11

11

"Радость греков была неописанна и непритворна. Русские зашли как будто на свою родину. Все казались братьями, многие дети, влекомые матерями навстречу войск наших, целовали руки наших солдат, как бы отцовские. Сии, не зная греческого языка, довольствовались кланяться на все стороны и повторяли: "Здравствуйте, православные!", на что греки отвечали громким "ура"…"

Так описывает вступление русских войск в Корфу один из участников тех далеких событий. Путь освободителям устилали цветами. Приходу их радовались. Ими восхищались.

Но были не только цветы, не только восторги, было и другое — вспышки вражды между жителями, беспорядки, недовольство. Некоторые из местных греков, пользуясь удобным моментом, торопились свести счеты с теми, кого они называли «якобинцами», и заодно проверить, что лежит у них в сундуках. Особенно много таких объявилось на острове Кефалония. В городе Лискуры один тип подговорил толпу напасть на своего давнего личного врага, обвинив его в сочувствии якобинцам. Бедному «якобинцу» наверняка пришлось бы худо, если бы не русский мичман, случайно здесь оказавшийся. Мичман задержал зачинщика, а толпе объявил, что отныне чинить самосуд никому дозволено не будет, что если у жителей есть к кому-то какие-то претензии, то пусть о таковых донесут главнокомандующему адмиралу, а уж главнокомандующий решит, как быть. Толпа послушалась его и разошлась. Но ненадолго. Вскоре с дубинками и ружьями появились «крикуны» из окрестных деревень, и охота на «якобинцев» возобновилась. Русские пикеты пытались предотвратить бесчинства, но не смогли. Пришлось вмешаться самому Ушакову. Он приказал трем фрегатам приблизиться к городу на картечный выстрел и, если бесчинствующие толпы не внемлют предупреждениям, будут буянить и грабить своих же граждан, коих подозревают в «якобинстве», открыть по ним стрельбу сперва холостыми зарядами, а затем, если сие не подействует, картечью. Решительные меры быстро привели в чувство расходившихся погромщиков, они присмирели и разошлись по домам.

Ушаков, разумеется, понимал, что поддерживать порядок под страхом применения оружия долго нельзя. Необходимы были государственные органы власти, которые могли бы взять эту заботу на себя. Однако создание таких органов оказалось делом совсем не простым. Учрежденные на островах временные органы самоуправления оказались малоэффективными. В них шла грызня между представителями слоев населения. Дворяне, не желавшие сидеть в правлениях рядом с «чернью», истолковывали рекомендации главнокомандующего эскадрой по осуществлению самоуправления на свой лад, как им было выгоднее. Всюду царило недовольство.

24 марта Ушакову доставили петицию, подписанную 259 жителями города Занте. В петиции выражалась просьба вернуть населению те права, которые Ушаков дал им будучи на острове и которые узурпировали с тех пор дворяне. "Преимуществами, дарованными вам Богом, — писали они, — наставляли и поучали вы нас в первый день вашего прибытия на остров Занте, тот же дух да благоволите превратить настоящее правление в островах имянным вашим подписанием". Авторы письма считали справедливым выбирать судей не только из дворян, которых на острове всего триста семейств, но и из "лекарей, стряпчих, законоистолкователей, нотариусов, купцов, а также промышленников, заводчиков, мастеровых, художников, которых в одном только городе считается несколько тысяч".

— Старшины острова, по всему, мутят воду, — сказал Ушаков своему флаг-офицеру лейтенанту Головачеву. — Поезжай, Павел Богданович, разберись, и пусть все будет так, как раньше договорено было, как того требуют жители, подписавшие сие письмо.

Не успел флаг-офицер отбыть для разбора жалобы на остров Занте, как пришло письмо от жителей Кефалонии. И опять о том же — о бездействии правления, фактически безвластии… Чтобы успокоить авторов письма, Ушаков тотчас написал им ответ, в котором убеждал их "соблюдать тишину и порядок и ожидать окончательного решения терпеливо". "Послали мы, — писал он далее, — повеление во все острова прислать в Корфу к соединенным эскадрам депутатов для составления правления наилучшим образом, как должно быть республике. Мы начали уже учреждение сие приводить в порядок. Ожидаем только скорейшей присылки депутатов и вместе со всеми ими тотчас оное правление и весь порядок установим единообразно на всех островах, каковое учреждение и на остров Кефалонию прислано будет".

Предложение об избрании делегатов и направлении их в город Корфу было разослано 12 апреля. Этим народным представителям предстояло, как ядру будущего сената, выработать проект государственного устройства семи островов в соответствии с предложениями главнокомандующего соединенным флотом об основах конституции будущей республики.

Делегаты собрались довольно быстро, но спешить с принятием решений не стали. Многим предложения Ушакова показались слишком «демократическими», чуть ли не «якобинскими». Особенно их не устраивало предложение о предоставлении мест в сенате представителям всех «поселян». Несколько добровольцев из дворян поехали в Константинополь искать поддержки у верховного визиря и русского посланника Томары. И они добились-таки своего: Ушакову было предложено удовлетворить их требование.

Свою работу делегаты закончили лишь к концу мая. Представленный им проект назывался так: "План о учреждении правления на освобожденных от французов бывших венецианских островов и о установлении в оных порядках". Планом предусматривалось вручение высшей административной власти в руки выборного сената, который должен был собираться в Корфу и состоять из делегатов всех семи островов. На местные, островные, правления возлагалась организация административных учреждений и суда.

Утверждая этот план, Ушаков все же настоял на том, чтобы депутаты в местные самоуправления избирались не только от дворян, но и от других сословий.

— Я думаю, такой порядок будет более справедливым, чем тот, при котором избирались бы одни дворяне, — поделился с Метаксой своими соображениями Ушаков.

— Разумеется, Федор Федорович, — отвечал Метакса. — Однако дворяне вам этого не простят.

— Что они со мной могут сделать, разжаловать? — усмехнулся Ушаков.

— Это не в их власти, но они найдут другой способ причинить вам неприятности.

Поговорили и забыли об этом разговоре. Но прошло много дней, и Ушакову пришлось-таки вспомнить о предупреждении Метаксы. Дворяне и в самом деле не простили ему его «якобинства», нанесли довольно неприятный укол.

Однажды флаг-офицеру Головачеву пришлось совершить очередную поездку на остров Занте. Вернувшись оттуда, он рассказал такую историю. Шестеро именитых дворян Занте, желая умалить славу Ушакова как освободителя Ионических островов, решили объявить героем событий адмирала Нельсона. Не без ведома английского консула Форести они написали Нельсону письмо, в котором объявили его своим освободителем, и вместе с этим письмом послали ему в виде дара будто бы от "благодарных жителей Занте" шпагу и трость, украшенные бриллиантами.

Ушаков редко смеялся, а тут не выдержал, захохотал.

— И что ж Нельсон? Надеюсь, он их высмеял?

— Напротив, лорд остался весьма доволен.

— Шутить изволите, Павел Богданович?

— Никак нет, ваше высокопревосходительство. Мне удалось достать копию ответа Нельсона на письмо дворян. Можете прочитать сами.

Ушаков взял из его рук письмо и стал читать. В письме оказалось следующее:

"Милостивые государи! Через господина Спиридона Форести получил я весьма богатые и приятные мне дары ваши, состоящие из шпаги и трости, которые в десять тысяч крат драгоценнее золота и алмазов. Я сохраню их для потомков моих и надеюсь, что они ни на одно мгновение не забудут той чести, какую оказывают мне теперь жители острова Занте. Вы, милостивые государи, почитаете меня главною причиною освобождения вашего от французского тиранства. Если оно и справедливо, то такой пример благодарности делает вам большую честь, и мне остается только желать случая, который бы доставил возможность вполне выразить чувство моей признательности за вашу благосклонность ко мне… Бронге Нельсон".

— Со стороны Нельсона это, по крайней мере, непорядочно, — сказал Метакса, присутствовавший при разговоре.

— Я думаю, ваше высокопревосходительство, — сказал в свою очередь Головачев, — после такого постыдного поступка Нельсона нам вряд ли стоит плыть в Италию, куда нас зовет. Пусть один расхлебывается с трудностями своими.

Ушаков отбросил письмо и крепко потер лоб, словно желал этим остановить поток нахлынувших мыслей.

— К берегам Италии нам нельзя не плыть, — сказал он. — И дело тут не в Нельсоне. Этого требует от нас обстановка.