№3. ПРОТОКОЛЬНАЯ ЗАПИСЬ ОПРОСА ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА В. КЕЙТЕЛЯ[69]

№3. ПРОТОКОЛЬНАЯ ЗАПИСЬ ОПРОСА ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА В. КЕЙТЕЛЯ^[69]

[17 июня 1945 г,]

Курорт Мондорф, Люксембург

Кейтель Вильгельм, генерал-фельдмаршал, 62 лет, начальник Генерального штаба вооруженных сил Германии.

Вопрос: С какого времени Вы занимали пост начальника Генштаба вооруженных сил Германии?

Ответ: Я являлся начальником Генштаба вооруженных сил Германии с 1935 года и, исполняя эти обязанности, руководил разработкой, организацией и проведением операций вооруженных сил страны — сухопутной армией, ВВС и ВМФ.

Вопрос: Являлись ли Вы членом национал-социалистической партии?

Ответ: Согласно существовавшему в немецкой армии правилу, военнослужащие не могут являться членами партии, и я не составлял исключение. Правда, в 1939 г., личным указом Гитлера я был награжден Золотым почетным значком НСДАП^[70], однако, эта награждение не имеет отношения к членству в партии. В 1939 года в Германии не были еще восстановлены военные ордена, и поэтому Гитлер, желая наградить меня после захвата Чехословакии, вручил мне этот значок.

Вопрос: Были ли Вы согласны с политикой национал-социалистической партии?

Ответ: На этот вопрос мне ответить очень трудно. Я не могу сказать, что был согласен со всеми мероприятиями партии, однако, поддерживал ее мероприятия по укреплению и восстановлению вооруженных сил Германии. Я должен заявить, что теперь — по прошествии долгого времени, мне трудно восстановить в памяти все события, и поэтому я затрудняюсь ответить.

Вопрос: С какого времени Германия начала подготовку к войне против Советского Союза, и какое участие Вы принимали в этой подготовке?

Ответ: Вопрос о возможности войны с Советским Союзом впервые встал с некоторой определенностью к концу 1940 года. В период осень 1940 года — зима 1940—[19]41 года этот вопрос ставился только в плоскости возможности активных действий германских вооруженных сил на Востоке, с целью предупреждения нападения России на Германию^[71]. В этот период никаких конкретных мероприятий Генштабом не предпринималось. В период зима 1941 года — весна 1941 года война на Востоке считалась почти неизбежной и Генштаб начал подготовительные мероприятия и разработку планов войны.

Я не могу сказать, какими политическими планами располагал Гитлер, но в отношении подготовки войны на Востоке я исключительно руководствовался оценкой с военной точки зрения. Генштаб располагал данными, что с ранней весны 1941 г. Советский Союз приступил к массовому сосредоточению своих сил в приграничных районах, что свидетельство о подготовке СССР, если не к открытию военных действий, то, по крайней мере, к оказанию открытого военного давления на внешнюю политику Германии.

Первоначально я относился к возможности начала войны на Востоке весьма скептически, о чем может свидетельствовать мой меморандум^[72] на имя министра иностранных дел от сентября 1940 года, в котором я считал войну с Советским Союзом маловероятной. Однако в ходе развития событий зимы 1940—[19]41 годов это мнение подверглось значительным изменениям, в первую очередь под влиянием разведывательных данных о сосредоточении русских войск.

Для нас было очевидно, что аналогичная подготовка ведется Советским Союзом и по дипломатической линии. Я считаю, что решающим событием в этом отношении явился визит Молотова в Берлин^[73] и его переговоры с руководителями германского правительства. После этих переговоров я был информирован, что Советский Союз поставил ряд абсолютно невыполнимых условий по отношению к Румынии, Финляндии и Прибалтике. С этого времени можно считать, что вопрос о войне с СССР был решен. Под этим следует понимать, что для Германии стала ясной угроза нападения Красной Армии.

Эта опасность стала особенно ясной после шагов СССР в Балканской политике. В частности — в отношениях Советского Союза с Югославией мы видели, что Сталин абсолютно недвусмысленно обещает Югославии военную поддержку^[74] и рассчитывает использовать ее как удобный политический плацдарм для развертывания дипломатического воздействия, а в случае необходимости — и непосредственных военных действий. Прямым выводом напрашивалась необходимость нейтрализовать эти мероприятия Советского Союза, что и было сделано путем молниеносного удара по Югославии.

Я утверждаю, что все подготовительные мероприятия, проводившиеся нами до весны 1941 года, носили характер оборонительных приготовлений на случай возможного нападения Красной Армии. Таким образом, всю войну на Востоке в известной мере можно назвать превентивной. Конечно, при подготовке этих мероприятий мы решили избрать более эффективный способ, а именно — предупредить нападение Советской России и неожиданным ударом разгромить ее вооруженные силы.

К весне 1941 года у меня сложилось определенное мнение, что сильное сосредоточение русских войск и их последующее нападение на Германию может поставить нас в стратегическом и экономическом отношениях в исключительно критическое положение. Особо угрожаемыми являлись две, выдвинутые на Восток, фланговые базы — Восточная Пруссия и Верхняя Силезия. В первые же недели нападение со стороны России поставило бы Германию в крайне невыгодные условия. Наше нападение явилось непосредственным следствием этой угрозы.

В политическом смысле было ясно, что Сталин рассчитывает на затяжку войны на Западе, которая должна была максимально истощить Германию и обеспечить возможность для СССР захватить инициативу в мировой политике в свои руки.

В настоящее время мне, как человеку лично принимавшему участие в оценке обстановки и планировании мероприятий 1941 года, очень трудно полностью составить объективное мнение о правильности наших планов. Однако Генштаб в 1941 году, составляя военные планы, руководствовался именно теми основными положениями, на которые я указал выше.

Вопрос: Осветите общий оперативно-стратегический замысел немецкого Верховного командования в войне против Советского Союза?

Ответ: При разработке оперативно-стратегического плана войны на Востоке, я исходил из следующих предпосылок:

а) исключительный размер территории России делает абсолютно невозможным ее полное завоевание,

б) для достижения победы в войне против СССР, достаточно достигнуть важнейшего оперативно-стратегического рубежа, а именно — линии Ленинград—Москва—Сталинград—Кавказ, что исключает для России практическую возможность оказывать военное сопротивление, так как армия будет отрезана от своих важнейших баз, в первую очередь — от нефти,

в) для разрешения этой задачи необходим быстрый разгром Красной Армии, который должен быть проведен в сроки, не допускающие возможность возникновения войны на два фронта.

Я должен подчеркнуть, что в наши расчеты не входило полное завоевание России. Мероприятия в отношении России после разгрома Красной Армии намечались только в форме создания военной администрации (т.н. рейхскомиссариатов), о том, что предполагалось сделать позже — мне неизвестно, возможно, что это планировалось по линии политического руководства. По крайней мере, я знаю, что при разработке планов войны на Западе, немецкое командование и политическое руководство никогда не задавались определенными политическим формами, которые должны были быть установлены в государствах после их оккупации.

Вопрос: Рассчитывало ли немецкое Верховное командование молниеносно разгромить Красную Армию, и в какие сроки?

Ответ: Безусловно, мы надеялись на успех. Ни один полководец не начнет войну, если неуверен, что ее выиграет, и плох тот солдат, который не верит в победу. Другое дело, что я не мог не сознавать значительные трудности, связанные с ведением войны на Восточном фронте. Мне было ясно, что только военное поражение Красной Армии может привести к выигрышу войны. Мне трудно указать точные сроки, в которые планировалось проведение кампании, однако, можно сказать, что приблизительно, мы рассчитывали закончить операции на Востоке до наступления зимы 1941 года. До этого времени немецкие вооруженные силы должны были уничтожить сухопутную армию Советского Союза (которую мы оценивали в двести—двести пятьдесят дивизий), его ВВС и ВМФ, выйдя на указанный стратегический рубеж.

Вопрос: Какие военно-дипломатические мероприятия были проведены в ходе подготовки к войне?

Ответ: Из предполагавшихся союзников Германии в войне против Советского Союза, заранее были поставлены в известность о военных мероприятиях подготовительного характера только Румыния и Финляндия. Румыния была поставлена в известность по военной линии в силу необходимости обеспечения прохода немецких войск через страну, а также усиления немецких учебных гарнизонов.

О предполагающейся войне против Советского Союза было также заявлено начальнику Генштаба финской армии — генералу Хейнрихс, причем это было сделано в крайне осторожной форме. Генерал Хейнрихс ответил, что он положительно относится к намерениям Германии и доложит маршалу Маннергейму об этих намерениях и своей положительной оценке.

С Италией никаких военных переговоров до начала войны не велось. Я не исключаю возможность извещения Италии дипломатическим путем во время переговоров Риббентропа с Муссолини. Следует указать, что военно-политические переговоры Германии с Италией не носили характера требований, наоборот, сам Муссолини, как в 1941 году, так и в 1942 году предлагал свои войска для посылки на Восточный фронт (сначала горнострелковый корпус, затем 8-ю армию)^[75].

Военных переговоров с Японией не велось. Правда, мы постоянно получали от японского Генштаба информацию о состоянии русской Дальневосточной армии.

Вопрос: Когда Вам, как начальнику Генштаба, стало ясно, что война для Германии проиграна?

Ответ: Оценивая обстановку самым грубым образом, я могу сказать, что этот факт стал для меня ясным к лету 1944 года. Однако понимание этого факта пришло не сразу, а через ряд фаз — соответственно развитию положения на фронтах. Кроме того, я должен оговориться, что для меня лично это понимание выражалось в формуле, что «Германия не может выиграть войну военным путем». Вы понимаете, что начальник Генштаба страны, которая продолжает вести войну, не может придерживаться мнения, что война будет проиграна. Он может предполагать, что война не может быть выиграна. С лета 1944 года я понял, что военные уже сказали свое слово, и не могут оказать решающего воздействия — дело осталось за политикой^[76].

Необходимо учитывать, что даже в 1944—[19]45 годах военно-экономическое положение Германии, и положение с людскими ресурсами не было катастрофическим. Производство вооружения сохранялось на достаточном уровне, который позволял поддерживать армию в нормальном состоянии.

Воздушные бомбардировки выводили отдельные предприятия из строя, однако, их удавалось быстро восстанавливать.

Можно сказать, что военно-экономическое положение Германии стало безнадежным только к концу 1944 года, а положение с людскими ресурсами — к концу января 1945 года. Относительно внешнеполитического положения Германии почти ничего не могу сказать, так как в последнее время не участвовал в дипломатических переговорах.

Начиная с лета 1944 года, Германия вела войну за выигрыш времени, в ожидании тех событий, которые должны были случиться, но которые не случились. Большие надежды возлагались также на наступление в Арденнах^[77], которое должно было возвратить Германии линию Зигфрида и обеспечить стабилизацию Западного фронта.

Вопрос: На какие реальные военные и политические факторы рассчитывала Германия, ведя войну за выигрыш времени?

Ответ: На это вопрос ответить очень трудно, точнее почти невозможно. В войне, в которой с обеих сторон участвовало много государств, различные армии, различные флоты, различные полководцы, в любое время могло возникнуть совершенно неожиданное изменение обстановки, в результате комбинации этих различных сил. Эти неожиданные события нельзя предсказать, но они могут оказать решающее влияние на всю военную обстановку.

О политических расчетах фюрера я не могу ничего сказать, ибо он последнее время очень резко отделял все военное от политического.

Вопрос: В чем заключался смысл сопротивления, которое продолжала оказывать Германия?

Ответ: Как я уже сказал, это была затяжка в ожидании политических событий, и частично, — в ожидании улучшения военной обстановки. Я уверен, что если бы со стороны союзников в свое время были предложены другие условия, чем требование безоговорочной капитуляции, то Германия прекратила бы сопротивление гораздо раньше. Однако других предложений не поступило, и нам оставалось, как честным солдатам, только биться до последней возможности. Я не считаю то положение, в котором очутилась сейчас Германия, хуже того, если бы она капитулировала раньше. Я спрашивал фюрера, имеются ли возможности ведения дипломатических переговоров с союзниками, и завязаны ли какие-либо политические связи, — Гитлер либо давал резко отрицательный ответ, либо вообще не отвечал на подобные вопросы.

Вопрос: Правильно ли будет считать, что Вы от начала до конца были согласны с военно-политической линией Гитлера и поддерживали ее до момента капитуляции?

Ответ: Я не всегда и не по всем вопросам соглашался с фюрером, но он почти никогда не учитывал моего мнения при принятии решения по основным вопросам.

Внутренне, я также часто не соглашался с ним, но я солдат и мое дело выполнять, что мне приказывают. Мы имели право высказывать свое мнение, но никогда не оказывали влияния на решения.

Я должен указать, что с момента, когда Браухич был смещен с поста главнокомандующего сухопутной армией^[78] и передал эту должность Гитлеру, фюрер дал мне понять, что я не должен становиться между ним и армией. С этого времени я был почти исключен из сферы вопросов Восточного фронта и занимался остальными театрами военных действий, а также вопросами координации действий армии, ВВС и флота. Основным советником фюрера по вопросам Восточного фронта стал нач[альник] Генштаба сухопутной армии. С тех пор и начало возникать разделение функций между Верховным командованием вооруженных сил (ОКВ) и Генштабом сухопутной армии (ОКХ). Первое занималось Западным фронтом, Италией, Норвегией; второе — только Восточным фронтом. Поэтому мне было трудно оказывать какое-либо влияние на решения, принимаемые на советско-германском фронте. С 1941 года я также не принимал участия в руководстве военной промышленностью, ибо для этого было создано специальное министерство вооружения и военной промышленности.

В отношении внешней политики, то чем тяжелее и угрожающе становилось военное положение, то тем более замкнутым становился фюрер в своих высказываниях. По вопросу внешней политики он совещался только с Риббентропом.

Вопрос: Чем Вы объясняете, что Гитлер постепенно отстранял Вас от руководства важнейшими областями государственного управления?

Ответ: Я объясняю это следующими причинами:

а) что фюрер взял на себя лично непосредственное командование сухопутной армией. Он вообще не терпел противоречий себе, тем более он не мог перенести, что я противопоставляю свой авторитет. Мне было официально указано, что мое несогласие с фюрером я могу высказывать только ему с глазу на глаз, но ни в коем случае не в присутствии других лиц.

б) у меня сложилось впечатление, что фюрер не доверял мне и моим взглядам. Я не могу этого обосновать, я чувствовал это интуитивно. В последнее время он очень приблизил к себе оперативный штаб Ставки Верховного командования под руководством генерал-полковника Йодль, исключив меня из круга своих ближайших советников. Возможно, я не оправдал надежд фюрера как стратег и полководец. Это понятно, ибо полководцами не становятся, а рождаются. Я себя не считаю полководцем, так как мне не пришлось провести самостоятельно ни одной битвы, и ни одной операции. Я оставался нач[альником] штаба, выполняющим волю полководца.

Вопрос: Как Вы расцениваете военные способности Гитлера?

Ответ: Он умел находить правильные решения в оперативно-стратегических вопросах. Совершенно интуитивно он ориентировался в самой запутанной обстановке, находя правильный выход из нее^[79]. Несмотря на это, ему не хватало практических знаний в вопросах непосредственного осуществления операций. Прямым следствием являлось то, что он, как правило, слишком поздно принимал все решения, ибо никогда не мог правильно оценить время, разделяющее принятие решения от его воплощения в жизнь.

Вопрос: Считаете ли Вы себя ответственным за то положение, в котором очутилась Германия, проиграв войну?

Ответ: Я не могу отрицать факта, что Германия и германский народ очутились в катастрофическом положении. Если о всякой политике судят по ее результатам, то, можно сказать, что военная политика Гитлера оказалась неправильной, однако, я не считаю себя ответственным за катастрофу Германии, ибо я ни в коей мере не принимал решений, ни военного, ни политического характера, я только выполнял приказы фюрера, который сознательно взял на себя не только государственную, но и военную ответственность перед народом.

Вопрос: До какого времени Вы находились с Гитлером?

Ответ: 23 апреля 1945 года, ночью, я выехал из Берлина на фронт — в штаб 12-й армии^[80] генерала Венк, имея задачу осуществить соединение 12-й и 9-й армий^[81]. 24 апреля я попытался вернуться в город, но не мог осуществить посадку, и был вынужден остаться вне Берлина.

22 апреля фюрер принял решение остаться в Берлине. Он заявил нам, что ни за какую цену не покинет города, и будет ожидать исхода судьбы, непосредственно руководя войсками. В этот день фюрер произвел на меня очень тяжелое впечатление. До этих пор у меня ни разу не возникало сомнение о его психической полноценности. Несмотря на тяжелые последствия — покушение 20 июля 1944 года — он все время оставался на высоте положения. Однако 22 апреля мне показалось, что моральные силы оставили фюрера и его душевное сопротивление было сломлено. Он приказал мне немедленно уезжать в Берхстесгаден, причем разговор был исключительно резок и окончился тем, что фюрер просто выгнал меня из комнаты. Выходя, я сказал Иодлю^[82]: «Это крах».

Находясь вне Берлина, я до 29 апреля поддерживал связь со Ставкой, используя «дециметр веллен аппарат» (прибор направленного действия). Непосредственных переговоров с фюрером я не вел, однако, получал через генерала Кребс неконкретные приказания и запросы Гитлера, требовавшие максимального ускорения действий 12-й и 9-й армий, немедленного перехода в контрнаступление и т.д. После выхода аппарата из строя, я никаких сведений из Ставки Гитлера не получал.

Вопрос: Какие меры принимались для выезда Гитлера и других руководящих деятелей правительства и партии из Берлина?

Ответ: Как я указал выше, Гитлер самым решительным образом отказался выехать из Берлина. Единственно, что я могу сообщить, что 28 апреля мною во время нахождения в Рейнфельд была получена радиограмма из Берлина с требованием выделить 40—50 самолетов типа «Физилер-Шторьх» или других учебных самолетов, которые должны были совершить посадку в Берлине. Для руководства этой операцией из Берлина ко мне прибыл на самолете Риттер фон Грейм. Самолеты были выделены, часть из них имела назначение остров Пфаузен-Инзель на р. Хавель. Результаты операции мне неизвестны, ибо я выехал с КП.

Я не думаю, чтобы последние дни Гитлер мог бы вылететь из Берлина. Единственно, посадочной площадкой оставался отрезок Шаролоттенбургер-шоссе, между колонной победы и Бранденбургскими воротами. Я запрашивал разрешения у Берлина на доклад фюреру с посадкой на указанной площадке, на что последовало запрещение, ибо площадка полностью простреливалась русской артиллерией. О судьбе прочих лиц, находившихся вместе с Гитлером в Берлине, мне ничего не известно.

Вопрос: Что Вам известно о мероприятиях национал-социалистической партии по сохранению своих кадров в условиях оккупации Германии и созданию нелегальных организаций?

Ответ: По вопросу нелегальных организаций, я знаю только о создании организации «Вервольф», о чем я узнал по радио в середине апреля с.г. (точно день не помню). До момента объявления по радио относительно создания этой организации мне никто ничего не говорил. Когда я попытался спросить фюрера, что это за организация, он мне грубо ответил: «Это не ваше дело». Я полагаю, что инициатива создания «Вервольф» принадлежит партии или СС^[83], по крайней мере, я могу ручаться, что со стороны Генштаба вооруженных сил не принималось никаких мер по созданию или обеспечению данной организации^[84].

Относительно задач «Вервольф» я предполагаю, что они были аналогичны тем задачам, которые имели партизанские отряды, действовавшие в России или на Балканах. Очевидно, предполагалось снабжать их оружием с воздуха. В частности, во Франции мы имели поразительный пример того, как в разоруженной стране возникают отряды, имевшие все виды оружия — тысячи винтовок, автоматов, пулеметов, гранат. Однако это мои предположения, ничего определенного мне неизвестно. Каких-либо складов по линии армии для организации «Вервольф» не создавалось.

Я считаю, что момент объявления о создании движения «Вервольф» никакой организации не имелось и воззвание преследовало пропагандистские цели — возбудить в народе силу сопротивления, не имея какого-либо организационного центра. Опыт организации фольксштурма^[85] достаточно наглядно показывает неудачу попыток создания массовых организаций среди народа, тем более, когда это предпринимается партией без взаимодействия с органами вооруженных сил.

Одним из мероприятий массового характера, которые предпринимались в последний период, можно считать создание групп и отрядов истребителей танков, для которых преимущественно использовалась гитлеровская молодежь, но это мероприятие носило легальный характер, так как танково-истребительные отряды действовали совместно с регулярными войсками.

Другими данными по вопросу создания каких-либо нелегальных организаций я не располагаю, однако, не исключена возможность, что они создавались по линии партии или СС.

Вопрос: Осветите развитие оперативно-стратегической обстановки на Восточном фронте и какова была Ваша оценка военных перспектив Германии на различных этапах войны?

Ответ: Сосредоточение немецкой армии в районах, граничащих с областью государственных интересов СССР началось нами непосредственно после окончания Французской кампании, ибо к этому времени в восточных районах у нас было только пять—семь дивизий. Основными районами сосредоточения являлись — Восточная Пруссия и Верхняя Силезия. Это сосредоточение усиливалось по мере подтягивания русских войск в приграничные районы.

Нельзя сказать точно, что именно к лету 1941 года немецкая армия была полностью готова к войне. Например, к ведению полноценной подводной войны Германия стала готова только к 1945 году.

План кампании 1941 года состоял примерно в следующем: три группы армий, усиленные мощными танковыми соединениями, наносят одновременный удар по Красной Армии, постепенно сосредотачивая свои усилия на флангах группировки, имея главной целью: на Севере — Ленинград, на Юге — Донбасс и ворота к Кавказу. Предполагалось, что силы Центральной группы армий будут использованы для последующего наращивания ударов на флангах.

После сражения на границе и прорыва всей линии обороны Красной Армии, немецкие войска должны были окружить и полностью уничтожить главные силы Красной Армии в Белоруссии и на Украине, не допустив их отхода на Москву. Как я указывал выше, кампания 1941 года должна была закончиться к началу зимы 1941 года, ибо мы себе прекрасно представляли все затруднения, связанные с осенней распутицей и зимними морозами в России. Если оценивать силы трех групп армий, имевшихся в нашем распоряжении к началу войны, то я могу сказать, что они не были слишком велики, однако, по нашей оценке имели достаточную возможность для достижения решающего успеха. Количество дивизий я назвать затрудняюсь.

Первоначально я разделял общее мнение, что главная битва, которая может решить военно-экономическую судьбу России, должна разыграться на полях Донбасса, однако, в последствии это мнение подверглось изменениям, и в первую очередь под влиянием успешного завершения сражений под Брянском и Вязьмой.

По докладу наших разведывательных органов, а также по общей оценке всех командующих и руководящих лиц Генштаба, положение Красной Армии к октябрю 1941 года представлялось следующим образом:

а) В сражениях на границах Советского Союза были разбиты главные силы Красной Армии.

б) В осенних сражениях в Белоруссии и Украине немецкие войска разгромили и уничтожили основные резервы Красной Армии.

в) Красная Армия более не располагает оперативными и стратегическими резервами, которые могли бы оказать серьезное сопротивление дальнейшему наступлению всех трех групп армий.

Положение своих войск сводилось к следующему: Южная группа армий, после проведенных боев, была значительно истощена и не обладала достаточной силой, чтобы полностью овладеть Донбассом. Все более усиливалось, возникшее после форсирования Днепра, стремление переносить удары в центр.

В отношении дальнейшего наступления Центральной группы армий на Москву, создались следующие разногласия:

а) Командование Центральной группы армий и руководство Генерального штаба сухопутной армии (Браухич, Гальдер) требовали сосредоточить наиболее сильный кулак в центре, продолжать наступление на Москву, обходя ее, главным образом, с севера и этим решить исход войны.

б) Я, и первое время фюрер, придерживались мнения, что необходимо стабилизировать центральный участок на наиболее выгодных позициях, и за его счет усилить фланги для решения основных военных задач и более широкого и глубокого обхода Центральной группировки Красной Армии.

Руководство Генштаба сухопутной армии, учитывая блестящий успех окружения под Брянском и Вязьмой, убеждало фюрера, что операция под Москвой имеет стопроцентную перспективу на успех. Фюрер поддался их аргументам и согласился на наступление на Москву.

Дальнейшее развитие событий показало ошибочность этого решения. Следствием провала под Москвой и отхода немецких войск явилось снятие Браухича с поста главнокомандующего сухопутной армией. Насколько я сейчас могу вспомнить, снятие Браухича объяснялось следующим:

а) Фюрер решительно воспротестовал против того, что Браухич после контрудара Красной Армии предпринял планомерный отход, заранее запланировав его по рубежам. Боясь отрыва Центральной группы армий от Северной группы, он слишком поспешно начал отводить 9-ю армию. Фюрер считал, что Браухич нарушил принципиальное требование — не отходить ни шагу назад с завоеванной территории^[86], так как он знал, что значит отдавать обратно противнику первоначально захваченные районы. Гитлер особо резко восстал против иллюзий «тыловых рубежей», которые создавались при планировании отхода.

б) Фюрер, а также и я, считал, что Браухич недооценил силу немецких войск. 4-я армия^[87] и 3-я танковая группа^[88] вообще не были разбиты, а 2-я танковая группа^[89] полностью сохранила свою мощь. Поспешный отход не вызывался необходимостью.

в) Гитлер, кроме того, учитывал, как привходящее обстоятельство — болезнь Браухича и его возраст.

В отставке Браухича не играли никакой роли политические причины. Также необоснованны мнения, что Браухич, якобы, был против наступления на Москву и дальнейшего продвижения вглубь России.

В результате кампании 1941 года стало ясно, что возникает момент известного равновесия сил между немецкими и советскими войсками. Русское контрнаступление — бывшее для Верховного командования полностью неожиданным — показало, что мы грубо просчитались в оценке резервов Красной Армии. Тем более было ясно, что Красная Армия максимально использует зимнюю стабилизацию фронта для дальнейшего усиления и подготовки новых резервов. Молниеносно выиграть войну не удалось, однако, это ни в коем случае не отнимало у нас надежды новым наступлением достигнуть военной победы.

При составлении плана кампании 1943 года мы руководствовались следующими установками:

а) Войска Восточного фронта более не в силах наступать на всем протяжении — как это было в 1941 году.

б) Наступление должно ограничиваться одним участком фронта, а именно — южным.

в) Цель наступления: полностью выключить Донбасс из военно-экономического баланса России, отрезать подвоз нефти по Волге и захватить главные базы нефтяного снабжения, которые по нашей оценке находились в Майкопе и Грозном.

Выход на Волгу не планировался сразу на широком участке, предполагалось выйти в одном из мест, чтобы в дальнейшем захватить стратегически важный центр — Сталинград. В дальнейшем предполагалось — в случае успеха и изоляции от Юга, предпринять поворот крупными силами к Северу (при том условии, что наши союзники взяли бы на себя р. Дон). Я затрудняюсь назвать какие-либо сроки для проведения этой операции. Вся операция на южном участке должна была закончиться крупным окружением всей Юго-Западной и Южной групп Красной Армии, которые охватились нашими группами «А»^[90] и «Б»^[91].

Необходимо указать, что в самый последний момент перед наступлением на Воронеж стало известно, что м-р Райхель — один из офицеров Генерального штаба, везший оперативные директивы на фронт, пропал без вести, и, видимо, попал в руки русским. Кроме того, в одной из английских газет проскользнула заметка о планах германского командования, в которой упоминались точные выражения оперативной директивы Генштаба. Мы ожидали контрмер со стороны русских и впоследствии были очень удивлены, что наступление на Воронеж сравнительно быстро увенчалось успехом.

После прорыва линии обороны Красной Армии, группа «Б», не имея задачи обязательно овладеть Воронежем, должна была резко повернуть на Юг и вдоль Дона стремительно продвигаться к Сталинграду. Эта операция полностью удалась, и после прорыва складывалось впечатление, что перед нами почти совсем не осталось противника. Моим личным заключением было — Красная Армия уходит на Юго-Восток, уводя главные силы.

Некоторые из военных руководителей, в частности командующий группой армий «Б» генерал-фельдмаршал Вейхс, предлагал немедленно форсировать Дон и поворачивать на Север, не доходя до Сталинграда. Это мнение не встретило одобрения фюрера, так как оно отвлекало нас от разрешения главной цели — отрезания Москвы от Кавказа и, кроме того, требовало сил, которыми мы не располагали.

Вслед за этим началась битва за Сталинград. На нем базировались главные стратегические расчеты обеих сторон. Этим и объясняется, что мы связали в городе слишком много сил и надо признаться, что Красной Армии удалось достигнуть разрешения этой важной для нее задачи.

Здесь еще раз надо признать, что мы недооценили силу Красной Армии под Сталинградом — иначе мы не втаскивали бы в город одну дивизию за другой, ослабляя фронт по Дону. Вдобавок ко всем затруднениям, Антонеску потребовал выделения самостоятельного участка для румынской армии, что затем привело к катастрофическим результатам.

Сейчас можно сказать, что немецкое командование не рассчитало ни сил, ни времени, ни ударных способностей войск. Однако в то время Сталинград был настолько соблазнительной целью, что казалось невозможным отказаться от него. Думали, что если подбросить еще одну дивизию, еще один артполк РГК, еще один саперный батальон, еще один минометный дивизион, еще одну артбатарею, то, вот-вот город будет в наших руках. В соединении с недооценкой и незнанием противника, все это привело к Сталинградскому окружению.

Если бы решение о судьбе 6-й армии было бы в моих руках, то я бы ушел из Сталинграда. Однако надо сказать, что сейчас очень трудно оценивать свои собственные поступки, ибо мне только сейчас видно — какими результатами закончились наши планы. Предложение об уходе из Сталинграда были самым решительным образом отклонены фюрером. Первоначально очень большие надежды возлагались на контрнаступление Манштейна и помощь ВВС. Но после неудачи Манштейна, все были едины во мнение, что необходимо максимально быстро вывести войска с Кавказа, что и удалось.

Из кампании 1942 года и битвы под Сталинградом, я сделал следующие выводы:

а) Потеря 6-й армии исключительно тяжело отзовется на состоянии всего Восточного фронта.

б) Однако войну на Восточном фронте нельзя считать проигранной, даже если она не будет в скором времени увенчана военной победой.

в) Нельзя возлагать никаких надежд военных на союзные государства (Румынию, Венгрию, Италию и др.). Тем не менее, к моменту начала планирования операций на Восточном фронте на лето 1943 года, войскам Восточного фронта удалось полностью пополниться, обеспечить свое снабжение. Правда, очень резко ощущался недостаток опытных военных кадров.

План 1943 года предусматривал:

а) Уничтожение Курского выступа и спрямление фронта на этом участке.

б) В случае особого успеха, возможно, продвигаться на Северо-Восток для того, чтобы перерезать жел[езные] дороги, ведущие от Москвы на Юг (я должен оговориться, что это предположение высказывалось самым неопределенным образом).

в) В дальнейшем предпринять аналогичную наступательную операцию ограниченного характера под Ленинградом.

Командование Центральной группы армий (генерал-фельдмаршал Клюге) и руководство Генерального штаба сухопутной армии (генерал Цейтцлер) особо настаивали на проведении Курской операции, не проявляя ни малейшего сомнения в ее успехе.

В отношении себя я должен указать, что в это время не принимал участия в разработке планов и непосредственном руководстве Восточным фронтом и поэтому моя осведомленность в вопросах советско-германского фронта в период 1943—[19]45 годов недостаточна.

Фюрер чувствовал себя неуверенным в необходимости операции и ее успехе. Однако он поддался заверениям Генштаба сухопутной армии.

Было ясно, что для Красной Армии не составляет тайны наше намерение ликвидировать курскую группировку и, что она готовится к нашему удару. Поэтому фюрер предлагал, кроме ударов с Севера и Юга, нанести дополнительный удар в строго восточном направлении на Курск. Цейтцлер решительно протестовал, считая невозможным так расчленять силы по различным направлениям, и ему опять удалось убедить фюрера.

Колебания и неуверенность самого Гитлера впоследствии сказались на проведении операции, в которой Манштейну и Йодлю не хватило ни сил, ни решительности для достижения успеха.

Кроме того, мы ни в коем случае не ожидали, что Красная Армия не только готова к отражению нашего удара, но и сама обладает достаточными резервами, чтобы перейти в мощное контрнаступление. Следствием этого явился отход на всем центральном участке Восточного фронта.

Подводя итоги боев 1943 года, я должен сказать, что они явились вторым серьезным предупреждением для немецкой армии. Я оценил их так: война для Германии ни в коем случае не проиграна. Однако мы больше не можем вести наступательных операций большого масштаба на Востоке и должны перейти к обороне. Необходимо выиграть время для восполнения потерь, понесенных армией.

О планах кампании 1944 года на Восточном фронте я не могу дать точных сведений, ибо не принимал участия в их разработке. Сам ход боев ознаменовался для меня тремя решительными событиями — поражением в Центральной Белоруссии, поражением в Румынии, и вторжением союзников на Западе, что и привело меня к выводу о том, что Германия военным способом не сможет добиться победы в этой войне. Не подлежало сомнению, что если бы на Западе мы не должны были держать 12 танковых и 16 пехотных дивизий, то развитие событий на Восточном фронте было бы иным.

Кроме того, я сделал для себя вывод, что на Восточном фронте войска не только могут устойчиво обороняться, но даже могут приостановить развитие наступления.

Вторжение союзников в Нормандии поставило нас перед фактом войны на два фронта (Итальянскую кампанию англо-американских войск я не считал за второй фронт^[92]). Мы ожидали вторжения на Бретань или в район Шербур, так как там находятся наиболее выгодные базы для высадки. Однако мое личное мнение, что успех союзников исключительно объясняется их превосходством в воздухе, которое полностью нарушило наши пути подвоза. В иных условиях немецкие войска сумели бы сбросить англо-американские части в Ла-Манш. Итог 1944 года для меня: войну может выиграть только политика. Военного выигрыша достигнуть нельзя.

В ходе операции 1945 года я могу указать несколько попыток Верховного главнокомандования достигнуть перелома в боях:

а) Самая серьезная попытка — зимнее наступление в Арденнах, которое имело своей целью форсирование р. Маас между Люттихом и Намюром и, в случае успеха — дальнейшее продвижение до Антверпена. Мы самым серьезным образом рассчитывали на успех, ибо знали, что у союзников во Франции 80—85 дивизий, а на участке предполагаемого прорыва всего лишь три американские дивизии. Поражение в этом наступлении было сопряжено с истощением наших людских ресурсов.

б) В феврале—марте 1945 года предполагалось провести контроперацию против войск, наступавших на Берлин, использовав для этого Померанский плацдарм. Планировалось, что, прорвавшись в районе Грауденц, войска группы армий «Висла» прорвут русский фронт и, выйдя в долину р. Нетце и Варта, с тыла выйдут на Кюстрин. Одновременно должен был производиться дополнительный удар из района Штеттин. Этот план остался невыполненным, ибо негде было найти войск, а их переброска требовала долгого времени. Известное значение имело и то, что группой армий «Висла» тогда командовал Гиммлер, не имевший ни малейшего представления о том, как следует командовать войсками.

в) Следующая попытка — контрнаступление 6-й танковой армии под Будапештом^[93]. Следует указать, что эта идея лично принадлежала фюреру, который считал: в настоящих условиях решающее значение имеет 70 тыс. тонн нефти в Надьканижа и обеспечение Вены и Австрии. Он указывал, что можно скорее пойти на сдачу Берлина, чем на потерю венгерской нефти и Австрии. Исходя из таких соображений, Гитлер приказал произвести переброску 6-й танковой армии с Западного фронта в район Будапешта. Эта переброска продолжалась семь—восемь недель, ибо была затруднена полным разрушением транспортной сети Германии. После неудачи, после всех этих попыток, поражение Германии стало абсолютно ясным. Только солдатский долг повиновения человеку, которому принесена присяга, заставлял меня и всех нас продолжать сражаться до последнего.

Вопрос: На основании чего немецкое командование продолжало оставлять войска в Курляндии^[94] и Италии, не перебрасывая их на активные участки Восточного фронта?

Ответ: Вопрос о Курляндии и Италии являлся предметом неоднократного рассмотрения и значительных разногласий в руководящих сферах. По вопросу о Курляндской группе фюрер считал, что они постоянно привлекают к себе от 50 до 60 советских дивизий. Если увести войска, то на каждую немецкую дивизию будет по три—четыре русских, что будет очень нежелательно.

Генерал-полковник Гудериан придерживался мнения, что необходимо постоянно вывозить войска из Курляндии — одну дивизию за другой. Командующий Курляндской группой армий генерал-полковник Рендулич предлагал абсолютно фантастический план — прорваться в Восточную Пруссию.

Необходимо учитывать, что мы испытывали крупные затруднения с морским транспортом. На перевозку дивизий из Либавы в Германию требовалось минимум 12 дней, а для полного оборота кораблей — три недели. Поэтому фюрер решил: продолжать вывоз техники, материальной части, конского состава и небольшого контингента войск, оставляя главные силы для сковывания русских.

По отношению Италии, мы считали необходимым оставлять войска в северной ее части по следующим причинам:

а) Северная Италия — богатый с/х и промышленный район (орудийные, автомобильные заводы и т.д.). Для использования местной рабочей силы мы не должны были ее вывозить в Германию и тратить средства на ее размещение и питание.

б) Пока наши войска находились в Северной Италии^[95], союзники базировались на аэродромы в районе Рима. Уход из Италии повлек бы резкое приближение союзных баз и усиление воздушных налетов на Германию.

в) Если бы мы ушли, а горные границы с Францией, Италией и на старую австрийскую границу, то это не освободило бы много войск (потребовав 16 дивизий).

Решающим соображением в вопросе сохранения Северной Италии являлось наличие наших войск в Югославии; покуда немецкие войска продолжали оставаться в Югославии или находиться в движении из Югославии на Северо-Запад, мы не могли уйти из Италии, ибо тем самым обрекали их на гибель.

Принципиально вопрос об оставлении Италии ставился уже к осени 1943 года; по отрогам Альп была готова оборонительная позиция, на которую могли отойти войска. Группе войск в Югославии был отдан приказ на возможно быстрый отход, но развитие событий на Балканах замедлило это движение и, соответственно, сделали невозможным уход из Италии.

Вопрос: Расскажите о Вашей миссии в Финляндии в 1944 году и Ваших переговорах с руководителями финского правительства?

Ответ: К июню 1944 года перед нами встала определенная угроза возможного выхода Финляндии из войны, что совершенно обнажило бы наш северный фланг. С целью предупредить события, в Финляндию выехал Риббентроп, который достиг в ходе переговоров с Рюти соглашения о том, что Финляндия не выйдет из войны без предварительного контакта с Германией. Финляндии было обещано подкрепление в составе одной дивизии и двух батальонов штурмовых орудий, которые перебрасывались через Ревель.

Мой визит в Финляндию имел целью переговоры с начальником Генерального штаба финской армии и, одновременно с Маннергеймом. Во время совещания по военным вопросам, я сообщил Хейнрихсу, что будут приняты все меры, чтобы удержать рубеж до р. Нарва. Я предложил Маннергейму, чтобы авторитетная делегация финского Генштаба посетила штаб Северной группы армий и заверил его, что будут приняты все меры, чтобы удержать рубеж до р. Нарва. Я также обещал, что по мере потребности, Германия будет продолжать перебрасывать подкрепления на финский фронт.

Во время личных переговоров Маннергейм заявил, что настроение в Финляндии упало, народ хочет мира и стремится, возможно, скорее закончить войну. Он дал мне понять, что договор с Рюти не был ратифицирован парламентом, а он, как президент, несет ответственность перед народом и, поэтому, не связан обязательствами, которые принял Рюти. Далее Маннергейм заявил, что он связан с судьбой своего народа и в решающий момент будет зависеть от него.

Я акцентировал, что Финляндия может быть уверена в нашей поддержке, ибо мы имеем в Финляндии интересы, не только связанные с Финляндией, но, главным образом, — свои собственные интересы. Маннергейм не дал мне никаких обещаний.

При возвращении в Германию, я немедленно доложил фюреру о заявлении Маннергейма, на что он ответил: «Я это ожидал. Когда солдаты начинают делать политику, ничего хорошего из этого не получится. Маннергейм превосходный солдат, но плохой политик».

Я со своей стороны сказал, что полагаю, что финны пойдут при малейшей возможности на возобновление переговоров с Советским Союзом. С этим мнением Гитлер согласился.

Как прямое следствие этого визита, мы были вынуждены отдать командующему немецкими войсками в Финляндии генерал-полковнику Рендулич приказание немедленно начинать планирование ухода из страны, что впоследствии было осуществлено с полным успехом, несмотря на активное противодействие финских войск. Из Финляндии удалось вывести 90% немецких частей^[96].

Вопрос: Какими разведывательными сведениями располагали о Советском Союзе до войны и в ходе ее, из каких источников Вы получали информацию?

Ответ: До войны мы имели очень скудные сведения о Советском Союзе и Красной Армии, получаемые от нашего военного атташе[97]. В ходе войны, данные от нашей агентуры касались только тактической зоны. Мы ни разу не получали данных, которые оказали бы серьезное воздействие на развитие военных операций. Например, нам так и не удалось составить картину — насколько повлияла потеря Донбасса на общий баланс военного хозяйства СССР. Общее руководство военной разведкой осуществлял адмирал Канарис, который рассылал получаемые от агентуры материалы по разведорганам сухопутной армии, ВВС и ВМФ.

О постановке разведывательной службы я имею самую поверхностную информацию. Могу сказать, что в мирное время мы располагали весьма ограниченной разведслужбой. Во время войны в нейтральных странах мы имели нелегальные разведывательные центры (в Испании, Швеции, Турции и Южной Америке). Подробностями работы я не интересовался, положившись полностью на Канариса.

Я никогда не вмешивался в его дела. Я считал, что все государства так или иначе занимаются этим делом; пусть Канарис также работает, как и остальные. Я знаю, что сам Канарис, очень часто выезжая за границу (об этом мне он докладывал перед выездами). Однако никаких подробностей по этим вопросам мне неизвестно.

Вопрос: Что Вам известно о так называемой «армии Власова» и какую роль предназначало для нее немецкое командование?

Ответ: Насколько мне известно, генерал Власов был взят в плен в районе 18-й армии^[98]. Армейская рота пропаганды начала распространять листовки за его подписью, откуда и происходит вся история с власовскими войсками.

Я точно не помню, но мне кажется, что первоначально Власова заметило министерство иностранных дел, затем передало Розенбергу, который в свою очередь передал его Гиммлеру.