Китайские посольства

Гастон Коэн настаивает на получении Китаем по условиям Кяхтинского договора «гарантии того, что Россия не заключит наступательный союз против нее, нейтрализацию России, то есть полную свободу действия против ойратов [джунгар]». Этот дотошный ученый несколько перемудрил на данный счет. Никакого конкретного упоминания о джунгарском конфликте и о российском нейтралитете в договоре не просматривалось, хотя положение о «вечном мире» можно расценить как косвенное согласие русских властей на воздержание от вмешательства в среднеазиатские дела. В случае возобновления китайскими войсками кампании против джунгар, однако, предполагаемыми вариантами исполнения статьи 1 договора не содержится конечно же никаких обещаний российского невмешательства. В отсутствие предельной определенности в положениях, касающихся выдачи перебежчиков их властям, еще больше усложняется проблема политики России в Средней Азии. И в конце отметим вопрос волжских торгутов, считавшихся российскими подданными, проживавшими в долине Волги, судьбой которых остро интересовались китайцы больше 10 лет тому назад. Торгуты могли существенно усилить положение китайских войск в войне с джунгарами, если бы согласились вывести свои вооруженные отряды в тыл джунгар или хотя бы пригрозили таким маневром. Притом что при пекинском дворе вряд ли по-настоящему рассчитывали на военный союз с русскими полководцами, ценность помощи со стороны торгутов могла видеться им вполне реальной. Самым большим, на что китайцы могли рассчитывать со стороны русских властей, представлялся их нейтралитет, самое большее для них со стороны торгутов — военная помощь. Такие соображения служат поводом для предположения о том, что Кяхтинский договор устраивал пекинских чиновников не в полной мере и что у них существовало серьезное основание для попытки продвинуть его еще на шаг вперед.

Ситуация с джунгарами еще больше ухудшилась. Контайша (хунтайчжи) Цэван-Рабтан умер в 1727 году, его сменил толковый сын Галдан-Цэрэн. Этот сын продолжал оказывать нажим на западных монголов, находившихся в подчинении у маньчжуров, и в августе 1731 года ему вроде бы удалось одержать решающую победу над китайскими армиями. Возобновившееся противоборство подвигло новые сотни монголов перенести свои юрты через границу на территорию России из Цурухайтуя, особенно много переселенцев насчитывалось в 1730 году. Галдан-Цэрэн в это время отважился еще на один очень по крайней мере потенциально опасный для китайцев с их планами на Среднюю Азию шаг: он отправил свое посольство в Россию. Данное событие привлекло пристальное внимание в Пекине. Если задачей той миссии ставилось оформление откровенной или скрытой поддержки русскими властями армий джунгар, китайские надежды на подчинение населения отдаленного, но строптивого региона могли подвергнуться серьезной опасности срыва. У китайцев не оставалось другого выбора, кроме как к 1730 году отмобилизовать новую армию численностью, судя по сложившемуся у историков мнению, 3 тысячи человек. Или попытаться в свете последних успешных переговоров с русскими выторговать у них или у их подданных торгутов прямую военную поддержку.

3 июня 1729 года руководство Лифаньюаня направило в адрес Правительствующего сената России послание, в котором обозначило пожелание китайского императора выслать специальную миссию с поздравлениями Петру II по поводу его недавнего восшествия на русский престол. Данная миссия являлась ответом на поздравления китайскому императору, привезенные посольством С.Л. Владиславич-Рагузинского. Ответ Сената от 23 октября заключался в том, что предполагаемую миссию ждут, что называется, с распростертыми объятиями, и ее обещали проводить до Москвы со всеми подобающими почестями, если только пекинские власти соизволят сообщить в Москву численность и уровень представительства участников их посольства. Титулярного советника Ивана Глазунова, раньше служившего при С.Л. Владиславич-Рагузинском, практически незамедлительно (31 октября) откомандировали на границу для подготовки встречи и организации ритуала приветствия китайских послов артиллерийским салютом в Селенгинске, Иркутске и Тобольске.

Однако поздравления Петру II выглядят всего лишь одним из очевидных предназначений китайской миссии: в июньском обращении Юнчжэна к тому же содержится ссылка на поздравления, которые он просит передать хану торгутов Аюки. Когда И. Глазунов 3 марта 1730 года прибыл на пограничный пункт Кяхта, он обнаружил, что китайцы уже находятся там с середины августа предыдущего года. Они не только совершенно вымотались из-за затянувшегося ожидания сопровождения из Москвы, чем были крайне раздражены, что даже угрожали И.Д. Бухгольцу и Л. Лангу возвращением в Китай. И тут оказалось, что китайские послы совсем плохо подготовлены к выполнению стоящих перед ними задач, о которых имеют весьма смутное к тому же представление. Хотя им предстояло доставить подарки Петру II, никакого письменного послания царю при них не оказалось. Им вручили только лишь письмо Лифаньюаня для передачи Сенату и письмо императора Цина предводителю торгутов. Титулярный советник Глазунов сообщил своему руководству о том, что вельможи из посольской свиты проинформировали его о своей надежде на заключение активного альянса «через предоставление помощи войсками». Кроме такой оговорки о задачах китайского посольства поступила только вызывающая сомнения разрозненная и обрывочная информация. Неизбежно напрашивалось заключение о наличии с китайской стороны требований реальных уступок: конкретное утверждение о том, что джунгарского контайшу или кого-то еще из предводителей джунгар, дезертировавших в разгар сражения, возвратят китайским властям; более четкое утверждение о российском нейтралитете в форме повторенного обещания уважать китайские границы; и разрешение на активный союз с волжскими торгутами. Поскольку китайцы уже заключили с русскими представителями генеральные соглашения о выдаче беженцев в рамках Кяхтинского договора (и, по-видимому, через этих русских представителей с их подданными торгутами), важнейшей из стоявших перед посольством целей должно было стоять заключение прочного союза, возможно, активного военного альянса с русскими властями и/или предводителями торгутов. Тогда для китайцев их миссия заключалась в продолжении переговоров по расширению условий Кяхтинского договора, в попытке уточнения или, если повезет, расширении сотрудничества между двумя империями по среднеазиатским вопросам.

А для русских властей тот новый виток конфронтации представился возможностью предъявить требования по налаживанию с китайцами взаимовыгодной и доходной торговли. Казенный обоз под руководством Молокова провел зиму и весну 1727/28 года в Пекине, но ему не удалось сбыть привезенный товар. Главной причиной такой неудачи сопровождающие чиновники обоза называли прямое вмешательство представителей китайской бюрократии в фактический обмен товарами. Уже 14 августа 1730 года при российском дворе составили проект официальных грамот в адрес Пекина, среди прочего содержащих жалобу на то, что товар, привезенный обозом в китайскую столицу, не удалось продать, потому что слишком рано поступило распоряжение на отправку его в обратный путь. В связи с этим императору династии Цин направлялась челобитная с просьбой обещать полную свободу покупки и продажи товаров без ограничения срока, а также без взимания какой-либо пошлины или налога с продаж. Тем временем на границе готовился очередной русский обоз, и с учетом той высокой озабоченности китайцев по поводу намерений джунгар выбор времени и уместность послания российской стороны представлялись очевидными. Китайцы в своем ответе категорически отрицали факт наложения ими ограничений на торговлю русских купцов в их столице. Если российские товары не удалось до конца продать, то причины они видели в том, что купцы слишком завысили цены, а некоторые товары оказались поврежденными. А что касается жалобы Лоренца Ланга по поводу якобы досрочной отправки обоза из Пекина, то, в конце концов, в Кяхтинском договоре ничего не сказано о периоде времени, на протяжении которого обозам разрешается оставаться в китайской столице. Тем не менее представители Сената, встречавшиеся с китайскими послами 1 марта 1731 года, подтвердили желание российской стороны добиться «свободной отправки купцов без каких-либо ограничений». Русские дипломаты постарались использовать нахождение китайского посольства на своей территории в качестве само собой представившегося, но желанного шанса для проталкивания конкретных торговых преимуществ. И в то же время они проявляли большую предосторожность, чтобы уклониться от обязательств в джунгарских делах, где российское влияние оставалось слабым и расплывчатым.

Свита из 35 человек во главе с чиновником из Лифаньюаня прибыла в Москву в начале января 1731 года, и их поселили в небольшом пригородном селе Алексеевском. Через три дня китайских гостей проводили в загородный дом действительного тайного советника Василия Федоровича Салтыкова, где их пригласили к щедрому столу с трапезой и напитками. Пиршество сопровождалось подходящей к месту музыкой. Первую аудиенцию у русской императрицы назначили на 26 января; перед китайскими послами двигалось девять повозок, нагруженных подарками: изделиями из фарфора, лакированными шкатулками, тонкой работы стальными саблями в позолоте и прочими ценнейшими предметами. Палаты для аудиенции выглядели скорее в восточном стиле, чем в русском; китайцы исполнили один из вариантов своего обряда коутоу, по распоряжению канцлера Гавриила Ивановича Головкина приблизились к трону и зачитали лаконичное приветствие в адрес «Пресветлой всесильной великой императрицы, самодержицы всего народа русского…».

В промежуток времени между прибытием китайского посольства и аудиенцией у императрицы тайный советник Василий Васильевич Степанов несколько раз встречался с иноземными гостями и тщетно пытался выведать у них «истинные» цели их миссии. Зато на следующих двух официальных совещаниях удалось, насколько это было возможным, выяснить интересы китайских послов; одно из совещаний проходило при дворе императрицы (в день рождения ее величества, 28 января), а второе — в Сенате 1 марта. Послы подали официальное прошение относительно разрешения на отправку группы для посещения торгутов и передачи поздравления их новому предводителю, то есть преемнику хана Аюки. С российской стороны последовало согласие, хотя и с предварительным условием, заключавшимся в том, что в будущем никакого общения с торгутами не будет, за исключением тех случаев, когда его одобрит ее величество, так как представители данного племени монголов считались ее подданными.

Переведя разговор в русло непосредственного обсуждения джунгарских войн, китайские гости потребовали от российской стороны признания нынешней принадлежности земель, отвоеванных китайскими армиями. На что царица Анна высокопарно ответила, что великой России новые территории не требуются, ей нужен только мир. Китайцы попытались в очередной раз намекнуть о расчете на то, что сибирские власти начнут выдавать китайским таможенникам вожаков всех беглых племен, а также поселят прижившихся у них перебежчиков в укрепленных районах Сибири, чтобы пресечь любые их враждебные Китаю действия в приграничной зоне. Ответ с российской стороны состоял в том, что подданным маньчжурского императора следует сообщать соответствующим должностным лицам России обо всех посягательствах на неприступность государственной границы. В завершение беседы китайцы выразили надежду на то, что власти России не сочтут большой обидой, если командирам подразделений маньчжурской армии придется нарушить русскую границу в ходе преследования и пресечения попыток ухода джунгар с территории Китая. Царице Анне едва ли пришлась по душе просьба пускать иноземных солдат на Русскую землю, но она пообещала с пониманием отнестись к просьбе, касающейся обращения с китайскими беглецами.

Все ответы российской стороны русские чиновники должным образом продумали, чтобы их нельзя было воспринять однозначно. Китайцы воздержались от предложения открытого союза, однако в постановке их вопросов ясно звучало предположение об искреннем русском нейтралитете или пассивном альянсе. Закончилась ли китайская дипломатическая миссия полным провалом? Отнюдь! Притом что при российском дворе отказались от открытого союза с китайцами в среднеазиатских войнах и даже от четких гарантий незамедлительного возвращения отступающих вооруженных отрядов джунгар, проход китайских войск на сибирскую территорию категорически они запрещать не стали, однако дали неопределенные обещания договориться на местном уровне о размещении будущих переселенцев. Для Пекина такие результаты миссии выглядели значительным дипломатическим успехом, они и на самом деле послужили расширению и уточнению положений Кяхтинского договора, пусть даже на неофициальном уровне. Русские участники переговоров использовали представившуюся возможность, чтобы посетовать — как они делали это много раз в будущем — на ограничения, наложенные на русские казенные обозы, направлявшиеся в Пекин. Обе стороны многое узнали о главных заботах и интересах друг друга, и попутно стоит упомянуть о том, что чиновники и придворные обеих империй получили весьма ценные подарки. Китайцы вернулись на родину с отборными сибирскими мехами, а также с кусками парчи для себя и своего императора.

Китайские послы отбыли из российской столицы 8 марта после заключительной аудиенции при дворе 2-го числа. Одна половина свиты спустилась по Волге, чтобы провести переговоры с новым предводителем торгутов Цэрэн-Донкуком, а вторая — отправилась прямо на границу. Насколько нам известно, на Волге китайцам мало что удалось изменить из того, что уже в целом определилось в Москве. Переговоры между китайскими послами и только что назначенным предводителем торгутов проходили в присутствии русского подполковника Беклемишева; совещания не затягивались и выглядели чисто формальными — торгутам огласили послание императора Юнчжэна. Встречи по большому счету посвящались воспоминаниям о былых отношениях торгутов и китайцев. Только этими воспоминаниями оправдывалось нынешнее путешествие китайских послов. На словах китайцы описали постепенное нарастание враждебности джунгар к монголам, и по существу торгутов призвали задерживать всех беглых джунгар, а также подумать над тем, как организовать паломничество их предводителей в Пекин. Китайские послы отправились на родину 15 июня, прихватив с собой послание торгутского хана Юнчжэну с выражением ему благодарности за присланную миссию и подарки, а также с просьбой не забывать о них в будущем. Считается, что хан Цэрэн на словах пообещал задерживать всех беглых джунгар, но что касается паломничества в Пекин, он напомнил о необходимости на то воли русской царицы. По-видимому, торгуты не проявили явного расположения к открытому противостоянию джунгарам, хотя сохранился доклад о том, что царица Анна особым распоряжением запретила торгутам даже думать о джунгарских событиях.

Для проведения заключительной встречи с русскими чиновниками китайская свита возвратилась в Тобольск. Отсюда через Барабинск все посольство двинулось дальше на Томск, где в ходе серии встреч (в начале января 1732 года), в частности со статс-секретарем Василием Бакуниным, сопровождавшим данную группу до торгутских деревень, обсуждался ряд прочих вопросов, очевидно тогда не решенных. Среди них: подданство степных татар Барабинского района, плативших дань (ясак) одновременно российскому и джунгарскому гегемонам (китайцы поинтересовались, можно ли переселить их на территории Иркутской или Саратовской области, где над ними легче было бы осуществлять контроль); потребность в посещении русским посольством Пекина в ответ на китайские посольства (иначе цинский двор постигнет большое огорчение); свидетельство того, что в Санкт-Петербурге приняли джунгарское посольство и что российского пехотного майора некоего Угримова послали с поздравлениями к Галдан-Цэрэну (едва ли воспринимавшегося символом российского нейтралитета), и возможность транзита китайской миссии через Россию в Турцию (китайцы интересовались о размере этой страны и названии ее столицы). По-видимому, В. Бакунин ответил на все вопросы китайских послов, хотя содержание его ответов нам знать не дано. Сам факт обсуждения таких достаточно тонких материй служит достаточным доказательством большой меры благожелательности, возникшей между русскими и китайцами за время долгих переговоров, начатых в 1726 году. Китайское посольство вышло к государственной границе в середине февраля 1732 года.

В то время, когда китайское посольство впервые прибыло в Сибирь, его дипломатам сообщили, что царь Петр II, посетить которого их уполномочили, умер 18 января 1730 года. Юнчжэн, когда ему доложили такую горестную весть, тут же отправил второе посольство, тогда как первое его посольство все еще находилось в России. Предлогом для отправки дублера называется доставка поздравлений взошедшей на русский престол царице Анне. Вторая свита из 20 с лишним человек прибыла в Кяхту 21 апреля 1731 года, и, кроме как о некой диковинке, упоминать об этой миссии нечего. Разве что заслуживает пристального внимания тот факт, что неделю спустя на границу прибыло еще одно посольство, направленное к торгутам, и отправил его калмыцкий хан (Намки Рецули), тогда обосновавшийся в Пекине. Оно представляло собой многочисленную свиту из 53 дипломатов и 3 выдающихся руководителей, которым поручили выполнение задачи, состоявшей в том, чтобы побудить торгутов на участие в войне против джунгар. Темп развития китайско-джунгарских отношений ускорялся, и требовалось вооружить торгутов для участия в том конфликте и убедить их выдать им беглого брата джургарского контайши Галдан-Цэрэна, поселившегося в торгутском улусе. 18 июля и 11 августа в адрес Правительствующего сената России китайцы направили четыре уведомления по поводу данного посольства, но в Санкт-Петербург их доставили только 4 января 1732 года. Суть их всех состояла в ходатайстве на разрешение китайскому посольству проследовать по территории России и провести переговоры с торгутами.

В Коллегии иностранных дел ответили китайцам меморандумом от 12 января и 31 мая 1732 года в адрес вице-губернатора Иркутска А. Жолобова и полковника И. Бухгольца. Эти сибирские чиновники получили указание остановить китайское посольство, направлявшееся к торгутам, и проинформировать пекинские официальные лица на сей счет. А вот новое посольство в Санкт-Петербург предписывалось встретить со всеми полагающимися почестями и пожелать доброго пути до самого места назначения. А. Жолобов передал содержание полученных распоряжений китайцам в соответствующей ноте от 30 марта, ответ на которую поступил в Санкт-Петербург без малого семь месяцев спустя (23 ноября 1732 года). И даже тогда китайцы все еще лелеяли тщетную надежду на то, что русская царица разрешит своим подданным воевать с джунгарами или, по крайней мере, откроет путь для усиления китайского влияния на них через позволение торгутскому предводителю посетить Пекин.

Китайскую миссию к торгутам отправили домой, а свита, следующая из Пекина в Санкт-Петербург, продолжила свой путь. Она прибыла в Тобольск 13 февраля 1732 года, а к концу апреля ее разместили в подмосковном селе Александровском. Ей устроили пышный прием: вдоль дороги выстроили три полка пехоты, а также произвели салют из 31 залпа орудий адмиралтейства. На следующий день после прибытия китайцев в Санкт-Петербург отмечалась годовщина коронации Анны (28 апреля 1732 года), и императрица приняла посланцев китайского императора во всем великолепии, положенном для такого торжественного дня. Вице-канцлер Андрей Иванович Остерман официально приветствовал их только потому, что канцлер граф Г.И. Головкин слег с подагрой. И он же принял два дипломатических послания из Лифаньюаня: одно с поздравлением царицы Анны, а второе с выражением удовлетворения императора Цинов по поводу письма И.Д. Бухгольца в адрес тушету-хана относительно беглых монголов, которых впредь он обещал высылать на родину вместе с их скотом и имуществом. Что же касается первого китайского посольства, то обмен дарами состоялся в соответствии с положенным обрядом. Не прошло и трех месяцев, как его свита 15 июля покинула Санкт-Петербург, еще через полгода с небольшим она прибыла в Селенгинск. Особого толка от второго посольства ни одна из сторон не наблюдала, разве что его дипломаты вместе с коллегами из первой миссии значительно поспособствовали началу длительного периода добросердечных отношений между двумя империями, ставшего предпосылкой для значительной по объему и взаимовыгодной торговли.

Сегодня эти посольства видятся последней главой в летописи долгих и трудных переговоров, начавшихся в 1725 году. Невзирая на то что российские власти заведомо не собирались втягиваться сами или позволить торгутам вступить в активный союз против джунгар, представляется очевидным, что в Санкт-Петербурге согласились на своего рода пассивный нейтралитет, несколько выходивший за рамки того условия, что закреплялось Кяхтинским договором. С точки зрения здравого смысла вельможи маньчжурского двора рассчитывать на большее просто не могли. Дипломаты двух этих посольств помогли маньчжурам развязать руки, чтобы получить в отношении джунгар свободу действий, необходимую и желанную. Единственным исключением среди в целом благоприятных результатов переговоров, омрачавшим общую картину, стало возобновление спора о титуле российского Сената, используемом в официальной переписке. Но ничего серьезного в данном споре не обнаруживалось. Если при пекинском дворе сохранялись сомнения в том, что Кяхтинским договором обеспечивались гарантии, необходимые китайцам для свободы действий, участники двух миссий убедительно их развеяли.

Следует признать, что сами посольства оказали слабое влияние на ход войны в Джунгарии. Вооруженные схватки неоднократно приводили к разорению местных монголов, как тех, кто взял в руки оружие, так и мирных жителей, и к тому же случались крупномасштабные переходы населения на территорию Сибири. В 1733–1734 годах императорские армии Китая начали мощное наступление, и, после того как китайцы отбили часть территории, в 1735 году они заключили мир с Галдан-Цэрэном. То, что Кяхтинский договор с последующими исправлениями и дополнениями не послужил конечному триумфу маньчжурского оружия в Средней Азии, нельзя походя относить на безучастность России, когда дело касалось активного участия в сваре. В Пекине к Санкт-Петербургу претензий не предъявляли. Для китайцев, как и для русских, такой исход возвестил наступление периода доброй воли. И оба народа получили шанс сосредоточиться на актуальных мирных делах: торговле для одного, империи для другого, несмотря на некоторые незначительные взаимные упреки по поводу монгольских дезертиров, не возвращенных оперативно из России, а также надлежащих форм и стилей дипломатической переписки.

С помощью Кяхтинского договора и последующих китайских посольств получилось уладить на некоторое время существенные разногласия между властями России и Китая. Все эти разногласия имеют отношение к торговле, по крайней мере в том смысле, что согласованные компромиссы и уступки послужили их смягчению, позволившему возобновить деловое общение. Но все обстоит гораздо серьезнее. Варианты, найденные для решения джунгарской проблемы (обозначение границы между Сибирью и Монголией, принципиальные договоренности по возвращению беглецов и механизм для регулярных консультаций чиновников пограничной службы по спорным проблемам), имели далекоидущие последствия и, возможно, продиктовали будущую структуру торговли между двумя странами. Впредь частную торговлю можно было регламентировать, и она на самом деле строго ограничивалась двумя пограничными городами, а всю торговлю в Пекине следовало продолжать исключительно в соответствии с положениями договора — по одному обозу определенного размера в три года. Договор не содержал никаких требований по поводу того, чтобы обозы считались предприятием российской государственной монополии, и к тому же ничто не мешало представителям российского государства монополизировать для себя или сдавать на откуп подобранным специально купцам-единоличникам участки приграничной торговли или особенно ценные предметы торговли. Детали организации российской торговли все еще предстояло уточнить и доработать. Кяхтинским договором закладывался фундамент для восстановления и последующего наращивания торговли с китайцами, и, как еще предстоит убедиться в следующих трех главах, был сделан непосредственный вклад в особый порядок будущей двусторонней торговли. За Российским государством резервировалась вся пекинская торговля и собственный участок приграничной торговли, причем с одновременным разрешением и поощрением частной коммерческой инициативы в Кяхте и Цурухайтуе.