ЛОГИКА ЖИЗНИ

ЛОГИКА ЖИЗНИ

Шагах в сорока от пещеры струился из расщелины крохотный ручеёк, запруженный небольшой плотиной. Получалось что-то вроде ванны. Над ванной стоял лёгкий дымок. Отшельник заботливо показал, куда класть и вешать одежду и с одобрением посмотрел на жилистую конструкцию Валерия Михайловича.

– Вы хорошо тренированы, но только не пытайтесь угнаться за Еремеем и потомками его…

Валерий Михайлович постепенно влез в почти обжигающую воду и вытянулся в ней во весь свой рост. Тело покрылось пузырьками газа, и отец Пётр, пожелав “лёгкого пара”, ушёл.

– Я пока трапезу приготовлю.

“Трапеза” обещала быть Лукулловской. Если бы Валерию Михайловичу часа за три тому назад сказали, что в необитаемой щели Алтая он найдёт “отшельника-дилетанта” и его келью, оборудованную так, как оборудован самый современный американский коттедж, Валерий Михайлович, конечно, не поверил бы. Но и отшельник и его келья были налицо. И от американского коттеджа келья отличалась, может быть, только тем, что кроме беспроволочного телевидения, отшельник занимался ещё и “психическим”.

Всё это было раздражающе нелогично. Почти месяц тому назад совершенно случайная встреча с Потапычем куда-то повернула все пути Валерия Михайловича. Да и в этой совершенно случайной встрече был ещё дополнительно случайный элемент – винтовка Потапыча, приставленная к стволу дерева. Если бы винтовка была в руках Потапыча, то по всем разумным данным дело кончилось бы стрельбой “с роковым исходом”, как говорится в таких случаях в уголовной хронике газет.

Но встреча всё-таки случилась, случилось и так, что Потапыч не имел времени схватиться за винтовку. И, вот, теперь Еремей, встреча со Стёпкой, беседа с Берманом и, наконец (наконец-ли?) этот отшельник – то-ли жулик, то-ли святой. Возможность того, что отец Пётр состоял просто на службе в НКВД, была всё-таки не совсем исключена. В таком случае Валерий Михайлович рисковал после Лукулловской трапезы очутиться более или менее непосредственно в объятиях то-ли Медведева, то-ли Бермана.

Валерий Михайлович обсуждал и эту возможность. Технически она казалась ему совершенно невероятной, до перевала даже при медвежьих ногах Еремея не меньше шести часов. Туда и назад – двенадцать. По дороге на перевал где-то идут Еремей с сыном. На самом перевале, кроме, может быть, какого-нибудь патруля, случайно перешедшего через советскую границу, не может быть никого. Сам отшельник знает о нём, Валерии Михайловиче, больше, чем можно было-бы предположить при любом усилении воображения. Нет, агентурой НКВД здесь не пахнет…

Валерий Михайлович слегка успокоился и не без некоторого удовольствия осмотрел своё тело. К нему он относился с суровой вежливостью, не баловал, но и не забывал. Приятно было ощущение сильной и отдыхающей в горячей воде мускулатуры. Менее приятны были размышления о логике жизни вообще.

Когда-то, очень давно, жизнь казалась ему вполне логичным процессом, из которого нужно было только удалить всё то иррациональное, которое даже и он, Валерий Михайлович, называл по тем временам суеверием. Или пережитками суеверий. Всё было очень логично и замечательно просто: каждый шаг по пути науки и прогресса “освобождал человечество” от таких-то и таких-то суеверий, пережитков, гнёта, неравенства, несчастья. Он, Валерий Михайлович, сделал много шагов. И “освобождая человечество”, сидит сейчас в Алтайской щели, как загнанный и раненый волк, жена сидит в Нарынском изоляторе, миллионов десять-пятнадцать “освобождённых” людей сидят в таких-же местах, и “прогресс”, освобождённый им, Валерием Михайловичем, от пут всяческих суеверий и всяческой невежественности, угрожает подвергнуть мир судьбе экспериментальной молекулы – разложить его на атомы.

Всё-таки приятно было вытянуться в горячей воде. Пузырьки газа покрыли всё тело мелким жемчугом, лёгкий пар дымился над водой. Валерий Михайлович почти с наслаждением чувствовал то, что по-немецки называется Entspannung*), по-русски, кажется, даже и слова такого нет: тело отдыхало после непрерывного перенапряжения последних недель. Вот если бы люди выдумали такую ванну для мозга!

*) Растормаживание, ослабление напряжения.

Валерий Михайлович снова вспомнил Кантовскую “Критику Чистого Разума”. Что есть разум, и что есть чистый разум? В детских воспоминаниях Валерия Михайловича была одна страница, из которой то и дело выглядывал какой-то иронический бесёнок и издевался над всяким разумом вообще. Страничка была неприятной, хотя ничего особенного в ней не было. Просто в дни своей очень ранней юности Валерий Михайлович, как и все мальчишки, занимался всякой ерундой: строгал, пилил, клеил, что-то мастерил и портил всё, что ни попадалось под руку. Мать, желая направить его индустриальную энергию на нечто общеполезное, поручила ему наточить нож. В каждом хозяйстве есть особо привилегированный нож, сточённый до ширины двух-трёх сантиметров и пользующийся особенным уважением хозяйки. Поручая Вальке это сокровище, мать настрого наказала точить нож только на мокром точиле. Валерий Михайлович, лет ему тогда было что-то около десяти-двенадцати, совершенно естественно считал мать живой коллекцией всяких предрассудков, суеверий и вообще ненаучного мышления, научным образом мышления Валерий Михайлович начал заниматься очень рано. Привилегированное положение ножа казалось ему предрассудком, не все ли ножи одинаковы? А вопрос о мокром точиле был однозначущ с чем-то вроде освящённой воды, в этом истинно научном возрасте будущий Валерий Михайлович был убеждённым атеистом. Мамаша всё-таки считала его вундеркиндом, папаша полагал, что его нужно пороть по меньшей мере каждую субботу – хороший был обычай в старину. Но это было чистой абстракцией, и единственные меры, принимавшиеся папашей против будущего Валерия Михайловича, заключались в том, что ружья, патроны и прочее папаша держал под замком и ключ от замка прятал на ночь под подушку.

Будущий Валерий Михайлович был уже знаком с основами физики и знал законы клина. Лезвие ножа, конечно, целиком подпадало под действие этих законов. Вода же была тут совершенно не причём; нужно было сделать нож острым, то есть дать лезвию соответствующую форму клина.

Уже в тот же день оказалось, что нож резать не хочет. Возникла дискуссия относительно воды, суеверия, науки и всяких таких вещей. Нож упорно стоял на точке зрения суеверия. На шум дискуссии вошёл папаша. Ознакомившись с предшествующими событиями, папаша повторил свое сакраментальное: “Пороть нужно”.

Будущий Валерий Михайлович был искренне обижен. Запертые на ключ ружья, патроны и прочее он ещё кое-как понимал. Но нож? Нож был наточен по правилам науки, при чём тут порка?

– А при том, – пояснил папаша, – что если тебе мама говорит, то ты уж делай так, как она говорит, мозги у тебя воробьиные, и ничего ты не понимаешь.

Это пояснение будущего Валерия Михайловича не устроило. Тогда папаша объяснил ему разницу между железом и сталью, некие принципы закалки этой стали, а также и причину того, что инкриминируемый нож практически не годится больше никуда – закалка была ликвидирована отточкой его на сухом точиле.

Это был первый удар по научному мировоззрению будущего Валерия Михайловича, но от этого удара он довольно скоро оправился, в десять-двенадцать лет всей науки знать, конечно, нельзя. Вот подрастёт он и узнает всю науку: и физику клина, и химию стали.

Валерий Михайлович подрос. Сейчас, сидя в горячей сернистой воде какого-то Богом и географией забытого Алтайского ущелья, Валерий Михайлович понимал, что если в мире есть люди, имеющие равную ему научную эрудицию, то этих людей, во всяком случае, очень немного. Немного есть людей, которые могли бы стать рядом с ним по силе воли, упорству и идейности, для себя Валерий Михайлович хотел очень немного, и это немногое ни за какие деньги купить было нельзя. Следовательно, все его знания, вся его эрудиция, вся его сила воли и вся его идейность привели только к тому, что на этот раз вместо ножа он испортил что-то неизмеримо большее. Или принял участие в том, что что-то неизмеримо большее испорчено, может быть, вконец.

Тогда, мальчишкой, Валерий Михайлович знал, или думал, что знал, физику. Но не знал химии. Позже он знал и химию, и физику, и философию, что получилось? Может быть, и в самом деле отец Пётр знал нечто, что стояло над физикой, химией и философией, точно так же, как тогда законы закалки стали оказались стоящими выше примитивности законов клина? Папаша Валерия Михайловича запирал от своего потомка ружья, патроны, пистоны, порох, револьверы и прочее. Может быть, некто делал так же разумно, пряча от Валерия Михайловича законы внутриатомной энергии или законы социального общежития? И, может быть, он, Валерий Михайлович, с довольно большой степенью точности повторил некоторые открытия своих сверстников – забрался в отцовский шкаф и занялся исследованием свойств самовзводного револьвера системы Смит и Вессон? Один из его, Валерия Михайловича, сверстников, по-видимому, повторил его научный ход мыслей – забрался в ящик отцовского письменного стола, достал револьвер и, так как курок был опущен, то, по-видимому, никакой опасности в этом револьвере не усмотрел. По-видимому, ибо подробности этих научных изысканий так и остались неизвестными для истории науки – мальчишка был найден около стола без всяких признаков жизни. Именно по этому поводу папаша Валерия Михайловича любил ссылаться ещё на один добрый старый обычай: когда старосветский помещик закладывал фруктовый сад, то из окрестностей сгонялись все соответствующего размера мальчишки и подвергались, так сказать, превентивной порке. Впрочем, как сознавался и папаша, это не помогало.