Продолжение отношений со срединным царством

Екатерина II и ее советники по-своему и в разной степени числились приверженцами доктрины физиократии и представления о непорочности образа руссовианского крестьянина (по Жан-Жаку Руссо), а также проявляли интерес к свободной торговле, тормозящему воздействию государственных монополий и предоставленных хозяйственных привилегий на экономический рост. Но во все времена ее к тому же не покидало убеждение в добродетели и справедливости автократии, и она никогда не сомневалась в праве государства на распоряжение и налаживание системы хозяйствования (и торговли) к ее собственному благу: «Государь есть самодержавный, ибо никакая другая, как только соединенная в его особе, власть не может действовать здесь сходно с пространством столь великого государства» (Наказ Ее Императорского Величества Екатерины II, Самодержицы Всероссийской, данный Комиссии о сочинении проекта нового уложения. Гл. 2. П. 9).

В своем великом наказе императрица обратила внимание на необходимость торговли, как внутренней, так и внешней, связала торговлю всеми доступными способами со свободой или вольностью, а также призвала к поощрению всеобщей торговли на территории своей империи: «Торговля оттуда удаляется, где ей делают притеснения, водворяется там, где ее спокойствие не нарушается» (Там же. Ел. 13. П. 317). «Вольность торговли не то, когда торгующим дозволяется делать, что они захотят; сие было бы больше рабство. Что стесняет торгующего, то не стесняет торговли. В вольных областях купец находит безчисленные противоречия; а там где рабство заведено, он никогда столько законом не связан. Англия запрещает вывозить свою шерсть; она узаконила возить уголье в столичный город морем; она запретила вывозить к заводам способных лошадей; корабли из ее Американских селей торгующие в Европу, должны на якорях становиться в Англии. Они сим и сему подобным стесняют купца, но всё в пользу торговли» (Там же. Гл. 13. П. 321).

Тщательное разделение между свободой предпринимательства и практической деятельностью купца, с одной стороны, а также процветанием национальной торговли в целом, с другой, позволило Екатерине Великой одновременно выступать за «вольность торговли» и запреты, вводившиеся ее администрацией. Действительно, в следующих двух разделах ее наказа становится очевидным единственный безусловный коммерческий принцип, принимаемый императрицей, — выгода, получаемая государством, является единственной реальной мерой процветания торговли и стандартом ее свободы: «Предлог торговли есть вывоз и ввоз товаров в пользу государства, предлог таможни есть известный сбор с сего ж самого вывоза и привоза товаров в пользу так же государству; для того должно государство держать точную середину между таможнею и торговлей, и делать такие распоряжения, чтоб сии две вещи одна другой не запутывали: тогда наслаждаются люди там вольностью торговли» (Там же. Гл. 13. П. 322, 323).

Оборотной стороной вольности купцов оказывается роль государственных торгово-промышленных монополий в судьбе частной торговли. По поводу предоставления государством исключительных прав на монополию частным лицам или обществам Екатерина Великая высказалась категорически во втором приложении к наказу, обнародованном 8 апреля 1768 года. Она заявила: как правило, разумному монарху следует «чтобы во всех случаях избегать монополии, то есть, не давать, исключая всех прочих, одному промышлять тем или другим» (Там же. Гл. 22. П. 590). Ради большей доходчивости она включала этот категорический совет в главу, посвященную государственным финансам. Свое решение императрица обосновала тем, что исключительные монополии способны вызвать негодование среди плательщиков пошлин и налогов, лишенных особых льгот, предоставленных монополистам. Тем не менее русская императрица многократно заявляла о своем неодобрении исключительных монополий и уступок, как оставленных за государством, так и предоставленных частным лицам. Своим указом от 17 марта 1775 года она предоставила «всем и каждому» право на свободное занятие любым видом кустарного промысла без какого-либо согласования с высшей или местной властью. И снова в 1788 году она отказала алеутским искателям приключений И.Л. Голикову и Г.И. Шелехову исключительную монополию на торговлю и колонизацию северной части Тихого океана потому, что «исключительное дозволение никак не совмещается с принципиальным подходом Ее Величества на устранение всех видов монополии».

В конце по поводу самих купцов, как единоличников, так и их артелей, Екатерина II выразила свое беспокойство о перспективах исправления их нынешнего положения. Однако они не смогли убедить ее постоянными просьбами предоставить им исключительное право на участие в торгах, то есть исключение из этого процесса земледельцев и смердов, с одной стороны, и дворянства — с другой. При всем ее неодобрении участия дворянского сословия России в жизни рынка и настойчивом требовании к ним, когда они в эту жизнь вмешивались, строго следовать правилам и традициям русской торговли императрица воздержалась от лишения их данной привилегии и предоставления ее только получившим особую грамоту купцам.

Императрица тем самым настояла на том, чтобы русские купцы примирились с государственным регулированием их деятельности, и раз уж они подчинялись установленным правилам и стандартам коммерческого поведения, то теперь им оставалось испытать предоставленную им волю. Однако наряду с готовностью Екатерины II принять успешного крупного купца в сообщество дворянства и присвоить ему соответствующий разряд купцам дали понять, чтобы они не рассчитывали на исключительность торговой привилегии, так как остальных подданных, не состоящих в купеческой гильдии, не будут лишать права заниматься торговлей.

Екатерина II еще на заре своего правления выразила большое желание наладить рациональное и разумное построение общества и государства. Главная задача администрации заключалась не в укреплении и предохранении привилегий и экономического благосостояния всего одной социальной группы дворянства, а в содействии регулированию всех социально-экономических групп и сословий к всеобщему благу всех ее подданных и, таким образом, русскому обществу в целом. Через признание различия своего социально-экономического статуса и прав все сословия и каждое из них по отдельности получили волю, приобретали возможность преследовать свои собственные цели и зарабатывать заслуженные собственные вознаграждения. Ясные различия между этими несколькими группами впоследствии послужили необходимой предпосылкой; известные хартии Екатерины II, дарованные дворянству и городам, предназначались для утверждения таких различий на деле. Далеко не всегда намерения императрицы совпадали с реальностью, а ее слово с собственным делом. Екатерине и ее администрации так и не удалось последовательно воплотить в реальность самые заветные намерения императрицы в хозяйственной сфере. В определенном смысле екатерининский период все-таки не отмечен конкретными действиями, в которых нашли бы свое воплощение идеи этой русской императрицы. Наглядным примером несбывшихся надежд можно привести функционирование торговли с Китаем. И следует постоянно помнить о том, что кое-какие меры, обычно связываемые с правлением и руководящей ролью Екатерины Великой, принимались совсем не из попытки применения отвлеченных предсказаний, а в силу опыта, накопленного на протяжении десятилетий еще до вступления Екатерины на престол. Ее идея свободной торговли относится к такой категории.

Правление Екатерины Великой останется прославленным в веках ее приверженностью делу ослабления запретов и ограничений на частную торговлю и поощрения роста ее объемов. В считанные недели после того, как она захватила престол 28 июня 1762 года, Екатерина подписала к обнародованию несколько декретов, которыми, по существу, сохранялись и расширялись либеральные меры свободной торговли ее несчастного мужа Петра III. Тех мер, осуществить которые конечно же ему не оставили ни одного шанса. В своем указе от 28 марта Петр III провозглашал общий принцип свободы частной торговли во всех сферах и на все товары. И 1 июня еще одним императорским декретом генеральному прокурору Сената разрешался свободный вывоз зерна за границу, если только внутренняя цена не поднималась слишком высоко. Главное высказывание Екатерины II по поводу свободной торговли появилось без особой задержки в указе Сената от 31 июля 1762 года. Содержание всех 20 статей составляли товары широкого потребления, разрешенные для продажи частными лицами, кроме специально перечисленных предметов. Тут же предусматривалась положенная оплата таможенных пошлин в соответствии с тарифами, назначенными 10 лет тому назад. Открыто разрешалось торговать зерном, изделиями из шелковой пряжи, мясными соленостями и даже домашним скотом. Торговля прочими товарами, такими как поташ, битум, жир и лен, по-прежнему оставалась под запретом в силу долгосрочного откупа, предоставленного на них императрицей Елизаветой, или потому, что предприятия в России все еще нуждались в особой государственной опеке.

Достойное внимание досталось и торговле с Китаем. Торговля ревенем была специально для данного случая все еще полностью оставлена за государством в соответствии с декретами 1762 года, но только до тех пор, пока не иссякнут его складские запасы. Категорическую гарантию включили в декрет Екатерины II, которым предусматривалось допустить ревень в сферу частной торговли с уплатой конечно же тарифной наценки после выхода очередного посвященного этому делу декрета. Табак теперь поступил в свободное обращение, хотя монополию на его сбыт даровали в 1759 году теперь уже покойному графу П.И. Шувалову и его наследникам на 25 лет и такой откуп обходился им ежегодно в 70 тысяч рублей, поступавших в казначейство. Ради обеспечения постоянного дохода как минимум в 70 тысяч рублей прежнюю ставку подати в размере 5 копеек за пуд увеличили в четыре раза и стали рассчитывать ее в российских деньгах, а не в ефимках. Соответствующий указ напрямую касался казенного пекинского обоза. Его организацию передали в ведение тех, кто занимался частной торговлей, то есть теперь торговля и на границе, и в самом Пекине находилась в руках купцов-единоличников. Все последующие обозы следовало составлять в строгом соответствии с положениями Кяхтинского договора, а также ориентироваться на предыдущий опыт сопровождения таких обозов. Капитан-лейтенанта И.И. Кропотова назначили в сопровождение первого (на тот случай, если его вообще удастся организовать) частного торгового обоза на Пекин, хотя директора поручили выбрать самим купцам. Гораздо важнее самого такого обоза (тем более ни одного обоза в Пекин отправить не получилось) считалась отмена устаревших запретов на частную торговлю тончайшими мехами; теперь торговлю пушниной передали в частные руки, как на государственной границе, так в Пекине.

Если такие свободы кому-то казались недостаточно широкими, манифестом от 17 марта 1775 года теоретически объявлялся конец всем государственным хозяйственным монополиям, а практически для всех подданных русского престола открывалась возможность на формирование промышленных и коммерческих предприятий, причем без специального необходимого на то разрешения. Императрица Екатерина упорно отрицала свою приверженность доктрине исключительно свободной торговли. Однако она действительно продолжила придерживаться тенденций свободной торговли, уже получивших мощный импульс движения вперед от графа П.И. Шувалова во времена правления царицы Елизаветы. Особенно решительно она выступила против специальных монополий, откупов и других привилегий, и именно она в конечном счете распустила в 1779 году Мануфактур-коллегию, учрежденную при Петре I в основном ради управления системой промышленных (и коммерческих) привилегий. В ответ на просьбу купца Сулова предоставить ему на откуп сроком на шесть лет торговлю иноземными и русскими игральными картами, поданную в Сенат в 1763 году, Екатерина на полях грамоты написала следующее: «Черт его побери с этим откупом: все купцы наперегонки, утверждает он, обращаются в Сенат, где раздают права на откуп». И снова с полдюжины лет спустя: «Нам, как ни в какой другой державе, нельзя больше мириться с исключительными привилегиями».

Вразрез со всеми упомянутыми постановлениями, в которых, как кажется на первый взгляд, нашли отражение новые и либеральные воззрения обладателя русского престола на экономическое предприятие в целом, Екатерина Великая так и не сподобилась потребовать от своих чиновников ослабления всех имевшихся на тот момент ограничений на деятельность купцов-единоличников и предпринимателей. Она настаивала на поддержании равновесия между требованиями купцов против нужд и устремлений ее государства. Полной справедливости ради следует сказать, что в своем наказе она назвала такое равновесие в качестве фундаментального принципа действия государства. Следовательно, никакой свободы внешней торговли рядом товаров существовать просто не могло. Некоторыми из них запретили торговать купцам-единоличникам из соображений безопасности, другими — в целях обеспечения государственного протекционизма. А отдельные товары (включая ревень) оставались в ведении государства или на откупе у частных лиц просто потому, что в финансовом отношении казались слишком ценными для казначейства, чтобы предоставить свободу их обращения. Несмотря на обещание, сделанное в 1762 году, покончить с государственной монополией на торговлю ревенем в течение двух лет, перспектива постоянных крупных доходов заставила Екатерину II отказаться от своей склонности к беспрепятственным частным поставкам данного предмета коммерческой экзотики. Кое-кто из купцов Новороссийской губернии заявил государственным чиновникам о своей готовности выкупить все остававшиеся складские запасы ревеня в Санкт-Петербурге и Москве, а также весь ревень, который намечалось ввезти в ближайшие два года через Санкт-Петербург или Ригу. Они предлагали, в зависимости от сорта, цену 50–60 рублей за пуд товара. Глава Коммерц-коллегии Иоганн Эрнст Миних в 1764 году заключил контракт с этими монополистами, и ее величество приказала сенаторам тайком предупредить пограничного коменданта В.В. Якоби, чтобы он закупал в Кяхте ревень высочайшего качества по прежней цене — 60 рублей за пуд — в максимальном объеме до 500 пудов ежегодно. Такое мероприятие выглядит вполне толковым, так как в июне 1765 года из Коммерц-коллегии поступило сообщение о том, что новороссийские купцы в мае приобрели в Санкт-Петербурге для отгрузки за рубеж больше 563 пудов по предусмотренной заранее цене. Вместо отказа от монополии на сбыт ревеня сенаторы решили ее укрепить. В 1765 году они основали в Селенгинске казенную аптеку и назначили Андрея Бранта аптекарем, ответственным за отбраковку товара и общий надзор за покупкой ревеня. Сибирскому губернатору Денису Ивановичу Чичерину приказали позаботиться о возведении новых отдельных зданий для правильного хранения ревеня, а также прочих лекарственных кореньев и трав. Только в начале 1780-х годов наконец-то отменили государственную монополию на ревень, и купцам-единоличникам разрешили одновременно внутреннюю и внешнюю торговлю им по полностью свободной цене.

Еще одним примером екатерининской торговой монополии в китайском секторе назовем государственную монополию на приобретение китайских камчатых тканей, закупавшихся казначейством для нужд двора. В 1763 году в вышедшем из Сената императорском указе упоминались 63 рулона дамаста, поступившего в сокровищницу Немецкой палаты в соответствии с елизаветинским декретом 1752 года и теперь хранившегося в Сибирском приказе. Екатерина распорядилась, чтобы эти рулоны передали придворному казначею Симонову и чтобы все остальные камчатые ткани, приобретенные на границе купцами-единоличниками в том же году, доставляли в императорскую сокровищницу за справедливую цену. На будущее частная торговля тонкими камчатыми тканями в Кяхте запрещалась. Находящиеся уже в Москве такие ткани предписывалось доставить генерал-лейтенанту И. И. Бецкову для продажи, чтобы вырученные деньги потратить на нужды Воспитательного дома.

Неудивительно, что Екатерина и ее сановники без особого рвения занимались воплощением в жизнь прекрасных воззрений, сформулированных в ее наказе. Зато несколько более неожиданным выглядит то, что она явно не позаботилась о выработке общих критериев выбора между интересами ее купцов-единоличников, с одной стороны, а также нуждами и устремлениями государства — с другой. Фактические политические решения диктовались совсем не теоретическими предрасположенностями, объявленными прежде. Все дела устраивались по-своему и без каких-либо очевидных ссылок на общее правило, зато постфактум всегда находилось разумное обоснование тех или иных поступков. Государственный опыт многих десятилетий, предшествовавших 1762 году, на самом деле постоянно соотносится с решениями государственных мужей России и их деятельностью после той даты. История государственных монополий и частных откупов в китайской торговле наводит на мысль о том, что провалы или сомнительные успехи, по крайней мере когда дело касается Государственного казначейства, остаются на совести Екатерины Великой, отменившей их. А ее возвышенные философские воззрения на надлежащую организацию общества тут ни при чем. Как мы уже отмечали, монополии, все еще обещавшие выгоду казначейству и государству, продолжали существовать.

Все сказанное к настоящему моменту следует считать обоснованием к предположению, будто государство при Екатерине II покинуло частный коммерческий сектор экономики, оставив ему право на самостоятельное регулирование и достижение процветания исключительно собственными силами. Екатерина на самом деле продемонстрировала свою готовность к тому, чтобы израсходовать кое-какие деньги на совершенствование условий частной торговли в Кяхте. И существенную положительную роль для купцов в Кяхте сыграли разнообразные указы, выпущенные в период ее правления. В целом следует признать, что екатерининские нормативные акты и политические меры, касавшиеся торговли с Китаем, послужили появлению более благоприятного климата для частной торговли, чем существовал при всех ее предшественниках.

Участники авторитетного совещания, созванного царицей в октябре 1764 года для оценки возникшей тогда на границе военной опасности, признали тесную связь состояния двусторонней торговли с угрожающими вооруженными конфликтами. Собравшиеся на то совещание вельможи предложили несколько мер по ужесточению организованности и укреплению дисциплины среди купцов, промышлявших на границе. Несмотря на предубеждение во многих кругах, включая придворных, относительно хозяйственных монополий и особых привилегий, эти деятели проявляли полное единодушие по поводу того, что самым толковым решением всех проблем, связанных с укреплением своих позиций в переговорах с китайцами, следует считать создание частной торговой компании. И именно такой компании следует передать все функции, раньше принадлежавшие казенным торговым обозам. Предполагалось, причем ошибочно, будто русские купцы согласятся по-прежнему совершать поездки в Угру, находившуюся приблизительно в 300 километрах от Кяхты. Участники совещания не питали иллюзии по поводу реальности появления такой компании. В соответствующем докладе царице содержалась отсылка к тому факту, что русские купцы «объединяются всегда с большой неохотой» и что шансы заставить купцов в Кяхте договориться об образовании настоящего отраслевого товарищества с участием всех и каждого представляются более чем туманными.

Как бы то ни было, участники совещания у царицы пришли к заключению о том, что на смену шайкам купцов, не подчинявшихся никаким нормам, необходимо предложить подходящую деловую организацию. С купцами-единоличниками требовалось как-то кончать одновременно для их собственного блага и ради увеличения доходов в государственную казну. Пора было прекратить их состязание друг с другом в ценовом секторе, из-за чего снижалась запрашиваемая цена на российские товары (и происходило сокращение таможенных поступлений). Китайскому «господству» на соответствующем рынке также требовалось положить конец. А контрабандную торговлю следовало надежно обуздать. В докладе профильной комиссии содержалось предложение останавливать всех купцов в Селенгинске. Из тех, кто после возобновления торгов прибудет раньше всех, самим купцам следует выбрать трех или четырех «директоров», или «лучше назвать их комиссионерами». Главной задачей им ставился сбор у купцов, намеревавшихся отправиться в Кяхту, точных деклараций по их товарам и ценам с последующим устройством сбыта в целом привезенных товаров по заявленным заранее ценам. Самый замысел данного предложения заключался в наказании комиссионером любого купца, заключившего самостоятельно и напрямую с китайским купцом торговое соглашение, штрафом в пределах до половины товара такого купца. Конфискованные по такому поводу товары раздавались бы порядочным купцам. Затем купца, нарушившего установленный порядок, отстраняли от торгов с китайцами на границе. Такой порядок угрожал вошедшему в русскую систему пороку, когда более состоятельные торговцы устанавливали свою власть, так как могли позволить себе пониженную норму прибыли со своих товаров, а также могли состоять, и на самом деле состояли, в приятельских отношениях с комиссионерами. Ради избавления от такой напасти решили установить порядок, при котором более состоятельные купцы половину своих товаров оставляли в Селенгинске и подвозили их по мере сбыта первой партии в Кяхте.

Императрица Екатерина на полях документа оставила замечание о своем одобрении данного проекта 19 октября 1764 года. В отличие от грандиозного плана Л. Ланга, предложенного 20 лет тому назад, и более скромного предложения И.И. Кропотова нынешний проект касался только пограничной торговли и не оставлял никаких ложных надежд на то, что кяхтинских купцов планируется собрать вместе под крышей постоянной, единственной в своем роде и отличающейся настоящей дисциплиной компании. Насколько нам известно, как и все предыдущие предложения, данный проект с треском провалился. До нас не дошло никаких достоверных документов, согласно которым местные иркутские власти на самом деле пытались сформировать такую компанию. Практически до самого окончания XVIII столетия участники событий на месте продолжали жаловаться на полное отсутствие торговой организации, в частности в Кяхте. Питер Саймон Паллас после посещения этого города в 1772 году отнес слабые позиции русских купцов в ходе торгов на недостаток у них единства, названный им прискорбным фактом. Жан Бенуа Шере приблизительно в то же самое время причиной разрозненности между купцами России называл интеллектуальную и нравственную отсталость русского народа, а также крепостничество (рабство).

Несмотря на весьма значительный рост кяхтинской торговли, наблюдавшийся во второй половине столетия, и наглядное процветание многих вовлеченных в нее купцов, размышления по поводу организации единой компании всех торговцев Кяхты продолжали будоражить передовые умы империи. В последнем из многочисленных предложений, восходящих к упоминанию о нем Петром Великим в 1711 году, царь Павел в 1800 году издал подробнейшие инструкции по организации торговли в Кяхте, приложенные к новому тарифу для торговли с китайцами. Пункт 2 пространного сборника инструкций по управлению Троицкосавской таможенной службой звучит следующим образом: «Ради предохранения этой торговли в максимально возможных выгодных для России условиях [поступило распоряжение] собрать из состава купечества от каждой из существующих компаний [!] по одному компаньону из числа ведущих купцов. Долг этих компаньонов состоит в том, чтобы подготовить в ближайшем соответствии [с целями] сформулированного здесь правила, которым предусматривается для кяхтинской торговли все полезное, что улучшит ситуацию по сравнению со всеми предыдущими временами. И соответственно заставлять участников компании в максимальной степени отказываться от личных интересов в пользу общего блага, когда в ходе двустороннего обмена русские товары росли бы в цене, а китайские — дешевели».

Авторы новых распоряжений продолжали осуждать русских купцов, которые «самоуправно стремятся к собственной выгоде», меняют товары с китайцами по чрезмерно заниженным ценам, подчас даже дешевле общих сложившихся уровней. Указания императора Павла относительно того, как купцов следует организовывать, изложены очень подробно, но от предыдущих предложений отличались только мелкими деталями. На самом деле они привлекали всеобщее внимание к одному большому преимуществу организации компании: все купцы получали возможность держаться в курсе того, которые из российских товаров продавались активнее всего и в каких количествах. Ведь в конце каждого торгового периода ко всем товарам, остававшимся непроданными на складах Троицкосавска, предоставлялся свободный доступ. Всем купцам можно было обоснованно решить, какой товар везти в Кяхту на следующий год.

Как и прежде, преисполненные благих намерений планы царя Павла никаких благоприятных изменений не принесли. На сей раз, как это бывало неоднократно в прошлом, надежды вельмож Санкт-Петербурга, мечтавших связать кяхтинских купцов некими обязательствами друг перед другом и на правовом уровне установить в торговле отраслевую дисциплину, не говоря уже о направлении в нужное государству русло их природной сообразительности, не оправдались. Их представления грешили отсутствием знания реального положения купцов в России и наивной привязанностью к строгой общественной организации. Мы не можем привести доказательства того, что нынешние усилия послужили приближению появления торговой организации больше, чем все меры, принимавшиеся за предшествовавшие три четверти столетия.

Знаменитым своим декретом от 1775 года Екатерина Великая заложила фундамент структуры организации русских купцов, которая с внедрением ее в Сибири могла бы во многом послужить делу организации кяхтинских комиссионеров и приучения их к дисциплине. Напомним, что тем указом провозглашалось образование трех гильдий, принадлежность к которым обозначалась термином «купечество», отличавшим его от остального населения, именуемого мещане. К первой гильдии полагалось относить владельцев дела, «оборотный капитал» которого превышал бы 10 тысяч рублей, а ко второй и третьей гильдиям причислялись купцы, располагавшие меньшим капиталом вплоть до 500 рублей. В указе тщательно и предельно ясно определены деловые и личные права, а также обязанности одновременно и купца, и мещанина. В последующих декретах 1758 и 1794 годов их авторы внесли некоторые уточнения в положения указа 1775 года, но по большому счету они повысили критерии оборотного капитала в рублях для причисления к той или иной купеческой гильдии. Данные правовые акты тоже не послужили появлению на просторах России de novo (нового) организованного, сознательного, честолюбивого и сплоченного одним делом торгового сословия. Так уж получилось, что практически во всех своих положениях екатерининский указ 1775 года вошел в историю «мертвой буквой». Александр Николаевич Радищев, посетивший Кяхту в 1792 году, написал в своих путевых заметках, как уже упоминалось выше, что там на самом деле формально существовало деление на гильдии, но в качестве механизма организации торговой деятельности ее роль не просматривалась. Во время приостановки торгов в 1785–1792 годах кое-кто из иркутских купцов попытался собрать вместе всех своих коллег, принадлежавших к первой гильдии, но в эту высокую гильдию проникли представители худородной третьей гильдии. Они попали туда не только под собственными именами. Иногда под вывеской крупного коммерсанта подписывались человек по пять, шесть и больше жуликоватых лавочников. Назначенные Екатериной II гильдии никакой благотворной роли в налаживании торговли между Россией и Китаем в XVIII веке не сыграли.

Чиновники из государственного аппарата действительно старались помочь кяхтинским купцам в налаживании их дела и для этого изобретали все новые, но менее радикальные способы, из которых однозначно самым логичным одновременно для функционирования купцов и разработки здорового торгового механизма стоит отметить расширение сферы применения системы долговых обязательств. Нормами обращения векселя 1729 года, подтвержденными Елизаветой, русским купцам только европейской части империи разрешалось откладывать на более поздний разумный срок расплату с таможней. За период отсрочки таможенных платежей им предоставлялась возможность для сбыта своих товаров и накопления наличных денег. Сибирским купцам, по-видимому на том основании, что им было ближе везти товар, такой важной уступки не предоставили. Только в 1769 году, или спустя приблизительно 40 лет с момента введения в России системы векселей, местным сибирским купцам разрешили выписывать долговые обязательства вместо наличных денег в качестве таможенных взносов. И тут же возникла проблема подтверждения платежеспособности заявителя на долговое обязательство, особенно для такого отдаленного места, как Иркутск. В мае 1770 года иркутский губернатор А.И. Бриль обратился в Коммерц-коллегию с запросом о том, чтобы власти городов и уездов происхождения купцов и их представителей удостоверились в наличии у них аттестатов, или одобрений, на их капитальные ресурсы. В отсутствие таких документов абсолютным требованием становился денежный вклад. В коллегии придерживались такого же мнения, и предложение Бриля одобрили. Всем купцам разослали уведомление о том, чтобы они побеспокоились о получении аттестатов у ближайших к ним городских властей. Счета или векселя требовались для предоставления отсрочки на Петропавловской таможне по оплате пошлин на срок не больше полугода с момента пересечения купцом государственной границы. Период времени устанавливался весьма жесткий с точки зрения расстояний, отделяющих Сибирь от европейской части России, хотя он выглядел вполне разумным для оборота товаров на одном из сибирских базаров. К тому же по условиям такой уступки купцу полагалось возвращаться на границу для погашения своего обязательства; никакого иного надежного способа перевода наличных денег тогда не существовало.

В конечном счете в 1781 году русские купцы, обитавшие к западу от Урала, получили возможность оплачивать свои долговые обязательства либо в Москве, либо в Санкт-Петербурге наличными деньгами в течение целого года с начислением пени в 6 процентов. Альтернативно такие обязательства теперь можно было погасить в Тобольске или Иркутске в течение девяти месяцев под пониженный сбор 4 процента. Преимущества от подобного использования сибирских городов представляются просто огромными. Тобольск ко всему прочему служил столичным городом Сибири, находился по соседству с важной базарной ярмаркой в Ирбите; и в Иркутске после 1768 года тоже открыли рынок. К сибирским купцам по-прежнему сохранялось пристрастное отношение. Только в 1794 году вышел императорский указ, в соответствии с которым зарегистрированным в сибирских городах и торгующим в Кяхте купцам разрешалось оплачивать свои пошлины на границе наличными деньгами или передавать их в виде векселей властям любого из четырех городов, где пошлины платили купцы Европейской России. Срок действия векселя устанавливался в восемь месяцев, а сбор устанавливался в размере 5 процентов. К этому времени к тому же российским или сибирским купцам позволили оплачивать пошлины либо иностранными монетами, либо в русской валюте. По мере возможности сенаторы настаивали на уплате пошлин в иностранном золоте и серебре, но купцы всей империи, в том числе и в Кяхте, могли себе позволить, как всем это известно, расплачиваться с государством исключительно дешевыми российскими медными монетами или ассигнациями. В 1800 году в целях поощрения поставок в казну китайского серебра и золота вводятся выгодные обменные курсы в русских деньгах: 2 рубля и 75 копейки за золотник чистого золота, а также 19,5 копейки за золотник чистого серебра.

Так получается, что вексельная привилегия в период правления Екатерины Великой нашла более широкое применение, чем за все предыдущие времена. Она оказалась великим благом прежде всего для мелких торговцев, и особенно после 1794 года для сибирских комиссионеров, так как теперь им удавалось без малого за год оборачивать товары по два или три раза. Возникали и кое-какие настоящие проблемы, особенно в бюрократическом механизме, служившем задаче регистрации аттестатов, сбора долговых обязательств и направления их в другие города, в которых принималась их оплата. Одним словом, в Иркутске и Восточной Сибири в целом требовалась своя банковская система, появившаяся там после 1776 года. Непосредственной причиной учреждения банковского представительства в Тобольске в том году послужило образование всего лишь за семь лет до того Ассигнационного банка. Функционирование Тобольского представительства данного банка началось, когда на его счетах находился капитал в миллион рублей ассигнациями, и, разумеется, его главная задача состояла в выдаче бумажных денег в обмен на медные монеты. В 1779 году Восточная Сибирь получила свой первый государственный банк с учреждением подобного представительства в Иркутске с капиталом в 500 тысяч рублей ассигнациями. Ни одно из этих представительств долго не просуществовало в силу, по-видимому, относительно легкомысленного обращения одновременно к бумажным и медным деньгам народа в Сибири. Тобольское представительство пришлось закрыть через дюжину лет работы, а иркутское — через 10 лет, хотя последнее на самом деле не функционировало с начала затянувшейся приостановки торгов китайцами в 1785 году, и поэтому операции в нем осуществлялись всего лишь полдюжины лет. Так как на самом деле данным филиалам Ассигнационного банка придавались функции, связанные исключительно с эмиссией бумажных денег, и их руководство не получило полномочий на прочие важные банковские операции, такие как предоставление краткосрочных и долгосрочных ссуд, данные предприятия, по всей видимости, какого-либо значительного благотворного воздействия на торговлю с Китаем оказать не могли.

Тогдашняя вексельная система сыграла роль повивальной бабки для еще одного изъяна, предсказать который заранее никто не сумел. Генерал-губернатор Иван Варфоломеевич Якоби сетовал в 1786 году на финансовые затруднения его иркутского чиновничества, в известной степени связанные с передачей в Москву части таможенных поступлений в виде векселей. На совокупные таможенные поступления в размере 500 тысяч рублей (фактически они значительно уменьшились по сравнению с 1785 годом, хотя после возобновления торговли в 1792 году превысили данную сумму). И.В. Якоби насчитал прирост в 30 тысяч рублей от 6 процентов вексельных начислений, которые, по-видимому, ушли в Москву. На обслуживание данной системы иркутской администрации потребовались значительные расходы, на которые доходов помимо таможенных поступлений не хватило; Иван Варфоломеевич заявил о ежегодных расходах в размере 700 тысяч рублей, а доход в виде местных налогов и из прочих источников составил 500 тысяч. Решение Сената по заявленной губернатором трудности, как и следовало ожидать, заключалось отнюдь не в передаче части таможенных доходов из Москвы, а в разрешении на учреждение в Иркутске монетного двора для чеканки монет из серебра, добываемого в Нерчинском районе. Правящим московитам такой вариант казался вполне разумным, так как доставка нерчинского серебра на монетный двор Санкт-Петербурга для переплавки в предыдущие три года стоила порядка 6321 рубля, что представлялось совсем небольшой суммой по сравнению с прибылями от добычи того же серебра и чеканки монет в интересах государства. (Такие затраты легли одновременно на государство и владельцев частных горнодобывающих предприятий за три года, когда удалось добыть 430 пудов 23 фунта и 62 золотника серебра.)

На протяжении периода правления Екатерины II государственное содействие совершенствованию кяхтинской частной торговле шло по нескольким еще второстепенным направлениям. Например, очень энергичный губернатор Ф.И. Соймонов в 1763 году подал прошение еще до возрождения интереса к торговле с Китаем, получившего отражение на заседании специального комитета императрицы Екатерины следующего года, в котором предлагал облегчить условия сложного байкальского маршрута. В целях обозначения пути теплыми летними ночами на узком полуострове, известном как Прорва, или на косе под названием Корга намечалось возвести маяк. Для использования на данном озере на перевозках казенных товаров или товаров частных лиц планировалось построить также три лодки, два повышенного водоизмещения морского класса судна и один небольшой вельбот. Ни в одном из упомянутых выше случаев власти не хотели брать на себя расходы на строительство и содержание объектов. Наоборот, столичные чиновники поручили руководству Кяхтинской таможни переложить эти расходы на всех купцов, занимавшихся торговлей там, поровну. Сенаторы решили так, что казне нельзя нести ни «малейших» затрат на реализацию подобных проектов, так как наибольшая выгода от них предназначается купцам.

Большее значение принадлежит, однако, учреждению, как говорилось выше, базарных ярмарок в Иркутске, Якутске и Удинске несколькими годами позже. Русские купцы изначально по собственной инициативе предложили в 1766 году организацию ярмарки в Иркутске, и их почин поддержали губернаторы К.Л. Фрауендорф и А.И. Бриль, а также служилый люд разнообразных государственных учреждений, расквартированных там. К ним присоединился личный состав селенгинского полка и кое-кто из польских ссыльных, осознавших чрезмерно высокую цену одежды, которую приходится приобретать из такого медвежьего угла. Перед своей смертью в 1767 году К.Л. Фрауендорф получил разрешение на ежегодное проведение в Иркутске двух ярмарок. Срок работы одной из них назначался с 15 ноября по 1 января, а второй — с 15 марта по 1 мая. В эти периоды времени всем «иноземным» (то есть приезжим в Иркутск) купцам предоставлялась возможность торговать товарами, привезенными со всей России, а не только предметами китайского импорта. Еще две менее продолжительные ярмарки сроком по два месяца разрешили проводить в Удинске, которому недавно присвоили статус провинциального города в Селенгинском уезде, а также летнюю, продолжительностью два месяца, и месячную зимнюю ярмарку в декабре для находящегося гораздо севернее Якутска. Иркутская ярмарка, вскоре приобретшая славу одного из популярнейших подобных мероприятий в Сибири, фактически служила решению нескольких задач: удешевлению предметов первой необходимости для приобретения жителями Иркутска и всех соседних городов, включая Кяхту; обеспечению предельно удобного рынка сбыта пользовавшихся повышенным спросом китайских товаров, привозимых мелкими торговцами, не располагающими финансами для доставки их на рынки, расположенные дальше на западе, не говоря уже о рынках Москвы или Санкт-Петербурга; и обеспечению сбыта некоторых российских и сибирских товаров, предназначенных для отправки китайцам. Опять же щедрости русского двора в лице генерального прокурора Александра Алексеевича Вяземского не хватило даже на то, чтобы ассигновать средства на строительство складских помещений, залов для показа товаров и прочих сооружений, без которых на ярмарке не обойтись. Хотя к 1775 году сенатским указом предоставлялось разрешение на сооружение в Иркутске каменного «купеческого двора» вместо уже износившихся и обветшалых имевшихся там деревянных построек.

И в конце можно добавить, что к завершению XVIII столетия удобства жизни и труда купцов, а также всех местных жителей значительно улучшились еще в двух отношениях. По представлению генерал-лейтенанта Ивана Алферьевича Пиля сенаторы согласовали в 1788 году открытие в Иркутской губернии 62 трактиров, в «насущной необходимости» которых И.А. Пиль смог убедить Сенат. На каждый из них выделялась субсидия в размере 200 рублей, а еще 195 рублей власти потратили на приобретение двух постоялых дворов, уже имевшихся в Селенгинске. Даже притом что в Государственном совете рассчитывали на ежегодную прибыль в размере около 100 тысяч рублей, возвращенных в государственную казну, Ивану Алферьевичу наказали, чтобы он использовал предоставленные ему на строительство трактиров 12 595 рублей только в случае безусловной на то необходимости. Хотя вынужденные скитаться купцы совершенно определенно появление подобных заведений ждали с большим нетерпением.

Тогда еще в Иркутске служил аптекарь, занимавшийся обслуживанием не только жителей данного города, но и снабжением лекарственными препаратами государственного служилого люда в Иркутской губернии, а также большой части Восточной Сибири. Такое обслуживание считалось важным направлением приобщения сибиряков к условиям современной жизни. В первый год работы иркутской аптеки (1798) ее финансовая поддержка со стороны государства составила 14,3 тысячи рублей, а после на нее из казны ежегодно выделялось по 5 тысяч рублей. Эти денежные средства поступали из Государственного казначейства через Медицинскую канцелярию.

К тому времени власти в Санкт-Петербурге не скрывали свой исключительно живой интерес к Восточной Сибири и торговле с Китаем. Члены Государственного совета, сенаторы и сам русский монарх, как правило, с должным вниманием относились к проектам предприятий, сулящих доход или его увеличение. Даже тем, что обещали крупную отдачу, редко перепадали значительные начальные вклады из государственных фондов, хотя чиновники в Санкт-Петербурге никогда не возражали против использования местных государственных денежных средств, однако их всегда не хватало. Бесконечные разговоры об организации и структурировании купцов-единоличников России можно рассматривать в таком же свете. Навязывание дисциплины «компании» неорганизованным купцам не только соответствовало расположению Екатерины II к приданию некоторой организации русскому обществу с его сословиями и группами, но и служило предотвращению споров с китайцами, сохранению открытой торговли и максимальному увеличению таможенных поступлений.

Некоторые меры екатерининской поры по совершенствованию структуры административной организации Восточной Сибири в значительной степени, пусть даже косвенным образом, поспособствовали налаживанию кяхтинской торговли. Сибирь всегда считалась русской колонией, находившейся под особым управлением с откровенно пристрастным к ней отношением в столице. Только после знаменитой реформы Михаила Михайловича Сперанского в 1822 году было покончено с особым статусом Сибири, когда эту обширную, богатейшую территорию признали неотъемлемой законной частью Российской империи. Сибирь времен правления Екатерины Великой во многих отношениях все естественнее внедрялась в регулярную административную структуру империи (и, соответственно, кяхтинская торговля тоже). Символом такого процесса послужило упразднение в декабре 1763 года Сибирского приказа, а львиная доля его функций исчезала с отменой многих казенных коммерческих монополий, в том числе торгового обоза на Пекин. Теперь общую заботу о Сибири, и прежде всего ответственность за сбор доли Государственного казначейства в виде сибирских мехов, взяли на себя центральные административные учреждения Санкт-Петербурга. В сфере сбора тарифов и податей Сибирью (и Кяхтой) по-прежнему занимались отдельно, хотя уральские таможенные посты, устаревшие вместе с отменой внутренних таможенных пошлин и практически полностью прекратившие выполнение своих функций после приостановки торговли китайцами в 1759 году, закрыли в начале 1764 года.

Нового губернатора Сибири назначили в апреле 1763 года, то есть одновременно с роспуском Сибирского приказа. Майор императорской гвардии Денис Иванович Чичерин, считающийся потомком итальянских переселенцев, прибыл в Тобольск вовремя, чтобы возглавить процесс сокращения своей вотчины. Другими словами, ему пришлось стать очевидцем разделения Сибири на две самостоятельные губернии. Такое мероприятие давно планировалось, тем более что оно точно так же давно назрело. В соответствии с декретом от 19 октября 1764 года на карте России появляется Иркутская губерния, и полноценной административной единицей она стала 15 марта следующего года. К ней отошли четыре южных города Иркутск, Илимск, Селенгинск и Нерчинск с прилегающими к ним областями; с точки зрения торговли с Китаем они служили плацдармами Российской империи. Освоением Камчатки и делами поселений на северном Тихоокеанском побережье занимались сразу два губернатора: и в Иркутске, и в Тобольске. Через 110 лет после возведения первого оборонительного сооружения Иркутск, давно считавшийся культурным и торговым центром востока России, теперь превращается в крупнейший административный центр. Новым губернатором, служившим Сибири до самой своей кончины без малого три года спустя, назначается генерал-майор Карл Львович Фрауендорф, прежде командовавший гарнизоном на Сибирском рубеже. Его взору предстал, как нам известно, современный город из почти 150 домов, главным образом деревянных, с правильными и просторными, пусть немощеными улицами, а также оживленной коммерческой жизнью.

Отделение Иркутска от Тобольска и его присоединение к имперской структуре ознаменовали признание в столице продолжения возрастающей важности торговли с Китаем и послужили напоминанием об огромном расстоянии от Санкт-Петербурга («Принимая во внимание громадные просторы Нашего Сибирского царства…»). К.Л. Фрауендорф и три его непосредственных преемника числились высокопоставленными военными чинами, и, хотя один из них оказался человеком сомнительной морали (бригадир Федор Глебович Немцов), все четверо занимали более высокие посты, чем было принято для сановников на заре процветания Восточной Сибири. Со временем росло благосостояние и численность населения Иркутской губернии. Так что к началу 1780-х годов в самом Иркутске, по имеющимся сведениям, насчитывалось 20 тысяч жителей, дюжина церквей (включая лютеранский храм), несколько школ, библиотека, театр и банковское представительство.

Иркутск стал местом пребывания генерал-губернатора, ему присваивают статус «наместничества». Генерал-лейтенант Иван Варфоломеевич Якоби, о котором нам предстоит еще многое узнать, принимает пост генерал-губернатора Иркутской губернии и Колывани в том виде, в каком данная административная единица сохранилась до радикальной реформы М.М. Сперанского. К Иркутской губернии тогда (в 1783 году) присоединяют Северо-Восточную, Якутскую и Охотскую губернии, то есть в общей сложности 4 области и 17 уездов. И.В. Якоби прибыл на церемонию «торжественного» открытия своего наместнического правления в феврале 1784 года и в течение того года устроил открытие городской думы, фактические заседания которой начались в первый день 1787 года. Первым городским головой совершенно справедливо назначили купца первой гильдии Михаила Васильевича Сибирякова, принадлежавшего к самой знаменитой и состоятельной торговой семье Восточной Сибири. В дальнейшем продолжалась работа по развитию и совершенствованию администрации Иркутска. В соответствии с декретом 1797 года в состав Иркутской губернии включили 15 уездов (упразднили все области), число которых восемь лет спустя сократили до семи. Соответственно новому административному делению составили список должностных лиц (штаты).

Пристального внимания со стороны реформаторов Санкт-Петербурга заслужили пограничные посты, через которые шла торговля с китайцами. Совершенно справедливо обеспокоенная ухудшением отношений с китайцами, царица Елизавета в 1760 году приказала сибирскому губернатору позаботиться об увеличении народонаселения в Забайкалье. Помещикам России разрешалось отправлять в Сибирь своих крестьян не старше 45 лет от роду и в справной физической форме для выполнения там полевых работ, и этот вклад в развитие Сибири засчитывался в рекрутской квоте владельца такого крестьянина. Отправляемые в Сибирь дети приносили помещику денежное вознаграждение: 10 рублей за ребенка до пяти лет; 20 рублей — за ребенка от пяти до 15 лет; а подростки старше 15 лет засчитывались в рекрутской квоте. Такие ставки себя вполне окупали. Девочки оценивались в два раза дешевле. Помещику вменялось в обязанность обеспечение переселенца одеждой и некоторой суммой денег на дорожные расходы, а переселенец брал на себя затраты на содержание солдат и офицеров, сопровождавших его в пути к месту нового жительства. Для облегчения судьбы таких крестьян их требовалось отправлять в дорогу только летом, чтобы они могли пользоваться судоходными реками. И местным властям предписывалось воздержание от недоброго и жестокого обращения с ними, к переселенцам требовалось особое внимание, за счет которого предполагалось сократить их потери в пути. В начале того же 1760 года сибирский губернатор получил указания заняться организацией и освоением пахотных земель в районах Нерчинска и Селенгинска, уделяя при этом особое внимание тому, чтобы у новых поселенцев и коренных жителей нашлись средства для собственного прокорма. Так выглядело последнее из многочисленных усилий по увеличению народонаселения в приграничной зоне. И усилие это в известной степени увенчалось успехом, конечно же благодаря относительному экономическому достатку, накопленному населением данной территории за счет преуспевавшей торговли с Китаем.

Такое же внимание досталось самой Кяхте. В 1774 году по представлению из Иркутского главного магистрата в Сенате одобрили формирование магистратуры или ратуши, а также назначение в них необходимых чиновников. Беда здесь заключалась в том, что в Кяхте зарегистрировалось на редкость большое для данной территории империи число купцов — 488 человек плюс 908 артельных ремесленников, а государственного заведения для того, чтобы заниматься их делами, открыть не удосужились. Для этого торгового города не нашлось даже нотариуса, и купцам приходилось обращаться к уважаемому в Кяхте купцу Семену Аврамову, исполнявшему соответствующие функции, главной из которых считалось оформление долговых обязательств, приносимых остальными купцами. В Кяхте теперь появилось что-то вроде упорядоченной городской администрации, потребность в которой здесь, на перевалочном пункте, давно назрела.

Девять лет спустя (в 1783 году) И.В. Якоби получил полномочия на продолжение совершенствования обустройства государственной границы. Иркутск находился от нее слишком далеко, чтобы генерал-губернатор мог осуществлять постоянный надзор над торговлей. Ему потребовался местный чиновник, которому можно было бы передать полномочия на ведение всех дел с китайцами. Выпущенным в качестве дополнительного положения к уже существующему декрету об организации Иркутской губернии теперешним распоряжением в Троицкосавск назначался комендант, которому вручили цивильный лист на назначении сотрудников, и ему вменили в обязанность продолжение добрососедских отношений с Китайской империей, пресечение ссор на границе и надзор над русскими торговцами. За счет такой меры, можно сказать, удалось завершить необходимое уточнение административной структуры на границе. До того (в 1766 году) основной пункт сбора таможенной пошлины на границе перевели из Кяхты, где, напомним, его нахождение вызывало большое недовольство со стороны китайцев, на север в Петропавловск. А 10 лет спустя его в конечном счете открыли в Троицкосавске, когда там под эгидой Иркутского коммерческого комиссариата организовали Троицкую коммерческую экспедицию. Данному последнему учреждению передали заботу о сборе таможенных пошлин. В таком виде основная административная структура пограничного района просуществовала весь остаток XVIII века и большую часть века XIX. Иркутск получил заслуженное признание в качестве крупнейшего торгового центра, а Кяхта и приграничные города приобрели достойный современный вид с одновременной привязкой их к ответственным должностным лицам и ведомствам в Иркутске.

В завершающей трети XVIII столетия о безмятежности в русско-китайских отношениях оставалось только мечтать. Притом что весьма часто внимание обращается на препирательства, споры и даже угрозы применения насилия в период истории до заключения Нерчинского договора в 1720-х годах, в пору екатерининского правления после 1768 года еще появлялись свидетельства застарелых нерешенных проблем для налаживания спокойного общения. Следует отметить, что с по-настоящему переломными проблемами удалось покончить: джунгарская война закончилась тем, что Цяньлун разгромил и расчленил давних непримиримых китайских врагов; границы на всем протяжении российских и маньчжурских владений наконец-то вполне четко обозначили и по большому счету признали; а договором от 1768 года закреплялись нормы вполне лояльного отношения к перебежчикам и нарушителям границы. После запрета на посещение китайской столицы русскими торговыми обозами исчезли мелкие, но накопившиеся за долгое время причины споров между Москвой и Пекином, из-за которых китайцы в прошлом прекращали торговые связи с Россией, что считалось самым действенным средством выражения недовольства политикой российской стороны. И на протяжении второй половины XVIII столетия известная доля энергии и жажды наживы русских предпринимателей направлялась мимо Даурии, Монголии или Средней Азии. Огромный свой творческий пыл они обратили на северные окраины Тихого океана, богатые морскими котиками, на Камчатку, Командорские, Алеутские острова и Русскую Америку, отвернувшись от районов вероятных вооруженных конфликтов с китайцами. После 1768 года какой-либо призрак войны полностью испарился. Несмотря на несколько продолжительных прекращений торговых отношений, проблемы как таковые по сравнению с первыми тремя четвертями XVIII столетия заключались главным образом в сферах второго или третьего порядка. Речь идет об эпохе своего рода добрых отношений и, как нам предстоит убедиться, общего торгового благополучия.

Первое десятилетие после возобновления обычной торговли в 1768 году обошлось без особых омрачающих событий. Единственная угроза спокойствию исходила от торгутов. Торгутов, населявших среднее и нижнее течение Волги, пытались соблазнить, как отмечалось выше, представители маньчжурских миссий в 1714–1715 и 1729–1733 годах, но они не поддались их уговорам вернуться в бассейн реки Или и принять участие в схватках с джунгарскими врагами. В конце 1770 года большое количество этих «русских» торгутов предприняли оказавшийся очень длительным и дорогостоящим поход назад на свою родину. Их численность на протяжении долгого времени оставалась предметом научных споров, и, несомненно, скоро эти споры не закончатся. В летописях «Шофан бэйчэн» значится, что в путь отправилось 400 тысяч человек и чуть меньше 300 тысяч из них достигли области реки Или. Такие цифры выглядят вполне приемлемыми, как и все остальные; в любом случае число переселенцев называется большим в начале пути и его трудности стоили путникам значительных потерь.

Объяснений переселению торгутов можно привести несколько. Авторы китайских документальных источников предпочитают подчеркивать бедственное положение данного народа из-за обременительной воинской повинности в Российской империи наряду с прочими притеснениями. И на самом деле русскому чиновнику, отвечавшему за дела торгутов, с началом Русско-турецкой войны приказали набрать из них 20 тысяч рекрутов. Еще в июле 1770 года Екатерина II в рескрипте астраханскому губернатору Никите Афанасьевичу Бекетову упоминала о намерении этих монголов пересечь реку Яик и переселиться на территорию Джунгарии. Тогда к тому же торгуты давно поддерживали тесную связь с их среднеазиатскими братьями и с Пекином. За много лет до того, например, джунгарский контайша Цэван Араптан женился на дочери предводителя торгутов по имени Аюки. Ближе к описываемым событиям (в 1756 году) миссия торгутов посетила Пекин, а затем еще и далай-ламу в Тибете. В конце князь Шееренг (Церен) и прочие беженцы среди торгутов, по-видимому, помогли убедить их вернуться на родину.

Теперь российские войска занимались преследованием бегущих торгутов, они провели несколько боев, разграбили деревни и поселения, истребили боевые порядки отступников. По прибытии в район Или торгутские предводители предпочли сдаться китайскому генералу области Пледу, а их вожака Убашы с Шееренгом препроводили в Пекин. Оставшиеся в живых переселенцы обосновались вдоль течения Или за счет помощи маньчжуров в размере 200 тысяч лянов императорским серебром.

Если бы такое переселение случилось лет на десять раньше, очень даже вероятно, что все закончилось резкими встречными обвинениями, угрозами вооруженных столкновений и даже откровенными усилиями русских властей по возвращению своих подданных на место. Однако в 1770 и 1771 годах на Россию навалились проблемы дорогостоящей и неутешительной войны против Турции, завершившейся только в июле 1774 года. В Санкт-Петербурге впоследствии удовлетворились преследованием мятежников до границы. Русские стремились не столько заставить их вернуться на насиженные места, сколько покарать за разграбление русских городов на их пути. Конечно же посыпались протесты в Пекин, а также требования вернуть властям отступника Шееренга. Цяньлун категорически отклонил российские требования, он обратил внимание на то, что торгуты безо всякого принуждения просили у маньчжуров пристанища, причем терзаемые голодом. Императрица Екатерина на самом деле приказала губернатору Иркутска А.И. Брилю и коменданту Сибирского рубежа принимать всех торгутов, пытающихся вернуться на территорию России, создавать им благоприятные условия для существования и докладывать о них в столицу. Кроме того, вдоль Селенгинск — Нерчинского рубежа в 1773 году поселилось некоторое количество казаков, но планы относительно такого усиления охраны государственной границы составили еще во время затянувшейся приостановки торговли 1764–1768 годов, и связывать их с торгутскими делами напрямую не стоит. В дальнейшем при всяком удобном случае российские чиновники пытались призвать маньчжуров к ответу за то, что они не смогли убедить торгутов вернуться на Волгу, но такие упреки никем тогда всерьез не воспринимались.

В 1775 году случилась эпизодическая приостановка торговли на три дня, вызванная спором по поводу толкования соглашений семилетней давности, касавшихся сбора таможенных пошлин и обращения с перебежчиками. За исключением данного инцидента после 1768 года китайские власти больше не вмешивались своими приостановками в ход торгов на протяжении целого десятилетия. В 1778 году покой снова нарушился из-за проблемы перебежчиков, нарушавших границу, и китайцы прекратили всю официальную торговлю на целых 2 года и 13 дней. Джунгары напали на российский торговый обоз, разграбили его и вернулись на маньчжурскую территорию. Российские власти потребовали выдачи и наказания разбойников, на что маньчжуры ответили запросами о выдаче им многочисленных дезертиров, в том числе тех, что скрылись на территории Сибири еще до 1768 года. Ситуация усугублялась из-за застаревшего спора по поводу сбора таможенных пошлин в Кяхте. Не стала легче она даже после того, как русский студент из группы по овладению монгольским языком Григорий Федорович Шарин, которому разрешили пересечь границу за месяц до прекращения торговли в апреле, заверил маньчжурских чиновников в том, что на Кяхтинской таможне берут небольшие деньги только с военнослужащих и купцов. И эти собранные денежные средства предназначаются на содержание местных чиновников и военного заведения. В китайских источниках к тому же находим упоминание о склонности к волоките и однобокости главы управы Кяхты в его поведении в конце весны 1778 года (май — июнь) во время совместного расследования незаконного перехода на монгольскую территорию русских людей, искавших там лошадей для приобретения. По-видимому, торговлю фактически приостановили в июле 1778 года, хотя мандарины пекинского двора через своего представителя в Угре Солиня, принадлежавшего к маньчжурскому роду Синего знамени без полос, передали на сей счет распоряжения только в следующем месяце. В китайских источниках содержится предположение о том, что выбор Пекина находился в русле мирного урегулирования разногласий, но при том условии, что разговор состоится между людьми равного звания и положения, причем проходить будет в атмосфере согласия. Солиню, которого посчитали слишком рьяно взявшимся за порученное дело человеком, сначала устроили нагоняй и лишили его высокого звания, а затем в сентябре 1778 года сняли с должности. Его преемник вице-президент Лифаньюаня Поцзинъэ и тушету-хан Чжэдэн Тоэрцзи сразу же отправились на границу, чтобы переговорить о разногласиях, то есть убедиться в том, что русские представители раскаялись в своем высокомерном поведении и сбавили тон. Ситуацию удалось успокоить, и в конце апреля 1780 года торговля возобновилась.

Тогдашняя приостановка деловых отношений на два года с небольшим стала причиной весьма значительного ущерба торговле. Если верить Е.П. Силину, в иркутских архивах хранятся многочисленные заявления местных купцов с жалобами по поводу понесенных ими убытков. Ведущий иркутский торговец Алексей Сибиряков сообщил о предполагаемом убытке только за первую половину 1778 года в размере 800 рублей. Некоторую часть товарных потоков перенаправили в город на реке Аргунь под названием Цурухайтуй. Сибирские купцы, прежде всего из Селенгинска, Верхнеудинска и самого Иркутска, стали отправлять свои товары туда, но в своем большинстве эти коммерсанты принадлежали к мелкому торговому сословию, и Цурухайтуй никак не мог заменить Кяхту, даже на некоторое время. После возобновления товарного обмена в Кяхте Цурухайтуй снова превратился в привычный для него медвежий угол.

Следующие пять лет отмечены относительным покоем, напоминавшим затишье перед бурей. Обе стороны ловко заставляли свои администрации по пограничным делам заниматься ужесточением контроля над общей границей, над торговавшими там купцами и местным населением. При этом власти не шли на решительное изменение ее структуры, построенной на фундаменте Кяхтинского договора и протокола от 1768 года. Императорскими декретами, разосланными придворными Цяньлуна в 1779 и 1780 годах, всем офицерам пограничной службы и старшим чиновникам в северо-западных областях Китая предписывалось проявлять все усердие в задержании иноземцев, пытающихся перейти государственную границу с разбойными или мирными намерениями. Всех задержанных нарушителей границы требовалось тут же брать под стражу, а также докладывать о них по команде и ждать дальнейших распоряжений. Должностных лиц, принявших мзду за освобождение злоумышленников, ждала смертная казнь. Китайских и монгольских торговцев, направлявшихся к границе, требовалось останавливать на заставах, расположенных на значительном удалении от Маймачена, для проведения досмотра их повозок, верблюдов и товаров. Если подтверждалось, что у торговцев все было в порядке, им выдавался документ на проезд, который предъявлялся на границе. Прибывший на границу торговец ни под каким видом не мог приступить к торгам без предъявления соответствующим образом оформленного документа. Этими несколькими приказами китайские власти всего лишь восстановили и укрепили механизм пограничного надзора, внедренный еще с незапамятных времен.

Единственным крупным раздражителем между 1780 и 1785 годами считалась ситуация, складывавшаяся со старообрядцами. Эти раскольники самостоятельно переселились в Южную Сибирь в 1760-х годах, пользуясь благоволением престола и государственной поддержкой в форме предоставления наделов земли, а также освобождения от налогов и поденных работ. Как и духоборы в Западной Канаде, русские старообрядцы отличались редким трудолюбием, благодаря которому их тощие земли превратились в плодородные житницы, прославившиеся по всей Сибири. Из них 59 человек в 1783 году попытались перебраться в район Кобдо, находившийся далеко на западе от Кяхты. Пекинские чиновники предпочли отказать этим раскольникам в убежище и предложили им на выбор добровольно вернуться на родину, пока их бегство не превратилось в тему для обсуждения между правительствами двух стран, или насильственную выдачу российским пограничным властям. В качестве обоснования отказа в предоставлении убежища упирали на то, что данный народ настолько отличается складом ума и традициями от западных монголов, среди которых ему предстояло осесть, а потому переселенцам не удастся приспособиться к новому окружению. В качестве же решающего довода ссылались на то, что предоставление им убежища может вызвать большое беспокойство среди русских людей и, следовательно, послужить причиной ухудшения нынешних дружественных отношений. Чиновнику из Кобдо по имени Хайнин приказали предоставить русским старообрядцам деньги на дорогу и проводить до границы. Окончательное решение по данному делу остается загадкой, однако на состояние русско-китайской торговли оно никак не повлияло.

На следующий год, однако, случилось еще одно незатейливое происшествие, вызвавшее тем не менее весьма далекоидущие последствия. Из-за него китайцы объявили затянувшуюся на самый долгий за весь XVIII век период времени приостановку торговли, оказавшуюся далеко не самой тяжкой. Та последняя из значительных приостановок упорядоченной русско-китайской торговли продлилась в общей сложности 6 лет 11 месяцев и 23 дня.

Шайка русских бурят во главе с неким Улалдзаем (Улад-заем) подстерегла и ограбила китайского купца из Угры по имени Цзинь Мин, когда тот торговал среди монголов области Урянхай (Улянхай). По требованию чиновников из Угры правитель Иркутской губернии Иван Варфоломеевич Дамб и офицер пограничной охраны майор Калина Налабардин арестовали тех разбойников, взяли с них штраф в десятикратном размере, наказали их палками, а также распорядились выжечь клеймо у всех на ушах и на носу. Потом, видимо, по собственному почину Налабардин приказал отвезти их в необжитой район на северо-востоке Сибири. Китайский наместник в Угре по имени Лао (или Лэ) Бао вместе с двумя монгольскими вождями, то есть заместителем воеводы племени халха Юньдуном Тоэрцзи и князем четвертого разряда Суньдуном Тоэрцзи, встретились с Налабардиным, чтобы выразить протест по поводу итога того дела на том основании, что Протоколом от 1768 года предусматривалась публичная казнь тех преступников на границе. Справедливости ради стоит отметить, что данным протоколом человека, совершившего первое преступление, казнить не требовалось. И, судя по дошедшим до нас документам, китайские представители не смогли установить факта того, что те разбойники уже совершили три одинаковых преступления, хотя они на самом деле утверждали в ходе переговоров, будто Улалдзай вернулся и совершил нападение на китайский караульный пост. Все закончилось дипломатической нотой в резких тонах из Лифаньюаня в адрес Сената от 27 ноября 1785 года, в которой содержался решительный выговор русскому майору пограничной охраны за то, что он самовольно принял неправомерное решение по тому случаю. Досталось и иркутскому губернатору за оказанную им поддержку своему подчиненному офицеру тем, что объявил дело закрытым. Из Лифаньюаня поступило требование о наказании «нерадивого» губернатора и о казни Улалдзая.

В своем ответе сенаторы возразили в том плане, что вызвавшее разногласия дело во всех отношениях закрыто. Ведь казнь Улалдзая будет означать повторное наказание, что выглядит абсолютно несправедливым поступком со стороны властей. Руководители Русского государства давно воздерживались от применения смертной казни за совершенные преступления на границе, о чем иркутскому губернатору поручили сообщить в Пекин. Майор К. Налабандин по настоянию Сената изначально надеялся посоветоваться с дзаргучеем, но, когда у него появились сомнения по поводу приезда того для переговоров, он принял решение ограничиться телесными наказаниями преступников. Авторы дипломатической ноты в заключение добавили, что власти России по-прежнему заинтересованы в продолжении торговли с Китаем, отвергли войну как средство решения данного недоразумения и выразили готовность принять китайского полномочного представителя для ведения переговоров о сохраняющихся разногласиях. Не удовлетворенное объяснением позиции русского Сената руководство в Пекине распорядилось приостановить торговлю в Кяхте с 26 марта 1785 года.

В своей следующей ноте из Лифаньюаня, отправленной в конце весны 1786 года, китайцы отвергли логику русской дипломатии и согласились в будущем на переговоры только ради восстановления положений уже существующего договора без перехода к составлению проекта нового пакта. Повторное наказание человека за одно и то же преступление конечно же выглядело деянием несправедливым, но абсолютную законность китайского требования тем не менее оспаривать не имело смысла. Соль спора заключалась тогда в том, что, пока Улалдзая с подельниками не доставят на границу для расправы, никакой полномочный представитель из Китая не приедет, а граница останется закрытой вразрез с требованием русских властей по-прежнему разрешать их подданным переход на монгольскую территорию. И в таком положении дело встало на несколько лет.

На протяжении тогдашней приостановки торговли с Китаем неоднократно появлялся призрак военной конфронтации, хотя, в отличие от того препирательства, что зарегистрировано двумя десятилетиями раньше, ни одна из сторон не занималась значительными военными приготовлениями или маневрами и обе они воздерживались от военного выхода из тогдашней тупиковой ситуации. Императрица Екатерина действительно 26 июня 1785 года отослала секретный рескрипт президенту Военной коллегии фельдмаршалу Григорию Александровичу Потемкину-Таврическому: «Вам известны происшествия, случившиеся на границе китайской, закрытия тамошнего торга и нынешнее того края состояние, не меньше как и желание наше поставить оный на такую степень, чтобы во всяком положении дел с соседями нашими, пределы Сибирских губерний были безопасны. Исполнение сего намерения нашего возлагаем мы на попечение ваше, препоручая вам составление там нужных войск регулярных и нерегулярных, снабжение того края довольною артиллериею и прочим оружием и снарядами, преподание правил для укрепления пограничных или близких к границе важных мест, выбор и доставление туда людей потребных для проведения всего оного в действо; и словом, все распоряжения необходимые к обеспечению означенной части. Усердие ваше к нам и к пользе государственной и искусство довольно нас обнадеживают в успехах таковых распоряжений, о коих мы ожидаем подробных от вас донесений, пребывая вам Императорской нашей милостию всегда благосклонны».

Несмотря на внешнюю искренность данных указаний, никаких серьезных усилий по наращиванию численности войск, уже размещенных на сибирско-монгольской границе, никто предпринимать не стал. До 1787 года вся энергия и внимание Екатерины Великой посвящались одной только затянувшейся войне России против турок, и к тому времени все выглядело так, что ни одна из сторон не решится перенести данный спор на поле Марса.

Иногда разговоры о войне и воинственные высказывания можно было услышать в определенных кругах Сибири и самой России. Александр Николаевич Радищев, тогда же как раз совершавший поездку по Сибири, отметил в своем дневнике, что в Тобольске и Иркутске народ обсуждал не торговлю, а войну. Самого И.В. Якоба в 1789 году отправили в отставку с поста генерал-губернатора Иркутска и Колывани якобы за активную пропаганду потенциальных вооруженных столкновений в расчете на личную наживу в войне на территории, где числился губернатором. Екатерина Великая, как считается, прислушалась было к его аргументам, но более трезвые головы в Сенате уперлись, и И.В. Якоби сняли с ответственной должности. Император Павел восстановил И.В. Якоби в его правах вместе с целым рядом сановников, попавших в немилость при Екатерине II, и повысил его в звании до генерал-лейтенанта, после чего возникают сомнения по поводу обоснованности измышлений относительно воинственных намерений, приписываемых ему.

На китайской стороне картина мало чем отличается. Русский купец по фамилии Пеньевский, торговавший в районе бассейна реки Или, сообщил в 1785 году о том, что в Кульдже в готовности к боевым действиям находится китайская армия численностью 20 тысяч человек. Данную армию собрали предположительно осенью 1785 года после того, как «турецкий посол» прожужжал Цяньлуну все уши своими рассказами о русском вероломстве. Само вооруженное соединение специально разместили подальше от Маймачена, чтобы не давать русским военачальникам повода для ответных действий. Пеньевский утверждал, что получил данную информацию от торгутов из Поволжья, с которыми он вел торговые дела. Данная фабула как таковая подкрепления из альтернативного источника не получила. И на поверхности ее источник вызывает сомнение. Ведь как наш купец к тому же доложил, будто в беседе о привязанностях торгутов ему сказали, что из оружия у них, кроме пик, луков и стрел, больше ничего нет. Но даже если бы они получали от русских помощи меньше, чем от китайцев, против России воевать они все равно не станут. К подобным рассуждениям нельзя относиться слишком серьезно, поскольку они ничем не подтверждаются и следует учитывать тягу к преувеличениям, когда имеешь дело с разыгравшейся фантазией купца.

Власти обеих империй избегали обстоятельств или инцидентов, способных по случайности испортить все налаженное было дело. Экспедицию Адама Лаксмана, готовившегося посетить Японию, предостерегали в 1791 году избегать любой провокации во время исследования ее участниками речного пути по Амуру и стараться предотвращать возникновение новых споров. В том же самом году из-за происшествия с участием торгутского ламы на пастбище Тарбагатай едва не усугубились без того натянутые отношения. Тогда обе стороны добровольно согласились на самое простое толкование произошедшего. Лама Самалин, прогулявшийся по территории в окрестностях Омска, населенной киргизскими казахами, возвратился в Китай с письмом или документом, содержащим намек на русские тайные козни среди торгутов. Русские сенаторы в июльском ответе Лифаньюаню категорически отвергли возможность существования подобного документа, назвали упомянутую китайцами бумагу фальшивкой на том основании, что печать на ней не та (для пущей важности к ней приложили обычную рублевую монету) и в любом случае составлена она «очень глупо», поэтому «понять ее содержание практически невозможно». Своим декретом от 31 октября 1791 года Цяньлун принял объяснение российской стороны и обещал скорейшее восстановление нормальной торговли. И даже перед той провокацией несколько тривиальных случаев на границе в виде убийства, похищения лошади и т. д. разобрали вполне в товарищеском духе и с отправкой на место сотрудников пограничной стражи с обеих сторон. Приостановление торговли не привело к приостановке всех отношений как таковых.

При дворах одновременно в Пекине и Санкт-Петербурге к тому же осознавали, что дело Улалдзая запутали тогдашние чиновники, отвечавшие за охрану границы на месте. Поэтому, заметьте, с обеих сторон поменяли ключевые фигуры среди этих государственных служащих. Вскоре после прекращения торговли монгол Сунъюнь, принадлежавший к клану Синего знамени без полос и удостоенный чина важного сановника, получил распоряжение выехать на место для проведения расследования и доклада о его результатах. Сунъюнь начал свою выдающуюся карьеру в качестве толмача при Лифаньюане в 1772 году и завершил ее в 1834 году, после того как послужил на самых ответственных руководящих должностях в столице и в провинциях. Джордж Макартни, посольство которого тот сопровождал в 1793 году, считал его «молодым человеком, отмеченным большими достоинствами». Его первейшая задача состояла в том, чтобы обеспечить на деле приостановку торговли; обуздать контрабанду; позаботиться о том, чтобы китайские подданные в приграничной зоне начали получать все необходимые товары, которые прежде приобретались у русских купцов; упорядочить деятельность всех торговцев, прибывающих на границу, и, в частности, пресечь вывоз ревеня из Поднебесной. Но в конце концов он подтвердил свою репутацию человека редких дарований, способного мастерски вести переговоры с русскими чиновниками и налаживать дело.

Кроме И.В. Якоби, уже названного нами в качестве вельможи, попавшего в 1789 году в немилость императрицы, которого сменил на посту генерал-лейтенант Иван Алферьевич Пиль, в 1787 году освободили от его обязанностей Ивана Варфоломеевича Дамба. Его место занял генерал-майор Михаил Михайлович Арсеньев, скончавшийся на своем посту пять лет спустя. Вслед за ним пришел еще один генерал-майор — Ларион Тимофеевич Нагель. Постоянную критику конкретно И.В. Дамба китайцами в Санкт-Петербурге начали воспринимать всерьез, и его посчитали ответственным за провал всего дела Улалдзая. Отставка И.В. Якоби и И. В. Дамба могла как никакой иной фактор послужить формированию условий, когда китайцев стоило бы убедить в российских благих намерениях. Только еще одна утрата вроде бы выглядела более важной — сам Улалдзай в конечном счете внес свой решающий вклад в закрытие своего дела тем, что умер в 1788 году.

К началу 1788 года императрица Екатерина со своим двором, находившаяся под бременем турецкой войны, начавшейся в августе предыдущего года, решила как можно скорее покончить с китайскими разногласиями. Потребовалось совсем немного времени, чтобы догадаться о неизбежности уступок и о том, что восстановление ценной торговли с китайцами стоит любых концессий. Обращали на себя внимание громадные убытки, понесенные Государственным казначейством и купцами-единоличниками, которые в середине 1790 года оценивались в 600 тысяч рублей для государства и в пять раз больше для купцов ежегодно. Уже в июле 1788 года в Государственном совете согласились с необходимостью заключения с китайцами нового соглашения относительно нарушителей границы и приграничных мародеров. Новый иркутский губернатор М.М. Арсеньев докладывал в сентябре того года о совершенно определенной готовности китайского пограничного коменданта договариваться по всем имевшимся проблемам. А два месяца спустя он поделился выводом о том, что китайцы ждут только дипломатической ноты из Сената с демонстрацией желания совместно рассмотреть соответствующие изменения в действующий договор, касающиеся наказания нарушителей границы. Генерал Арсеньев попросил наделить его полномочиями на ведение переговоров по данной теме, в Государственном совете согласились делегировать ему такие полномочия.

В 1789 году имя Улалдзая все еще продолжало отравлять в остальном благополучно назревающие пограничные переговоры. Представитель местного совета Долгополов доносил о нескольких беседах, показавшихся ему «приятными и дружелюбными», в ходе которых китайцы должным образом отозвались о смерти Улалдзая, но при этом настаивали на информации о судьбе его подельников. Они ждали решающей дипломатической ноты из русского Сената, хотя новые вылазки через границу разбойников-бурят российского подданства продолжали омрачать дело. Чиновники в Маймачене и Угре высказывали свои подозрения в том, что эти новые преступления вполне могли совершать люди Улалдзая. В декабре 1789 года из Государственного совета генерал-губернатору И.А. Пилю поступило распоряжение, предписывающее провести всестороннее расследование. Формальная встреча пограничных комиссаров прошла в следующем апреле, после нее обе стороны обратились в свои столицы за дальнейшими указаниями. И.А. Пиль попросил конкретных указаний относительно изменения статьи 10 Кяхтинского договора, в соответствии с которой позиция Государственного совета состояла в предпочтении наказания нарушителей порядка на границе по законам их собственной страны. Если бы китайцы непреклонно настаивали на смертной казни, тогда следовало бы дать ясно понять, что высшую меру наказания следует в равной мере применять по обе стороны границы. К тому же в Госсовете рассчитывали на включение статьи, которой налагался бы запрет на односторонний разрыв торговли, минуя предварительные переговоры. Но тут обнаружилась принципиальная невозможность взаимного согласия. В конце 1790 года И.А. Пиль убедил сенаторов отправить еще одну дипломатическую ноту в Лифаньюань. Что и было сделано, причем на нее пришел благожелательный ответ. Но весной 1791 года возникла очередная неурядица, которую внес лама Самалин в виде подложного письма, описанного выше. Объяснение Сената в Пекине приняли без малейших проволочек, путь к возобновлению торговли наконец-то открылся, и к сентябрю 1791 года из Государственного совета И.А. Пилю дали поручение заняться всеми необходимыми приготовлениями к открытию границы.

Все затянулось до начала февраля 1792 года, прежде чем чиновников равного уровня, уполномоченных на подписание нового договора, удалось собрать вместе. 8-го числа они наконец собрались: А.И. Пиль, Л.Т. Нагель и комендант пограничной стражи встретились с Сунъюнем, монголом из клана Синего знамени с полосами Пуфу и тушету-ханом Цзетеном Тоэрцзи. Нагель и три его коллеги подписали протокол, исполненный на маньчжурском, монгольском и русском языках.

Пакт 1792 года назвали международным протоколом, международным актом и даже полноценным договором. По своей сути и по форме он представлял собой поправку к Кяхтинскому договору 1727 года с внесенными в него в 1768 году дополнениями. Торговлю предполагалось восстановить в виде, существовавшем семь лет тому назад, за исключением того, что долги, возникшие между купцами, следовало ежегодно погашать до назначенной даты. Стороны обязались назначить толковых чиновников, способных заниматься пограничными делами. Российская сторона взяла на себя обязательства по обузданию разбоя в приграничной зоне со стороны бурят и прочих российских подданных. Кяхтинский договор и дополнение к нему 1768 года прошли процедуру официального подтверждения, и участники переговоров еще раз повторили обещание о выдаче подданных соседней империи их властям, а также о совместном расследовании случаев убийства, грабежа и т. д. Всех таких преступников следовало судить по законам их собственной страны, и в этом состояло единственное значительное изменение в положениях действовавшего тогда договора, так как в предыдущих документах такая норма отсутствовала. Как и прежде, за хищение товаров с сопредельной стороны границы полагались штрафы. В заключение троих русских подданных, содержавшихся в тюрьме Угры на протяжении нескольких лет за переход границы и грабеж, договорились вернуть в Сибирь.

Как и протоколом 1768 года, данным пактом подтверждалось действие Кяхтинского договора, а также подкреплялись договоренности, достигнутые в ходе его обсуждения, через более точное толкование противоречивого вопроса, касающегося наказания нарушителей границы. Найденное решение выглядело наиболее подходящим в сложившихся тогда обстоятельствах; каждой из сторон передавалось право обращаться со своими подданными в соответствии с нормами ее собственного права. От русских властей теперь не требовалось проводить публичные казни и выставлять тела жертв расправы на границе. Значение данного соглашения лежит главным образом в плоскости того факта, что его удалось заключить в духе дружелюбия, без серьезных угроз применения оружия и в конце затянувшегося периода приостановки торгов, которую обе стороны искренне считали временным явлением. Как и все предыдущие договоры и соглашения, данный пакт заключался между равными сторонами; в отличие от Кяхтинского договора процедуры не омрачались даже демонстрацией физической силы, тем более серьезной угрозой ее применения. Урегулирование проблемы наказания преступников, омрачавшей китайско-российские отношения на протяжении почти трех четвертей столетия, позволило убрать один из главных барьеров на пути беспрепятственной торговли. Обратите внимание на то, что поступательно нараставшая торговля между двумя империями в первой половине XIX века развивалась без эпизодов продолжительной приостановки торгов.