10. ОТЕЦ ОТЕЧЕСТВА

10. ОТЕЦ ОТЕЧЕСТВА

Мы знаем, что Козимо де Медичи был человеком чрезвычайно осмотрительным и осторожным в личной, политической и профессиональной жизни. Так отчего же он был столь расточителен в своей роли покровителя искусств?

Существует несколько объяснений, каждое из которых бросает свет на его сложный характер. Прежде всего, его преследовало чувство вины, ибо, хотя церковь и смотрела на это дело сквозь пальцы, христианское учение, как и прежде, отвергало ростовщичество: «Если дашь деньги взаймы... не налагай роста», говорится в книге «Исхода» (22:25), да и многие другие указания не оставляют на этот счет никаких сомнений. Не забывал Козимо и о заповеди Иисуса Христа: «Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем богатому попасть в Царство Небесное» (Мф., 19:24). Всю жизнь Козимо оставался верующим христианином, повторявшим, что бухгалтерские книги банка Медичи, как и других банков того времени, следует открывать таким напутствием: «Col Nome di Dio e di Bona Ventura» (в данном контексте это высказывание часто переводили как «Во имя Бога и Выгоды», имея в виду, что «выгода» — это и есть для банкира bona ventura, то есть добрая судьба). В какой-то момент это противоречие между верой и повседневной деятельностью начало не на шутку тревожить совесть Козимо, и, когда ему едва перевалило за сорок, он испросил у папы Евгения IV, жившего тогда во Флоренции, частную аудиенцию. Папа сказал, что, дабы прийти в согласие со своей совестью, ему стоило бы профинансировать реставрацию монастыря Сан-Марко, и Козимо немедленно усадил за эту работу, стоившую ему в конечном итоге более 30 000 флоринов, Микелоццо. Деньги были огромные, но Козимо, кажется, всем сердцем отдался этому делу, он даже выделил себе специальную келью в Сан-Марко, куда время от времени удалялся для медитаций. Именно тогда он начал вести регулярные теологические беседы с приором Антонио Пьероцци, невысоким, живого ума человеком, обладавшим чрезвычайно твердым и суровым характером. Исключительные душевные качества Пьероцци обеспечили ему посмертную канонизацию.

Кое-что в характере Пьероцци было особенно близко Козимо, и совершенно не исключено, что именно святой приор подтолкнул его к поискам полного прощения за свершенные грехи. Если говорить о ростовщичестве, это могла быть только раздача всего нажитого таким путем. Да, это может объяснить необыкновенную щедрость Козимо-покровителя искусств, хотя тщательное изучение «libro segreto» убеждает в том, что даже огромная сумма в 660 000 флоринов, которые он потратил на поддержку искусств, отнюдь не равняется всем его доходам. Подсчитано, что Козимо унаследовал от отца где-то около 100 000 флоринов и, при всей своей филантропии, оставил наследникам более 200 000 флоринов.

Нельзя утверждать, что в этой деятельности Козимо руководствовался исключительно духовными мотивами. Преследовал он, разумеется, и политические цели, думал и о престиже, а еще больше — об интересах банка Медичи. Известно, что Козимо перестроил пансионат для студентов-флорентийцев в Париже и отреставрировал итальянскую церковь Святого Духа в Иерусалиме. При этом, как нам напоминает его современник Веспасиано, он всегда оставался политическим реалистом. «Я знаю Флоренцию, — передает Веспасиано слова Козимо, — через пятьдесят лет нас, Медичи, отправят в изгнание, но построенные мной дома сохранятся». Он стремился обессмертить себя в работах, ставших возможными благодаря его поддержке. Это объясняет, между прочим, почему он обычно финансировал архитектурные, то есть у всех на виду находящиеся проекты; коль скоро речь заходила о более интимных вещах, скажем, о живописи, он уступал дорогу своим сыновьям Пьеро и Джованни.

Даже если Козимо и не особенно верил, что Медичи надолго сохранят свое влияние после его смерти, он сделал все, чтобы при жизни они полностью контролировали деятельность города, быстро останавливая поползновения любого потенциального политического противника. Во время «царствования» Медичи было нажито много состояний, а деньги во Флоренции обозначали власть; в этом смысле город оставался верен своим республиканским идеалам, хотя бы отчасти — и уж наверняка больше, чем любой другой крупный город в Италии (да и во всей Европе). Во Флоренции власть традиционно сосредоточивалась в руках деловых людей; земельная аристократия была со всей определенностью исключена из демократического процесса, титулы ей заменяли право голоса, хотя иные ухитрялись обойти этот запрет, становясь членами торговой гильдии.

Стоило Козимо заметить, что какая-нибудь семья накопила достаточно средств, чтобы привлечь к себе оппозицию, как он немедленно посылал ей скрытое предупреждение. Только, при всей своей завуалированности, оно отличалось совершенной прямотой: главе семьи следовало распределить свой капитал путем приобретения сельских поместий, и тогда все будет в порядке, он будет жить в покое и почете; если же нет, его ждет встреча с налоговыми инспекторами — всеми до одного твердыми сторонниками Медичи.

Власть Козимо распространялась повсюду. Как отмечает посланник одного иностранного государства во Флоренции, «Козимо распоряжается всем... Без него никто и шага не сделает». При этом власть его была неуловима, он ведь не занимал никаких государственных постов, просто дергал за ниточки, а такой власти трудно противостоять, ее трудно свергнуть. По словам известного современного историка Ренессанса Дж. Р. Хейла, «учитывая характер итальянских государств-городов, его (Козимо) не без оснований сравнивают с «боссами» Чикаго или Далласа, а также с «падре» мафии, чье влияние распространяется на тот или иной район». Это верно: именем Козимо, хотя и не обязательно по его прямому указанию, в темных закоулках города ночами совершалось немало кровавых деяний; и в то же время трудно назвать тиранической власть, опирающуюся на столь широкие слои населения. Народ Флоренции явно нуждался в крестном отце; даже если люди не так уж его и хотели, они чувствовали, что это — наименьшее из зол.

Все это лежит в основании внутренней политики Флоренции, а вот политика внешняя — дело иное. Тут Козимо неизменно оставался на виду, настойчиво демонстрируя себя миру в качестве главной движущей силы города. Не приходится сомневаться в том, что он был исключительно прозорливым государственным деятелем, постоянно пекущимся о благе Флоренции — и ее граждан, ведущих и ведомых. Козимо обладал широтой взгляда, никогда не ограничиваясь исключительно местными делами, — в этом смысле он многим обязан своей профессии банкира. Если банк Медичи хочет процветать или даже просто сохраняться, необходимо зорко следить за событиями на политической сцене; в этом смысле ему верно служили, неизменно поставляя важную информацию, филиалы и их представители. К середине XV века банк Медичи имел отделения в большей части Западной Европы — от Лондона до Неаполя, от Кельна до Анконы. За пределами досягаемости Медичи оставались лишь Испания (ревниво оберегающая монополию торговли с Новым Светом[4]), Австрия вместе с южной Германией (где господствовал большой финансовый клан Фуггеров из Аугсбурга) и Балтика (монополию на которую сохранял Ганзейский союз).

Пусть Козимо и немало нагрешил как крестный отец эпохи Ренессанса, его, несомненно, можно причислить к лику святых, коль скоро речь идет о главных игроках итальянской политической сцены. Главным врагом Флоренции оставался мощный и периодически взмывающий к вершинам богатства Милан, подвижная граница которого редко отодвигалась более чем на пятьдесят миль к северу от Флоренции. С 1412 года городом правил герцог Филиппо Мария Висконти, это отродье некогда славной семьи, замкнувшийся в своей неприступной крепости в Милане и даже в глазах собственного народа сделавшийся мрачной мифологической фигурой. Из-за нездоровой полноты и страшно уродливого вида он редко появлялся на публике, избегая, по причине именно внешности, участия в каких-либо церемониях, даже связанных с визитами императоров или иных лиц королевского достоинства. Унаследовав герцогский престол после убийства своего старшего брата, Филиппо параноидально боялся заговоров, спал в забаррикадированных спальнях, по три раза за ночь меняя постель, дабы избежать возможного покушения. Он был также до смешного суеверен: страх перед грозой заставил его соорудить в центре своего замка специальное звуконепроницаемое, за двумя дверями помещение, за тем лишь, чтобы не слышать этого жуткого знамения.

Внезапно сделавшись в двадцатилетнем возрасте герцогом, Филиппо нашел городскую казну практически пустой; дабы наполнить ее, он женился на Беатриче, сорокалетней вдове одного из своих кондотьеров, принесшей в приданое 40 000 флоринов. Супружеские отношения между замкнутым, страдающим ожирением Филиппо и на удивление хорошо образованной вдовой военачальника-наемника не сложились с самого начала, а несколько лет спустя паранойя мужа и вовсе взяла верх. Беатриче была арестована и предана суду по обвинению в супружеской измене с подростком-пажом, чья единственная вина заключалась в том, что он играл своей хозяйке и ее фрейлинам на лютне. Все, включая последних, были подвергнуты пыткам и в конце концов признались, что измена имела место, и были немедленно казнены. Любые записи, касающиеся «суда», были впоследствии уничтожены. Через некоторое время политическая целесообразность вынудила устроить еще один брак — на сей раз Филиппо женился на юной Марии Савойской, что способствовало безопасности северных границ Милана. Но когда супружеская пара направлялась на брачное ложе, Филиппо услышал в ночи собачий вой и, приняв его за страшное предзнаменование, не допустил жену под свою крышу — что почти наверняка спасло ей жизнь. Правда, с другой стороны, это означало отсутствие прямого наследника герцогского престола, хотя незаконнорожденная дочь, которую назвали Бьянкой, у Филиппо была.

Имея ближайшим соседом такого деятеля, Козимо был вынужден в полной мере использовать свои дипломатические дарования. При всем своем затворничестве, Филиппо Мария Висконти вынашивал замыслы превращения Милана в ведущую силу на севере Италии и в осуществлении их демонстрировал все мастерство убежденного параноика. Предсказать его очередной шаг было практически невозможно, ибо он вполне мог быть подсказан личным астрологом Филиппо при их последнем свидании. Другим фактором, с которым приходилось считаться противникам герцога, были его капризы, нередко оказывавшиеся весьма эффективным оружием, особенно в отношениях с кондотьерами. Когда жалованье задерживалось, они все равно шли в бой — лишь бы их место (вместе с деньгами) не захватили другие наемники. Висконти умело манипулировал даже мельчайшими страхами и подозрениями людей.

Укрепив традиционные союзнические связи с Венецией, Козимо удалось добиться некоторого равновесия на севере Италии. И все равно Милан представлял собой постоянную угрозу, особенно если иметь в виду, что герцога Филиппо Марию подстегивал изгнанный из Венеции Ринальдо дельи Альбицци, поклявшийся отомстить Козимо. Вооруженные миланские отряды вторглись на территорию Флоренции в 1437 году, затем на будущий год; оба раза они были отброшены, но не без последствий на международной политической сцене. Для противостояния миланским наемникам Козимо прибег к услугам своего нового друга Франческо Сфорца, велев ему не только отбросить миланские силы за пределы флорентийской территории, но и занять Лукку, что, он знал, будет с одобрением воспринято гражданами Флоренции. Сфорца начал наступление, заставил миланских наемников отступить к Лукке, но у стен города остановился. Он не хотел слишком портить отношения с герцогом Филиппо, ибо все еще лелеял надежду жениться на Бьянке, его незаконнорожденной дочери. Точно так же и Венеция отказывала Козимо в поддержке наступления на Лукку, опасаясь чрезмерного увеличения флорентийской территории. Козимо самолично отправился в 1438 году в Венецию в надежде переубедить своих союзников, но Венеция упрямо сохраняла нейтралитет. Тогда-то он и понял, что до конца на Венецию полагаться не приходится.

В 1440 году миланские наемники во главе с Ринальдо дельи Альбицци вновь вторглись на флорентийскую территорию и вновь были отброшены, вынудив взбешенного Ринальдо отказаться от своих планов и отправиться в продолжительное паломничество в Святую землю. Ну а Сфорца был вознагражден за свою тайную верность Милану: герцог Филиппо отдал ему руку Бьянки и даже туманно намекнул на возможность объявить его своим наследником.

Шесть лет спустя, в 1447 году Филиппо Мария Висконти, герцог Миланский умер. Имени наследника он так и не назвал, и соискатели престола объявились повсюду.

На притязания Сфорцы никто не обратил внимания, у него обнаружились слишком сильные конкуренты в лице неаполитанского короля Альфонса и герцога Орлеанского. Тем временем граждане Милана объявили город республикой — на флорентийский манер. По прошествии трех лет, насыщенных международными дипломатическими интригами и распрями, Сфорца во главе своих отрядов просто вошел в город и объявил себя герцогом Миланским. Козимо поставил на нужного человека, и давний враг Флоренции — Милан стал его союзником.

Но шаг, осуществленный Сфорцей, возымел опасные последствия. Венеция немедленно порвала отношения с Флоренцией и объединилась с королевством Неаполитанским, все еще притязающим на герцогство Миланское. Флорентийские граждане были высланы из Венеции и Неаполя, а филиалы банка Медичи закрыты. Цену пришлось заплатить немалую: все банковские кредиты достались противнику. Компенсируя этот урон, Сфорца предложил Козимо открыть отделение банка в Милане и даже предоставил ему целый дворец. Зависимость Сфорцы от банка Медичи была столь велика, что этот дворец фактически превратился в министерство финансов герцогства; удача в очередной раз улыбнулась Козимо.

В Италии установился зыбкий мир — Венеции и Неаполю было желательно взять некоторую паузу. Козимо это было на руку: можно вновь заняться торговлей. Но если союз с Миланом был выгоден для флорентийских негоциантов и международной торговли в целом, то большинство населения его отнюдь не приветствовало. Многие участвовали в войнах против Милана, и им было трудно примириться с тем, что старый враг сделался другом. Ко всему прочему, немало претерпевшие от судьбы изгнанники, вернувшиеся из Неаполя и Венеции, распространяли слухи, будто Козимо поддерживает Сфорцу только потому, что тот должен ему целое состояние, которое он и намерен теперь возвратить за счет миланской казны.

Вскоре эти перемены на итальянской политической сцене начали отзываться во всей Европе. Чувствуя надвигающуюся опасность, Венеция обратилась к императору Священной Римской империи Фридриху III с просьбой вбить клин между Флоренцией и Миланом, нынешний альянс которых представляет собою угрозу для всей северной Италии. Парируя этот удар, Козимо решил, что единственный его шанс — прибегнуть к помощи противника Фридриха III французского короля Карла VII. Он понимал, что такого рода переговоры следует провести с величайшим тщанием, ибо у Франции есть свои территориальные претензии к Италии и полномасштабного французского вторжения на Апеннины следует избежать в любом случае. Поначалу Козимо собирался отправиться на встречу с Карлом III сам, но потом решил, что ситуация дома слишком ненадежна, чтобы оставлять Флоренцию на долгое время, и отправил вместо себя своего друга-гуманиста Аньоло Аччайуоли, члена старинной флорентийской семьи, всегда сохранявшей верность Медичи (вместе с Козимо Ринальдо дельи Альбицци выслал из Флоренции и самого Аччайуоли). Ко всему прочему он был превосходным ритором, и Козимо нередко наслаждался его чтением Цицерона. Будучи сам оратором весьма посредственным, Козимо тем более восхищался речами Цицерона, в которых он отстаивал республиканские добродетели Древнего Рима и говорил о гражданском долге как об одном из важнейших критериев праведной жизни.

Таким образом, в 1451 году Аччайуоли отправился во Францию, где его красноречие произвело должное воздействие на Карла VII, пообещавшего в течение двух ближайших лет признавать новый Милано-Флорентийский союз. Порвав торговые связи с Венецией, Флоренция уже и без того повернулась в сторону Франции, а гарантии Карла VII означали, что объем торговли будет увеличиваться и впредь. Но Аччайуоли вынужден был сделать одну небольшую уступку: в случае, если Франция предъявит претензии королевству Неаполитанскому, Флоренция и Милан будут сохранять нейтралитет. Из этого следовало, что Рене Анжуйский, претендовавший на неаполитанский престол, может без помех продвинуться на юг через Тоскану.

Перспектива военного присутствия Франции в Италии была Козимо не по душе, но ему выпала неожиданная возможность воспрепятствовать этому замыслу. В 1452 году Фридрих III, возвращаясь из Рима, где папа формально надел на него корону императора Священной Римской империи, проезжал через Флоренцию. Козимо распорядился принять императора и его свиту, состоявшую из полутора тысяч австрийских князей, за счет города. Быстро истощившуюся городскую казну пополнил банк Медичи. Расходы были понесены огромные, но ими на годы вперед было оплачено доброе отношение императора. Правда, на жителей Флоренции эта победа особого впечатления не произвела, в городе поднялся ропот против Медичи. Флоренция уже изрядно потратилась на поддержку Сфорцы, его состоящая из наемников армия уже не воюет, однако же платить надо по-прежнему, а теперь еще жителям Флоренции приходится оплачивать попойки и распутство сотен австрийских вельмож. Чего еще потребует от них Медичи?

А тут еще новое несчастье свалилось: разгневанный тем, что Козимо признал французские претензии на его престол, король неаполитанский Альфонс V направил во Флоренцию военные отряды под командой своего незаконнорожденного сына Ферранте. Вскоре стало известно, что Ферранте пересек южные границы республики и быстро продвигается в сторону деревни Ренчине. В городе начались волнения: во всем Козимо виноват. Тот был потрясен происходящим, но виду не подавал. Как-то раз в его домашний кабинет ворвался в полной панике некий купец и завопил с порога: «Ренчине пала!» Сидевший за столом Козимо спокойно поднял голову и невозмутимо осведомился: «Ренчине? А где это?» Мол, не надо волноваться по пустякам.

Именно это Козимо и твердил согражданам, но вскоре не выдержал сам. Перед палаццо Медичи собралась охваченная паникой толпа. Люди требовали объяснений: чего им ждать? Козимо медленно поднялся наверх, в спальню. Он вдруг почувствовал всю тяжесть своих шестидесяти четырех лет. Согласно другим сведениям, он только прикинулся больным, некоторые утверждают, что действительно был болен, и имя болезни — тревога. Скорее всего с Козимо случился небольшой нервный срыв. Главный бухгалтер-контролер не мог примириться с перспективой утраты контроля; на сей раз перед ним маячила угроза потерять все, и он не знал, как ей противостоять.

В это время во Флоренции стало известно, что Рене Анжуйский во главе своей мощной армии пересек границу и направляется на юг, в сторону Неаполя. Так Флоренция была чудом спасена. Козимо удалился в свою виллу в горах Кафаджоло, где постепенно обрел былую форму. Но тут возникла новая угроза. В 1453 году истек срок действия договоренности с Карлом VII, а это означало, что Венеция может ударить в любой момент. И опять Флоренции сопутствовала удача. В Европе стало известно, что на Венецию обрушился сокрушительный удар: Константинополь пал под напором турок из Оттоманской империи. Для венецианской торговли это была катастрофа, ее собственность в Греции и на Адриатике оказалась в распоряжении турок. А вскоре стало понятно, что беда настигла не только Венецию: турки стали угрозой для всей Италии. В 1454 году Венеция вместе с Флоренцией, Миланом и Папской областью образовали Священную Лигу, направленную против неверных. Вскоре в нее вступил Неаполь, и в Италии на время воцарился мир.

Козимо де Медичи был убежден: «Торговля объединяет человечество и возвышает тех, кто бросается в ее воды». В этом состояло решающее различие между ним и его соперниками в Италии и всей Европе. Короли, герцоги, князья, императоры, папы, как водится, думали о том, как укрепить свою власть и расширить территории. За вычетом Венеции (тоже, следует отметить, республики), никто не отдавал приоритета торговле, это, мол, дело негоциантов и банкиров. Козимо не вмешивался в мелкие и ненужные конфликты, в этом смысле он являл собой пример современного властителя. А вот деньги его интересовали по-настоящему, в них он видел фундамент своей силы, тем более что, хотя бы отчасти, такую позицию разделяли и граждане Флоренции. В то же время его стремление к процветанию, как личному, так и государственному, — было сопряжено с тем же риском, с каким сталкивается любой король в своих завоевательных походах. На международной сцене Козимо проявил себя как проницательный политик, поддержав Сфорцу — на такой же риск в свое время пошел его отец, подставив плечо Бальдассаре Косее. Но Бальдассаре стал папой и поручил Медичи вести свои финансовые дела — доходное дело; Сфорца же сделался всего лишь герцогом Миланским — положение критически важное для мирных усилий Козимо, но чрезвычайно обременительное в финансовом смысле: Милан требовал все новых и новых вливаний. Главным источником доходов банка Медичи оставалась папская курия, так что связи с Римом были столь же существенны, сколь и связи с Миланом.

И тут Козимо вновь вынужден был сильно рисковать. За много лет до того, как воцариться в Милане, Сфорца начал строить на землях Романьи свое персональное государство, состоящее из нескольких псевдонезависимых городков — официально-то они входили в Папскую область. Стало быть, другом папе Евгению IV Сфорца никак не был, и, узнав об альянсе Козимо со Сфорцей, переросшем затем в дружбу, папа отнюдь не обрадовался. Все это привело к тому, что в последние годы его понтификата банк Медичи потерял самого крупного и влиятельного из своих клиентов — курию. Правда, это касалось только филиала при папском дворе, а ведь оставалось еще одно римское отделение, где лежали личные депозиты папы, а также нескольких кардиналов.

Козимо предвидел такое развитие событий и, как всегда, заранее принял необходимые меры. Понимая, что стареющий Евгений IV долго не протянет, он давно уже, никак того не афишируя, начал налаживать дружеские связи с его наиболее вероятным преемником Томмазо Парентучелли.

Парентучелли был сыном бедного врача из далекой северной Тосканы, который еще молодым человеком вынужден был из-за недостатка средств оставить, не доучившись, Болонский университет. Где-то в 1420 году он появился во Флоренции, где Ринальдо дельи Альбицци и Палла Строцци взяли его домашним учителем своих детей. Тогда же он приобщился к гуманистическому учению и вошел в круг Козимо. Следом за ним Парентучелли вскоре пристрастился к чтению и сыграл важную роль в формировании библиотеки Козимо, которая была открыта для всех и даже выдавала редкие рукописи бедным ученым вроде Парентучелли. Со своей стороны, он жадно проглатывал любую книгу или манускрипт, попавшие ему в руки, так что уже через несколько лет о нем говорили, что «если ему что-то неизвестно, то это лежит за пределами человеческого знания». Через какое-то время его заметил папа Евгений IV, назначив епископом Болоньи, и Козимо начал представлять ему крупные суммы на приобретение для церкви редких рукописей. Они вновь встретились на Вселенском соборе 1439 года во Флоренции. Обширные познания Парентучелли произвели там настолько глубокое впечатление на представителей Византии, что именно ему прежде всего удалось убедить армян, эфиопов и яковитов объединиться с Константинополем для достижения целей, ради которых они все здесь и собрались.

В 1447 году Евгений IV скончался, и на папский престол под именем Николая V действительно взошел Парентучелли. Казалось, позиции Козимо в качестве папского банкира вновь окрепли. Впрочем, дружба этих двух людей отнюдь не ограничивалась общими денежными интересами. Новый папа обговаривал с Козимо свои планы создания Ватиканской библиотеки, по образу и подобию библиотеки Медичи. Равным образом совпадали устремления обоих к достижению мира в Италии «без использования оружия, кроме как Христова», хотя Козимо преследовал более светские цели, имея в виду не только мир, но и процветание. Стоит добавить также, что именно Николай V познакомил Козимо со своим другом из Сиены Энеем Пикколомини, который одиннадцать лет спустя, в 1458 году, станет папой под именем Пия П.

Если Николай V стал первым папой, бывшим также и гуманистом, то Пий II сделает еще один шаг вперед и станет первым гуманистом среди римских понтификов. Но не одна лишь безусловная вера в гуманистическое учение делает этот выбор столь удивительным. Пикколомини было больше сорока лет, когда он принял постриг, а до того успел приобрести заслуженную репутацию как выдающегося латиниста, так и не менее выдающегося любителя женского пола. Его эротическая повесть «История двух влюбленных» и искрометные стихи на латыни привлекли внимание императора Фридриха III, и он назначил Пикколомини поэтом-лауреатом. Что же касается посвящения в духовный сан, то тут, кажется, Пикколомини просто удовлетворял свое тщеславие, ибо на поведение его этот шаг практически не повлиял. Правда, теперь он использовал свои широкие гуманистические познания для сочинения ряда более серьезных работ, таких, например, как новаторская для того времени книга по географии, озаглавленная «Об Азии», — впоследствии она вдохновит Христофора Колумба на поиски западного морского пути в Китай.

В возрасте пятидесяти трех лет Пикколомини наконец утолит свое тщеславие и станет папой. Но к великому разочарованию Козимо новый понтифик открыл счет курии в банке своей родной Сиены, хотя личный счет сохранил в римском филиале банка Медичи. Козимо сразу же затеял целую интригу, чтобы заставить Пия изменить свое решение. Когда тот, вскоре после избрания, проезжал через Флоренцию, Козимо, устроил шикарное представление: при свете фонарей на площади перед Палаццо делла Синьория был разыгран рыцарский турнир, а в маскараде участвовал девятилетний внук Козимо (будущий Лоренцо Великолепный). Накрыли ломящиеся от яств столы, где избранным гостям предлагались лучшие вина и самые красивые во Флоренции куртизанки.

К этому времени Козимо сильно постарел, его начали донимать приступы подагры и артрита. Потому, будучи представлен папе, он не мог приветствовать его сколько-нибудь достойным образом — физическое состояние не позволяло ни встать, ни опуститься на колени. Козимо отделался шуткой, оба посмеялись, но цели своей ему достичь не удалось — счет курии остался в Сиене. Однако же Козимо вновь предпринял некоторые шаги, и к тому времени, когда пять лет спустя Пий II умер, он успел снискать расположение очередного папы, Павла II, и уж на сей раз счет курии вернулся в банк Медичи.

Под конец жизни Козимо проводил все больше и больше времени в своих поместьях в долине Муджелло с ее чистым горным воздухом. Он поднимался с рассветом, шел в виноградник подрезать лозы, либо в винный погреб, либо в поле, на сбор маслин и только потом просматривал почту, доставленную из города. Вечерами он беседовал о Платоне с Фичино, чей домик располагался поблизости; время от времени тут проходили заседания так называемой Платоновской Академии, основанной Козимо специально для обсуждения сочинений философа. Зимой эти заседания собирались регулярно в палаццо Медичи (на них приходили многочисленные друзья Козимо — гуманисты), а летними вечерами — чаще всего в саду под башенками его загородной виллы в Кафаджоло (в новейших исследованиях подвергается сомнению само существование Платоновской Академии, но бесспорным представляется, что члены флорентийского кружка гуманистов более или менее регулярно собирались на полуформальной основе для обсуждения вопросов античной философии, и эти собрания и получили имя Платоновской Академии).

Козимо всегда был человеком замкнутым, а светские манеры и невозмутимость принесли ему репутацию личности даже несколько загадочной. Но в старости, из-за постоянных болей в суставах, подагры и проблем с желчным пузырем он часто переходил от хандры к язвительности, хотя добродушный юмор, в общем, всегда оставался при нем. Когда старинный приятель Пьероцци, ставший преосвященным архиепископом Флоренции, попытался уговорить его запретить всем лицам священного звания участвовать в азартных играх, Козимо ответил так: «Все по порядку. Не лучше ли для начала запретить им использовать утяжеленные кости?»

Когда-то, по словам Фичино, Козимо «был так же жаден до времени, как Мидас до золота». Теперь же часами он молча сидел в кресле, а когда его жена Контессина ворчала, чем это, мол, он занят, отвечал: «Когда мы едем за город, на ферму, ты неделями готовишься к переезду. Так позволь же мне хоть немного подготовиться к поездке на такую ферму, откуда не возвращаются».

Тем не менее Козимо по-прежнему со всей основательностью занимался делами Флоренции, отказываясь передавать бразды правления сыновьям, которые, судя по всему, все больше разочаровывали его. Старший, Пьеро, рос болезненным ребенком, а сейчас, приближаясь к пятидесяти, сильно страдал от подагры — наследственной семейной болезни. Из-за тяжелых, полуприкрытых век он всегда выглядел сонным. Его младший брат Джованни был любимцем отца, хотя, пожалуй, слишком много времени отдавал увеселениям. Судя по всему, он отчасти унаследовал отцовский ум, но отличался излишней полнотой и никогда не занимался физическими упражнениями. Пьеро сосредоточился — выказывая при этом немалую компетентность — на банковских делах, Джованни же время от времени выполнял дипломатические миссии, при том что острый ум и обаяние помогали ему добиваться успеха. В то же время Джованни часто бывал раздражительным — семейная болезнь не миновала и его. Миланский посол вспоминает, как, зайдя однажды в палаццо Медичи, он обнаружил хозяина на одной постели со своими средних лет сыновьями: все трое мучились подагрой.

Козимо чувствовал, что не может положиться на сыновей, даже в таких случаях, как, например, конфликт с Неаполем, когда Ферранте шел на Флоренцию, а сам он, Козимо, слег. Несколько лет спустя, когда Ферранте взошел на неаполитанский трон и снова начал угрожать войной, Козимо прибег к уловке. Семена Ренессанса упали теперь и на неаполитанскую почву, где Ферранте получил гуманитарное образование и до сих пор не утратил интереса к античной просвещенности. Козимо прослышал, что Ферранте жаждет заполучить бесценное, чрезвычайно редкое сочинение римского историка I века до нашей эры Тита Ливия, существующее ныне всего в нескольких оригинальных экземплярах. Дабы избежать столкновения между Флоренцией и Неаполем, Козимо отправил Ферранте этот раритет, имевшийся в его библиотеке. Ферранте пришел в полный восторг, не говоря уже о том, что ему польстило, что его считают по-настоящему ученым человеком. Козимо-то знал, как делаются такие дела, но тревожился за будущее, когда его не станет и место главы семьи займет один из сыновей. Многим не терпится свести счеты с Медичи, и Козимо преследовали недобрые предчувствия: «Я знаю, что, когда умру, на моих сыновей свалится столько бед, сколько и не снились сыновьям любого гражданина Флоренции, ушедшего из жизни за долгие минувшие годы».

И тут в 1463 году от инфаркта умирает Джованни. Козимо был потрясен, тем более что чувствовал, что и Пьеро долго не протянет. Когда слуги несли его на носилках через залы дворца Медичи, кто-то расслышал слова Козимо: «Слишком большой дом для такой маленькой семьи». Оставаясь наедине со своими мыслями, он часто лежал на кровати с закрытыми глазами, а когда Контессина начинала досаждать, отмахивался иронически: «Там, куда я собираюсь, темно, и мне надо привыкать».

Он знал, что скоро умрет, и, листая философские книги, искал ответа на вопрос о смысле жизни. Цицерон со своим гражданским долгом остался позади; теперь Козимо стремился постичь Платона и summum bonum (высшее добро). В последние дни он просил Пьеро и Контессину посидеть с ним у кровати и, если верить Пьеро, просил не устраивать ему пышных похорон.

В 1464 году, в возрасте семидесяти четыре лет Козимо де Медичи скончался под звуки голоса Фичино, читавшего ему Платона. Похороны прошли просто, хотя семейную церковь Медичи, где упокоился Козимо, окружила в молчании чуть ли не вся Флоренция. По решению синьории на его гробнице были высечены слова: «Pater Patrie» («Отец Отечества»).