяцца делла Синьория.
Вскоре под продолжающийся звон колоколов на большой открытой площади собираются встревоженные жители. Неожиданно из переулка во главе нескольких десятков вооруженных мужчин появляется один из главарей заговора Якопо. Вновь прибывшие начинают скандировать: «Popolo e Liberta» («Народ и Свобода!») — традиционный флорентийский революционный клич, призывающий к свержению диктатуры. Вооруженные мужчины разъезжают по площади, пытаясь привлечь собравшихся на свою сторону, но те остаются настороже. В какой-то момент из бойниц башни гонфалоньер и обслуга синьории начинают швырять камни в Якопо и его людей, которые сразу ощущают, что настороженность толпы быстро превращается во враждебность.
Тем временем на северной части площади, из другого переулка, ведущего к дворцу Медичи, появляется еще одна группа — несколько десятков вооруженных всадников. Это приверженцы Медичи. Они прокладывают себе путь к Палаццо делла Синьория, спешиваются, обнажают мечи и идут к двери. Оказавшись внутри, они бросаются наверх и обрушиваются на перуджийцев, быстро расправляясь с ними при помощи мечей и копий. Через несколько минут они вновь появляются на площади, высоко подняв копья с отсеченными головами людей из Перуджи. Упавшие духом, сломленные, Якопо и его люди покидают площадь, направляясь на восток, под кров палаццо Пацци.
Весь город пребывает в растерянности, повсюду множатся самые противоречивые слухи: был заговор, Лоренцо заколот, семейство Пацци во главе целой армии готовит вторжение в город; устрашающий вид отсеченных голов наемников из Перуджи пробуждает в толпе жажду крови. Охваченные яростью и страхом, выкрикивая нечто бессвязное, люди мечутся по городу, отыскивая членов семейства Пацци и их сторонников, нападая на действительных и воображаемых врагов, в то время как другие спешат к дворцу Медичи. Жив ли Лоренцо? Кто теперь будет править городом? Кто спасет его в минуту опасности? Лоренцо был вынужден выйти на балкон палаццо Медичи, где его появление было встречено громкими криками восторга. В то же время люди были напуганы, ибо шея Лоренцо была замотана бинтом, а туника покрыта устрашающими пятнами крови.
Лоренцо обращается к собравшимся с балкона, говорит, что семейство Пацци стало во главе заговора, имеющего целью свергнуть законное правительство города. Он уверяет людей, что заговор провалился, и хотя заговорщики убили его брата Джулиано, сам он в полной безопасности, жив и здоров, не считая небольшой раны. Для паники оснований нет — все должны сохранять спокойствие, никому не следует подменять собой закон или пытаться отомстить самолично; враги города будут выявлены и предстанут перед судом. Но попытка Лоренцо успокоить толпу имела противоположный эффект; убедившись, что угроза миновала, люди принялись за поиски козлов отпущения — заговорщиков, их друзей и союзников. Все разбились на группы и, одержимые жаждой крови, рассеялись по городу.
Франческо де Пацци обнаруживают у него во дворце с раной, нанесенной по случайности самому себе. Его вытаскивают неодетым из кровати, волокут по всему городу к Палаццо делла Синьория и поднимают наверх в покои гонфалоньера. Здесь дело берет в свои руки Петруччи. Он выносит суровый приговор — повесить Франческо де Пацци без промедления. Все еще обнаженному, с полузапекшейся раной, из которой сочится кровь, Франческо де Пацци набрасывают на шею петлю; другой конец веревки прочно закрепляют на массивной металлической фрамуге окна и вышвыривают жертву наружу. При виде раскачивающегося, извивающегося в смертных судорогах тела толпа ревет от восторга. Дальше настает очередь архиепископа Сальвиати, которого волокут к гонфалоньеру все еще одетым в пурпурную сутану; затем, с удавкой на шее и прочно связанными за спиной кожаным ремнем руками, его тоже выбрасывают из окна. Архиепископ болтается в воздухе с вылезающими из орбит глазами; тщетно пытается он освободиться от пут, впившись зубами в болтающееся рядом с ним голое тело; а люд внизу ликует.
На протяжении нескольких последующих дней толпа прочесывает город, творя свой собственный суд. Двух священников, пытавшихся заколоть Лоренцо, находят в бенедектинском аббатстве, в Бадии, неподалеку от палаццо Пацци; их немедленно вытаскивают на улицу, срывают сутаны, кастрируют и уводят, чтобы тут же повесить. Немало еще можно привести примеров подобных жутких проявлений ярости толпы, когда победители вымещают ее на побежденных и сводят старые счеты; по словам Макиавелли, писавшего свою «Историю Флоренции» менее пятидесяти лет спустя после этих событий, «убитых было так много, что повсюду на улицах города валялись части человеческих тел».
Известия о неудавшемся заговоре Пацци вскоре выходят за пределы Флоренции и достигают Рима. Папа Сикст IV, поддерживавший заговорщиков, приходит в ярость, особенно когда узнает, что одного из его архиепископов подвергли публичной казни облаченным в церковное одеяние. Истинное святотатство! Издается специальная папская булла, в которой Лоренцо отлучается от церкви и характеризуется как «дитя порока, обреченное на вечные муки»; помимо того, следует интердикт, запрещающий служение мессы во всех церквах Флорентийской республики. Связавшись со своим союзником, королем Неаполитанским, и заключив с ним договор, папа заявляет, что Неаполь и Папская область идут на Флоренцию войной.
Ну а дома во Флоренции Лоренцо Великолепный ведет себя с характерным для себя размахом. Провал заговора Пацци, по его мнению, следует отметить на широкую ногу. В соответствующие инстанции, а именно в Совет восьми, объединяющий функции политической полиции и административного управления, Лоренцо передает свое желание запечатлеть триумфальную победу над заговорщиками в нетленном художественном образе. В соответствии с этим совет призывает любимого живописца Лоренцо Сандро Боттичелли и предлагает ему щедрый заказ: за 40 золотых флоринов расписать боковой фасад Палаццо делла Синьория большой фреской на тему недавних событий. Согласно давней флорентийской традиции обращения с опальными согражданами или предателями, эта фреска будет включать восемь во весь рост портретов главарей заговора из семейства Пацци (у тех, кого поймали, вокруг шеи будет перехлестнута петля, указывая на понесенное ими наказание), а также Бернардо Бандини, того самого, кто первым нанес удар кинжалом брату Лоренцо Джулиано, а затем скрылся: этот будет изображен подвешенным за ногу. Под каждым из этих портретов Боттичелли выведет уничижительную стихотворную подпись — текст напишет сам Лоренцо. В двустишье, относящемся к Бандини, злодей предстанет как
Беглец, кому судьбы не обмануть: В геенну огненную держит путь.
Боттичелли приближался к расцвету своих творческих сил, и эта работа потребовала от него большого напряжения. По традиции портреты должны быть выполнены в безусловно реалистическом духе, так чтобы все сразу узнали своих прежних сограждан. Точно так же их следовало изобразить в той же по цвету и фасону одежде, что они носили при жизни. Архиепископ Сальвиати должен был, естественно, предстать в пурпурной сутане. Работа отнимет у Боттичелли целых двенадцать недель и станет в своем роде шедевром.
Однако же не пройдет и семи месяцев, как изображение архиепископа Сальвиати будет смыто — по настоянию папы Сикста IV этот пункт был специально включен в договор о мире между Флоренцией и Папской областью. Еще через несколько месяцев будет переписан и портрет Бандини, которому удалось после провала заговора достичь побережья, где он сел на венецианскую галеру, направляющуюся в Константинополь. Лоренцо было особенно важно захватить убийцу своего любимого брата Джулиано, и турецкому султану была передана по дипломатическим каналам просьба выдать Бандини, что и было сделано. Того в кандалах переправили во Флоренцию, где он был повешен. Новый портрет Бандини считался делом немаловажным, но Боттичелли не мог заняться решением этой задачи; тогда ее поручили самому Леонардо. В тетрадях последнего был обнаружен набросок болтающегося на виселице Бандини — почти наверняка этюд к портрету.
Иных изменений в эту огромную фреску, уникальную в наследии обоих художников, вноситься не будет, и она останется для всеобщего обозрения на стене дворца на пьяцца делла Синьория равно как образец высокого искусства и предупреждение любому, кто замыслит бунт против Медичи. Она продержится на своем месте до тех самых пор, пока Флоренцией будет править это семейство.